Путевые заметки

При попадании пули в тело звук звучит с глухим звуком – вфтук – мимо звучит примерно как – взссс
=====================================================================================
От попадания пули в голову пулеметчик откинул её назад, пилотка улетела вперед и упала перед ним, ноги согнулись в коленях и он опрокинулся на спину, на левый бок.
========================================================================================
От попадания пули в грудину, тело солдата согнулось в поясе, уронив карабин себе под ноги, и словно отвесив поклон своему убийце, завалилось на левый бок.
======================================================================
Первой пулей не попал, промазал на десяток сантиметров, в сторону попав в стену над плечом. Солдат вскочил на ноги, лихорадочно осматриваясь, подхватывая карабин стоящий рядом. Вторая пуля ударила в бок, порвав на своем пути селезенку, прошла на вылет. На истошные крики раненого выскочили еще двое. Но увы, они очень быстро двигались не замирая и не останавливаясь не на миг, подхватили кандидата в покойники и утащили волоком по земле в не простреливаемую зону.
=========================================================================
Солдат приподнял винтовку, нажал на курок, прозвучал выстрел, ответная пуля снайпера ударила его под обрез каски, сорвав её с головы с глухим железным звяком. Ноги его согнулись в коленях, и он упал, навзничь, вытянув руки вдоль тела.
=========================================================================
Пулеметчик выпустил очередь, повел стволом, прицеливаясь и не увидев мишень, слегка приподнялся, ответная пуля брызнула кровью из головы,
Тело опустилось на колени, немного постояло, словно склонившееся в молитвенном поклоне и медленно завалилось на правый бок.
=========================================================================
Командир роты подозвал к себе взводных офицеров. Не доходя до угла дома, группа офицеров остановилась. Обер-лейтенант, не высовываясь из-за угла, осторожно осмотрел в бинокль позиции русских. Повернулся к своим подчиненным, доставая карту…. Коротко свистнуло и за его спиной разорвалась минометная мина. Итог плачевен, двое убито, один ранен, ещё один контужен. И парадокс войны, обер-лейтенант, созвавший своих подчиненных для постановки задачи по атаке на укрепления русских, не получил ни одного ранения и даже не был контужен. Судьба.
==========================================================================
Пехотинцы, собрались за углом. Присев у стены они пополняли боекомплект, разрывая бумажные пачки патрон, снаряжая обоймы. Один выглянул снизу, заметил какую-то цель, вытащил из-за пояса гранату на длинной деревянной ручке, открутил крышку, вытряхнул шнурок с шариком, силой дернул. Из рукояти повалил дым, и послышалось шипенье горящего запала. Сделал шаг из-за угла, размахнулся …. От резкого удара оборвался подбородочный ремешок, солдата выпрямило, он рухнул навзничь и через секунду, граната взорвалась, накрыв сидящих стоящих людей кучей осколков и взрывной волной.
=============================================================================

Офицер повелительно махнул рукой, указывая направление движение. Раздался свисток, и первое отделение короткими перебежками подобралось к строению стоящему на пересечении улиц. Длинный рывок через дорогу под прикрытием дымовых гранат и первые солдаты уже вбегают во двор каменного дома стоящего напротив. По ушам бьет тугой звук тяжелого взрыва, высоко вверх взлетает пылевая шапка, а кирпичная крошка, словно картечь, выкашивает половину второго отделения, не успевшего в тот роковой двор и застигнутого на середине дороги.
===============================================================================
Отделение немецких пехотинцев, продвигается вдоль самой стенки дома, настороженно оглядываясь вокруг в ожидании нападения.
На третьем этаже дома, приоткрылось окно и наружу выпала связка гранат, состоящая из противотанковой и пары противопехотных гранат в оборонительных рубашках. Внизу выживших не было.
=================================================================================
Два немецких танкиста курят, сидя на броне свесив ноги внутрь башни, о чем-то весело переговариваются, держась за откинутые крышки танковых люков. Один отвернулся, отвлекшись на что-то интересно слева на дороге. Тренированное тело солдата само съехало в люк на одних рефлексах, услышав самый противный звук на войне.
Вфттук – глухой удар пули, попавший в голову вашего напарника.

====================================================================================

Стрельба стала стихать, послышались гортанные голоса, отдающие команды. Солдаты, залегшие на дороге и под колесами техники, сначала выглянули и потом осторожно стали приподнимать головы. Высматривая противника спрятавшегося в редкой лесозащитной полосе, растущей в двухстах метрах от шоссе.
Непонятные постройки какого строения, горели с треском раскидывая искры, черные клубы дыма поднимались в голубое небо.
- nach vorne,- унтер офицер взмахнул автоматом, зажатым в левой руке, указывая правой направление движения. С короткого в пару шагов разбега он прыгнул с дорожного полотна, через небольшой кювет, на поле. В горящем доме раздался взрыв, на мгновение отвлекший солдат и заставивший оглянуться налево. Когда все стали двигаться вперед обнаружилось, что командира нет. Он лежал в не удобной позе, подвернув под себя руки, уткнувшись лицом в грязный песок. Красный от стекающей из под обреза каски крови. Солдат перевернувший унтера на спину выпрямился, поднес руку ко лбу словно собирался вытереть пот со лба. Пуля пробила ладонь и вынесла из затылка клок волос с куском черепа.
- Sniper, - хрипло выдохнул его напарник и забулькал кровью из пробитого горла.
С левого края послышался вскрик раненого и громкие призывы о помощи.- Helfen Sie. helfen Sie, mir schoss er mir das Bein. Oh Gott, ich Blute
Помогите. Помогите мне, он прострелил мне ногу. О боже, я истекаю кровью )
Первый из добровольных помощников приподнял голову и молча, уткнулся в траву и только крупная дрожь пробежала по телу. Второй оказался умней, не вставая и не поднимая головы, сполз в кювет и двинулся дальше в сторону горящего строения. С поля послышалось: взсс зданг и еще одна арийская душа воспарила к небесам. Послышалось несколько выстрелов, это залегшие солдаты стреляли в предполагаемую сторону, где, по их мнению, мог прятаться снайпер.
Делали они это, не поднимая голов, страшась хоть на миг оторвать их от земли. У одного из стрелков закончились патроны и он лишь слегка перевернулся на левый бок, освобождая подсумок прижатый животом к земле. Первая пуля ударила в плечо, порвав на своем пути суставную сумку и раскрошив сам сустав, от дикой боли раненый, забыв обо всём, привстал и был милосердно дострелян выстрелом в лицо.
На поле опустилась мирная тишина. Высоко в небе, часто махая крылами, висит птаха и кричит «туи-чек-чек» ласточки вьются невдалеке от их погибшего жилища. Солнце, поднявшееся в самую высокую точку зенита немилосердно жарит, выжимая из земли испарения, от чего стоит тяжелый земляной дух не могущий перебить ароматов войны, терпкого чуть сладковатого запаха крови, и резкой вони испражнений.
Шёл второй день войны.
===================================================================================================
По обочине идут люди. Много людей. Они идут нескончаемым потоком уже три часа и, кажется, что им нет конца ни края. Это полноводная река вбирает в себя маленькие ручейки и становится еще шире и больше. Слышен гул, невнятный гул, он накатывает словно морской прибой, выкатится на берег лизнет пенным языком и откатывается обратно, унося с собой крохотные песчинки. Шум тысяч, десятков тысяч ног ступающих по мерзлой земле дороги ведущей на восток. Это идут Немецкие солдаты! Пленные Немецкие солдаты.
==========================================================================
Мы идем по дороге. При взгляде вперед видно только спину шагающего впереди камрада. Слева расстилается огромное, необъятное поле, уходящее за горизонт, очерченное редкими деревьями, издали напоминающими кустарник. Справа желтое море четко очерченной линией переходит в иссиня голубой горизонт. Мы идем по дороге. Отстав от впереди идущего на пару шагов солдаты идут свободным шагом. Мы идем вперед, на восток.
Пыль, солнце и жара выматывают, так как никто другой, во Франции, это да, была прогулка, асфальтированные дороги, ухоженные деревни, с колодцем посередине и обаятельные француженки…
Пыль со всей планеты собрана на этой чертовой земле и намазана толстым слоем по дороге, оружию, одежде и нашим лицам. Она застыла коростой на наших лицах, превращая в горгулий оседлавших собор Парижской богоматери.
Польша, м-м, какой там был бигус. От одного воспоминания рот наполняется слюной, и её приходиться сплевывать, ибо она вперемешку с вездесущей пылью. На обочине чадит разбитый грузовик, разбросаны какие-то ящики, обрывки бумаги, у заднего колеса лежит, спрятав лицо между ладонями убитый русский водитель, нога с полу снятым сапогом, на второй только размотанная портянка. Зелено грязная гимнастерка на спине изорвана пулями.
Мы идем и смотрим, все поворачивают голову и смотрят на первого убитого вражеского солдата.
До привала нам еще идти два часа и мы уже не идем а бредем по обочине. По дороге, поднимая к небу клубы чертовой пыли, идет колонна автомобилей, груженная боеприпасами для наших камрадов – гренадеров. Эти придурки Kraftfahrer (водители) сигналят нам и машут руками, им весело….
А мы идем, и нет конца и края этой teuflischen Staub. Мы похожи на родовые привидения нашего старика.
Ещё один больной на всю голову Motorradfahrer, промчался мимо подняв до самых небес огромные клубы пыли, остановился, сдвинул на каску очки, на его лице было видно два глаза и полоску белых зубов.
- die fünfte Kompanie von hundert des sechsten Regiments ? (пятая рота сто шестого полка?)
Наш взводный подошел к курьеру, - Ja. Feldwebel Josef Шюсслер, Kommandant Zugführer des Dritten (Да. Фельдфебель Йозеф Шюсслер, командир третьего взвода)
- Dann brauche ich Kameraden, das Paket zu übergeben (Вы то мне и нужны камрады, приказано передать пакет)
А мы стоим и ждем, когда нам будет сказано куда идти.
Фельдфебель вскрыв пакет читает его. Достает карту и ткнув карандашом, кивает сам себе. Складывая бумаги в полевую сумку, подает команду и мы идем вперед, Через полчаса солдатский телеграф разносит радостную весть, через час привал на обед и не хорошую, точку сбора перенесли и до цели марша мы доберемся к вечеру. Завтра в бой….
Как там моя маленькая Lotta und unsere Kinder?
Vor der Kaserne
Vor dem grossen Tor
Stand eine Laterne
Und steht sie noch davor
So woll'n wir uns da wieder seh'n
Bei der Laterne wollen wir steh'n
Wie einst Lili Marleen

Старый, Это я уже читал. Есть хороший пример У Ивакина - Ich hatt' einen Kameraden (У меня был товарищ)

Владислав_Валентинович,
это написано мной неделю назад по мотивам фронтовых фотографий начала войны, и где вы это читали?

Старый, , я не так выразился. Читал почти аналогичные отрывки. Не помню, в сети где-то, когда искал воспоминания ветеранов и рассказы о войне. Если пройти по ссылке, то у Ивакина можно похожее найти. Он писал, опираясь на воспоминания немецких солдат.

***
Вася слетел с кушетки и начал стряхивать с себя пламя и не сразу понял, что огонь только кажется.
- Вот… напасть… - пробормотал он. – Где это я.
По лицу тек пот, затекая в глаза. Вытерев лицо он, наконец, смог осмотреться. Но сразу ничего разглядеть не смог – в глазах двоилось, и голова шла кругом. Посидев немного с закрытыми глазами, вновь осмотрелся.
- Дома! – выдохнул Вася.
В лаборатории стояла тишина и царил сумрак. Перед светящимся монитором разглядел дремавшего Пашу. А Жуков где? И сколько времени? Разглядеть стрелки на настенных часах не удалось.
Маргелов с трудом поднялся, но сделав шаг, рухнул на пол.
- Что это со мной? – пробормотал Вася. – Как после ранения…
Тело отказывалось повиноваться, словно отвыкло от своего хозяина, онемев от макушки до кончиков пальцев. Маргелов принялся массировать руки, затем перешел на тело и чуть не взвыл. Бока отозвались жжением. Тихо матерясь, Вася задрал футболку, но ничего не разглядел.
С трудом поднялся, доковылял борясь с головокружением до выключателя и включил свет.
- А? – встрепенулся Свешников, мелко заморгал и, разглядев кто перед ним, подскочил. – Вася?
- Вася-Вася, кто ж еще… – прохрипел Маргелов. - Серега где?
- За продуктами поехал. Надо же чего пожевать-то. Скоро должен вернуться. Мы решили на ночь тут остаться и продолжить эксперименты. Твоим родителям мы звонили, сказали – что ночевать не приедешь.
- Ясно. А сколько время?
- Полпервого ночи, - глянув на часы, ответил Паша.
- Ого! – Маргелов дошел до кресла и рухнул в него. – Долго я там…
- Как себя чувствуешь?
- Хреново, Паш, хреново. Как еще можно чувствовать себя после смерти? Пусть и чужой…
- Понимаю… - вздохнул Паша, - сам через это прошел. Но скажи, у тебя вышло?
- Вышло, - кивнул Вася, - удачно летеха из НКВД подвернулся, все сведения с ним передал. Вот доставил ли он пакет до командования?
- Бой был?
- Был. Я вновь сержанта попал, да погиб в конце зазря. Хотел танк сжечь, да немцы на замахе бутылку с горючкой пулями разбили. Сволочи! Сгорел заживо. Хоть сержант и трус был, но такой смерти… - и, задрав футболку, Вася начал рассматривать своё тело. – Ощущение как кипятком обварился, но жжет не сильно…
- Думаю это фантомные боли, - сказал Паша. - Должно пройти. Ты записать фамилию погибшего не забудь.
- Да, кстати! Дай тетрадь, тут много фамилий надо записать. Целый взвод. А пока пишу, глянь есть чего по боям у деревни Багута, что на реке Усяжа стоит.
- Ничего нет, - через минуту сообщил Свешников. – Даже близко похожего нет.
- Тогда попробуй найти что-нибудь про Денисова Андрея Михайловича. Это тот лейтенант НКВД. Даты рождения не знаю, известна только дата выдачи ксивы – 19 января 1941 года.
С этим Свешников возился дольше, но тоже отрицательно покачал головой.
- Денисовых много, - сообщил Паша, - но с НКВД они, или нет, поди разбери. Дай-ка тетрадь.
Свешников начал просматривать записанные фамилии.
- Самойлов, – прочитал Паша. - Погоди, где-то я уже встречал эту фамилию, причем не раз.
Свешников начал просматривать историю посещений.
- Так, не то… это тоже… ага, вот. Тут список я список Героев Советского Союза скачал, там есть Самойлов, и тоже Александр Васильевич, но не тот скорей всего. Еще когда воспоминания ветеранов просматривал, думал, полезного чего найду, так на одно интервью посмотрел. Вот.
Свешников запустил воспроизведение и в этот момент мобила Паши завибрировала.
- О, вот и Серега. – Паша нажал ответ. – Да, Серег, ага, сейчас встречу. Вася? Уже очнулся… бегу. – Сешников шагнул к выходу. - Ты ролик посмотри пока, а я пойду Серегу запущу.
На экране возникает надпись «Интервью Героя Советского Союза Гвардии полковника Самойлова Александра Васильевича». Маргелов, вгляделся в лицо ветерана и замер, глядя в экран. Неужели…
- Александр Васильевич, а вам бывало страшно?
- Конечно бывало. Особенно страшно было в первый бой.
- Расскажите о нем.
- Мне часто вспоминается первый бой. Наш взвод держал оборону на рубеже реки Усяжа недалеко от деревни Багута. Наш лейтенант погиб первым при налете вражеской авиации, и командование принял его зам - сержант Резеда Ярослав Васильевич. Грамотный был сержант. И я никогда не забуду его слов – главное в первые минуты себя пересилить, свой страх переступить, потом никакой огонь вражеский не испугает. Так и было. Не боялись против танков с одними бутылками с зажигательной смесью выходить. Знали - что погибнем, но шли на смерть. Шли…
А сержант наш…. На него танк полз. Гранат нет, только бутылки с зажигательной смесью, когда он замахнулся, пулей бутылку разбило и сержанта охватило огнем, так он кинулся к танку и об него вторую бутылку разбил. Погиб, но вражеский сжег. Вот так. Я рассказывал об этом бое командованию. Обо всех ребятах, геройски погибших. Но награждать посмертно их не стали. Тогда не до этого было. А сейчас наш долг помнить о погибших героях. Всех, о ком неизвестно.
- А дальше?
- Немцы тогда нас почти к опушке прижали. Четверых, уже раненых, на нас танки идут, а у нас лишь пулемет «Максим» с последними патронами… потом взрыв…
Вынес меня Кондрат Степанович Черных. На себе вытащил. Тоже человек с большой буквы. Он еще в первую мировую немцев бил. Пулеметчик от Бога! Он еще до прибытия взвода на рубеж пулеметную точку оборудовал. И тоже принял участие в том бою. И когда его «Максим» раскурочило взрывом, меня раненого вынес и укрыл. Потом он создал партизанский отряд, из местных жителей и окруженцев, что пробирались на восток.
- Постойте, это тот самый «Товарищ Кондратий»?
- Да-да, тот самый. Немцы его называли Шварцекондрат.
Командовал товарищ Кондратий отрядом до самого уничтожения в 1943 году. Немцы тогда бросили против отряда целый полк. Это против всего сотни бойцов. Сотни! Кондрат Степанович погиб, прикрывая отходивших товарищей. Я тогда уже на большой земле был. Эвакуировали, после тяжелого ранения…

