— Антон! Да ты что, оглох?
Я вздрогнул и обернулся.
Рыбкин стоял в дверях и притоптывал ногами от нетерпения.
— Работа есть. Иди. Капитан вызывает.
— Я эту еще не закончил.
— Матросы придут — доделают. Будем считать, что долг ты уже отработал.
— Ты, Вова, не заболел? — справился я.
— Ладно, хорош зубоскалить! Нужно подготовить и отпечатать бланки таможенных деклараций на ввоз в СССР транспортных средств.
Ах, вот оно что! В порту Окюрейри Вова купил подержанный «Мерседес». Он теперь лично заинтересован.
Это хорошо! Мой черед нервы мотать.
— И много их нужно, не знаешь?
— Ты что, разучился считать? — Рыбкин заметно занервничал. — Мы сколько купили тачек? Вместе с твоей — семнадцать. Значит, и бланков столько же надо. Ну, сделай еще пяток. На случай, если кто-то запорет.
— Не, Вова, — сказал я как можно ласковей, — не запорет. — Испортить бланк — это значит, лишиться еще одной баночки пива. И потом, это что за словесные выпады: «вместе с твоей»? Она что, хуже других? Или это ты намекаешь, что за свою я пива не получу?
— Антон, ты все еще здесь? Я же просил!
За сутулой спиной технолога объявился капитан Сергей Мачитадзе. Он тоже имеет свой интерес, так как купил почти новую «Мицубиси»
— Да вот, Сергей Павлович, выясняю: какие они, эти бланки? Я их и в глаза никогда не видел. Рыбмастер говорит, что тоже не знает…
— Кому ты очки втираешь? — заголосил рыбкин — Ходил тут вокруг да около. На банку пива раскручивал!
— Да ты что?! — изумился Сергей. По его сокрушенному виду я понял, что он играет на моей стороне. — Я бы на его месте две запросил.
Он знает не хуже меня, что Вова мужик прижимистый.
Мы вышли на палубу. Было солнечно и тепло. Судно шло полным ходом. За срезом кормы все еще высились вулканы и сопки Исландии. На грузовой палубе плотно стояли машины: «Тойота», «Ауди», «Полонез», польский «Фиат», «Мазда». На их утонченном фоне очень топорно смотрелись советские «Жигули», ухваченные по случаю нашим поваром Валькой Ковшиковым. Моя голубая «Субару» была пришпандорена выше. На полубаке. Среди грузовых стрел, брашпилей и лебедок.
— Рисковый ты парень, Антон, — хмыкнул рыбмастер. — А если хороший шторм? Хлебнет твоя тачка соленой водички и попрешь ты ее на свалку.
— Ничего, — усмехнулся я. — Железо гниет долго. Покататься успею. А это самое главное.
— Значит так, — сказал капитан, как о чем-то давно решенном, — как только покинем пятнадцатимильную зону, свяжешься с «Тилигулом». Возьмешь у них образец бланка. Чтобы к завтрашнему утру все было готово. Что касается пива, то этот вопрос я беру под личный контроль. Не пролетишь.
Я кивнул и поплелся в каюту.
— Да приведи себя в божеский вид, — крикнул Серега. — Знаю тебя. Через надстройку прямо как есть и попрешься. Там, между прочим, люди уборку делают!
Угу, а я, значит, не «люди». Ладно! Будет пиво — сочтемся!
Пришлось идти вкруговую. Сначала наверх. Потом вдоль рыбодела на промысловую палубу. Там тоже стояли тачки. Боцман красил судовую трубу, стараясь не забрызгать свою. Ну, как не отдать старый должок?
— Не можешь головой — работай руками! — сказал я, поднимаясь по трапу.
Он промолчал. Тоже, наверное, ждет не дождется бланка.
В каюте я переоделся. Хотел было бежать в радиорубку, да что-то остановило. Я сел на кровать. Открыл баночку слабоалкогольного исландского пива и закурил. Как будто почувствовал, что эти минуты покоя — последние. Что они поделили мою жизнь на «до» и «после».

Глава 6

Предчувствие надвигающейся беды пришло ко мне нежданно-негаданно. Чувства тоже материальны. Они, как и все в этом мире, изменяются во времени и пространстве. Всколыхнется душа на трагической ноте, войдет в резонанс на уровне атомов и частиц. И понеслась! Эту тяжесть не каждый сумеет вынести. Я ощутил ее на себе уже на пороге радиорубки. Сил осталось только на то, чтобы упасть в кресло.
Знакомый, давно позабытый звон, заложил уши. Последний раз я слышал его в том незабвенном возрасте, когда нет-нет, да ложил в штаны. В легкие хлынул поток кислорода, тело на вздохе оцепенело, а нутро растворилось в воздухе. Я вцепился глазами в какую-то точку, стиснул зубы и ждал. Но огненный шар так и не появился. Звон постепенно сошел на нет, как будто, его и не было. Я вытер холодный пот. Попробовал отдышаться.
Это они, горы, великие и непознанные в своем первородном величии. Время для них движется по шкале, приближенной к вечности. Их час — мой век. Они наблюдают окружающий мир в виде серых стремительных волн, замкнутых в четырехмерном пространстве. Что для них я в этом мире? — едва различимое уплотнение с частотой резонанса, приближенной к их восприятию. Вот они и пытаются со мной пообщаться на древнем, как Род языке, который мной безвозвратно забыт. Что им нужно, и нужно ли это мне?
В палубном тамбуре кто-то о чем-то спорил. Уборка шла полным ходом. Пахло хлоркой и жидким мылом. Потихонечку отпустило. Я тряхнул головой, огляделся. Окружающие предметы стали приобретать привычные очертания. Но в тот же самый момент душа поперхнулась таким неподъемным комом безысходности и тоски, что я чуть не взвыл. И все повторилось сначала. Потом еще и еще. Приступ сменял приступ с беспощадной холодной цикличностью. Я больше не жил, а вычеркивал часы и минуты из жизни.
Потом я заметил, что влияние гор становится слабей и слабей. Оклемался глубокой ночью. Ничего уже не хотелось. Ничего больше не радовало. Больше суток я просидел за столом, мучая передатчик и телетайп. Как не сломался? Как сумел пересилить себя? Как заставил перешагнуть через это огромное «не могу»?
С той самой ночи я окунулся в далекое прошлое. Перелопачивал события, факты, слова. Народ, указывая на меня, молча крутил пальцами у виска. Ну, еще бы! Я перестал играть в карты. Ни разу не прикоснулся к своей серебристой тачке. Все остальные счастливые обладатели импортного металлолома драили их до зеркального блеска.
Им это дело казалось особенно странным. Делегатом от общества прислали ко мне электромеханика Вовку Орлова.
Он начал издалека:
— Завтра приход.
— Угу.
— В твоей машине аккумулятор нормальный? Если что — можно подзарядить.
— Не надо. И так сойдет.
Вовка был озадачен. Пару минут он думал, потом зашел с другой стороны.
— Ребята болтают, что ты из-за карт так сильно расстроился. Что с тобою, Антон? Ты вроде как не в себе?
— Уснуть не могу, Вовка. Двое суток уже на ногах. Ты вроде бы рядом сидишь, что-то там говоришь, спрашиваешь. А мне кажется, будто с вершины горы только эхо до меня долетает.
— То-то я и смотрю: глаза у тебя красные. Слушай, мне сестренка снотворное с собой положила. Индийское, на травах. Пару колес проглотишь – уснешь, как младенец. Сейчас притащу.
Таблетки и правда оказались что надо. Я прилег на диване в радиорубке, выключил свет и задраил броняшку иллюминатора. Микроклимат на все сто процентов соответствовал той самой ночи.

...Дышала холодом река... скальный выступ над шпалами узкоколейки....
— Пошли, почемучка. Обещаю, что ты больше не будешь задавать таких глупых вопросов...
Невозможно переписывать сны. Я знаю что будет дальше, но не в силах ничего изменить. Тело немеет. Последнее, что еще связывает меня с реальностью — постепенно умирающее чувство досады…