Фу-ух, я уж испугался..

Я же просто глядя на старую фотографию.

Генерал-майор навис над столом, задумчиво рассматривая расстеленную карту. Обстановка в последнее время запуталась окончательно. Сведения устаревали, не успев дойти до штабов.
Связь как таковая отсутствовала. И со штабами полков. С командованием тоже. Дивизионная радиостанция попала под удар вражеской авиации еще на марше, а заменить её нечем.
Последний полученный приказ – отходить к Свислочи и прикрывать отход десятой армии выполнили, но потеряли при этом до тридцати процентов личного состава, так как по пути подверглись массированной бомбардировке. Погиб почти весь состав штаба, включая комиссара и начальника тыла.
Чтобы прояснить обстановку послали несколько разведгрупп по разным направлениям. Результаты разведки не радовали. По сведениям вокруг дивизии сосредоточились большие силы противника. Дивизия практически была в окружении. Правда, некоторые сведения противоречили друг другу.
- Васильев!
Из соседней комнаты появился лейтенант-связист.
- Я, товарищ генерал!
- Связь с 53-им есть?
- Нет, товарищ генерал. Только наладили, тут же пропала. Связистов уже послали.
Генерал вновь смотрит на карту. Чехарда со связью раздражала. Связи с 53-м артиллерийским полком нет уже три часа, не говоря о связи с командованием армии.
Входит капитан Перепелкин, командир разведроты.
- Товарищ генерал, данные разведки.
- Докладывай.
Капитан склонился над картой и начал доклад, показывая точки на карте.
- Вот тут стоял третий батальон 345-го полка. Так там нас огнем встретили. Немцы, значит, уже стоят. Вот здесь стоят танки, а тут видели немецких мотоциклистов…
Генерал отметил эти сведения на карте, затем приподняв её край, достал тетрадь. Перелистнув пару листов, пробежался глазами по строкам, нашел искомое, нахмурился.
- Смирнов! - крикнул он в соседнюю комнату. Появившемуся на зов лейтенанту приказал:
- Где этот студент? Веди его сюда. – Затем повернулся к капитану. - А ты, Геннадий Петрович, поприсутствуй. Сейчас типа одного приведут. Послушаем вместе, интересные вещи рассказывает.
- Что за тип?
- Появился тут с утра. Передал мне тетрадь, а в ней «ценные сведения». Меня по имени-отчеству знает, а у самого документов нет. Назвался Маевским Михаилом Карловичем, студентом московского мединститута.
- Студент из Москвы? Тут?
- Ну, допустим, проверить его слова можно. Если помнишь, у нас медслужбу Павлов возглавляет, а он как раз из этого института к нам пришел.
- Так его сюда бы вызвать…
- Потом. Немцы утром отбомбились аккурат по санбату.
- Как это? – удивился капитан. - Там же на всех палатках красный крест нарисован!
- А вот так! Много персонала погибло. Павлов зашивается. От стола уже сутки не отходит.
- М-да… как же так!
- Вот так, - вздохнул генерал, вот так! Однако сведения у студента таковы, что жуть берет. Он знает все наши передвижения за неделю, начиная с двадцать второго числа. Расстановку сил, как наших, так и противника. Имена немецких командующих полков, дивизий и корпусов, точное их расположение по датам и местам, количество личного состава и техники. Вот, например…
Генерал провел пальцем по строкам, нашел искомое.
- Против 132-го стрелкового полка действует 162-я пехотная дивизия противника, командующий генерал-лейтенант Герман Франке, состав три пехотных полка, один артиллерийский полк, противотанковый батальон, сапёрный батальон и батальон связи.
- Разрешите? – и капитан показал на тетрадь. После утвердительного кивка, он быстро просмотрел записи, после чего удивленно взглянул на генерала.
- Есть какие мысли?
- Разведчик? – предположил Перепелкин.
- Не похож. Слишком молод. Думаю действительно студент, но вот откуда сведения?
Открылась дверь и лейтенант доложил:
- Маевский доставлен.
- Давай его сюда.
Вошел молодой парень в светлой безрукавке, темных штанах и туфлях. Среднего роста, худой, волосы темные. Особо выделался нос с горбинкой вкупе с глубоко посаженными глазами. В руках он держал довольно толстую тетрадь. Она привлекла внимание не только генерала. Капитан Перепелкин покосился на тетрадь и выразительно посмотрел на генерала. Тот кивнул и повернулся к парню.
- Проходи. Присаживайся.
- Спасибо, товарищ генерал-майор.
Маевский прошел и сел на стул у стены.
- Давай без чинов. Меня зовут… - генерал запнулся, взглянул на студента, - впрочем, ты знаешь. Михаил Карлович Маевский. Так?
Парень кивнул.
- Значит, так, Михаил. Откуда у тебя эти сведения?
- Все подтвердилось?
- Все.
- И у вас есть вопросы. Причем особенно - как я узнал то, что произойдет сегодня, находясь под вашим присмотром?
- В том числе.
Студент сделал глубокий вдох и начал говорить:
- Сведения, представленные вам первоначально, касались только вашей дивизии и по времени были только до сегодняшнего числа, то есть двадцать седьмого июня включительно. Я намеренно дал не совсем полные сведения, известные мне, лишь для того, чтобы имелась возможность проверить их. И поверить в остальное. Тут, - Маевский показал на тетрадь, - записаны данные, которые имеют гриф совершенно секретно. Их необходимо доставить командованию как можно быстрее. К противнику они попасть ни в коем случае не должны.
Генерал с капитаном удивленно переглянулись.
- На первых трех страницах все, что касается вашей дивизии вплоть до 30 числа июня, - продолжал вещать студент. - Далее данные по всем фронтам о направлениях немецких ударов, с номерами подразделений, командным составом и количеством людей и техники. Десять последних страниц тетради к боевым действиям не относятся, но они тоже особо важны. Там отражена технология производства необходимого лекарства, которое может спасти множество жизней.
Маевский замолчал, поднялся, подошел к генералу и протянул тетрадь, после чего вернулся, сел на стул, как-то сразу поникнув. Вытер выступивший пот.
- Я прошу поверить мне, - сказал он тихо. - Это очень важно. Очень. Не спрашивайте источник этих сведений. Сказать не смогу, да и… с ума скоро сойду. – Последнюю фразу студент прошептал, и генерал с капитаном её не расслышали. Оба внимательно просматривали содержание тетради.

По мере прочтения у обоих менялось выражение лиц. Генерал больше хмурился и мрачнел, а капитан постепенно багровел, зло поглядывая на студента.
- А не шпион ли ты? – сквозь зубы процедил Перепелкин. – Выходит, немцы уже Минск окружили…
- Успокойся, - вздохнул генерал, - ты многого не знаешь. Смирнов!
В комнату вошел лейтенант.
- Проводи товарища студента, пусть у связистов пока посидит, и организуй ему поесть чего. Да, Васильева ко мне вызови.
- Есть! - Лейтенант пропустил студента вперед, и вышел следом.
- Я много чего не знаю, - повторил капитан, - однако как можно знать то, что случится через несколько дней? И откуда этот… студент знает о противнике?
- А ты на подпись внимание обратил?
- Феникс? Ну, обратил и что?
- Не все так просто. Встречалось мне уже этот позывной. Насчет направления ударов немцев – это уже было в «майских играх»*… черт возьми. Так что… - генерал взглянул на карту, - если взять те доклады, кои поначалу приняли за дезинформацию, приложить к ним твои разведданные, учесть всю сложившуюся обстановку, то все совпадает с данными изложенными в этой тетради. И все становится понятным. Нет, не все, - поправился генерал, взглянув на капитана - но многое. Что, например, означает запись – Ярцево 11.08.1941? Там что-то произойдет? Не зря эта дата и населенный пункт записан в первых трех листах, относящихся к нашей дивизии.
- Так у студента и спросить.
- Спросим, а пока собирай людей, капитан, и ставь задачу – установить связь с полками. Одну группу направишь в штаб десятой. Донесение я составлю. Еще надо комиссара Серебровского найти и вместе с ним Маевского с тетрадью в Москву переправлять.
- Я бы студента к Павлову сначала сводил.
- Для проверки? Хм, своди, пожалуй, не помешает. И там его пока оставь, раз студентом-медиком назвался. Пусть помогает по мере сил, а Валерий Семенович за ним присмотрит. Так и поступим, веди студента в медбат. И бойца потолковей к нему приставь.
- Людей мало, товарищ генерал.
- Знаю, но найди! – стукнул по столу кулаком комдив. – Все, выполняй поставленную задачу.

Майские игры – стратегическая штабная игра, проведенная в 20-х числах мая 1941 года Генштабом Красной армии, в которой события начального периода войны практически совпадают с хронологией событий оперативной игры.

***
- Сядь здесь и жди, сейчас что-нибудь тебе поесть найду.
Лейтенант вышел, а Михаил сел на лавку и устало привалился к стене. Напряжение, державшее его последние полчаса начало отступать. Сомнения все еще грызли, но по поведению генерала – ему поверили.
«А я говорил – делай как велят и поверят! – возник голос в голове. – Все еще сомневаешься?».
- Сомневаюсь, - буркнул Михаил.
- Что? – спросил сержант, который старательно что-то записывал.
- А? Нет, ничего…
«Отвечай мысленно, болван, - отругал Мишу голос, - а то действительно подумают, что ты сумасшедший».
«А не похоже? – огрызнулся Маевский. – Никогда бы не подумал, что такое со мной случится! Ну почему я на хирурга пошел, а не на психиатра?»
«И что, помогло бы? - усмехнулся голос».
«Не знаю, - признал Михаил. – Но день точно безумный».
Да, день был сплошное безумие. Все началось около девяти часов утра, когда Михаил миновал мост, где у него проверили документы, охраняющие мост красноармейцы. После чего он решил немного отдохнуть и присел у крайнего сруба. Ноги после нескольких часов перехода гудели, и Михаил решил подождать кого-нибудь в компанию, и лучше, чтоб присутствовал транспорт. Та телега, которую он видел впереди, у моста не задержалась и теперь её точно не догнать. Пока можно перекусить, а то с утра ничего не ел. Только Михаил достал сверток с салом, как послышался звук мотора. Чтобы посмотреть кто едет, пришлось выглянуть за угол. Это с запада к мосту подъехала полуторка с дюжиной красноармейцев в кузове. Маевский тяжело вздохнул – тут ему не светило. Военные его точно не возьмут, можно даже и не спрашивать.
От частых выстрелов Маевский подскочил, выронив сало и сунулся посмотреть – что происходит. От увиденного оторопел. Приехавшие красноармейцы расстреливали бойцов из охраны моста. На его глазах застрелили кинувшегося к лесу паренька, что крутился возле бойцов. Тот, кто стрелял в пацана внимательно посмотрел вдоль дороги и Михаил шарахнулся назад. Запнулся об слегу и сильно приложился затылком об край сруба. Сознание померкло только на мгновение. Маевский медленно поднялся, держась за голову.
«Так-так, что тут происходит?».
Голос прозвучал так явственно, что Михаил опять подпрыгнул.
- Кто здесь? – прошептал Маевский, оглядываясь.
«Ангел-хранитель, - хмыкнул голос, - если конечно будешь меня слушать».
- Видно сильно я головой приложился, - решил он.
Кто-то закричал у моста, и Михаил решил посмотреть.
«Красноармейцы» убирали прочь тела, а четверо окружили каких-то гражданских, на свою беду оказавшихся неподалеку. Что там они говорили было плохо слышно, получилось разобрать только – жиды. После чего гражданских грубо оттолкали к берегу и пристрелили.
- За что… - прошептал Маевский, бледнея, - за что…
«За то, что евреи, - прозвучал голос, и за то оказались неподалеку».
Михаила передернуло. Ноги ослабли, выступил холодный пот. Что делать он не знал.
«Беги, дурень! Это «бранденбурги», диверсанты немецкие. Шлепнут тебя и не поморщатся».
- Потому что я тоже еврей?
«Потому что ты тупой! Шлепнут потому что ты их видел. Беги!».
Михаил кинулся вдоль дороги.
«В лес, дурень! В лес беги!»