[size=12]…Волчий тоскливый плач ударил по нервам. С ветки сорвалась ночная птица. Ударила крыльями в небо. Дед встрепенулся:
— Кажется, нам пора. Готовь фонари.
Все было так неожиданно! Я суетился вокруг костра. Все валилось из рук. Хотел запалить фитили, но лишь изломал несколько спичек.
— Не спеши, дольше ждали.
Дед отошел на пару шагов, к подножию той самой тропинки, по которой мы спустились сюда. Присел на корточки. Я нервно дышал ему в спину. Задыхался от волнения и восторга. Он прислушался. С силой толкнул ладонью внешне ничем не примечательную, глыбу известняка. Еще и еще раз. И вдруг, там внутри что-то лопнуло, загудело. Монолит открылся как дверь, обнажая широкий лаз. На волю вырвалось эхо. Дохнуло сыростью.
— Робеешь? — спросил дед.
— Конечно, робею, — признался я. — Только здесь, с волками ни за что не останусь.
— Ну и добре.
Мы брели по колено в холодной воде. С потолка капало. Сквозь стены сочилась влага. Мой фонарь почти сразу погас. Я несколько раз упал, больно ушиб коленку. Над головой насмешливо перестукивались мелкие камешки. Шумела река. Постепенно стало совсем сухо. Подземная тропа поднималась все выше и выше — к свету. Мягкие зеленоватые блики падали откуда-то с высоты, где начинали отсчет замшелые, высеченные в скальном известняке, ступени.
На узкой неровной площадке лестница завершила свой правильный полукруг. Дед снова достал хронометр, зашарил в карманах в поисках спичек. Огонек на мгновение высветил его напряженный взгляд. Он тоже чего-то боялся. И вдруг, где-то внизу, что-то огромное заворочалось, загромыхало. Шум реки стал отчетливей и как будто бы, ближе.
— Вот и все, — еле слышно шепнул дед.
— Что все?
— Ход под рекой завалило. Там, где мы только шли, теперь только вода и камни. Никто не сможет добраться сюда прежней дорогой. Все правильно: механизм был рассчитан ровно на тринадцать посещений. Колесо завершило свой оборот. Последний зубец вышел из паза. Символы, брат...
— Пошли, дед! — меня уже колотило от холода, — я больше не чувствую ног!
Низко склонившись, он шагнул в темноту. За порог, ведущий в пещеру. На всякий случай, я поступил так же.
— Все что сейчас от тебя требуется, — дед слегка подтолкнул меня в спину, давая примерное направление в котором следует двигаться, — это сидеть, молчать и запоминать. И укутай, пожалуйста, ноги. Не ровен час, заболеешь.
На ощупь я взобрался на высокое ложе из сложенных в кучу звериных шкур, теплых, мягких и шелковистых. Глаза постепенно привыкали к мягкому полумраку. Окружающие меня силуэты начали обретать очертания. Каменные сосульки, сбегающие с высоких сводов пещеры, придавали ей своеобразный шик. Другие, точно такие же, но насыщенного молочного цвета, поднимались от пола ввысь.
Исполненный достоинства и величия, дед застыл у входа в пещеру. Его глаза были где-то далеко. Наверное, в прошлом. Потом он опустился на колени и бережно принял в руки обугленную суковатую палку.
— Прамата! Священное дерево Бога Огня! — хриплым голосом крикнул он и продолжил, вставая с колен, поднимая ее как факел. — Агни Прамата, праматерь человеческого разума, освети этот алтарь! Все ли вы здесь, дети Пеласга?
Его отчетливый торжественный голос еще отзывался эхом, когда в разных концах пещеры вспыхнули двенадцать бронзовых чаш на высоких массивных треножниках. Дед сделал неуловимое движение в мою сторону. Я шкурой своей почувствовал, как зажегся еще один, где-то за моею спиной. Я будто попал в старую волшебную сказку про Алладина. Каменные ниши, вырубленные в скале, вдруг оскалились клыками хищных животных. Огненные блики, пляшущие в пустых глазницах, делали их похожими на живых. Внизу вдоль неровных стен, вперемешку со сваленным в кучи старинным боевым оружием, в беспорядке стояли кувшины, амфоры, братины и прочие сосуды самых невероятных форм и размеров. Некоторые из них были опрокинуты или разбиты. А с возвышения за каменным алтарем нацелилась на меня небольшая фигурка припавшего к земле и готового атаковать леопарда.
Ветка священного дерева полыхала у деда в руках. Он медленно опускал ее над моей головой. Я наклонялся все ниже и ниже, пока ничком не распластался на шкурах. Пламя торжествующе загудело. Приподняв голову, я самым краешком глаза успел заметить огненный столб, выросший над алтарем, и деда, выливающего в него густую, темную жидкость из широкого желтого блюда, похожего на поднос.
Все перед глазами поплыло. Своды пещеры как будто разошлись. В образовавшийся широкий провал с шумом хлынули звезды.
Я был подхвачен мощным потоком, скручен в спираль, выброшен и размазан по бесконечной Вселенной. Частичка Единого Разума сливалась с Великим целым, все еще помня себя. Я был бестелесен, но видел себя из-под сводов пещеры. Другие осколки моего потрясенного «я» смотрели на то же самое издалека, из множества разнесенных во времени пространственных точек. И все эти отображения сливались в причудливое одно. Нельзя сказать, что тело, оставленное на шкурах, было мне безразлично. Осознание своего я никуда не ушло. Оно отстранилось на второй план, как прочие земные заботы, стремления и надежды. Ничем не скованный разум, жадно впитывал информацию, общался с безликими тенями, продолжая фиксировать все, что происходило внизу.
— Дети Пеласга! — торжественно говорил человек с пылающим факелом в правой руке. И эти слова накладывались на другие, звучавшие здесь до него. — Воители, Хранители и лукумоны! Драгоценная ноша Отца и Учителя нашего по-прежнему светит в ночи. Да не прервется нить человеческого разума, не разомкнутся ладони, согревающие ее. Оставим же последнему из Хранителей наши дары и наше благословение.
Больше я не вникал, что там внизу происходит. Воспринимал сущее, как нечто само собой разумеющееся. Неосознаваемые импульсы завладели той частью моего существа, которая, когда-то мыслила, чувствовала, помнила и понимала. Образы, значения, эмоциональные всплески текли сквозь нее вихревыми потоками, вне законов времени и пространства. То что когда-то отождествлялось со мной, все больше вникало в изнанку и суть Великого Замысла, хотя и не находило для этого понимания привычных словесных значений, точных названий и образов. Понятия «вечность» и «миг» слились для меня в единое целое, ибо я был частичкой всего и всегда.
И вдруг все окутало чернью. Осколки моей сути пришли в иное движение, стремительно закружились вокруг цементирующей их точки. Это был человек, в котором я сразу узнал своего деда. Он вынул щипцами из пламени пластинку с изображением леопарда и приложил к моей обнаженной груди. Вместе с болью пришло время. Мой разум был втиснут в земную систему координат.
— Ну, все, все, — ласково приговаривал дед, растирая ожог резко пахнущей мазью. — Уже не больно! На-ка вот, выпей.
В горло хлынул поток обжигающей жидкости, пахнущей дедовым бочонком. И я спокойно уснул. Без боли, без сновидений, без воспоминаний…[/size]

Глава 7

…Я очнулся на мягкой постели из свежесрубленных веток, пожухлой листвы и мягкого мха, с головы до ног укрытый синей фуфайкой деда. Она пахла дорогой, дымом костра, горечью табака и жареными семечками. Было еще темно. Где-то там, за горами, только лишь обозначилась розоватая дымка рассвета.
Дед колдовал над костром. Шевелил обугленной палкой черно-красное пламя, умирающее в угольях.
— Вставай, Тошка, пора завтракать, — и как он понял, что я проснулся?
Пахло печеной картошкой. Но внизу, под тонким слоем земли, исходила обильными соками запеченная в глине курица. Как я это определил? – не знаю. Только этим волшебным утром я видел и понимал много больше обычного. Нужная и ненужная информация хлынула в мою голову, мешая сосредоточиться на чем-то одном. И я понял… вернее, не «я понял», а кто-то мудрый, живущий во мне, ненавязчиво посоветовал что-то в этом процессе познания систематизировать и фильтровать.
Дед, как обычно, сидел на корточках, опираясь спиной на громадный обломок скалы. С другой ее стороны зиял чернотой широкий провал. Скала нависла над ним очень многозначительно, как школьная формула, которую только что вспомнили, но еще не успели произнести. Это и был последний оставшийся вход в нашу пещеру.
Я огляделся. На этом горном плато лес рубили без выходных. Беспорядочно сваленные деревья плавно граничили с освобожденными от излишества бревнами. Те, в свою очередь, соседствовали с неподъемными круглыми плахами, еще не изведенными на дрова. У края обрыва теснились поленницы размерами с кубометр. А сразу от них далеко вниз простирался накатанный желоб. По нему и сплавлялся в долину конечный продукт.
Работы у лесорубов было еще много. Об этом свидетельствовал добротный дубовый стол, установленный под раскидистой яблоней «дичкой» и пара широких скамеек на вкопанных в землю столбах.
Ели мы почти по-домашнему. Дед печально посматривал на загубленный лес. Дуб, граб, бучина — деревья элитных пород. Но вырасти им довелось в месте глухом и малодоступном. По змеящейся кольцами узкой тропе на лошади сюда не взобраться. Даже верхом. Вот и шел этот ценный лес исключительно на дрова.
До войны дед работал столяром. Рубанок в его руках мог творить настоящие чудеса. Вот он и переживал.
Нет, так мне не думалось еще никогда. Без малейших усилий, помимо своей воли, я вникал в самую суть. Каждая клеточка тела дрожала от избытка энергии. Хотелось ее расплескать, проверить себя в деле. Но дед не спешил. Как бы ему намекнуть? Если так?
Утро, мол. Скоро сюда по тропе поднимутся лесорубы. Наша пещера открыта, — сказать или не сказать?
Я с надеждой посмотрел на него. Он в ответ усмехнулся. Наверное, не хуже меня знает, что звезды, ведущие нас по жизни, просчитали все варианты.
— Баба Оля нас уже заждалась, — наконец, разродился я весьма обтекаемой фразой.
Дед вытер пальцы о густую траву, потом о штаны и начал сворачивать самокрутку. Последнюю папиросу он выкурил прошлой ночью.
— Вижу, солнечно у тебя на душе, — хитро улыбнулся он. — Ну, ладно, хвались козаче.
— Чем хвалиться? — скромно потупился я.
— Сумеешь ли ты для начала спуститься в долину по этому желобу? — Дед ожидал ответа — не действия. Это читалось в самой постановке вопроса.
— Наверное, нет, — я с сомнением взвешивал шансы. — Ты бы точно не смог.
— Вот как? А почему?
— У берега над самой рекой доски подгнили. На скорости вряд ли проскочишь — там что-то вроде трамплина. И жесть в этом месте покрыта ржавчиной. Стала шершавой и тормозит.
— Молодчага! — одобрил дед. — Давай-ка вернемся к костру.
Я шел за ним гордо, уверенный в своих силах. Все в это дивное утро получалось легко и просто. Эх, жаль, что Колька Петряк не видит. Он бы от зависти лопнул. А Танька Митрохина…
Почувствовав мое настроение, дед лукаво скосил глаза на осколок скалы, нависший над тайной пещерой.
— Ну, это совсем просто, — раздухарился я, — Можешь даже не говорить!
Махина была высотой в два моих роста, чуть больше в обхвате, но стояла она ненадежно.
— Ну-ка глянь! — перебил меня дед. — Что там, в костре, картошка? Ты разве не всю вытащил?
Я сдуру схватил рукой закопченный округлый голыш и скривился от боли.
— Ах-хах-хах!!!
Дед пошутил по-взрослому. Я понял его и простил. Ведь нельзя нарушать традиции. Когда-то давным-давно, на точно таких же приемных экзаменах и с ним сыграл ту же самую шутку его дед — старый Аким. Будем считать, что это — еще одно испытание.
Блокировать боль я тоже теперь умел. И был настолько самонадеян, что не считал это очень большим достижением. Шагая к обломку скалы, я уже видел и понимал всю систему рычагов, стопоров и пружин. Знал, что нужно делать для того, чтобы открыть пещеру в следующий раз. Ведь это так просто! Нужно всего лишь найти точку приложения силы.
Легкого толчка оказалось достаточно. Скала плавно продолжила остановленное движение и привычно опустилась на место. Туда, где всегда и лежала. Земля дрогнула. Глубоко под ногами загудели своды пещеры. С края обрыва сорвались мелкие камни. Покатились по склону, рождая лавину. Сработал и встал на взвод механизм противовеса.