- Эй, парень, спишь что ли?
Михаил открыл глаза и увидел лейтенанта с котелком.
- Вот, лучше еды не найдешь.
- Что это? – спросил Маевский, глядя на что-то зеленоватое и густое, но очень вкусно пахнущее.
- Щи это. Зеленые, вчерашние, в печи томленные. Ум отъешь.
- Спасибо.
Лейтенант ушел, оставив котелок с ложкой и ломтем хлеба, а Михаил еще раз понюхал варево. Пахло от котелка умопомрачительно, аж в животе засосало, ведь он сегодня лишь немного хлеба съел, когда его в сарае заперли. Больше ничего из еды не имелось, так как сало Маевский выронил еще у реки, когда убегал от переодетых в красноармейцев немецких диверсантов, «бранденбургов», как назвал их этот ангел-доппельгенгер*.
«Вообще-то я скорее альтер эго*, - тут же отозвался голос, - но в чем-то ты прав».
«В чем прав? В том, что ты темная сторона личности, и я должен скоро погибнуть?».
«Хм, - почему-то смутился голос, - почему темная, разве я жизнь тебе не спас?».
«Ты на вопрос не ответил!» - возмутился Михаил, даже ложкой взмахнул.
«Все там будем, - философски ответил голос, - ты кушай, а как насытишься, так на вопросы и отвечу».
«А во время еды нельзя? – спросил Маевский, запуская ложку в котелок. - Все равно разговор у нас мысленный».
«Никак нельзя. Ты еще голоден, а значит больше зол, чем добр, и на сытый желудок адекватней будешь. И то, что я тебе скажу, точно не понравиться».
«Посмотрим… - ответил Михаил и, чуть подув на варево, положил его в рот. – М-м-м, с ума сойти! Это же амброзия!».
«Ага, на голодный желудок все съедобное амброзия! – согласился голос. - Однако зеленые щи действительно вкусны».
«Это ты виноват, что я сегодня ничего не ел, - буркнул Маевский. - До сих пор не могу понять, как ты смог меня убедить поменять целую банку тушенки на пару тетрадей и карандаш».
«Пришлось, извини, но такую возможность упускать нельзя. А селяне просто так ничего тебе не дали бы. И то, что ты записал, стоит того».
«Это по реакции Степанова было видно. Кстати, а что означает - Ярцево и дата?».
«Это касается только генерала, - ответил голос и после непродолжительного молчания, добавил, - это дата и место его смерти».
Ложка замерла на полпути.
«Я знаю - кто ты! – заявил Маевский, глотая порцию щей».
«И кто же?»
«Дух! Человек, умерший когда-то. Только духи знают будущее».
Михаил невольно хихикнул, не сразу поняв, что это не его реакция, его альтер эго.
«Да? – весело спросил голос. – И чей же я дух?»
«Ну… - задумался Михаил, - бабушка Достоевского вызывала, Грибоедова…»
«И Наполеона тоже, - хмыкнул голос. – Да, я знаю будущее, но я не дух».
«А кто же еще?»
«Это сложно объяснить, я такой же человек, как и ты, но в данный момент я система разумных полей. Временно, конечно».
Михаил даже жевать перестал. Замер, открыв рот от изумления.
«А это возможно? – наконец мысленно спросил он».
«Возможно. С помощью специальных электронных машин, - пояснил голос. - Я из будущего».
«Из будущего… - потрясенно повторил Маевский, - а я думал, что сошел с ума и у меня раздвоение личности».
«Кстати, я почти все о тебе знаю, а ты обо мне нет. Так что будем знакомы – меня зовут Свешников Павел Анатольевич, мне двадцать три года, учусь на физфаке».
«А…» - но спросить Михаил не успел, в комнату вошел капитан Перепелкин и недобро уставился на студента. Отчего тот даже поёжился.
- Поел? – наконец спросил он.
- Да, спасибо. – Маевский положил котелок и ложку на стол.
- Тогда пошли, - усмехнулся капитан, - шпион, мать твою…
Доппельгенгер — двойник человека, появляющийся как тёмная сторона личности или антитеза ангелу-хранителю. Его появление зачастую предвещает смерть героя.
Альтер эго — реальная или придуманная альтернативная личность человека.

Глава-4

Тропа петляла по березовой роще. Если бы не отчетливо слышимая канонада, то можно подумать, что никакой войны нет. Михаил прислушался и понял, что грохот канонады стал ближе, а еще в обед отзвук был еле слышен.
«Бесполезно все, - подумал Маевский».
«А ты думал, что все сразу поменяется? – спросил «гость». – Нет, так не бывает. Конечно, меры примут, если поверят, и даже будет какой-то успех, локальный. Но будут последствия. Немцы могут мгновенно изменить направление ударов, а наши не в состоянии оперативно реагировать на быстрое изменение обстановки».
«Ну ты… - возмутился Маевский».
«Не дури! – прервал «гость». - Ты думал - малой кровью, на чужой территории? А помнишь, что в тетрадь записывал? А когда в штабе сидел что про связь говорили слышал? Её нет. Проводная постоянно нарушается. Пока связисты ищут обрыв, все донесения через посыльных. Пока сведения доставят… а у немцев радиостанции имеются на каждом самолете, на каждом танке. А у наших? Дай бог на командирских машинах стоят и не факт, что имеют качественную связь. Танкисты вон, вообще флажками машут. И еще, ты хотел знать - как дальше будет? Так вот, Питер, то есть Ленинград восьмого сентября в блокаде будет, а уже в октябре немцы до Москвы дойдут…».
Михаил чуть не споткнулся.
«Как до Москвы?»
- Эй, ты чего? – обернулся капитан.
- Канонада, - нашелся Маевский. – Она приблизилась.
- Приблизилась, - буркнул Перепелкин.
- Они же южнее должны ударить, - пробормотал Михаил, вспоминая сведения.
- Что? – не расслышал капитан. – Ты вот что, не дури, бежать не советую. Не верю я тебе, не верю.
- Незачем мне бежать, - пожал плечами Михаил. - И не шпион я. Если к немцам попаду, то они меня просто убьют.
- Это почему?
- Евреев они очень не любят. А я наполовину. По отцу, и внешне весь в него пошел.
- Откуда про то знаешь?
- Видел. Там, у моста, я рассказывал.
- Это которые э-э-э… «бранденбурги»?
- Да, «Браденбург-800». Там еврейская семья поблизости оказалась, так немцы их сразу к берегу и расстреляли.
- Ладно, учтем, пошли быстрей.
Они перешли через ручей по узкому мостику.
«Павел, - впервые назвал «гостя» по имени, - Павел, скажи - немцы победили? Поэтому ты… то есть вы сделали эту машину времени?».
«Нет. Победили мы. В конце апреля сорок пятого наши взяли Берлин, в начале мая немцы подписали капитуляцию. Девятого мая мы празднуем – день Победы!»
Михаил даже облегченно вздохнул.
«Но до этого великого дня четыре года тяжелой войны, скорбно добавил Павел. - И двадцать два миллиона погибших».
«Двадцать два! – чуть не выкрикнул Маевский. - И вы решили… помочь?».
«Да! И переданные мной сведения лишь малая толика. Ведь в наше время известно практически обо всем. Чего стоит раскрыть все планы немцев?».
«Тогда почему ты передал сведения только на несколько дней?».
«Есть несколько причин. Первое – на память я не жалуюсь, однако запомнить все не реально. Второе – медленное реагирование нашего командования на изменение обстановки. Третье – неумение правильно концентрировать силы в ключевых местах, еще логистика практически никакая. И последнее, то есть четвертое – противодействие вызовет изменения в планах ударов, тогда многое из переданного станет бесполезным».
Тропа, петляющая по роще, вывела на обширную поляну, и Михаил вздрогнул. Открылось жуткое зрелище. Исковерканная воронками земля. Обгорелые остовы машин. Еще дымящееся тряпьё. И запах крови.
- Сволочи! – скрипнул зубами Перепелкин. – Сволочи! Видели же, что Красный Крест бомбят.
Смотреть на этот ужас не хотелось, и Михаил невольно отвернулся. Взгляд наткнулся на сложенных рядком погибших. Рядом двое бойцов копали общую могилу.
- Как же так?!
«Им плевать на Красный Крест. Эта война идет на уничтожение. Про количество погибших я уже говорил».
- Пойдем, сказал капитан. - Вон уцелевшие палатки стоят.
Две больших палатки с красными крестами стояли в глубине рощи. На брезентовые крыши были набросаны ветки, очевидно для маскировки. За палатками виднелась дюжина телег, на которые грузили раненых, очевидно для отправки в тыл. А раненых было много. Они сидели и лежали под тенью берез. Михаил был в подавленном состоянии и не сразу понял, что за шум примешался к грохоту канонады. Это был стон раненых.
Когда подходили к палатке, из нее вышел врач в забрызганном кровью халате, устало привалился к березе и закурил, смотря перед собой.
- Здравия желаю, товарищ военврач!
Врач поднял голову.
- Здравствуйте, товарищ ка… - в этот момент его взгляд остановился на спутнике капитана и глаза врача округлились. - Миша?!

***
- Зажим. Еще зажим…
Хирург ловко перехватывает кровоточащие сосуды. Затем поданным скальпелем рассекает ткань и кровь начинает быстро заполнять раневой канал.
- Тампоны.
И Михаил корнцангом*, часто меняя тампоны, чистит рану от выступившей крови.
- Ранорасширитель.
Валерий Семенович разводит края раны.
- Вижу его. Тампон и пулёвку*.
Осколок находится почти у самого сердца. Повезло бойцу, всего сантиметр не дошел.
Эта операция третья по счету где хирургу ассистирует Михаил. Остальной персонал… к сожалению, после немецкого авиаудара по медсанбату уцелела лишь операционная бригада, и то неполная, то есть хирург, медсестра и пятеро санитаров*. Впрочем, имелся еще санитарный взвод, но он занимался эвакуацией раненых с переднего края в медбатальон, из которого пришлось забрать фельдшера - Валентину Сергеевну Кошкину.
Теперь медики работали на износ, так как и подменить некем и отдохнуть некогда. Командующий обещал помощь, но в это верилось с трудом. По информации «гостя» немцы давят активно, раненые поступают постоянно, и вряд ли у других медчастей найдется свободные врачи и фельдшера. Разве что мобилизовать местное население в помощь.
Кровь тампонами удалена и врач осторожно вводит щечки зажима в рану, захватывает кусочек рваного металла, чуть-чуть поворачивает, и вот осколок удален, напоследок звякнув металлической чашке.
- Осталось зашить, - устало произносит Павлов. – Давай, Михаил, только не спеши.
Маевский заправил нить в иглу, зажал её в браншах иглодержателя, свел края раны и начал накладывать швы, а хирург внимательно следил, одобрительно кивая.
На соседнем столе тоже идет операция. Военфельдшер Кошкина удаляла пулю из бедра раненого. Ассестировала ей молодая медсестра, эстонка Вилма Меримаа со смешным акцентом, светлыми прямыми волосами, собранными в пучок, и очень красивым лицом. А глаза у девушки…
У Михаила внутри неожиданно теплело, причем лавинообразно. И очень захотелось взглянуть на девушку. Он не сразу сообразил – чувство не его, а «гостя».
«Не отвлекай. Я занят».
«Не могу я уже на кровищу смотреть, - буркнул Паша. - лучше на неё».
«Не забывай, операция идет, - ответил Маевский, накладывая последний шов. - И не вмешивайся».
«Ладно, потерплю. И... я наверно влюбился».
«Как вовремя!».
И Михаил невольно усмехнулся.
- Что? – спросил Павлов.
- Ничего, Валерий Семенович, закончил.
- Хорошо. Теперь наложи повязку. Я помогу.
Через пять минут хирург позвал санитара и распорядился отнести ранбольного, после чего сказал Маевскому:
– Пойдем, Миша, подышим.
Михаил был не против, тем более что дико устал, однако старался вида не подавать. Снимать передник он не стал, только как Павлов стащил с рук перчатки и вышел наружу.
- Это хорошо, что боец без сознания был, - сказал хирург, закуривая.
- Да, - согласился Миша. – А что, обезболивающего совсем не осталось?
- Совсем, - ответил врач и облокотился на дерево. - Скоро и перевязывать нечем будет.
Михаил вздохнул и тоже собрался прислониться к березе, но отпрянул, ощутив резкую боль в предплечье.
- Что?! – встрепенулся Павлов.
- Укололо что-то, - ответил Маевский, потирая маленькую ранку. Кровь выступила, но немного.
- Надо обработать, - озаботился Валерий Семенович. - Еще заражения не хватало.
После чего они одновременно посмотрели на дерево, сразу обнаружив причину - в стволе торчал осколок. Часть его выступала на пару сантиметров и была очень остра.
- Наверно после того налета, - предположил Павлов. – Надо же, я тут часто курю и не замечал.
Маевский потрогал металл и сказал задумчиво:
- Тоже рана.
- Не смертельная. Ты мне скажи, Миша, откуда ты все взял?
- Что?
- То, что в тетрадь записал. Капитан мне всего не показал, но про «penicillium» спросил. Это ведь лекарство, как я понял.
- А что вы капитану ответили?
- Так и ответил – лекарство.
- Это очень хорошее лекарство, Валерий Семенович и… - неожиданно Миша поперхнулся, - больше я ничего добавить не могу. Извините.
После чего Маевский мысленно выругался. «Я же просил не вмешиваться!»
«Не вмешайся я, пришлось бы многое объяснять, а это не желательно».
- Не можешь… - Павлов выдохнул дымом, - ладно. А почему ты институт бросил?
- Я не бросал, Валерий Семенович, - посмурнел Маевский, - меня отчислили.

*Пулевки (жаргон.) или пулевые щипцы — хирургический инструмент, относящийся к группе инструментов для фиксации и экспозиции тканей, а также для изъятия инородных предметов.
*Корнцанг — хирургический инструмент (разновидность зажима) с рабочими частями, имеющими форму зерен. Предназначен для ведения тампона в глубокую рану, проводки дренажа через длинный узкий канал, извлечения из глубоких раневых каналов инородных предметов, подачи перевязочного материала и хирургических инструментов.
*Операционная бригада медбатальона состояла из хирурга, ассистента, операционной сестры, наркотизатора регистратора и нескольких санитаров. Санитарный взвод состоял из командира взвода - старшего военного фельдшера, санинструктора и санитаров.

Выкладывай, Влад, выкладывай.
Я периодически заглядываю.

- Как?! – выдохнул врач. На его лице даже усталость пропала.
- Как сына врага народа, Валерий Семенович, - со злостью ответил Михаил.
- Не верю… - пробормотал Павлов. – Я же хорошо знаю твоего отца.
Отбросив папиросу, врач торопливо достал пачку, вытряхнул новую, постучал ею об картонку и вставил в рот. Прикурил.
- Давай-ка, Миша, - после долгой паузы произнес Павлов, - расскажи все с начала.
- За отцом пришли первого июня вечером. Забрали, даже не дав собрать вещи. Просто увезли и все. Я ездил в наркомат, спрашивал, но мне ничего там не сказали. В институте от меня начали шарахаться. Все друзья отвернулись. Я как в вакууме оказался. Третьего июня на комсомольском поставили вопрос об исключении меня из комсомола. И все проголосовали единогласно. Единогласно! – выкрикнул Михаил. - Понимаете?!
- И исключили по той-же причине? – Тихо спросил Павлов.
Маевский кивнул.
- И никто не вступился? И всем плевать, что ты шел на красный диплом?
- Спасокукоцкий* был против, - вздохнул Михаил, - он даже Бакулеву* звонил, но их из парткома одернули.
- Корельский постарался?
- Он.
- Да-а-а, дела… - протянул задумчиво военврач, затем встрепенулся, - а потом?
- Сергей Иванович посоветовал мне уехать и поработать в Белоруссию. Даже письмо написал своему другу. Тот помог мне ветеринаром устроиться в колхоз, а про отца советовал молчать, да и я сам понимал. Потом война…
Михаил замолчал и закрыл глаза. И что теперь сделает Павлов? Прогонит? Тоже отвернется? А если Перепелкину скажет, то точно за немецкого шпиона примут, тут и к гадалке не ходи… стоп! Последняя мысль была не его.
«Думаешь если капитан об этом узнает, то все сведения примут за фальшивку?».
«Не знаю, - ответил гость, - не исключено. Но считаю, что врач даже не думает об этом».
«Не уверен».
«Так спроси».
- Что мне теперь делать, Валерий Семенович?
Врач вздрогнул, словно очнулся, и посмотрел на Михаила.
- Что делать, говоришь? – и лицо его стало жестким. – Людей спасать, Миша, вот что делать. Ты хирург, пусть практики никакой, но…
Договорить не дал появившийся санитар.
- Товарищ военврач, раненых привезли. Много.
- Пошли работать, Миша. – Павлов бросил папиросу, придавил её ботинком и направился следом за санитаром.

*Спасокукоцкий Сергей Иванович С 1926 года руководитель факультетской клиники и кафедры факультетской хирургии 2-го Московского медицинского института им. Н. И. Пирогова.
*Александр Николаевич Бакулев (1890—1967) — советский учёный-хирург, академик АН СССР. С 1926 года — на кафедре хирургии 2-го Московского медицинского института.

Когда Михаил обошел палатку и увидел количество раненых, то невольно застонал. На поляне уже лежало свыше трех десятков бойцов, и еще телеги подходили. Появилось желание куда-нибудь убежать. Подальше. От стонов. От боли. Крови.
«Не сметь! – зло подумал Маевский. – Тряпка!»
«Гость» хотел возразить, но Михаил подавил этот порыв, задвинув альтер-эго вглубь сознания. «Вот так и сиди».
Павлов быстро вышел из палатки и, увидев Михаила, протянул карандаш и лист бумаги.
- Вот, держи, будем очередность распределять. Принцип прост - осматриваешь бойца, определяешь степень тяжести ранений и пишешь номер на клочке бумаги, который закрепляешь на видном месте, там санитары разберутся кого на стол нести. Самых тяжелых в первую очередь.* И не волнуйся, Миша, у хирурга должно быть холодное сердце, как ни тяжело это признавать.
- Я все понял, Валерий Семенович.
- Тогда давай, ты с этого края, я с этого, а Валентина Сергеевна с Вилмой пока операционную подготовят.
Павлов подошел к крайнему раненому и склонился над ним, а Михаил оглядел поляну. Вот и практика – подумал он. Вздохнул и решительно шагнул к лежащему бойцу.
- Как дела? – спросил Майский.
- Как сажа бела, товарищ военврач, - ответил красноармеец натужно. – Вот, в ногу ранило.
- Больно?
- Терпимо, покась. – И боец покосился на скрипящего зубами соседа.
Михаил осмотрел ногу – три сквозных ранения, задета кость в двух местах, отсутствует мышечная ткань с внутренней стороны бедра, сильная опухоль в районе стопы. Оторвав клочок бумаги, Михаил замер. Какой номер ставить? Если этого бойца не прооперировать в течении часа, то начнется гангрена. Ранение у него тяжелое. А как быть с остальными? Рядом лежит боец, у которого вообще на теле живого места нет. Вдруг у него состояние хуже? Как быть? Это пока бойцу терпимо, а потом? Надо принимать решение. Нужен холодный расчет. Не об этом ли говорил Валерий Семенович?
Химическим карандашом Майский решительно поставил цифру три, и сунул бумажку под узел повязки.
Соседний ранбольной не стонал. Он от боли зубами скрипел. Да так, что даже замутило, но Михаил подавил этот порыв. Нельзя показывать слабость, когда на тебя смотрят с надеждой столько людей.
- Терпи, казак, атаманом будешь, - подбодрил Майский парня.
Боец зубов не разомкнул, смог лишь прошипеть что-то неразборчивое. Его правый глаз смотрел на врача. Левый был скрыт повязкой. Осторожно пробежав пальцами по окровавленным бинтам, парень понял, этого бойца надо срочно на стол. В первую очередь однозначно – множественные осколочные ранения головы, туловища, ног и рук. Большая кровопотеря. Ожег правой руки, на первый взгляд, второй степени. Боль у бойца наверно дикая. Как он еще терпит? Как держится? А обезболивающих нет. Да тут большинство бойцов от шока поумирают.
- Санитар! – позвал Маевский, приняв решение.
- Я… - вскинулся один из бойцов.
- Этого на стол несите.
- Нечайка! – Михаил услышал голос Павлова.
- Я, товарищ военврач! – откликнулся один из возниц, помогавших сгружать раненых.
- Что там с лекарствами?
- Должны подвезти, товарищ военврач. Еще помощь обещали.
- Хорошо бы… - буркнул Павлов.
И Маевский был полностью согласен. Без лекарств спасти всех невозможно.
С сортировкой раненых справились быстро. В основном большую часть успел осмотреть Павлов, но у него опыт. Майский же справился только с одиннадцатью бойцами. Всего одиннадцать, но каждого он отправил бы в первую очередь.
- Миша. – Это подошел Павлов. – С тяжелыми будем работать парами. Я с Кошкиной, ты с Меримаа. Не беспокойся, Вилма опытная операционная сестра. Вдвоем вы справитесь, и помни про холодное сердце.

*В русской и Красной армии, на практике тяжелораненным помогали и оперировали в первую очередь, даже самых безнадежных. У немцев в первую очередь только тех, кого можно было гарантированно вернуть в строй.

Не так Михаил представлял свою первую самостоятельную операцию. Не так скоро и не при таких условиях. Было страшно ошибиться, что-то сделать не так, сделать больно, не спасти…
Руки подрагивали от волнения, и Маевский усилием воли подавлял свой страх, загоняя его вглубь, заодно пытаясь заставить «гостя» не мешать. А мешало многое - обстановка, знание, что враг уже близко, приближающаяся канонада, стоны и крики оперируемого Павловым.
В отличии от соседа, ранбольной на их столе не стонал. Лишь когда Михаил направлял пулевку в ранканал и пытался захватить им осколок, парень стискивал зубы и напряженно дышал. Здоровый глаз его слезился, и слезы скатывались по щеке, сразу розовея. Когда осколок наконец вынимался, то сразу следовал облегченный выдох, и звон металла об лоток.
- Девятнадцатый… - удивленно произнес Михаил, считая осколки.
И это только из конечностей, а еще из туловища осколки доставать. Как же он терпит?
- Очень больно?
- Больно… - еле слышно прошептал боец и вновь стиснул зубы.
- Терпи.
Парень нервно улыбнулся, и напрягся, когда Михаил начал вводить инструмент в следующую рану. Вилма тут же положила руку на лоб парня.
- Расслабьтесь, - сказала она мягко, - не надо напрягаться. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Уверенный голос Меримаа подействовал не только на бойца. Михаил неожиданно успокоился. Движения рук стали четче и увереннее. И Вилма помогала прекрасно, без подсказок подавая нужный инструмент. Пока Маевский доставал осколки, медсестра успевала обработать и наложить повязку уже на очищенную рану.
- Ну как первая операция? – спросил Павлов, подойдя к умывальнику.
- Сложно сказать… - пожал плечами Михаил, тщательно промывая перчатки от крови.
- Понимаю, – кивнул хирург, - неожиданно все. Привыкай, теперь каждый медик будет на вес золота. И особо не волнуйся, от ошибок никто не застрахован, тебе просто практики не хватает.
- Я уже допустил ошибку.
- Какую?
- Неправильно определил тяжесть ранений. Думал – сложное ранение брюшной полости, а на деле оказалось, что кишечник не поврежден, несмотря на десятки осколков. И очередность…
- Это не ошибка, - перебил врач, - бывает и хуже. Сколько, говоришь, осколков достал?
- Пятьдесят семь.
- Бойцу повезло, - вздохнул Павлов, - такое случается. Ладно, пошли дальше работать.
Столы уже от крови отмыты, и санитары заносили на носилках двух тяжелораненых.
Началась новая операция и Михаил понял – с первым ранбольным ему в некотором смысле повезло – тот лежал спокойно и терпел, этот же не только кричал от боли, еще и метался, несмотря на удерживающие ремни, и Михаил, и Вилма невольно проклинали отсутствие обезболивающих. В конце концов, чтобы вынуть пулю и пару осколков, пришлось звать на помощь санитаров…
Постепенно события слились в сплошной кошмар – стоны, крики, кровь из ран и стенание чужого сознания в голове, что особенно раздражало, но бороться с этим было некогда. Максимальная концентрация внимания и напряженность превратилась в ноющую боль в спине и руках. От пота и крови маска намокла - стало тяжело дышать. От усталости начало покачивать и закружилась голова.
Неожиданно Михаил обнаружил себя бездумно смотрящим на пустой стол, а вокруг суетился персонал, которого было что-то слишком много.
- Отдохни, Миша. – Это мимо прошел Павлов. – Времени немного есть. Отдохни.
- Помощь прислали? – спросил, удивленно оглядываясь Михаил.
- Пришла… - недовольно буркнул хирург, устало усаживаясь на стул около тумбы. – Санитарок прислали в помощь. Комсомолок, добровольщиц… - Майскому показалось, что врач хотел выругаться, да сдержался. - В обморок всей бригадой падают, бестолковки!
Михаил присел рядом с врачом. В голове немного шумело. «Гость» присмирел еще когда он ампутировал ногу тому бойцу, что осматривал первым. Ногу спасти было невозможно, отсутствовала часть кости. Бойцу налили стакан спирта и держали два дюжих санитара. Мат стоял жуткий. Именно в момент, когда Михаил начал резать кость, его «альтер-это» рухнуло вглубь сознания и пока не проявлялось. И хорошо, мешаться не будет.
- Нечайка! – крикнул Павлов. – Чаю нам покрепче сделай!
После чего сказал Михаилу:
- Ладно хоть кроме девок бестолковых, перевязочного и обезболивающего прислали.
Помолчав немного, сказал еще тише:
- Проведешь еще операцию, и отдохнешь, а то свалишься.
- А вы? А Вилма с Валентиной Сергеевной? Все устали.
- Вилма тоже отдохнет, - ответил Павлов, - Потом поменяемся. Будем по очереди отдыхать.
Появился санитар с двумя стаканами чая. Именно стаканами в подстаканниках. Поставил их на тумбочку, рядом положил плитку шоколада.
- Спасибо, Степаныч. Где фельдшер и медсестра?
- Ранбольных осматривают.
- Позови их, и им тоже чаю неси.

И вновь операция. На столе боец с обширным ожогом и тяжелым ранением груди. Непривычно тихо в операционной палатке, если канонаду не считать. Второй стол пока пустует, Павлов с Кошкиной организовывают эвакуацию санбата в тыл. Даже тяжелораненых. В санбат тащат теперь по понятным причинам только срочных.
Капитан Перепелкин пропал, связи ни с кем нет, что вообще твориться в дивизии можно только догадываться. Ясно, что дела хуже некуда. По сведениям полученным через раненых и санитаров, что привозят тяжелых стало известно – оборону не удержать. Слишком мало осталось бойцов в строю и боеприпасов кот наплакал.
Ранбольной на столе в полузабытье, накаченный обезболивающим, лежит без движения, но все равно, нет-нет, а Нечайка заглянет в палату, не нужна мол помощь? Вот только взгляд иногда странноватый у санитара. Непонятный взгляд. И неприятный.
«Чего тут непонятного? Надзирает он за тобой».
Михаил поморщился. Все где-то в глубине этот альтер эго сидел тихой мышкой, а тут вдруг объявился, и крови с видом вскрытой груди ранбольного не боится, как раньше.
«Привык уже, - пояснил гость, - хватит, отбоялся».
«Думаешь надзирает?».
«Уверен! Считаю Перепелкин поручил ему присматривать».
«Плевать, не мешай».
Мысль была резкая и злая, потому, что предстояло самое сложное – удаление пули и осколка. И сложность была в том, что оба куска металла находились рядом с сердцем. Однако, что самое сложное - был поврежден осколком эпикард *, и рядом, буквально вплотную, острый осколок подпирала пуля. Видать и пуля, и осколок попали в одно и тоже место, и судя по положению обоих инородных предметов, вторым прилетел осколок. Уже приготовлена пулевка, но Михаил никак не мог решить, что вынимать первым – пулю, которая была чуть ниже рваного куска металла, или осколок, что почти упирался в мышечную ткань сердца. Рана медленно наполнялась кровью и Вилма уже пару раз удаляла её тапмонами, а Майский никак не решался.
«Осколок, - зло подумал гость, - доставай осколок. Он острый».
«Заткнись! – так же резко ответил Майский».
Он ввел пулевку в рану, аккуратно захватил щечками металл, чуть сдвинул от сердца и осторожно потянул. Брызнуло тонкой струйкой кровь прямо в лицо, Михаил невольно зажмурился, замерев и почувствовав, что ранбольной вздрогнул. Майский похолодел – только не это!
- Пульс падает, - сказала Вилма, одной рукой держа ранбольного за запястье, а второй удалая кровь из ранканала.
Михаил сбросил осколок в лоток и быстро извлек пулю.
- Пульс? – голос невольно дрогнул.
- Слабый, - ответила Вилма, взглянув на Михаила. Лицо под маской немного изменило форму, и он понял, что девушка ему улыбается.
- Чистим и шьём, - уже уверенно сказал Майский.