Вопреки ожиданиям, дед меня даже не похвалил. Лишь хмыкнул, пожал плечами, по-хозяйски прошелся вокруг обломка скалы. И вдруг, резко взмахнул правой рукой. От монолита откололся кусок размером с доброго поросенка и свалился мне под ноги. Я еле успел отскочить.
В этом деле он был непревзойденный мастер. Чай он всегда пил вприкуску. Рафинада не признавал. Я, помнится, все удивлялся, когда он колол кусковой сахар. Повертит грудку в руке, бац! рукояткой ножа — и нужный кусочек уже у него во рту.
Теперь и я это умел. Законы природы универсальны. Нужно лишь выбрать точку приложения силы, а скорость удара подскажет рука. Я легко покрошил этот камень, не касаясь его поверхности.
— Сумеешь ли угадать, каким будет следующее задание? — уже с интересом спросил дед.
Это уже игры со временем. Я сконцентрировался, как только мог. Собрал свои мысли в кулак и доверился им. Потом выделил из эталонного времени одиноко стоящую поленницу дров, переместил ее в ближайшую вероятность, распахнул линию перехода и резко выбросил правую руку ладонью вперед, к самому ее основанию. Поленья рассыпались, закувыркались в траве, но ни одно из них не упало с обрыва.
— Ах, как нехорошо! — засмеялся дед. — Люди старались, работали, а ты вон чего натворил!
Думает, что поймал, ну ладно! Я резко замкнул линию перехода. Поленница снова стояла нетронутой в своем эталонном времени.
Ну, держись, совхоз, поквитаемся!
Дед помрачнел. Не иначе, услышал:
— Антон! То, о чем ты подумал — для Хранителя недопустимо! — Первый раз он назвал меня взрослым именем.
— А что? — возразил я с обидой. — Они нас ловят по одному и бьют ни за что. Уже в кино без родителей не сходить. И вообще, их больше чем нас и было б по-честному...
— Все, сядь! Ничего больше не нужно ни показывать, ни рассказывать. Я и так все хорошо понял, — жестко сказал дед. — Впрочем, нет! Сотри у себя со щеки этот шрам!
Шрам был давнишним. Его я заполучил еще на Камчатке, когда ходить еще, толком, не научился. Перебегал дорогу перед раскачивающимися качелями, а они почему-то не остановились. Все зажило давным-давно, но место удара выделялось белым пятном на загорелой щеке и, как говорила бабушка, портило весь вид. Так что мне этот шрам было нисколько не жалко.
— А теперь убери тотем!
— Что за тотем?
— Я говорю об этом! — Дед потянул за ворот моей рубашки. Пуговицы разошлись, и там я увидел… вожделенный предмет безнадежной зависти к деду — цветное изображение атакующего в прыжке леопарда. Точно такое же, как у него!
— Жа-а-алко! — завыл я и захлебнулся слезами.
— А мне вот, тебя жалко! Тотем — дело приходящее. Он вернется на грудь, как только голова поумнеет. А вот с ним на груди ты рискуешь не поумнеть никогда.
Дед намекнул очень иносказательно, что меня могут убить. Кто и за что?
Не переставая всхлипывать, я предал свою мечту. Изображение сначала выцвело. Потом исчезло совсем. Не осталось ни припухлости, ни красноты. Регенерировать новые клетки гораздо проще, чем блокировать боль.
— Ты доволен? — спросил я довольно мстительно.
Дед, роняя табак, сворачивал самокрутку. Во всех моих неудачах он всегда виноватил только себя. Иногда для проформы поругивал бабушку: балуешь, мол! Но сейчас… Кто помимо него, мог сполна оценить все величие этой жертвы?
И мне, вдруг, стало его жалко. Так жалко, что я разрыдался в голос:
— Прости меня, дед!
Он все понял без слов. Да и зачем слова, если читаешь мысли?
Потом мы вместе вспоминали о бабушке. Дед спросил, чтобы поднять мое упавшее настроение:
— Как там наша Елена Акимовна? Пора бы нам ехать обратно. Самое время картошку копать. Что она там, интересно, стряпает? Не скучаешь по пирожкам?
— Твоя курица намного вкуснее!
Конечно, приврал. Но это была ложь во спасение. Ведь я до последней секунды надеялся, что дед, как обычно, простит и оставит мне Звездные Знания. Но тут я с ужасом понял, что невольно обидел бабушку. Нужно было как-то выкручиваться:
— Я знаешь, как по ее пирожкам скучаю?! Только она ничего не печет. И вообще ее нет дома. Они с тетей Зоей на почте. В очереди стоят. Хотят за свет заплатить.
Я видел это столь явственно, как будто касался руками складок широкой юбки.
Дед впервые по-настоящему удивился. По-моему, он ничего этого не умел. Как Хранитель, я был повыше его. Ведь каждый из тех, чьи факелы пылали в пещере, подарил мне что-то свое, особенное, отличное от других.
А что делает бабушка Оля?
Я сначала представил, а потом увидел ее, идущую по двору с охапкой сена в руках.
— Лыску сейчас будет кормить. А потом собирается идти по соседям. Будет людей собирать, если мы через час не вернемся.
— Интере-е-есно! — нахмурился дед. — Может, ты знаешь, что я собираюсь сделать?
— Знаю, — сказал я, как ухнул с обрыва, — ты хочешь отнять у меня... все это.
Ему стало не по себе.
— Тошка! — сказал дед ласково и печально. — Ты уж прости меня, старого дурака. Всех нас прости. Я верил, я знал, что ты с честью пройдешь испытание. Но честное слово, надеялся, что ты станешь если не взрослым, то хотя бы мудрым и умудренным! Мне жаль, что ни я, ни другие, не дали тебе самого главного: хоть чуточку здравого смысла, благоразумия. А без всего этого, также как без стремления самому чему-нибудь научиться, ты не сохранишь Звездные Знания. И они тебя тоже не сохранят.
Я все ниже и ниже опускал свою глупую голову. Как это больно — терять! Но больше всего мне было обидно за деда. Я так и не смог оправдать его помыслов и надежд.
Он понял и это:
— Не отчаивайся! Придет и твой вечер. Ты снова вернешься сюда и согреешься дымом костра. А потом пройдешь новое испытание, обретешь свое звездное имя и все, что утратил теперь. А может быть, даже больше. Я дарю тебе это утро, как сон. Ты будешь видеть его по ночам. Верить ему и не верить. И просыпаться, чтобы забыть. Но когда-нибудь вспомнишь все. И те, чьи факелы опять запылают в пещере, будут вести тебя к этому дню, к обретению новой истины. Я буду одним из них. Да помогут тебе Звезды!

Глава 8

Господи, как же я не хотел просыпаться! Но такая паскудная сущность у всех телефонов служебной линии: звонят очень редко, но так, что поднимут и мертвого. Сквозь тонкую щель под броняшкой иллюминатора пробивался солнечный лучик. Наверное, давно уже день. А я все равно не встану. Вот не встану и все!
Только в покое меня не оставили. Кто-то прошел через палубный тамбур, посопел, потоптался у двери. Наверное, боцман. Точно, голос его.
— Капитал велел передать. Через десять минут не выйдешь — буду ломать дверь.
Вот так. Не хотелось, а надо. Придется нырять в свои старые тапки. А в сердце аукались отголоски дивного сна. Я заново прожил главную ночь своей жизни. Видел деда, как наяву. Разговаривал с ним. А еще мне приснилось, что я во сне спал. Кому рассказать – ни за что не поверят!
Спотыкаясь, я поплелся в каюту. Поплескался над умывальником. Хотел было покурить, но судовой репродуктор все решил за меня. Он захрипел, прокашлялся и произнес голосом капитана:
— Начальнику радиостанции срочно подняться на мостик!
Как же, иду!
В душе было солнечно и светло. От вчерашней хандры не осталось и облачка. Ах, горы, горы! Они и в Исландии молодые и глупые. Я взбежал по ступеням, потянул на себя железную дверь.
На мостике было тихо и чисто. Так чисто, как будто бы это не мостик, а рыбная фабрика. Я так удивился, что тщательно вытер тапочки о влажную тряпку. И вообще, наш вечно чумазый «рыбачок» с иномарками на борту выглядел очень солидно. Ни дать ни взять – белоснежный круизный паром, место которому в людном Ла-Манше. Настолько все вымыто, вычищено и выкрашено. Даже неистребимый рыбный дух отдавал теперь свежестью краски, хозяйственного мыла и каустической соды.
Безжизненно повисли ваера. На полу-вздохе застыл рыбопоисковый прибор. И только локатор, уже зацепившись за сопки залива, зажигал на зеленом экране белую кромку берега.
Я бережно открыл крышку «Саргана». Убрал перо самописца с бумажного поля. И только потом поздоровался со всеми присутствующими.
— Одно слово: радист, — ни к кому конкретно не обращаясь, произнес вахтенный штурман. — Выше метра не залезать, больше пивной кружки не поднимать.
Матрос-рулевой подобострастно хихикнул.
— Не думал я, что физический труд напрочь сшибает с катушек столь впечатлительные натуры! — якобы продолжая начатый разговор, ехидно вещал «сэконд».
Я оставил этот пассаж без внимания — не то настроение.
Капитан сидел на высоком лоцманском кресле. Вел беседу по УКВ с кем-то из встречных судов. Сдавал наше рыбное место в обмен на свежие новости. Выглядел он весьма непривычно в новом спортивном костюме и заграничных кроссовках. Побрился никак? Точно, бородку смахнул! Вот ведь, мода какая у рыбаков! С выходом в море всем экипажем стригутся налысо и прекращают бриться. А уже перед самым Мурманском начинают наводить марафет. Гадай теперь, кто есть кто?
— Ты где пропадал? Сейчас почту ловить будем, — обронил Сергей Павлович в одну из коротких пауз, давая понять, что я им замечен, но весь разговор впереди — Тут дело какое-то мутное. Тебя напрямую касается...
Я хотел уточнить, но не успел. Мачитадзе переключился на телефонную трубку:
— Именно так и действуй, — поучал он какого-то олуха. — Прямо на развороте начинай поднимать трал. Иначе порвешь крыло. Там судно лежит на грунте. Еще со времен войны.
На той стороне эфира понимающе хрюкнули.
— Ну, давай! Если почта готова — забегаю в корму.
На палубе суетился боцман Гаврилович. Он койлал поудобнее выброску — длинный линек с присобаченной на конце грушей из плотной резины. А по волнам уже прыгала объемная гроздь надутых воздухом полиэтиленовых пакетов, несущая в своих недрах полезный груз.
— Ты тут, Володя, без меня покомандуй, — распорядился Витька, обращаясь ко второму помощнику. — Мы с Антоном пойдем, погуляем, по рюмочке хряпнем.
— Что там еще за беда? — напрямую спросил я, когда мы спустились в его каюту.
— Не знаю, с чего и начать. У тебя все в порядке?
На такие вопросы нужно отвечать соответственно:
— По сравнению с кем? Ты давай, не крути. Карты на стол!
— Я, вообще, беспокоюсь о работе твоей. Залеты, проколы, напряженные отношения с групповым инженером и прочим начальством? Ну, как на духу: было?
Пораскинув мозгами, я произнес:
— Случались у Селиверстовича претензии по мелочам. Судно приходит в порт, навигационная камера сидит без работы, а у меня ничего не ломается. Еще группового коробило, что классность моя повыше, чем у него.
— Нет, это не то.
— Слушай, с каких это пор ты начал интересоваться внутренней кухней редиослужбы?
— Ладно, не заводись! — Сергей Павлович почесал переносицу. — Тебе развести, или как?
— Или как. Но сначала о деле.
— У «Инты» шифровка для нас! — выдохнул Мачитадзе.
???
— С капитаном Крапивиным только что общался на УКВ. Он мне что, значит, шумнул? Ему в Мурманске строго-настрого наказали передать эту бумагу лично. Из рук в руки, минуя открытый эфир. Вот я и распорядился, чтобы упаковали ее вместе с письмами и газетами. Если что, мы эту почту можем запросто не поймать? Ушла под воду и все?