*Эпикард - наружная оболочка сердца.

Рана прочищена и сведена. Игла с нитью уже готова, но только Михали приготовился сшивать, как Вилма вскрикнула:
- Пульс! Пропал пульс!
- Черт! – рука скользнула к шее. Действительно пульса нет, и в ране пульсации исчезли…
Майский растерялся - что делать?
«Прямой массаж сердца делай, - вспыхнула мысль».
- Как? – вслух спросил Михаил.
- Что как? – не поняла Вилма.
- Я не…
«Расширь разрез, - перебил мыслью Павел, - сердце в руки, сжимать к большим пальцам в районе левого желудочка, пара секунд перерыва меж сжатием и вдуть воздух в рот. Ну, не тупи!».
Михаил встрепенулся.
- Расширитель готовь! – крикнул он Вилме и сам схватил скальпель.
Сделав разрез шире, он перехватил расширитель, установил и развел рану, после чего осторожно взял сердце в руки.
«Так?». «Да, примерно, левый желудочек вверх. Это он?». «Да». «Тогда сжимай как бы захлопывая раковину ракушки, потом отпускай и жди две секунды, в это время медсестра пусть вдует воздух в легкие, затем повторяй цикл».
- Вилма, - обратился к медсестре Майский, - я сейчас сожму сердце, а как отпущу, сделай бойцу искусственный вдох. Потом опять сожму, и вновь вдох, поняла? Марлю возьми, сложи вчетверо и на рот, быстро!
- Да-да…
Медсестра суетливо приготовила марлю. В этот момент в палатку зашли Павлов и Кошкина. Хирург сразу все понял и кинулся к столу.
- Миша…
- Валерий Семенович не мешайте! - Сказано было так, что Павлов будто на стену налетел.
- Начали! – и Майский осторожно сжал сердце.
Они повторили цикл три раза.
- Пульс?!
- Нет пульса.
- Еще…
Павлов стоит рядом, его рука ложится на плечо Михаила, готовая отстранить. У изголовья ранбольного фельдшер с наполненым чем-то шприцем, но хирург останавливает Кошкину рукой. Еще три сжатия и вдоха. Сердце в руках вздрагивает. Еще и еще…
- Ест пулс! – радостно восклицает Меримаа, от волнения выпирая свой акцент.
Рука на плече Михаила поощрительно сжимается.
- Ты молодец, Миша! – говорит Павлов. - Я в тебе не ошибся.
У Майского самого сердце чуть не выпрыгнуло на операционный стол. Спокойствия как не бывало. От волнения начали подрагивать руки, и Павлов это замечает.
- Так, Михаил, отпусти сердечко… вот, а теперь отойди.
- Валерий Семенович! – но голос срывается и былой твердости как не бывало.
- Это приказ, Миша, - теперь у хирурга сталь в голосе. – Валентина Сергеевна, Меримаа тоже подмените. Мы сами закончим с этим счастливчиком. А вам, молодые люди, - Павлов строго посмотрел сначала на Михаила, а затем на Вилму, - я приказываю отдохнуть.
- Есть отдохнуть, - вздыхает Михаил.

- Есть отдохнуть, - вздыхает Михаил и устало бредет вслед Мерима. А сердце еще скачет от волнения. Майский смотрит на подрагивающие руки и невольно улыбается.
«Молодца! – тоже радуется гость. – Хорошо поработал. И нечего так волноваться».
«В первый раз это… - смущается Михаил, - я только слышал об прямом массаже, но не видел никогда. Паша, откуда ты про это знаешь? Ты же говорил на физфаке учишься».
«Понимаешь, это из-за того, что болею часто. Как точно выразился мой отец - Бог дал мне светлую голову, а здоровьем оделить забыл. Пока по больницам лежал, читал много. В том числе медлитературу. Просто интересно было. Но пригодилось же!».
«Спасибо». «И тебе спасибо, - неожиданно подумал гость». «А мне-то за что? – удивился Михаил». «За волю, друг. За твердую волю». «Скажешь тоже…».
В соседней палатке была только Вилма. Всех раненых из неё уже отправили в войсковые подвижные госпитали. Настилы убраны, только стояло несколько плоских ящиков. Их и сдвинули друг к другу, образовав пару хоть и жестких, но вполне пригодных лежаков для отдыха. Не на землю же ложиться. Меримаа принесла стопку одеял, которые свернули и положили под голову.
Майскому очень хотелось поговорить с Вилмой. И не только ему. Внутри, при взгляде на девушку, теплело. И он прекрасно теперь понимал Пашу. Она действительно необыкновенная. Красивая, очень красивая…
«Она мечта!». «Да, - согласился Михаил, - ты прав. Она прекрасная мечта».
А Меримаа глянув на парня, улыбнулась, прекрасно поняв чувства, что бурлят внутри Майского.
- Ложись, ухажер. Нам отдохнуть надо.
И прилегла на ящики.
«Эх, - Михаил вздохнул, - она все поняла». «Женщины! – подумал Паша. – Рентген у них от природы».
Майский растянулся на жестком лежбище и сразу уснул.
***
Жуков отложил планшет, поднялся с кресла, потянулся, косясь на часы.
- Десять с половиной часов уже.
- Угу, - оторвался от монитора Маргелов. – Долго Паша там.
Сергей взял планшет, подошел к кушетке и поднес экран планшета к лицу Свешникова.
- Дышит, - сказал он, глянув на поверхность. – Интересно – как объяснить подобное состояние? Ведь по сути сознание Паши в прошлом, а тело тут. Как спит, или как будто спит, но это вовсе не сон.
- Сон — это не сон, а про не сон, что это пересон, а пересон — не сон… - процитировал Маргелов фразу из старого фильма. - Может это типа летаргия какая-нибудь?
- Летаргия – это вообще из другой оперы, - ответил Жуков. – Это больше похоже на компьютер без операционки, один биос в работе.
- Кстати про летаргию! – неожиданно воскликнул Вася. – Я как-то читал про людей, проснувшихся после летаргического сна. Так они вдруг начинали говорить на мертвых языках, или рассказывать о событиях, случившихся очень давно, практически в древности, причем очень подробно описывали эти события. Порой то, что они рассказывали, при тщательной проверке подтверждалось!
- Не факт, - хмыкнул Сергей. – Но если все-таки это правда, то получается, что сознание при определенных условиях может путешествовать по времени.
- А наш томограф создает такие условия, - подхватил мысль Вася. – При чем как-то целенаправленно. Как еще объяснишь одну и ту же дату попадания сразу у троих?
- Причины надо искать. – пожал плечами Жуков. - Может при программировании чего накосячили. Возможно не только при программировании.
Сергей вновь подошел к кушетке.
- Да, причины надо искать, - повторил он, беря Свешникова за руку. Приподняв её, отпустил. – М-да… жизнь на одном биосе.
- Кстати, - вновь оторвался от чтения Маргелов, - физиология-то никуда не делась. И это проблема. Большая. Ведь первое что я захотел, как вернулся в тело, это в туалет. А потом еще воду хлебал. Сушняк дикий, как с перепоя.
- Может от того, что рот был открыт, - предположил Сергей, глянув на Свешникова. – У Паши тоже вон, нараспашку.
Он прикрыл рот друга, но тот опять медленно приоткрылся.
- Хоть подвязывай.
- Можно и подвязать. И эту кушетку убрать. Для обычного обследования она еще ничего, а долго лежать на ней… - и Вася поежился, - я все себе отлежал.
- Может попробовать «разбудить» Пашу, а? – спросил Жуков.
- Как? Отключить программу? А вдруг сознание в прошлом останется?
- Черт! – Сергей присел рядом с кушеткой. – Может традиционно как-нибудь разбудить, будильником, или водой плеснуть? – Жуков взял Свешникова за предплечье и потряс. - Паша… Паша, проснись!
- Оставь его. Думаю, лучше подождать. Займись пока сбором нужной инфы.

***
Михаил вскочил с ящиков ничего не понимая. Еще витали перед глазами остатки непонятного сна, а в ушах больно звенело от грохота. Кто-то сильно ткнулся в бок. Это Вилма с круглыми от страха глазами вцепилась в его руку.
- Наружу, живо! – проорал Майский не своим голосом.
Они выскочили из палатки и сразу стало ясно. Это не артобстрел, как подумалось сначала. Это налет. Под жуткий вой с неба пикировали самолеты с характерным изломом крыла. Почему характерным? Странно, но Майский никогда таких не видел, и в самолетах совсем не разбирался, однако почему-то знал – это Юнкерс-87, он же «Штука», он же «певун», или «лаптёжник».
От пикирующего штурмовика отделилась темная капля и понеслась вниз.
- Ложись! – и вновь чужой голос.
Будто сам не свой, как бы еще не проснувшись, и не веря глазам, Михаил схватил девушку в охапку и бросился на землю, укрывшись за толстой и корявой березой.
«Ты долго будешь тупить? Тормоз!». Эта мысль прорвалась в голову одновременно с взрывом. «Я еле тебя добудился, дурень. Еле с телом управился, пока ты тормозил».
И только теперь, Михаил наконец сообразил. Это все гость, то есть Паша управлял телом, пока собственное сознание «тормозило». Очень правильное определение, подумалось ему.
Начало покалывать руку и ногу. Отлежал, дремля на правом боку, но это не помешало приподнять голову и посмотреть вверх. Нарастающий вой вновь заставил ткнуться в прошлогоднюю прелую листву. Вилме повезло больше, она на траву упала. Михаил уже сам прижал девушку к земле. Вилму трясло. Вой падающего в пике самолета пробирал до самых костей. Хотелось вскочить и бежать, от этого ужаса, но властная мысль «Лежать!» цепко держала его собственное тело.
Разрыв бомбы встал недалеко, совсем рядом. Уши заложило глухим звоном. Но он услышал, как осколки впиваются в стволы берез.
Самолетный гул стих неожиданно. Наступила непривычная тишина, даже канонады не слышно. Или он просто оглох? Рядом всхлипнула Вилма. Это значит со слухом все в порядке. Михаил поднялся и помог встать Маримаа. Девушка постоянно вздрагивала. Майский осторожно привлек её к себе и обнял.
- Все закончилось, - прошептал он, прижимая девушку к себе.
«Кого они бомбили?»
Этот вопрос тоже возник у Михаила. Бомбы ложились дальше поляны, почти на краю рощи, и лишь последняя упала ближе к расположению санбата. Выйдя на край рощи, он посмотрел в ту сторону, где в основном падали бомбы и невольно застонал.
- А-а-а! – Вилма упала на колени, рыдая. – Кёйге сууремат морварид! – закричала она, грозя сжатыми кулаками заходящему солнцу. – Фасистид! Са олет куратты! Са олет куратты!*
Немцы бомбили обоз с ранеными. Никто не уцелел. Всех разметало взрывами и побило осколками. Осколками…
«Валерий Семенович! – вспыхнула мысль Павла»
- Валерий Семенович! – вскрикнул одновременно Михаил.
Он подхватил рыдающую девушку и как можно быстрее направился к операционной палатке.

*Подлые убийцы! Фашисты! Будьте вы прокляты! (эстонский)

Ворвавшись в палатку Михаил невольно скрипнул зубами. Осколки всё-таки достали до санбата.
На дощатом настиле лежала фельдшер с окровавленным лицом. Перед ней на коленях Павлов. Бледный и растерянный, он держал голову Валентины Сергеевны. Женщина хрипела, кровь пузырилась, будто кипела. Вилма, отшатнулась, осела и зарыдала, закрыв лицо руками.
- Валечка… Валечка… - пробормотал хирург и поднял голову, - Миша, Валю ранило.
Голос его дрогнул. А в голове Михаила защелкали мысли. Четко. Быстро. Рана лица, обильное кровотечение, кровь попадает в дыхательные пути. Признаки асфиксии уже проявляются. Кошкина просто задохнется, спасти не успеем…
«Коникотомия, - возникло в голове, - коникотомию делай!» *
Ничему уже не удивляясь, Майский метнулся к столу. На медсестру надежды нет – истерика надолго и на утешение времени нет. Скальпель, вата, бинт, канюля… где её взять? Ага, эта стальная трубка подойдет! *
Раненую на стол бы положить.
- Товарищ военвр… - вбежавший в палатку санитар, словно на стену натолкнулся. Тоже растерялся.
- Нечайка, помоги переложить.
Сказано было так, что санитар вздрогнул и ошалело взглянул на Майского.
- Живо! – рявкнул Михаил. Голос его стал вновь чужим. Требовательным. Стальным. И Михаил не обижался на Пашу. На свою нерешительность надо обижаться.
Санитар помог поднять Кошкину и положить на стол. Напротив Павлов встал. Кажется, он стал еще бледнее. Смотрит на женщину, вздрагивая и чуть клонясь влево. Придется все делать самому. Вилма еще рыдает, на санитара тоже надежды нет. Впрочем, дело для него имеется.
- Нечайка, - готовя инструмент и тампоны, сказал Майский, - срочные тяжелые на очереди есть?
- Н-нет, - запнулся санитар, глядя в глаза парню. – Всех обозом накануне в тыл отправили.
- Немцы обоз разбомбили, - сообщил санитару Михаил, и ввел раненой обезболивающее. - Возьми всех кто есть, и проверь - есть ли выжившие.
Санитар выбежал из палатки, а Майский указательным и средним нашел на гортани щитовидный хрящ, попросту говоря – кадык, и приготовил скальпель.
- Коникотомия? – спросил Павлов, будто очнувшись. – Да-да, правильно.
«Какой-то он заторможенный». «Растерян, - ответил Михаил, - и потрясен».
Хирург тем временем не стал отбирать скальпель у Михаила, а зафиксировал правой рукой голову женщины. Левой он прикоснулся к запястью. Пора! Майский сделал короткий поперечный разрез кожи и хрящевой связки, после чего ввел в полученное отверстие стальную трубку, приложил тампон, так чтобы он не перекрывал доступ воздуха, и принялся её фиксировать марлевыми затяжками.
Маленькая операция была проведена быстро. Дыхание фельдшера стало ровнее. Но это еще не все – кровотечение пока не остановлено и непонятно пока – какие повреждения нанес злополучный осколок.
«Не сомневайся, - подбодрил Михаила Паша, - у тебя все получится!».