— Ни хрена себе! — возмутился я. — При живом-то начальнике радиостанции такие секреты и сложности? Я, между прочим, подписку давал!
— Вот я и спрашиваю. Может, ты перед рейсом чего натворил? Милиция там, вытрезвитель?
— Кто из нас ничего не творил?
Я подвел под ответ философский фундамент, поскольку еще не знал, что это аукнулось далекое прошлое, которое так хотелось забыть.
Закуска была убогой, если судить по моему аппетиту. Кусочек вяленого ерша да горсточка соленой креветки. Спирт капитан хранил в бутылке из-под шампанского. Каждый налил соразмерно своим возможностям. Я молча проглотил свою порцию и закусил рыбкой. Желудок проснулся и потребовал полноценной жратвы. Экий нетерпеливый! Погоди, сейчас накормлю…
Мимо открытой двери вразвалочку шлепал боцман с уловом в руках. Он глянул на нас с нескрываемой завистью и надеждой.
— Бог подаст! — отрезал Сергей Павлович. — Давай сюда почту и чеши по делам. Кое-кому сегодня еще швартоваться.
Ситуация мне напомнила анекдот времен Великой Отечественной. Его мне когда-то рассказывал Жуков. Прорвался в Архангельск американский лайнер из конвоя «PQ». На палубе музыка, смех. Пахнет выпивкой, жаренным мясом. И прет по фарватеру чумазый буксир с голодными русскими моряками:
— Эй, на лайнере, супчику не осталось?
— Пошел на …!
— Полный вперед!
Байка пришлась как нельзя кстати. Гаврилович засмеялся, Мачитадзе задумался. Ну, как тут не вступиться за боцмана?
— Что ты держишь мужика в черном теле? — сказал я Сергею Павловичу. — Это ж твой напарник по игре в «домино». Если приспичит, все равно ведь найдет.
— Ну, ладно! Доставай что ты там наловил, — сказал капитан примирительным тоном.
Вместе с тонкой пачкой свежих газет и сентябрьским номером «Агитатора» в запечатанном сургучами пакете было еще два письма. Одно из них мне — измятый конверт с плохо читаемым адресом. Почерк был мне неизвестен. Но это неважно. Целый ряд особых примет, незаметных для постороннего глаза, говорили о том, что это письмо побывало в руках человека, на помощь которого я всегда и во всем рассчитывал. За исключением одного случая.
Давненько ты мне не писал, отец!
Второе послание, судя по внешнему виду, содержало в себе шифровку. Конверт был весь в сургучных печатях и четко проштампованным штемпелем на лицевой стороне: «Совершенно секретно».
Шкерочный нож нашелся на поясе у Гавриловича. Мачитадзе извлек послание и присвистнул. «Портянка» была в два с половиной листа машинописного текста. На каждой ее стороне теснились колонки цифр. Без бутылки не разберешься!
По инструкции капитан должен сейчас выгнать всех из каюты и закрыться на ключ. Есть у него в сейфе несколько трафаретов. Он выберет нужный, выпишет на листок все, что ему выпало, и будет превращать цифры в слова. Работа дурная и муторная, как минимум, на пару часов. Потом он обязан спалить все бумаги в пепельнице. В остатке — чистая информация у него в голове.
Все капитаны старой формации истово ненавидят шифровки. Такой вот, у них условный рефлекс. Во времена когда не было телетайпов такие портянки принимались из эфира на слух. Оператор радиоцентра заранее предупреждал: «SA»! Это значит, бланки радиограмм побоку. Вставляй, де, в машинку рулон бумаги, ибо текста немеряно. А где его взять? Наша промышленность может такие и выпускала, но не про нас. Вот радисты и выходили из положения. Сушили рулон электрохимической бумаги от факсимильного аппарата и распиливали ножовкой по размеру машинки. Отколотишь свое, оторвешь от рулона метра два готового текста и к капитану: получите и распишитесь!
Уединятся они с замполитом. Один другого боятся, от инструкции ни на шаг. Из чего состоит «ЭХБ-4» я точно не знаю. В основе — рисовая бумага с химическими добавками. Но тлеет она как вата, а воняет — словами не передать! К каюте не подходи — так и прет из щелей! А внутри каково? Выползают хранители государственных тайн на свет божий. Глаза у обоих рачьи, на ногах не стоят, с радистом потом неделю не разговаривают.
— Ну, что? — сказал я Сергею Павловичу. — Понял теперь, почему эту шифровку пропустили мимо эфира? Легкие твои пожалели! Если есть мощь в голове, разгадывай свой кроссворд. Я, лично, ждать не намерен когда ты меня начнешь выгонять пинками. Пойду, ознакомлюсь с последними новостями. Потом как-нибудь расскажешь: что, как и зачем. Пойдем отсюда, Гаврилович. Здесь больше не наливают.
Боцман вздохнул и поплелся к пяти углам. Я по-гусарски сдвинул задники стоптанных тапок, сделал ручкой приветственный жест:
— Виват, мой капитан!
— Ничего я разгадывать не собираюсь, — сказал Мачитадзе моей спине. — Времени нет. Кто будет идти по заливу, третий штурман? После обеда в Мурманске будем. Если в шифровке действительно что-то важное, разыщут меня, вызовут куда надо и все объяснят на словах.
Письмо жгло карман. Но я все равно спустился на камбуз, взял у повара две банки «собачьих» сосисок и кусок хлеба. Эти сосиски мы получили в Исландии в качестве благотворительной помощи. Ну, заграничный товар! Не банка — конфетка с яркой и броской надписью «Hot dog». Общество порешило, что это корм для собак.
Запив содержимое баночкой слабоалкогольного пива, я, наконец, вскрыл конверт. Письмо было не мне, а какому-то тезке. Судя по тексту — шалопаю холостяку. Его доставала какая-то двоечница на предмет нерастраченных чувств.
Скрытый текст был написан методом водяного давления. (Чем проще уловка — тем надежней она срабатывает) Я набрал теплой воды в раковину умывальника, окунул исписанный лист. Вопреки ожиданиям, проявились всего три цифры: семьсот девятнадцать. Ничего нового. Это значит, тайник с информацией ждет меня в прежнем месте. Но отец и так знает, что я его периодически проверяю. К чему эти сложности? Ладно, зайдем с другой стороны. Я включил настольную лампу, прилепил письмо на плафон. Почти сразу же стали проявляться слова.
«Здравствуй, Антон! Скорее всего, меня уже нет. Ничего не выходит, даже попрощаться по-человечески. По всем признакам нашу страну ожидает тихий переворот, а я вынужден ставить не на ту лошадь. Будут бить по хвостам. По моим — в первую очередь. Архив я зачистил, но остаются люди. Ты понял о ком это я и знаешь, как следует поступить. Забудь о нашей размолвке. Прощения не прошу. Если бы все повторилось, я поступил бы так же. Ухожу с мыслями о тебе и Наталье. Позаботься о ней. Больше просить некого. Удачи тебе, сын!»
У меня перехватило дыхание. Выбрасывая письмо, я чуть было не отправил за борт и смятый конверт. Но вовремя спохватился, отдернул руку. Осторожно разгладив его, я впился глазами в дату на смазанном штемпеле. Письмо поступило на почту ровно шесть дней назад.
Может, успею на помощь? Да нет, вряд ли. Успеешь тут! — судно резко замедлило ход, отработало полный назад и шарахнулось в сторону. По правому борту поднималась из глубины черная громада подводной лодки.

Глава 9

Я пулей взлетел на мостик.
— Ты че, гондон?! — орал Мачитадзе в стационарный мегафон — «колокол», характеризуя, видимо, фигуру в черном прорезиненном реглане на борту АПЛ. — Ты че, гондон, картуз с крабом на башку нацепил? Думаешь, твоих ослиных ушей под картузом видно не будет?!
«Гондон», весь окутанный клубами пара, указательными пальцами показывал на свои ослиные уши и мотал головой, давая понять, что совсем ничего не слышит.
— Пятнадцать девяносто второй! — зычно донеслось из поднебесья. — Вы случайно не в Мурманск следуете? Застопорьте, пожалуйста, ход. Мы вышлем к вам катер.
От такой беспросветной наглости Сергей Павлович онемел. Повисшая пауза черной грозовой тучей клубилась над его головой.
— И как я успел отвернуть? — ломая спички и сигареты, прохрипел второй штурман. — Вот уж действительно: «Бойся в море рыбака и вояку–дурака!»
Горячая грузинская кровь с новой силою забурлила в жилах нашего капитана.
— «Вы, случайно, не в Мурманск следуете?» — он довольно похоже спародировал голос с подводной лодки. — Нет, падла! Из Мурманска! Везем вон, на палубе партию «Запорожцев» в океане топить. Чтобы вы, педерасты, в гости друг к другу почаще ездили.
— Проект девятьсот сорок один «Акула», — по-хозяйски оглядывая подводный ракетоносец, пояснил второй штурман. — Когда-то служил на таком. Судя по внешнему виду и хамскому поведению командира, из автономки домой возвращается.
— Сколько же в нем регистровых тонн? — с подозрением спросил капитан.
— Почти пятьдесят тысяч.
— Представляешь, с такой дурой поцеловаться?
— Да он бы и не заметил.
Катер с вояками на борту подходил с правого борта. Боцман готовил штормтрап.
— Рыбы им надо, что ли? — предположил капитан, обращаясь ко всем, кто в данный момент находился на мостике. — Так нет ничего. Все в Исландии сдали. Что там у нас с приловом?
— Килограммов триста ерша, да полтонны зубатки, — отозвался второй штурман.
— Спирт вроде везут, — подал вдруг голос только что заступивший на вахту матрос-рулевой Коля Хопта. Он всегда говорил только по существу.
— Пусть попробуют не привезти, — прорычал Сергей Павлович. — Хрен им тогда, а не прилов!
По голосу было видно, что он почти отошел.
Гаврилович принимал незваных гостей. Их было четверо. Оставшийся на катере мичман, передавал наверх чемоданы и канистры со спиртом. Хопта насчитал восемь штук.
— Богато живут защитники Родины, не смотря на Указ, — вырвалось у меня. — Это ж упиться можно!
— Известное дело, отпускники, — подобрел второй штурман. — Если б не мы, чесать бы им на лодке до Североморска. Там не попьянствуешь. Начальство кругом, патрули. Не ровен час, загремишь на губу. Билеты на Мурманск тоже не враз возьмешь — сегодня как раз пятница. А так… прямо сейчас и начнут причащаться.
Подводники шумной толпой направились к мостику. Боцман подобострастно семенил впереди. Судя по морде, где-то успел добавить.
Атмосфера на мостике становилась предпраздничной. Я этих восторгов не разделял и ушел по-английски, потихоньку прикрыв за собой железную дверь. На душе было погано. Все мысли об этом проклятом письме. С момента его получения, я так и не смог ничего до конца осмыслить. Такой прессинг со всех сторон!
С гостями столкнулся на середине трапа, в небольшом закутке между радиорубкой и трансляционной. По привычке вскинул глаза. Встретил ответные взгляды. Равнодушно проскочил вниз, мысленно проявляя увиденное. Запоминать лица – это довольно просто. Есть проверенный способ. Особенно, если впоследствии требуется кого-либо опознать, описать или составить на него фоторобот. С первого взгляда нужно определить: на кого человек больше всего похож. А уже со второго — что мешает полнейшему сходству. Вот и вся, понимаешь, наука. Может это лишь показалось, но меня тоже запомнили и оценили.
У пяти углов курила толпа. Увидев меня, все замолчали. Было жарко — работала баня. Я пристроился в уголочке и призадумался.
Из головы не шел утренний сон. Каждый раз, когда я его вижу, что-то в моей судьбе идет на излом. Измена, развод, ссора с отцом, увольнение из пароходства по тридцать третьей статье. Теперь вот, письмо от отца. Снится одно и то же! Я успеваю побыть полноценным Последним Хранителем и к утру это все потерять. Ничего, мы еще повоюем! Предчувствие мне подсказывало, что отец еще жив. Все остальное неважно. Нужно срочно срываться, лететь в Москву. Может, успею?
Наверху хлопнула дверь. Зазвучали шаги. По трапу кто-то спускался. Это мешало сосредоточиться.
— Тур-р-ристы! — в сердцах произнес чей-то простуженный голос.
Мимо нас просквозил худощавый молодой офицер в черной кожаной куртке. У выхода в палубный тамбур задержался, бросил через плечо:
— С возвращением, братцы! Тоже наверно хлебнуть довелось…
Судя по голосу, это был тот самый «Гондон». Я плюнул на свой окурок, бросил его в ведро и поплелся в каюту.
— Сурмава, заводи двигатель! — донеслось с правого борта.

я собсно так и не понял зачем подвожники завезли спирт на борт?

Они когда в отпуск идут, каждый берет с собой литров по сорок спирта. Водка-то по талонам, по две бутылки в руки дают.

ага, понял наконец - то есть нескольких отпустили еще в море получается в отпуск? а разве так модно на военных судах?

АПЛ идет в Североморск. Это им вместе с лодкой туда чесать, ждать катер на Мурманск и все это в трезвом виде. А так они переоденутся - и сразу начнут пить. Их доставят к самому жд вокзалу. Обычно рыбаки идут без комиссии и таможни типа каботаж. Мы вояк частенько подвозили. С ними связываться - себе дороже. Откажешь, а они поймают тебя на выходе и привлект к учениям в качестве учебного пособия: "Вы следуете в составе конвоя в пункт Кака Слово (Кильдинская Салма). Полное молчание в эфире, СвЯзь с флагманом посредством флажного семафора". И наше начальство не осмелится слова сказать. Тут работать надо - а мы в Чапаева играем.

да, проще подвезти тем более спирт они раскупоривать будут уже на борту, как я понимаю....
вот токлько откуда у подводников стока спирту?

Ну, к примеру ледокол, на котором я работал был дизель-электроходом. На вахте стояло 4 электромеханика (по очереди) и 8 электриков. Застряд ледокол - они перебирают схему: один дизель генератор на передний винт - четыре на задний. Или наоборот. Так вот, старший электромеханик получал на полгода около 150 килограммов спирта. Фамилия у него была Тыркалов-Грунау. Поэтому спирт в нашем тесном кругу назывался "тыркаловка". Я тоже спирт получал и еще ряд служб. Я так полагаю, что на лодке наряду с главным атомным двигателем рыб ряд дизель-генераторов для разных систем жизнеобеспечения. То что вояки всегда со спиртом - это всегда было аксиомой. На МПК, котором я служил, была пушка 2м-3м. У нее система балансира была на спирту. Был даже крантик. Только он был закрыт и опечатан. Но если крантик туда-сюда несколько раз, оттуда начинало капать. За деньграммов сто пятьдесят. Не забывайте и про сонар. Его вибратор находится в отсеке, заполненном морской водой, чтобы не было разности сред. Так вот, чтобы вода эта не замерзала, ее обязательно разбавляют спиртом. Молочную флягу выливают на раз. Ну, и запас, наверное. Но что спирт у них качественный - это точно. Голова совсем не болит. Утром водички хватанешь - и опять поплыл

красота - да без спирта в море никуда.