*Коникотомия — операция, которую проводят при нарушении проходимости верхних дыхательных путей и необходимости обеспечения поступления кислорода в них.
*Канюля — это трубка, предназначенная для введения в полости человеческого организма.

Хирург тем временем не стал отбирать скальпель у Михаила. Он зафиксировал правой рукой голову женщины, а левой взял запястье для контроля пульса. Пора! Майский сделал короткий поперечный разрез кожи и хрящевой связки, после чего ввел в полученное отверстие стальную трубку, приложил тампон, так чтобы он не перекрывал доступ воздуха, и принялся её фиксировать марлевыми затяжками.
Маленькая операция была проведена быстро. Дыхание фельдшера стало ровнее, однако хрипы остались. Это значит гортань надо очистить от крови, но потом, надо кровотечение остановить и непонятно пока - какие повреждения нанес злополучный осколок.
'Не сомневайся, - подбодрил Михаила Паша, - у тебя все получится!'.
Операция тяжелая. Не в плане сложности, в условиях проведения. В движениях хирурга наблюдалась некая заторможенность. Иногда Михаил бросал быстрые взгляды на Павлова. Валерий Семенович сильно сдал – стал бледнее, глаза ввалились. Стресс от ранения близкого человека сделали свое дело. А еще усталость. Сколько он уже не отдыхал? Минимум сутки. Ничего, эта операция последняя, эвакуируемся в тыл, там и отдохнет.
Пока чистили рану, стало понятно – было два осколка и дел они натворили изрядно. Множественные повреждения носоглотки, челюсти, часть зубов отсутствует. Самое скверное – это буквально порванное лицо. И с этим ничего не поделаешь, останутся страшные шрамы. Там, в будущем это было бы решаемо, а тут… кто тут пластикой лица будет заниматься?
Рядом всхлипнули. Это Вилма встала у стола. Еще не успокоилась, пусть рядом постоит, вдруг помощь понадобится?
Кровотечение остановили, сшили несколько крупных сосудов. Павлов подсказывал глухим голосом – что надо делать, и Михаил чистил, сшивал…
Они уже заканчивали, когда вернулись санитары. По их лицам стало понятно – в обозе выживших нет.
- Товарищ военврач, что делать-то? – обратился один из них.
- Пару носилок приготовьте. – Глухо ответил Павлов. – И рядом будьте. Нечайка где?
- Да тут он, - санитар махнул рукой в сторону рощи, - у соседней палатки.
Наконец операцию закончили. Гортань прочистили, лицо собрали, причем Михаил очень старался накладывать швы мельче, чтоб меньше было заметно. Голову забинтовали, после чего Кошкину аккуратно переложили на носилки и позвали санитаров.
- Все, несите сразу в тыл.
Санитары взяли носилки и вышли.
- Хорошо… - пробормотал Павлов, устало глядя на Майского. – Очень хорошо, Миша.
Он накренился, и медленно вполз на операционный стол.
- Теперь меня, Миша.
- То есть… - не понял тот.
- Осколок. – И Павлов показал на одно из кровавых пятен, где угадывалось рваная дырка в халате. - Тут, под ключицей.
Вилма вновь всхлипнула, а Михаилу стало стыдно. Вдвойне.
«Так он ранен был! – потрясенно подумал Павел. – А мы считали растерялся профессор, стыдоба-то какая!».
На забрызганном кровью халате и переднике ранение не заметно. Бледность и растерянность хирурга приняли за потрясение от авианалета и ранения коллеги.
«Не оправдание, - буркнул Паша». И Михаил был полностью с ним согласен. Однако одному с операцией не справиться. Меримаа еще всхлипывает, можно попытаться.
- Вилма, ты очень нужна. Без твоей помощи мне не справиться.

«Не оправдание, - буркнул Паша». И Михаил был полностью с ним согласен. Однако одному с операцией не справиться. Меримаа уже только всхлипывает, почти успокоилась и можно попытаться.
- Вилма, ты очень нужна. Без твоей помощи мне не справиться.
Медсестра утерла покрасневшие глаза.
- Мы все погибнем, - всхлипнула она.
- Возможно, - спокойно ответил Майский. – Но это не повод опускать руки, не так ли? Готовь инструмент.
Медсестра еще раз всхлипнула и быстро разложила рядом все по порядку - расширитель, зажимы, тампоны, пулевку. Михаил взглянул на девушку и неожиданно продекламировал:
- Мы знаем, что ныне лежит на весах, и что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет. *
- Твои стихи? – спросила медсестра, взглянув на парня.
- Нет. Это Ахматова.
- Не слышала.
Паша не знал, написаны уже эти стихи, или нет, но пришлись к месту, и Михаил не стал сердиться, что он вмешался.
Меримаа привычно встала, чтобы подавать требуемое и одновременно контролировать состояние оперируемого. Было непривычно видеть хирурга, который сам еще несколько минут назад делал операцию, а сейчас лежит без сознания на столе. И если бы не ранение, то работал бы дальше, спасая жизни раненых, переступая через боль и усталость. Из таких людей гвозди бы делать. Нет, не так, эти люди и есть гвозди. Такие не ржавеют. Такие не сгибаются даже перед смертью.
Эти мысли гостя придали сил и Майский вспорол всю одежду вместе с майкой от воротника к рукаву, откинул края в стороны и поданными тампонами расчистил рану от сгустков крови. Входное раневое отверстие было маленьким и предстояло найти и удалить этот крохотный кусочек металла, а главное, чтобы не начался сепсис, вычистить рану от всех инородных тел. Михаил сделал Павлову укол обезболивающего и посмотрел на Вилму.
- Готова?
- Да. – Твердо ответила девушка.
- Молодец! - Похвалил её Майский.
Операция началась. Михаил рассек ткани и начал разводить края раны. Осколок мелкий и должен был застрять неглубоко. Орудуя попеременно зажимом с тампонами и пулевкой, он искал направление раневого канала и наконец нащупал осколок. В этот момент погасла лампа над столом, и кто-то вошел в палатку. Вилма вскрикнула, уронив тампон на стол. Михаил взглянул на её испуганное лицо, затем обернулся. Позади стоял Нечайка с карабином, наведенным на Майского. Выражение на лице санитара в полутьме было жутким.
- Немцы! – Сообщил он.
- А у тебя приказ Перепелкина застрелить меня, чтобы к немцам не попал? – спокойно спросил Майский.
- Да, - подтвердил Нечайка. – И я выполню его.
- Знаю. Дай только осколок достану, рану почищу, перебинтую, и тогда стреляй.
Нечайка сделал шаг в сторону, посмотрел на оперируемого и его глаза удивленно округлились.
- Валерий Семенович, что с вами?!
- Не ори! – разозлился Михаил. – Он ранен и без сознания. Немцы где?
- Близко немцы.
- Приготовь носилки и подсвети мне рану. – Майский видя, как санитар нерешительно мнется, рявкнул:
- Живо! Фонарь в тумбе.
Нечайка достал фонарь, включил и направил на операционный стол.
- Ближе, - потребовал Михаил, вот так. Вилма, пульс.
- Слабый.
- Держись, Валерий Семенович… - прошептал Майский, ввел пулевку в рану, зажал осколок и медленно поворачивая, потянул.
- Пульс?
Недалеко прогремела пулеметная очередь, заглушив ответ медсестры. Переспрашивать не стал, и так ясно – операцию не закончить, надо эвакуировать Павлова в тыл.
Майский схватил большой тампон и прижал его к ране. Меримаа мгновенно все поняв, начала бинтовать грудь. После чего вместе переложили раненого хирурга на носилки. Михаил встал впереди, взялся за ручки и бросил через плечо Нечайке:
- Говори куда.
- По краю поляны, потом по тропе.
То есть к штабу – понял Михаил.
Быстрым шагом они миновали не раз перепаханную авианалетами поляну и вошли в рощу. Бой позади внезапно стих.
- Быстрей! – крикнул санитар. – Заслон сбили, сейчас здесь будут.
В подтверждение раздалось несколько выстрелов. Вскрикнул Нечайка и носилки начали тяжелеть. Михаил обернулся – раненый санитар, валясь вперед, из последних сил старался не уронить Павлова. Быстро присев и осторожно положив ношу на землю, Майский крикнул Вилме:
- Ложись!
И вовремя. Только они рухнули на землю, как поверху прошла пулеметная очередь. Вражеский MG дал еще пару очередей и замолк.
Солнце давно зашло. Отблеск вечерней зари окрасил небо в бирюзовый цвет. На открытых местах пока еще светло, в лесу же сгущающиеся сумерки размывали даже белые березовые стволы. Три тела замерли вокруг носилок в надежде затаиться – вдруг немцы в лесную темень не полезут?
Но Майский на этот счет особо не обольщался, уже зная из подсказок гостя, что немцы обязательно прочешут лес. Уже слышны резкие команды. Стоит врагу приблизиться и их белые халаты станут видны даже в темноте. Он стал стягивать халат с себя, и Вилме шепнул, чтоб тоже сняла. С Нечайкой сложнее. Он без сознания, плюс к этому его карабин при падении съехал и оказался придавленным, а ремень оказался поверх.
Неожиданно Нечайка открыл глаза и хрипя тихо произнес:
- Я… не смог… выполнить приказ… но… по… - он кашлянул, что-то темное потекло из рта. Санитар пытался еще что-то сказать, но не смог. Михаил от бессилия сжал кулаки, помочь раненому он не мог. Уходили из палатки в спешке, ничего не взяв. Он повернулся к Вилме. Испуга на её лице нет, а в глазах…
И Михаил правильно понял несказанный вопрос. Гость попытался вмешаться, но Майский подавил этот порыв.
- Я знаю, никто не сомневается в нашей победе. Германия капитулирует в начале мая 1945 года. И девятое мая, праздник Победы, выстраданный, пролитый кровью, потом и слезами, с ценой в десятки миллионов жизней нашего народа, будет самым святым днем нашей родины. Я из будущего, ребята, – тут голос Михаила немного изменился, но ни Меримаа, ни Нечайка, на это внимания не обратили, - поэтому капитан Перепёлкин дал тебе такой приказ, Ефим Степанович.
Нечайка улыбнулся и закрыл глаза.
«Зачем ты это сказал?».
«Так надо, Паша. Не вмешивайся, очень прошу».
- Враг не должен знать день своего конца? – удивленно спросила Вилма.
- Враг не должен получить тех знаний, что имеются тут. – И Михаил показал на свою голову, затем потянулся к карабину. Ухватившись за антабку, он потянул ремень чуть в сторону, чтобы снять его с санитара, а потом на себя.
- Что ты задумал? – тревожно спросила девушка. Тоже самое возникло в голове. Павел, загнанный волей хозяина вглубь, отчаянно пытался вмешаться, предчувствуя недоброе.
- Отвлечь немцев хочу, - ответил Майский, оттягивая затвор. – Три патрона. Не густо… Вилма. Я хочу попросить тебя позаботиться об профессоре.
- Миша…
- Не спорь, - прервал её Михаил, - времени нет. Я отвлеку немцев. Уведу их в сторону, а ты… не плачь.
Слез в темноте не видно, но он чувствовал – девушка плачет. Однако пора – недалеко хрустнула ветка, немцы уже рядом. Михаил быстро метнулся вправо, успел пробежать метров десять, как был обнаружен. Хлопнули выстрелы, но он успел броситься на землю и быстро проползти несколько метров. По раздающимся командам, Майский понял, немцы повернули в его сторону. Он вновь вскочил и побежал. И вместе с первым выстрелом по нему, сам выпалил из карабина в сторону врага. Пусть опасаются, злее преследовать будут, а там, как он уведет их подальше, приказ капитана Перепелкина выполнится сам собой. Вновь по-пластунски как можно быстрее, затем вскочить, карабин уже готов стрелять…
В него стреляли почти в упор. Два силуэта оказались почти рядом и тут же две вспышки. Две пули. Судорожный выстрел в ответ и бесконечный полет в темноту. Угасающее сознание отмечает вспыхнувшую стрельбу и громкое «Ура». Помощь пришла…

Глава-5.