Вопрос номер один: деньги, — думал я, открывая баночку пива. — Они, безусловно, нужны. Есть вариант дождаться второго штурмана. Через час-полтора после прихода, он принесет ведомость и аванс. Даже если касса закрыта, нужная сумма будет лежать в диспетчерской. Я, лично, заказывал штуку. Растаможка, туда, сюда… С учетом вновь открывшихся обстоятельств, этого будет мало. Вся надежда на тайничок. Оставляя для меня информацию, отец частенько прикладывал от себя энную сумму в валюте. Но сколько ж на это дело нужно потратить времени! А очередь за билетами на самолет?! Как ни крути, а по всем прикидкам я успеваю лишь на последний рейс. Черт бы побрал этих вояк! Как минимум, часа полтора они у меня украли.
Я выглянул из каюты. Подводники в сопровождении капитана пробирались в его апартаменты. Это почти рядом, по другую сторону перехода на мостик. Туда же, с подносом в руке, поднимался наш горемычный повар Валентин Ковшиков.
— Зайдешь? — Сергей Павлович заметил меня и пояснил подводникам, — это и есть начальник радиостанции.
Незваные гости смотрели с нескрываемым любопытством. Столь пристальное внимание к моей скромной персоне слегка покоробило. Вот как? Обо мне говорили?
— Не могу, — громко соврал я. — Связь пора закрывать. Только что занял очередь.
Ложь должна быть очень похожа на правду. И действительно, наш СРТ только что возобновил движение.
Широкая океанская зыбь постепенно мельчала до легковесных барашков Кольского залива. Или, как говорят вояки, «пункта Кака Земля».
Я снова вернулся в каюту, потихоньку прикрыл дверь. Связь подождет. Как минимум, полчаса в запасе имеется.
Есть дела поважней.
«Будут бить по хвостам», — предупреждал отец. А если уже? Не по мою ли душу пришли эти подводники?
Я мысленно проявил все три фотографии. Да нет, ничего особенного. Разве что еле заметный шрам у виска на лице капитана третьего ранга. Скорее всего, пулевое, касательное ранение. Как можно его получить, служа на подводной лодке? Да и староват мужичок для столь незавидного звания. Ему уже где-то под сорок. Давно бы пора щеголять в погонах с тремя звездами.
Да нет, все объяснимо, — возразил я себе самому. —Откуда шрам? — ну, баловался пацаном с самопалом. С кем не бывало? А что староват — так в училище поступил после армии. И вообще… фортуна, как и любая баба для любви выбирает уродов.
А сон?! — не сдавался во мне скептически настроенный оппонент. — Ты намерен игнорировать сон? Неужели уроки прошлого так и не пошли тебе впрок? «Помни, — не раз говорил отец, — ешь, спишь, гуляешь по улице — помни! На тебя никогда не прекратится охота. Нужно подозревать всех!» Неужели так трудно немного себя настроить и снова читать мысли?
Я вздохнул и подошел к зеркалу. Глянул в свои встревоженные глаза.
— Нет, — сказал я своему отражению. — Для меня это не трудно. Но дело в другом. Я привык быть таким, как все. И мне это нравится. Понимаешь? Не хочется ворошить прошлое. Не хочется. Но придется.
В радиорубке подпрыгивал телефон.
— Зайди, — сказал капитан, — дело есть.
— Разве только минут через двадцать, — ответил я озабоченным голосом.
Знаем мы эти дела: наливай да пей.
— Гости просят по телеграмме родным отправить, чтобы готовились к встрече.
— Пусть пишут.
— Мне, что ли, занести?
— Ноги отвалятся или боишься, сопрут что-нибудь?
— Ладно, жди.
Ну вот, — почему-то подумал я. — Еще двадцать минут отвоевано у неизбежности. Можно перекурить. Внезапно нахлынуло прошлое. Отец… мы ведь с ним почти поругались. Ну, как это обычно бывает между родителями и самостоятельными детьми. Он позвонил из Москвы и тоном, не терпящим возражений, сказал:
— Ты доложен вернуться в семью!
Я сидел в неуютном номере захолустной гостиницы и считал медяки. Не хватало даже на хлеб. За окнами серость и слякоть. Никаких перспектив. Я ушел от жены, в чем был. Не взял ни денег, ни запасных трусов, ни рубашки на смену. И такое меня зло разобрало. И тут разыскал! Впрочем, для него это никогда не составляло труда.
— Остынь, — говорю, — я всем, кому должен, прощаю.
Он чуть трубкой не подавился. Но сдержался, не нагрубил. Прочел мне скучную лекцию о браке, семье и личной моей ответственности.
— Подумай о дочке, — сказал напоследок. — Куда это годится, ребенку расти без отца?
Я ударил его словами. Не жалея, наотмашь. Все припомнил, что скопилось за годы разлуки.
— А ты обо мне много думал? До восемнадцати лет жил сиротой при живых родителях. Если б не дед, неизвестно вообще, что бы из меня выросло.
Он осекся. Наверное, побледнел. И сказал после длительной паузы:
— Чувствую, в таком состоянии с тобой разговаривать бесполезно. Все равно не поймешь. Но запомни: пока не одумаешься – я тебе не помощник.
— Это еще неизвестно, кто кому больше нужен! —ответил я мстительно и тоже повесил трубку.
…Реальность опять стерла воспоминания. Пришел Сергей Павлович. Брызжущей энергией массой, вломился в радиорубку:
— Пойдем, вмажем!
Я взял у него три листочка, согнутых вчетверо (надо же, какая секретность!), проставил на них исходящие номера, стал подсчитывать количество слов.
— Что молчишь?
— Не хочу! — огрызнулся я. — Неприятности у меня. Домашние огорчения.
— Я разве тебя призываю нажраться? — возразил капитан. — Посидишь, поддержишь компанию. А то перед вояками неудобно. Они тебя от чистой души приглашали. Ты ведь к их просьбе отнесся с пониманием, по-людски. Кстати, а что случилось?
— «Кстати», отец заболел. И очень серьезно.
— Ну, ты это… не придирайся к словам. Вижу, лететь собираешься. Как сам считаешь, надолго? Хоть бы предупредил. — Мачиталзе задумался. — Вот только в отделе кадров ни тебя, ни меня не поймут.
— Думаю обернуться в три дня, — сказал я как можной уверенней. В кадрах скажи, что я улетел по заверенной врачом телеграмме.
— Это мысль. А где ее взять?
— Сейчас нарисую. Есть у меня образец.
— Надеюсь, с печатью? — усмехнулся Сергей Павлович.
— Печать по эфиру не передается, — пояснил я. Наличие таковой заверяется начальником смены радиоцентра. Если хочешь, сделаю для тебя копию. Мне не жалко.
— Что значит, «не жалко»? Должен же я иметь на руках подтверждающий документ? Тебе что? — сел да полетел! А я?! Ты хоть представляешь, сколько у меня будет лишних головных болей? С машиной твоей что делать? Выгрузить на причал и оставить в порту?
— Надо же! — вырвалось из меня. — Я об этом даже не думал!
— Думать надо всегда! — Капитан едва не вонзил в потолок указательный палец. Хотел, наверное, выдать какую-нибудь остроту, но во время спохватился.
— Даже когда нечем, — закончил я за него, лихорадочно соображая, как поступить.
— Ладно. Казнить — так казнить, — ухмыльнулся Сергей Павлович. Настроение у него было на ять, не чета моему. — Помогу я тебе с машиной. Поставлю у себя в гараже.
— Нужно же еще растаможить, техпаспорт получить, номера…
— Напишешь доверенность — сделаю. Только и ты постарайся. Разберись со своими проблемами до нашего отхода из Мурманска. Замену тебе просить не хочу. Сработались как-никак. Да и скучно без тебя будет.
— Сейчас напишу! — Я не верил своему счастью.
— И еще, — капитан затоптался в дверях, — гости у меня не простые. Трудно мне одному. Сижу между ними как у попа на исповеди. Ты уж как-нибудь поскорей, а?

Глава 10 В окружении Квадрата

Доверенности я написал. На машину и на зарплату. Кто знает, когда я ее получу и получу ли вообще? Еще нацарапал короткое письмецо капитану. Мол, если что, не поминай лихом. Лишние деньги отправь матери. Адрес знаешь. Оставил все это в вахтенном журнале радиостанции. Потом взялся за телеграммы.
Если верить домашним адресам, все три капитана Немо были жителями Москвы. Более того — одного и того же микрорайона, что у станции метро «Щелковская». Ну и, как в песне поется, «служили три товарища в одном и тем полке». Все как у близнецов. Даже отпуск один на всех. Тексты посланий были тоже, как будто написаны под диктовку. «Бывают цепи случайностей и совпадений, но они не бывают столь непомерной длины», — говорил в таких случаях Виктор Игнатьевич Мушкетов — сослуживец и друг отца. И чаще всего оказывался прав.
Этого человека я знаю давно. Когда он еще не носил обидную кличку «Момоновец», а был просто «Квадратом». О его подозрительности в конторе ходили легенды. Мушкетов и меня недолюбливал. Я не читал его мыслей, но знаю это наверняка. Тем не менее, мне он всегда помогал. А однажды — спас жизнь. Да и после того разговора с отцом я позвонил опять же, ему.
— День добрый, Виктор Игнатьевич! Узнаете голос из преисподней?
— А, дьяволенок? Привет, привет! Бьюсь об заклад, опять что-нибудь натворил. Помощь нужна?
Мне, вдруг, стало так себя жалко, что я чуть не заплакал. Рассказал ему все, что накипело. И про жену, и про тещу, и про безденежье, и про работу, в части увольнения по тридцать третей статье за прогулы.
— Отец, конечно, не одобряет, — уточнил Виктор Игнатьевич, имея в виду мое поведение.
— К жене, — говорит, — возвращайся. Или помощи от меня никакой! — пояснил я с обидой.
— Хе-хе-хе! — старческим тенорком засмеялся Квадрат. — М да, нештатная ситуация.
Я воспарял духом. «Нештатная ситуация» — это четыре заветные цифры, которые нужно набрать, чтобы открыть тайник.
— Спасибо! — сказал я с огромным искренним чувством. Хотел было покончить на том разговор, но Мушкетов не вешал трубку.
— Теперь по работе. Ты пробовал что-нибудь предпринять?
— В «Тралфлот» заходил, — отчитался я. — Сказали, без паспорта моряка ты нам не нужен. Мол, вас, «торгашей» переучивать надо, экипажи у нас сокращенные и ходят только в загранку.
— Есть там… у вас, в Архангельске… одна маленькая контора, — Квадрат дробил предложения, как будто бы что-то припоминая. — Кажется, она называется «Объединение рыболовецких колхозов»…
— У-у-у!!! — вырвалось у меня. — Архангельский РКС! Да об этой конторе у нас говорят только шепотом. Там, если люди не врут, заколачивают такие деньжищи! Куда мне со свиным рылом?!
— Хе-хе-хе! — опять засмеялся Мушкетов. — Шепотом, говоришь? У них самый главный начальник Федор Иванович Пономарев. Он председатель всего. Не знаю как с кем, а со мною он как раз говорит только шепотом. Хе-хе-хе! Я ему сейчас позвоню, а ты завтра с утра наведайся. И еще…
— Слушаю! — я вытянулся как солдат на плацу.
— Вольно! — сказал Квадрат. — Это… как его… честно признайся, пьешь?
— Как же без этого, — с обидой признался я. — В трезвом виде только о дочке и думаю. А к жене возвратиться гордость не позволяет.
Голос Мушкетова потеплел:
— Там, это, таблетки в синей коробочке. Они без названия. В общем, с вечера выпьешь одну и будешь спать как убитый. А утром уже — будто заново на свет народился. Можешь взять для себя, но не больше одной упаковки. Сам понимаешь, не для тебя это дело положено, а для серьезной работы. И с деньгами особо не зверствуй. Не более трех бумажек! Результаты доложишь.
Последнюю фразу он сказал уже по привычке.
Антипохмелин оказался на уровне. С утра даже пить не хотелось. Я был у заветных дверей за час до обеда, когда начальство обычно добреет. За столом восседал типичный совдеповский управленец предпенсионного возраста. Фактурный мужик, властный. В этом кабинете разговаривал только он, остальные молча кивали.
— По звонку? — спросил у меня. — Присядьте.
И тут же:
— Попова ко мне!
Зашел кадровик. Почтительно, робко, бочком. Застыл в ожидании слова.
— Позвоните в промбазу, — распорядился Пономарев. — Скажете так: Федор Иванович лично интересовался, нужны ли нам начальники радиостанции. И вот, товарищ, какими документами располагает…
Тирада мне не понравилась. Я ведь еще не знал, что именно так отдаются приказы, которые не обсуждаются. Полный уныния и скептицизма, я вышел следом за кадровиком.
— Ого! — ликовал тот, взяв в руки мой черный диплом. — Радиооператор первого класса! У нас таких мало.
Дошли и до трудовой. Настроение у Попова решительно поменялось.
— У-у-у! — возвопил он. — Тридцать третья статья! Да Федор Иванович, наверное, не подпишет…
Не подпишет — так не подпишет. Я хотел было забрать документы и уйти восвояси. Кадровик прочувствовал этот порыв и, чтобы себя оградить от возможных в таких случаях неприятностей, произнес:
— Подождите! Я сейчас напечатаю направление. Вы сами зайдете к Пономареву его подписать.
Я, конечно же, ознакомился с текстом, оный гласил: «Настоящим направляем к вам Борина Антона Евгеньевича для работы на судах мурманской промбазы архангельского рыбакколхозсоюза в должности начальника радиостанции».
Федор Иванович был занят. Беседовал с кем-то по телефону. Но, заметив меня в дверях, сделал приглашающий жест. В руке у него оказался толстенный красный фломастер. По мелованной гладкой бумаге пробежали аршинные буквы: «Пономарев», придавая ей статус официального документа.
— Не забудьте поставить печать, — бросил он на прощание.
Мой вечерний доклад был выслушан благосклонно. Я был трезв, и насколько возможно, весел.
— Будем считать, что полдела сделано, — усмехнулся Квадрат. — Но ты, дьяволенок, не радуйся. Направление — это еще не запись в трудовой книжке. Паспорт не поменял?
— Куда мне? Рано еще.
— Вот и славненько. Оформление на работу — долгая песня. Я заказал тебе пропуск в наш ведомственный номер. Стены можешь даже не нюхать. Там ничего нет. Энную сумму для поддержки штанов вышлю на главпочтамт до востребования. Пока.
И повесил трубку.
Мурманск я знал только со стороны моря. Искать улицу Траловую с чемоданом в руке? Для человека флотской профессии это было, мягко говоря, несолидно. А начать я решил оттуда. Поэтому прямо в аэропорту нанял такси. Денежки были. Зеленые американские доллары я заранее поменял на рубли у Маргариты Борисовны — старшего продавца инвалютного магазина.
Искомый пункт оказался приземистой деревянной халупой между железной дорогой и главным зданием рыбного порта. Народ по округе бродил плотными толпами. Для меня это были люди особой, доселе не виданной расы. На свободных от буйной растительности участках лица преобладал красный цвет. По улице Траловой стояли вразброс несколько разных контор похожей рыбацкой направленности. Были они столь же унылы и неказисты. На заднем плане, со стороны насыпи, сутулились железные гаражи. Там было особенно многолюдно, так как по кругу ходил стакан.
У парадного входа гомонила неровная очередь. Судя по разговорам, давали зарплату. С чемоданом подмышкой, я врезался в эту людскую реку. Она была матерящейся, но податливой. В дверях пришлось поднажать. Кабинет с плохо читаемой надписью «Начальник отдела кадров» был сразу у входа, напротив кассовой амбразуры. На стук отозвались:
— Давай, заходи что ли?
Человек за столом был похож на актера Михаила Боярского в образе легендарного д’Артаньяна. Столь же порывист и нетерпелив. Подпись Пономарева его впечатлила. Причем настолько, что он посчитал нужным обратиться ко мне на «вы».
— У вас… паспорт моряка?
— Нет.
— Характеристика-рекомендация?
— Нет.
Человек за столом был озадачен. Так, мол, не договаривались.
— Так что же у вас есть?! — спросил он с искренним любопытством.
— Тридцать третья статья, — объяснил я, как нечто само собой разумеющееся.
«Боярский» надел очки. Пристально посмотрел на меня, подбирая подобающее случаю словесное обозначение своему изумлению, и с чувством сказал:
— Ну, вы и жук!
Бумагу мою он бережно разложил на столе и долго раздумывал, что же на ней написать. Наконец, взял авторучку и черканул наискось: «Инсп. Оформить на работу, запросить характеристику». Ну, и, соответственно, подпись.
— Зайдете туда минут через десять, — он кивнул подбородком на смежную комнату и с восхищением повторил:
— Ну, вы и жук!

ну ты и жук, Подкова - классно пишешь, прям завидно

Секретов нет, батьку. Загляни в сарайчик Подковы. Я там рассказал как я это делаю.

хммм, вот так все и рассказал....
хехе

Инспектор вопросов не задавал. Был сух и немногословен. И кличку носил соответствующую — Кирпич. Он взял у меня трудовую книжку, паспорт на прописку по флоту и объявил:
— С сегодняшнего дня ты, ек макарек, в резерве.
— Что делать то надо?
— А ничего. Дважды в день приходить, отмечаться в этом окошке. Завтра с утра и начнешь…
— Вот вам и долгая песня, — сказал я Квадрату по телефону.
— Что, уже?!! — изумился он.
Я поудобней устроился в шикарном кресле и начал рассказывать о своих приключениях. В трехкомнатном «люксе» с видом на Кольский залив было покойно и тихо. «Кольское» пиво мало чем отличалось от чешского «Будвара». Холодильник забит жратвой. Что еще нужно неприкаянному бичу? Разве что бабу?
Мушкетов слушал меня с искренним интересом. Там где надо, смеялся. Но, по большому счету, недоумевал.
— Тебе на месте виднее. Но сдается мне, что тут что-то не так. Да, — спохватился он, — ты в этот номер не вздумай кого-нибудь привести. Пять минут не пройдет — нагрянут с облавой хлопчики из подвала. А краснеть за тебя опять же придется мне.
— Медведь? — догадался я.
— Он, проклятущий. Слово откуда знаешь?
— Отец говорил.
— Дать бы ему, твоему отцу! Ты посторонний. Тебе не положено...
Он долго еще высказывал свое возмущение по поводу несоблюдения ведомственных инструкций. А в самом конце произнес и вовсе загадочную фразу:
— Слышь, дьяволенок? Мушкетов помнит добро. И платит за него в трехкратном размере. Будем считать, что счет два — один.

Прошла неделя, вторая. Я ежедневно ходил отмечаться и даже получил за это зарплату. Как-то утром инспектор сказал:
— Что-то ты, ек макарек, долго в резерве стоишь.
— Мне тоже так кажется, — ответил я с возмущением. — А что делать?
— Ты у Попова был? — постным тоном спросил Кирпич.
— Был.
— И что он сказал?
— Ничего не сказал. Направил сюда, в Мурманск.
— Ты у какого Попова был?
— Да там, в Архангельске, начальник отдела кадров.
— Твою мать! — инспектор подпрыгнул на стуле. — Здесь, в Мурманске, есть у тебя групповой инженер — Евгений Селиверстович Попов. Дуй скорее к нему. Иначе повиснешь в воздухе.
За дверью с надписью «Механики» было шумно. В кабинете не протолкнуться. Сразу несколько человек разговаривали по телефону. Выбрав подходящий момент, я громко спросил:
— Кто здесь будет Попов Евгений Селиверстович?
— Я. А что? — послышалось из-за спины.
В голосе чувствовалась тревога. Таким обреченным тоном общается с нарядом милиции потенциальный клиент медвытрезвителя.
В кабинете все вдруг замолчали. Несколько сочувственных взглядов устремились к объекту за моим левым плечом. Я обернулся.
В углу, за видавшим виды столом, воробышком сидел человек в засаленном на локтях стареньком пиджаке. Судя по цвету лица, водочку он любил искренне и самозабвенно. Родись товарищ Попов в другой семье, быть бы ему вконец опустившимся алкоголиком. Но фамилия, мать ее так! Она крепко-накрепко пристегнула его к такой хлопотливой профессии.
— Я Попов. А в чем, собственно, дело?
— Дело в том, — пояснил я, — что я тут у вас работаю.
— Интере-е-есно! — протянул Селиверстович. — И давно это вы… тут у меня работаете?
М да, сарказм он еще не пропил.
— Третья неделя пошла, — ответил я вежливо и корректно.
— Вот как, и кем?! — закипая, спросил групповой инженер.
— Начальником радиостанции.
— На работу кто принимал? — тоном прожженного следака, рявкнул Попов.
Это физиология. Испуганный человек всегда выпускает пар после того как. Только что, вроде, Бога молил: Господи, пронеси и помилуй! А как пронесет — он того боженьку и по матушке.
— Там, в Архангельске, меня принимали, — тихо ответил я, не желая прилюдно светить благодетеля.
— Совсем конторские ох…ели! — Групповой инженер поднял голову, приглашая присутствующих разделить его возмущение. — Кто там, в Архангельске на работу вас принимал?! — грозно спросил он, хватаясь за телефон.
Что ж, сам напросился! Я еще раз прикинулся дурачком, делая вид, что усиленно что-то припоминаю.
— Ну?! (А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!)
— Да какой-то там… Пономарев…
— Гык! — сказал Селиверстович и плотно уселся на стуле.
Телефонная трубка повисла в воздухе. Он крутил ее в правой руке, не зная куда приспособить.
— Так это, — продолжил он исключительно для меня через пару минут после «гык», — вам надо пройти обучение по КИПам и АСВ. Это у седьмой проходной. Сейчас я выпишу разовый пропуск. А уж как с этими делами покончите, милости просим сюда, на проверку знаний…

В общем, помог мне тогда Виктор Игнатьевич. Крепко помог. Теперь, если верить тексту письма, я должен ждать он него неприятностей. Отец – такой человек, что зря ничего не напишет. С чего бы он стал оговаривать старого друга? Значит, Момоновец. Когда он сделает первый ход? Или уже сделал? Вот нутром чую: на судне что-то не так. Не слишком ли много случайностей и совпадений для одного, еще не закончившегося дня? — думал я, стучась, для проформы, в открытую дверь капитанской каюты. Но все мои подозрения пока оставались лишь подозрениями.
Слишком долго я жил, думал и поступал, как все.