Сначала вернулась боль. Сильная. Грудь скрутило так, что даже стон вышел безмолвным. Потом стало слышно канонаду. Грохотало очень близко. Неужели поверили сведениям? Поверили и погнали немцев? Боль пульсировала и мешала думать. Что случилось вообще? В меня попали… в нас попали!
«Миша?». «Миша, ответь!».
- Миша-а-а! – прохрипел Павел и попытался встать, но немного приподнявшись, рухнул обратно. Ничего не слушалось. Тело, руки, ноги – все как чужое, а Миша молчит. Почему он молчит? – Миша!
Паша вдруг почувствовал, как его схватили чьи-то руки. Кто-то бережно поднял его и понес. Ему что-то говорили, успокаивали, но все слова вязли в сознании, и смысл их терялся. Глаза слезились и ничего рассмотреть он не мог. Внезапно пелена с сознания слетела, стало легче дышать, звуки стали четче. Рукам вернулась чувствительность. Паша сразу потер глаза и осмотрелся. Маленькая комнатка, белая с разводами кафельная плитка, раковина умывальника, унитаз…
- Где я?
- Ну слава Богу, очнулся! – радостно выдохнули рядом. - Ты в туалете, Паш. В нашей лаборатории.
«В туалете…» - подумал Свешников и сразу ощутил позыв.
- Ты как, сам управишься? – спросил Сергей. – А то мы поможем.
- Сам. – Буркнул Паша.
Друзья вышли и закрыли дверь…
Где-то вновь загрохотало. Раскатисто. Да это же гроза! А поначалу этот грохот Павел принял за канонаду. А как же…
Свешников навис над умывальником, смотря в одну точку. На душе тяжело. Обида душила. Не смог. Не сумел. Не уберег такого человека! А Павлов? А Вилма? Их спасли? Они выжили? Глаза защипало, и Паша заплакал…
Вспышка близкого разряда осветила лабораторию. Освещение чуть моргнуло, пискнул бесперебойник, оповещая об секундном пропадании питающей сети, а на основном блоке их детища загорелся красный светодиод. Маргелов с Жуковым переглянулись.
- Ну бл… - в последний момент Сергей сдержался, чтоб не выматериться.
- Бараны мы. – Поддержал его Вася. - Тупые!
- Ага, тупее некуда. Все предусмотрели. Мощную защиту поставили, на комп бесперебойник круче некуда, а сам аппарат…
Сергей присел перед блоком, выключил и включил, и облегченно выдохнул – блок управления датчиками работал.
- А что бы было, если Паша еще был там? – прошептал Вася, косясь на дверь туалета.
- Ничего хорошего, думаю. – Так же шепотом ответил Жуков. – Если я правильно понял процесс переноса, то тот канал, что его обеспечивает, должен поддерживаться постоянно. А если канал исчезнет, то…
- То обратного переноса не будет, - подхватил Вася. – А мы живой труп получим. Твой, мой или Пашин.
По спинам обоих пробежал холодок. Они посмотрели на дверь туалета.
- Что-то долго он там.
Сергей подошел к двери, собираясь окликнуть друга, остановился, прислушался, после чего рванул дверь и вбежал внутрь…
- Простите меня, мужики, - дрожащим голосом проговорил Паша. - Нервы не выдержали.
- Не надо, Паш, мы все понимаем.
Свешникова друзья усадили в кресло, укрыли и сунули в руки кружку с горячим чаем. А поначалу чуть ли не силой в него влили сто грамм водки. Теперь оба друга терпеливо ждали, когда Павел успокоится, и расскажет все.
- Ты пей чай и овсянники бери, - и Жуков подвинул коробку с овсяным печеньем поближе. - Первый голод утолишь, потом нормально поедим.
- Хорошо… - как-то отстраненно ответил Свешников.

...
Выкладка не по таймингу.
---

В чем сила, брат? Эта мысль удивляла. Откуда она? Какой брат? Братьев Антон не имел, был единственным ребенком в семье. Почему эта мысль терзает сознание уже целый час? Впрочем, кроме странного вопроса мучений добавляли голод и жажда. Если голод иногда отступал из-за боли в раненой руке, то жажда мучила постоянно.
В чем же сила, брат? В правде! Странно звучит, но признать – логично. Вся сила в правде. Не поспоришь. Но чертова жажда…
Вчера остатки батальона вышли к хутору. Его хозяин, древний дед, долго ворчал на незваных гостей, но отдохнуть и привести себя в относительный порядок дал. Вот с продуктами не помог. Единственно, расщедрился вяленой рыбой. Каждому досталось по пять рыбешек. Хоть она была не особо соленой, однако пить после нее все равно хотелось. И от голода не спасло, только усугубило. Набранная на хуторе вода быстро закончилась, теперь из-за жары и жажды страдали все, особенно имеющие ранения. Как назло, на пути ни речки, ни маленького ручья не попадалось.
Странно, но было страшно. Вроде бы уже отбоялся своё. Еще в первый налет, когда немецкий пикировщик казалось, падал прямо на него. С жутким воем, пробирающем до самых печенок. И близкие взрывы бомб вколачивали этот страх в мечущееся сознание, и земля с каждым ударом подбрасывала ее вверх, а в голове гудел царь-колокол. Тогда уже думал – ничего страшнее авианалета нет. Думал…
Под шквальным огнем в атаку подняться, повести за собой, показывая пример, как комиссар, как коммунист, наконец! Лишь одно это помогло обуздать свой страх. А потом… а потом он увидел смерть. Нет, не так – Смерть. На его глазах бойца буквально разорвало на части. И паническая мысль - вдруг и меня так же… ноги предательски ослабли…
Удалось побороть, подавить и загнать этот страх вглубь. Никуда он не делся. Не избавиться от него. Может поэтому опять страшно? Может именно в этом ответ на вопрос - в чем сила? В способности побороть свой страх. И вновь этот страх. Как с ним бороться? Вся сила воли уходит на то, чтобы держать его в глубине. И что-то еще… чужое, тоже странное. Мысли эти, мешающие внимательно следить за обстановкой, за разговорами бойцов, за тропой, которая, то есть, то её нет…
Шли в основном через лес, на восток, к грохочущей канонаде. Там свои, там еда, там отдых, а главное уверенность во всем.
Чертов лес… так трудно идти…
Иванцов не представлял, что леса может быть так много. Ни дороги, ни маленькой тропки. Коренной москвич в настоящем лесу-то ни разу не был. Парки и скверы Москвы не идут ни в какое сравнение с этой чащей. По рассказам друзей бывавших в Сибири тайга это вообще что-то непроходимое. Тут явно не сибирская тайга, но и не парк в Сокольниках. Сухие упавшие ветки, прошлогодняя листва, поваленные ветром деревья, густой подлесок, все это затрудняло проход. Но деваться некуда. Иногда они выходили к малозаметным тропкам, но эти тропы были проложены не людьми. Боец Бесхребетный пояснил – по этим тропам ходит зверьё. Даже двигаясь по ним, надо внимательно следить за тем, куда наступаешь. Выворотни, ямки, норы, все это, по словам бойца Бесхребетного представляло опасность. Можно повредить ноги, а ноги всегда важны в лесу, особенно в их положении.
Двигались цепочкой. Первыми шли бойцы из их батальона. Семь человек «тропили» путь, за ними шли трое легкораненых. Перед Иванцовым двигался боец Ушаков. Он вместе с Бесхребетным прибился к группе возглавляемой комиссаром два дня назад. За двое суток произошло многое, и Иванцов постоянно следил за этими бойцами, по документам из соседнего полка. Два разных человека. Если Ушаков был общительным, грамотным, а главное комсомольцем, да еще комсоргом роты, то Бесхребетный являлся полной противоположностью. Постоянно угрюм. Беспартийный. Мало разговаривал, на вопросы отвечал односложно. Иногда начинал бурчать что-то под нос. Но несмотря ни на что, свое дело знал, а главное хорошо ориентировался и умел ходить по лесу. Охотник – кратко пояснил он. На что Ушаков только усмехнулся. Иванцов давно заметил - комсорг поглядывал на Бесхребетного неприязненно. Ясно, что отношения между двумя бойцами не очень.
Впереди раздался треск – кто-то из впереди идущих опять наступил на сухую ветку. Позади раздраженно забурчал Бесхребетный. Нелюдимость начала раздражать, но в этот раз он был прав, можно и внимательнее быть. Красноармейцы старались не шуметь, но какое там. Идущий позади Бесхребетный вообще никаких звуков при движении не издавал – ни шелеста листвы, ни хрустящих звуков. Как это возможно, Иванцов не представлял. Может и вышло бы и у него идти тихо. Не мешала бы жажда, не терзал бы голод. Боль вот в плече поутихла, лишь немного отдавалось дерганьем при каждом шаге. Воды бы из колодца, чистой, холодной, а потом…
Что говорить - усталость, голод и жажда потихоньку делали своё дело. Моральный дух падал. И часто слышались недоуменные разговоры – где же наша непобедимая и легендарная? Почему до сих пор нет сокрушающего удара по врагу? Возникали и пораженческие разговоры, кои с молчаливого одобрения комиссара сразу пресекались комсоргом Ушаковым. Он единственный, кто подбадривал товарищей на всем пути. В противоположность ему ворчал всегда нелюдимый боец Бесхребетный.
- Брось нести глупости! – раздраженно рявкнул Ушаков. В очередной раз.
- Глупо было стрелять последними патронами по вражеской колонне…
В том бою они потеряли убитыми одиннадцать человек, пятеро получили тяжелые ранения и четверо легкие, включая комиссара. Остатки батальона враз уменьшилась наполовину. Потери врага, если оценивать объективно, были несоразмерны. Интересно, откуда такие мысли про объективность?... Немцы долго преследовали отходящий отряд. И только благодаря бойцу Бесхребетному, удалось оторваться от погони. А тяжелораненые умерли. Ни лекарств, ни бинтов. Стоило ли начинать тот бой, или не стоило, теперь на ходу пояснял Бесхребетный:
- Патронов бы побольше, гранат, да пулеметов пару, тогда стоило. А у нас чего? По пять патронов на винтовку, и все. А гонору на дивизию. Вот и результат…
- Несознательные разговоры ведешь, – процедил Ушаков оборачиваясь. - По-твоему, пусть враг нашу землю топчет? Ведь так, товарищ батальонный комиссар?
- Почти. Но боец Бесхребетный иногда дело говорить. – Сказал Иванцов и вдруг понял, что собирался произнести совсем другое.
- Хм… - смутился комсорг. – Все-равно несознательно утверждать, что уничтожать врага при любых обстоятельствах плохо.
«Он идиот?» - всплыло в голове, и Иванцов очень удивился, хотя понимал – Ушаков тут не совсем прав. Однако откуда такие мысли возникают?
- Сознательный-несознательный, - ворчал Бесхребетный, - я более твоего в воинском деле разумею. Чай, третий год служу. С умом воевать надо. С умом! А ты лишь на собраниях баять горазд.
- Именно поэтому ты не командир до сих пор? Мало того не сознательный, так еще врагу сочувствующий.
- Ты говори, да не заговаривайся! – зло ответил Бесхребетный.
Ушаков тем временем отпустил ветку, которую придержал, проходя куст, и она хлестко ударила Иванцова. Аккурат в раненое плечо. Комиссар вскрикнул от вспыхнувшей боли, ноги подогнулись и он повалился назад.

Еще падая Иванцов ощутил, как его подхватили и, придерживая, мягко опустили правее тропы. Слева оказался трухлявый пень. Выходит, за малым об него не ударился? Позади был лишь Бесхребетный, так это он, значит, не дал упасть.
- Говорил же! – буркнул тот. – Голова твоя пустая.
- Товарищ батальонный комиссар! – Ушаков оказался рядом, оттолкнув Бесхребетного. – Простите, я не нарочно.
- Да ничего, - прохрипел Иванцов в ответ. – Я б тоже сплоховал.
По лицам собравшихся вокруг бойцов читалось тоже самое. Веток никто не придерживал, как не напоминал об этом Бесхребетный.
- Больно? Давайте посмотрю. – И Ушаков потянул узел.
В плечо стрельнуло такой болью, что сознание померкло.
«Вот, даун!» - промелькнула злая мысль через боль. Кто это сказал, Иванцов не понял. И кто такой даун?
- Отойди, - буркнул Бесхребетный. Даже хлопнул по руке комсорга, пресекая новую попытку развязать узел. – Не снимают так, тютя! Нежно надо, нежно.
Ушаков ничего не сказал, лишь зыркнул зло.
А боец осмотрел бинт, вздохнул и произнес:
- Узел затянут, - при этом на Ушакова взглянул с укором, - придется повозиться. Привал, товарищи.
Никто с места не двинулся, а лицо комсорга стало пунцовым. Явно читалось – чего раскомандовался? Иванцов посмотрел на лица других красноармейцев. Да-а-а, похоже, никто Бесхребетному не доверяет. Плохо. А вроде недавно отношения были другими.
- Привал, товарищи. – Прохрипел Антон. – Снимай бинт, боец.
Распутав узел, Бесхребетный осторожно размотал повязку. Тампон сразу снимать не стал. Он снял свой сидор, распутал узел и достал фляжку. Взболтнул – внутри всплеснулось. Все уставились на него и невольно сглотнули – свои фляжки были пусты, воду выпили давно. Тем временем боец снял крышку и тонкой струйкой намочил тампон. Затем протянул фляжку Иванцову.
- Выпейте, товарищ батальонный комиссар.
Пока Иванцов допивал те капли, что остались, Бесхребетный, осторожно отвел тампон от раны, взглянул на неё и нахмурился. Комиссару не видно – прилетело со стороны спины слева.
- Что там? – хрипло спросил Антон. – Болит…
- Если болит, значит заживает. Перебинтовать бы.
Бесхребетный явно врал. Антону это стало ясно сразу. Назло, или не хочет расстраивать? Зря. Правду надо говорить. Всегда, надо говорить правду. Ведь вся сила в ней. Странно. Каким-то не своим, а чужим чувством, Иванцов понимал, что его легкое ранение перетекло в тяжелое.
- Опиши мне рану, - неожиданно для себя сказал Антон. – Только правду, что там у меня?
- Гной течет, товарищ батальонный комиссар.
- Стоп, давай без чинов. Просто рассказывай, что видишь.
- Кожа местами белая местами цветом как земля, - начал тихо говорить боец. - Края сначала темнокрасные, потом черные. Много гноя течет.
Бесхребетный говорил тихо намеренно, чтобы не слышали другие бойцы. Антон это сразу понял. Значит что – сепсис? Иванцов читал как-то медицинский справочник от скуки и об заражении крови знал. Вот откуда ему известны симптомы? А что там с симптомами? Недомогание? Так сколько верст отмахали, да по лесу-то! Тошнота? Не тошнит вроде. Язык сухой. Ну так жара и не пил давно. О тех каплях что были во фляжке можно не упоминать. Понос? Иванцов удивленно хмыкнул – с чего? Ел давно, так что нечем. Температура? Вроде имеется, но какая?
- Я тут по пути ветлу видел, - сказал боец, - и лопух вроде.
- Зачем лопух и что за ветла? - Влез постоянно прислушивающийся к разговору Ушаков.
- Ветла это ива. – Ответил Бесхребетный. - Её кора жар сбивает. А корни лопуха есть можно. Как морковку, только вкус не тот. Жаль, полян не попалось, можно было Иван-чая набрать. Его листья как чай заваривать можно, а корни есть, вкус как у капусты. Жаль липы в этом лесу нет.
- А у липы-то что? Тоже корни съедобные? – съязвил комсорг.
Бойцы вокруг засмеялись.
- Из коры липы не только мочало выходит, - наставительно сказал Бесхребетный, - часть её вполне съедобна. Не то что сосновая. Эту лучше поджаривать.
Иванцов откровенно наслаждался очумелым видом бойцов.