мне нравится
плотно четко и вкусно
отличный текст

Глава 11

В капитанской каюте было по-прежнему чисто. Наверное, гости еще до конца не освоились. Судя по остаткам в бутылке, выпито было достаточно. Не теряют времени защитники Родины! А ведь только-только проскочили Североморск: горизонт заслонила долгая тень «короля рейда» — авианесущего крейсера «Киев». Все были на взводе, хотя до: «Ты меня уважаешь?» дело еще не дошло.
Сергей Павлович выглядел каким-то неестественно возбужденным. Крупные капли пота горошинами катились по лбу. Он глянул на меня расширенными зрачками, и я понял, что этот поезд уже несется без тормозов.
— Вот и морконя! — сказал он с глуповатым восторгом, тыча в мою сторону кружкой, как учитель указкой. — А мы его уже заждались! Проходи, Антоха, присаживайся. Опоздавшим положено догонять уходящих вперед. Так что не обижайся, а принимай на грудь штрафные сто пятьдесят!
Опоили, что ли, нашего Палыча? Совсем позабыл, о чем мы с ним только что договаривались. Нашел, блин, скорохода! Знает же, что сегодня мне уезжать. А отступать поздно. Я принял из рук капитана стандартную флотскую кружку и нацелился на закуску.
— Ну, давай, мужики, за знакомство! — с готовностью приподнял свою тару и давешний капитан третьего ранга. Тот самый, у которого шрам у виска. — Зовите меня Стас.
— Игорь.
— Никита.
Я тоже назвал себя. Рукопожатия, оценивающие взгляды — все как в обычной компании. Повышенного интереса к своей персоне я не заметил. Вот и славно!
Проще всего расколоть человека во время совместной попойки. Это важнейшая составляющая агентурной работы. Тут главное что? — Больше слушать, а свой рот держать на замке. Не надо заканчивать разведшколу, чтобы дойти до этой простой истины. «Пьян да умен — два угодья в нем» — гласит народная мудрость. Американец Карнега — и тот сообразил, что самые выгодные контракты заключаются за столом. Хочешь иметь выгодный бизнес? — Пей со своими деловыми партнерами. Вот почему пьянство как мафия: бессмертно и не имеет границ. Это, конечно, не отпечатки пальцев, но даже по тому, как человек держит стакан, можно сказать очень многое о его характере и образе жизни.
Водки я пью много. И не пьянею без всякой химии. Флотские тоже держались монолитами. Сказывались, видимо, годы упорных тренировок. Я исподволь наблюдал за подводниками, пытаясь понять для себя: стоит их опасаться, или не стоит?
Стас за столом балагурил. Тонкие, злые губы под волевым подбородком источали веселье. Но было оно каким-то фальшивым. Люди с его типом лица не умеют рассказывать анекдоты. Было оно слишком аморфным, небогатым на мимику. Да и нос у капитана третьего ранга вырос настолько прямым, что малейшая гримаса делала его лицо горбоносым. Спирт он не разводил и пил его маленькими глотками — как будто забивал гвозди. Что касается глаз, то я их опять не смог рассмотреть. Стас даже в каюте не снимал дымчатые очки. Предвосхищая возможный вопрос, он успел пояснить, что глаза, мол, подпалил в Арктике. Причем, пояснил очень ловко, не заостряя на этом внимания.
Игорь пил, не морщась и не глотая. Он вливал в себя спирт как презренный квас по мере наполнения кружек. Эта манера никак не вязалась с благородной сединой на висках. Был он в чине капитан-лейтенанта, возрастом под тридцатник. Тяжелая нижняя челюсть слегка выдавалась вперед. Он закусывал вяленой камбалой и жевал, как бык переросток — слева направо. А так — внешность как внешность. Ничего выдающегося.
Больше всего опасений вызывал у меня Никита. Несмотря на покатые плечи, этот старлей статью своей походил на молотобойца. Кружка в его ручищах смотрелась миниатюрно, как рюмочка для дегустации коньяка. Пил он, брезгливо морщась, как будто давил тараканов на кухне. Я долго не мог понять, что же меня заставило отнестись к нему столь настороженно? А потом понял: глаза: бесцветные, хищные, беспощадные. Как у Эрика Пичмана — американского резидента в Алжире. Посмотрит в такие неподготовленный человек — и сразу же вспомнит все. И как стрелял из рогатки, и сколько раз жене изменял, и когда в самый последний раз целовал маму.
Если судить по большому счету, пили мужики знатно. Даже во мне проснулся азарт. Что касаемо нашего капитана, то сегодня он был явно не в форме. Пару раз пропустил вес и даже вздремнул за столом.
Выпивая, я все больше добрел. Последние подозрения испарились, как закуска за дуэльным столом. Ну, еще бы! Я был неправ, так как смотрел на подводников в поисках изначального негатива. А они ничего себе, компанейские мужики!
Стас завелся:
— Без закуски слабо?!
— Ха! — сказал я и поднял кружку…
…И тут они «засветились». Это было так неожиданно, что я поперхнулся. Спирт хлынул сквозь ноздри обжигающими соплями. В ушах зазвенело. Барабанные перепонки стало закладывать, как при подъеме на высоту. Это была защитная реакция организма на попытку несанкционированного психологического воздействия. Если сказать проще, кто-то мягко и ненавязчиво пробовал «пошарить» в моей голове.

ого - круто
мне нравится развитие событий

Я упал мордой на стол и закашлялся. Получилось весьма натурально. Нет, как все-таки здорово, что мне сегодня приснился такой замечательный сон!
Подводники, стеная и ахая, засуетились вокруг меня. Больше всех сокрушался Стас. И тоже очень правдоподобно.
— Да что ж это ты? Да я, если б знал…
— Совсем охренели! — сказал Сергей Павлович. — Без закуски в таком количестве?! Сейчас позвоню повару…
Стасу стало не до меня. Пока он оправдывался, я замедлил свое время. Если глянуть со стороны, жесты мои стали долгими, неуверенными, а речь — медленной и тягучей. Ну, совсем как у нашего капитана, которого окончательно развезло.
Всему свое время, и время всякой вещи под небом, — гласит Библия. Цитируя эту истину, мы не задумывается о ее космической сути. Явленный мир однороден. Он состоит из одних и тех же веществ и живет по единым законам на всем своем протяжении. Только время стоит выше всех прочих сил материальной природы. Ибо оно первопричина творения, Это самая могущественная, самая тонкая и самая своенравная из действующих на нас сил. Все, начиная с Солнца и кончая мельчайшей частичкой атома, находятся под воздействием колеса вечного времени, имеет фиксированный период обращения и свою временную орбиту, которая изначально — суть величина переменная. Вспомните босоногое детство. Каждый час полноценных суток был безразмерным, скучный школьный урок сравним с бесконечностью. И так — лет, наверное, до двадцати. А потом — понеслось! Развернулась тугая пружина: влюбился, женился, развелся — тебе уже за тридцатник. Закурил, выпил, опохмелился — сорок лет, а как будто не жил. И лишь после полтинника начинается созерцание мира, осознание в нем себя. Время снова сворачивается в клубок. Изменить его — значит, настроить свой организм на то состояние, которое было в ином течении времени. Это азы. Знания подобного уровня были когда-то доступны каждому рысичу.
Лишь только Стас повторил попытку, я начал прокручивать в голове стандартный набор чаяний и надежд среднестатистического рыбака-колхозника, большого любителя «этого дела», который даже свою зарплату пересчитывает на литры. Гонял свои мысли по кругу, отчаянно завидуя героям-подводникам:
Вот это я понимаю, мужики перестроились! Пробили-таки брешь в талонной системе, затарились спиртом. Теперь полноценный отпуск им обеспечен. Будет что поставить на стол. Хорошо в этом плане воякам, не то, что у нас. Так и будем вместе со всей страной прозябать в вино водочных очередях.
Напоследок я обозначил тайную мысль: урвать у своих собутыльников пол литра чистого спирта для своего друга Вовки Орлова.
Стас все больше скучнел. Его интерес к моему интеллекту падал с каждой минутой. В конце концов, он оставил меня в покое. Его биолокатор зашарил по непричесанным мыслям нашего капитана. Что-то там в голове у мастера стронулось и он, к моему удивлению, почти протрезвел.
— Ну, хрен моржовый! — зарычал Сергей Павлович, хватаясь за телефон. — За смертью его посылать! Да что б ты всю жизнь «что-то не то ел»!
И тут, словно по волшебству, в каюте раскрылась дверь, и на пороге нарисовалась продувная рожа Вальки Моржа. В руках у него была огромная сковородка с жареным мясом, подмышкой — полбулки хлеба.
Море любит сильных, а сильные любят пожрать. В друзьях у хорошего повара ходит обычно весь экипаж. У нашего — половина конторы. Валька — личность и этим все сказано. Он шикарно готовит. Все у него получается весело, ловко, играючи. А еще он слывет непререкаемым авторитетом по части слабого пола. В кромешной тьме, по мелькнувшей у поворота женской корме он может выдать полную сексуальную характеристику ее очаровательной обладательницы. Рассказы о Валькиных похождениях на амурном фронте расходятся наряду с анекдотами. А все потому, что сам он — незаурядный рассказчик. Знаменитый одесский прононс, искрометное чувство юмора, умение посмеяться, прежде всего, над собой плюс исполнительское мастерство. В общем, кто не слышал в натуре повара Ковшикова — тот не валялся в покат. А что касается клички — так Валька не исключение. Моржами у нас называют всех одесситов. Это производное от «морда жидовская».
Появление сковородки произвело фурор. Ее водрузили в центр стола, на почетное место и только потом заметили, что я преспокойно сплю.

душевно
насчет времени - думаю тут все тоньше есчо
взрослые просто разучиваются воспринимать мир, слишком много автоматизмов и привычного
ну или еще как...

Сонар - это ультразвуковой эхолокатор. Его сигналы, как правило, выдаются на экран компьютера, так как человек ультразвук не слышит. А описаные звуки из динамика - усиленные сигналы от забортных микрофонов. Хотя обычно акустики (должность такая) слушают их в специальных очень высококачественных наушниках.

Одна из моих флотских специальностей - гидроаккустик. Компьютеров у нас не было. А были рыбопоисковые приборы "Палтус" и "Сарган". В днище судна опускалась нога с вибраором и шел поиск в автоматическом режиме. Отраженный сигнал усиливался УНЧ и выдавался через встроенные динамики прибора. Можно было ходить, пить чай, разговаривать и слушать. Услышав рыбу (ш-ш-ш-кх-х-х-х) переходишь в ручной режим. Перо, пробежав по бумаге делает отсечку. По ней смотришь: контакт 2000, протяжка 300. Далее выходишь на стаю, протаптываешь ее в режиме эхолота, чтобы определить глубину залегания и зовешь капитана, чтобы определить курс, которым надо метать. На подлодках бывал пару раз в качестве экскурсанта. Служил в Балтийске на МПК. Военно-морских сонаров не видел и даже не знаю, были ли в 1974 году на подлодках компьютеры. Зато знаю, как военно-морсие аккустики на слух определяют "купцов". У 90 процентов их них - движки "Бурмейстер энд Вайн"

То есть, согласны, что сонар как таковой указанные звуки выдавать не может?
Требуется чуть-чуть изменить предложение, чтобы соответствовало истине.

Изменить действительно надо. Подумаю как.