Продолжение и концовка эпизода в главе -5 Пост № 83

- Нам надо сделать перерыв, - сказал Сергей.
- Что? – вздрогнул Паша.
- Перерыв в выходах надо сделать, говорю.
Свешников удивленно заморгал.
- Понимаешь, Паш, - начал объяснять Жуков, - как выяснилось, мы тут здорово лопухнулись с защитой. Разряд молнии просадил сеть, бесперебойник на копме отработал отлично, а питание аппарата отрубилось. Хорошо, что ты уже тут был, а если еще там?
Свешников вздрогнул. Явно представляя – что бы случилось.
- Вот именно! – кивнул Сергей. - Надо нам защиту и на аппарат поставить.
- И кушетку заменить на более удобную, - добавил Вася. – В идеале матрас водяной или воздушный. А то пролежней появится…
Паша задумался.
- Я тут когда вас ждал, - наконец сказал он, - прикидывал всякое. Программу можно было еще до первого запуска упростить, но в свете открывшихся возможностей аппарата, программу управления потянет даже дешевый ноут, а бесперебойник можно включить в защиту аппарата.
- Надо прикинуть, сколько протянет бесперебойник при отсутствии напряжения в сети. – Сказал Сергей. - Хорошо бы бензогенератор заиметь.
- И где его поставить? – хмыкнул Вася.
- Придумаем. В идеале аппарат надо переносить. А ну как закончим, нас отсюда турнут?
- Вполне возможно, - согласился Паша. – Только куда переносить?
- Придумаем что-нибудь, - пожал плечами Жуков. – А сейчас давайте по домам. На завтра две задачи - сборка второго аппарата и поиск несоответствия сборки в этом.
- Я задержусь, ребят. Мне с утра в поликлинику. Анализы сдать.
- А, да! – вспомнил Жуков. – Виктор Михайлович говорил.
Друзья отключили приборы вышли и заперли обе двери.
***
Свешников откинулся на спинку и устало потер лицо. Символы на мониторе уже прыгали в глазах. Он проверил программу уже три раза, тщательно сверяясь со своими записями. Где-же происходит сбой, что заставляет аппарат работать на перенос? Ответа пока не было.
Друзья тоже кряхтели, поверяя аппарат. Вооруженные тестерами они прозванивали жгуты проводов и разводку датчиков.
- С шинами все в порядке. – Буркнул Сергей. – Два раза прозвонил.
- С датчиками тоже, - отозвался Вася, - но проверил только раз. Тут на схеме я немного скосил, когда зарисовывал, но вроде все правильно.
- Вроде? – прищурился Сергей.
- Ну да… - пожал плечами Маргелов.
Свешников посмотрел на друзей, хмыкнул, поднялся и направился в угол лаборатории, где на столе беспорядочно лежали справочники и тетради. Там же лежали распечатанные сведения о движениях немецких войск и прочие данные. Просто так было удобнее. И читать и запоминать.
- Где-то тут наши первичные записи лежат, - пробормотал Паша, разгребая завал, откладывая скрепленные листы и просматривая тетради. – Ага, вот мои записи, а это ваши.
Свешников передал тетради друзьям и, просматривая свою, присел перед монитором.
- Вроде тоже самое… - пробормотал он. - О!
- Что?
- Коэффициенты выставлены не те. Смотри. – И Паша ткнул в тетрадь, затем показал на монитор. – И сравни с этими.
- Двадцать девять девятнадцать пятьдесят три … - прочитал Сергей.
- А тут? – Свешников показал на группу цифр в программе. – Другие. Как же это я так?
- Еп! – ругнулся Вася. - Нашел!
Друзья обернулись к нему.
- Ошибка в расположении датчиков, - пояснил Маргелов. - Последовательность в подключении не та.
- Два несоответствия имеются. – Сказал Паша. – Серег, ты сверь разводку шин, а ну тоже ошибся.
- Думаешь?
- Как говорится – Бог троицу любит. Ты вполне мог при перезарисовке ошибиться.
Жуков начал сравнивать записи, но скоро плюнул и, взяв тестер, начал прозванивать контакты, сверяясь с первичными записями. Вскоре хмыкнул.
- Ну?
- Гну, - ответил Жуков. – Мы все залетчики. Смотри – последовательность включения шин другая. Но! – Сергей поднял палец. – Если бы аппарат работал как задумано, то разницы как включены шины нет. Однако, разница может и влиять вкупе с другим расположением датчиков и иной работой программы.
Жуков вопросительно посмотрел на Свешникова.
- Вполне возможно, - согласился тот.
- Проверим? – предложил Маргелов.
- Обязательно! Но! - Сергей вновь наставительно поднял палец. – Скопируем управляющую программу на мой ноут, монитор подключим к нему вторым экраном, монитор. По нему проконтролируем работу проги. Бесперебойник включим в цепь питания аппарта. Гроза вроде закончилась, но побережемся. Далее - исправляем одну из «ошибок» и проверяем работу. Если переноса не будет, то это и есть ошибка.
- Согласен, - кивнул Паша. – Если перенос будет, то пока кто-то в прошлом, остальные собирают дубликат. А то время нас поджимает, скоро отчитываться.
Со стола убрали все лишнее. С компа на ноутбук скопировали управляющую программу, подключили аппарат к ноутбуку. Пришлось повозиться, но справились. Всю коммутацию свели в общий жгут и закрепили скотчем, чтобы нечаянно не задеть. На экране ноута окно программы, на мониторе Павел вывел окно для контроля параметров. Первый тестовый запуск показал - ноут вполне справляется.
Кушетку убрали, вместо нее поставили кресло, разобрав его и расположив сиденье и спинку горизонтально. Зафиксировали все саморезами для крепости. Дополнительно постелили пару имеющихся пледов.
- Ну, хоть как-то, - довольно хмыкнул Жуков, разглядывая результат.
- Все одно спину отлежишь. – И Маргелов поежился, видимо вспоминая свое возвращение.
- Не идеал, - согласился Сергей, - но лежать удобней, чем на том бревне. На кушетку долго не выдержишь, а для снимков вполне подойдет.
- Кардиограф нам бы не помешал. – Неожиданно произнес Свешников.
- По ритму сердца состояние контролировать? – догадался Сергей. – Не помешал бы.
- Зачем кардиограф? – не понял Вася.
- После операций я… то есть Миша устал, и Валерий Семенович отправил нас отдыхать. На пару часов. Так я, то есть Миша уснул. И я видел сон. В чужом теле! Сам сон не помню, только часть. Я слышал, как ты Серег меня пытался разбудить. Потом, уже просыпаясь, слышал, как Вася посоветовал подождать.
Друзья удивленно переглянулись.
- Сон во сне, - произнес Маргелов потрясенно. – С ума сойти!
- Это значит - имеется не просто связь, а двухсторонняя связь. Блин, как подобное объяснить? Сознание в прошлом, видит чужие сны, а тело слышит – что рядом говорят?
- Думаю только в определенном состоянии, - сказал Свешников. – В какой-то части сна, например. Кстати, спасибо.
- За что?
- Ты меня разбудил. Миша же еще спал, и мне пришлось бороться с сонным телом. А еще тащить Вилму наружу. Авианалет был на обоз, бомбы падали больше на опушке, но осколки долетали до палаток. Только сейчас вспомнил – пробегая мимо, видел много прорех от осколков в той палатке, где отдыхал. Любой из них мог попасть в нас…
Паша тяжело вздохнул. Лицо его вновь стало грустным.
- Что было - то было. Надо делом заняться. Думай о нем, Паша.
- Постараюсь, - вновь вздохнул Свешников. – А кардиограф нам бы не помешал.
- Отца попрошу, - сказал Жуков. – Поможет. Вася, кидаем жребий – кто из нас пойдет в прошлое. Паша исключается. – Добавил он, на вскинувшегося Свешникова. – Ты только оттуда.

Продолжение эпизода с комиссаром Иванцовым.

И тут он смутился. Все сказанное Бесхребетным было знакомо, даже больше, Антон знал – это основы выживания в лесу. Откуда, если он и леса-то не видел? Странно. И про съедобную древесину он оказывается знает, и про лопух с осокой…
Боль накатина внезапно, блокируя всякие мысли, в глазах потемнело.
- Товарищ батальонный комиссар, - встревожился боец, - что с вами?
- Больно.
- Надо боль чем-то унять … - пробормотал Бесхребетный. – И перебинтовать.
И вновь на лице бойца озабоченность. Вид раны ему определенно не нравится. Антон сам понимал – без квалифицированной медицинской помощи в ближайшее время сепсис разовьется и начнется обратный отчет последних дней жизни. Даже не дней – часов. Но где взять лекарства? Вновь накатил страх. Потребовалось усилие, чтоб он не отразился внешне. Тем временем боец выбрал наиболее чистую часть бинта, оторвал и прикрыл рану. Остальное скомкал.
- Постарайтесь не шевелиться, товарищ батальонный комиссар, - сказал Бесхребетный, - хорошо бы мха найти иль еще какой травки.
Иванцова «травка» почему-то развеселила, а Ушаков ехидно спросил;
- Мох тоже можно есть?
- Можно, если очень хочется, – невозмутимо ответил Бесхребетный. - Беременные бабы вон и известь с глиной случается едят. Все углы с печей сгрызают.
Бойцы рассмеялись, некоторые, вспомнили случаи со своими женами. А вот Ушаков покраснел. Ясно-дело не женатый.
- Мох может дезинфицировать рану, - неожиданно для себя сказал Иванцов.
- Правильно! – удивился Бесхребетный. – Его вместо ваты в тампон кладут.
Он поднял винтовку и положил её рядом с комиссаром.
- Вот пусть у вас побудет. С мосинкой в лесу ходить неудобно, а надо быстро, - боец кивнул в сторону. - Я схожу вон туда и гляну – там должна быть ложбина, и возможно родник. Заодно разведаю - что и как.
- Действуй, - кивнул Иванцов.
Бесхребетный поднялся, скинул свой вещь-мешок, положив его рядом с винтовкой, прошел мимо куста орешника и… будто растворился в зелени. Ушаков вскочил, кинулся к орешнику и остановился, словно наткнулся на препятствие. Он растерянно осмотрел чащу и повернулся.
- Вот лешак! – потрясенно произнес он. – Пропал…
На лицах бойцов было написано то же самое.
- Как он это делает? - спросил боец Самаркин.
- Охотник, - пояснил Иванцов. Его почему-то не очень удивило то, как ушел в лес Бесхребетный. Где-то в глубине сознания витала мысль, что и он так может. Мог бы…
- Подозрительно… - пробормотал Ушаков, отвлекая комиссара от своих мыслей.
- Что? – спросил Антон.
- Эти умения у бойца Бесхребетного. И то, что он бурчал по дороге.
- Насчет умений мне ясно, - сказал Иванцов, - так все опытные охотники умеют, иначе без добычи останутся. А что он там бурчал?
- Я слышал, что он бурчал! – заявил комсорг. – Он думал - никто не слышал, а я все слышал. И вчера и сегодня. Он говорил – просрали, так и говорил – просрали нападение врага. Значит - он сомневался в товарище Сталине. Он сомневался в мощи нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии. А это говорит только об одном – он враг!
- Но-но, товарищ боец! – нахмурился Иванцов. – Такие заявления преждевременны, даже больше – вредны! Нашим положением все не довольны. Голод, усталость и неизвестность – вот причина таких разговоров.
- Так точно, товарищ батальонный комиссар! - голос Ушакова зазвенел. - Все разговоры по наше трудное положение надо прекратить! Мы бойцы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, должны… нет должны, а обязаны стойко переносить трудности… - тут комсорг сбился, но тут же нашелся, - и временные лишения. Не сегодня-завтра Красная Армия нанесет сокрушающий удар. Выбьет врага с советской земли, а немецкие рабочие возьмут оружие и вместе с нашей армией свергнут гнет Гитлера и всех марионеток империалистов.
- Вот это правильно, - кивнул Иванцов.
А в голове закружились мысли, которые испугали Антона. Удар Красной Армии, которого так ждут случится нескоро. Только в начале декабря Красная Армия нанесет немцам сокрушающий удар. И этих ударов еще будет много, но… дальнейшая мысль вообще ввергла Иванцова в состояние паники. Откуда они вообще? Причем в правдивости того что будет сомнений не было. И это пугало больше всего. С большим трудом подавив порывы панического страха, комиссар вытер выступившую испарину на лице, и осмотрелся. Похоже никто на его мимику особого внимания не обратил, приняв за очередной приступ боли.
- Я хотел бы еще сказать про бойца Бесхребетного, товарищ батальонный комиссар, - сказал Ушаков громко, - и хочу, чтоб это слышали все бойцы. Он сын кулака. Мне об этом наш политрук говорил.
Эта новость удивила всех. Однако в глубине сознания Антона появилась мысль – «Ну и что?». Как что? Это многое меняет. Уже доверять бойцу никак нельзя. «Уверен?». Вновь потребовалось усилие, чтобы подавить эти странные мысли. Что же со мной происходит – думал Иванцов.
- Вы понимаете, что это значит? – тем временем продолжал Ушаков. – Сын врага народа – раз, умеет по лесу ходить – два, ведет пораженческие разговоры – три. Да еще ушел один, причем так, что никто не увидел куда именно.
- Думаешь, к немцам побежал? – спросил боец Самаркин.
- Именно! – кивнул комсорг.
- Так, стоп! – неожиданно для себя вмешался Иванцов. – Если бы боец Бесхребетный намеревался сдать нас врагу, то не стал бы уводить нас вглубь леса – это раз. Ушел он на разведку, оставив свою винтовку тут – это два. То, что он сын кулака… - Антон на мгновение задумался, одна мысль не давала покоя, - еще товарищ Сталин говорил – дети за родителей не отвечают.
- Ну… - смутился Ушаков, - возможно патронов нет. Разрешите, товарищ батальонный комиссар?
После утвердительного кивка Иванцова, комсорг взял винтовку и сдвинул затвор.
- Полный магазин, - удивился Ушаков. – Но это ничего не меняет.
- Зря его отпустили одного, - сказал боец Бабенко.
- И что теперь делать?
Бойцы заговорили разом. Каждый предлагал свой вариант дальнейших действий. Начался спор. Иванцов морщился. У него было решение, но было и сомнение. Правильно ли именно так поступить? В первый раз в жизни он сомневался. Раньше все принятые решения казались правильными, и сомнений не было, а тут…

Эпизод с комиссаром пока отложил.

***
Внезапная матерная тирада отвлекла лейтенанта от тяжких дум.
- Что случилось? – встрепенулся Петров, с удивлением замечая, что полуторка остановилась.
- Колесо пробили, тащ лейтенант, - с досадой ответил шофер и, открыв дверь, полез из кабины.
Петров огляделся. Из-за своей задумчивости он не смотрел по сторонам и теперь не представлял - где они находятся. И было отчего. Ведь от того, что на него навалилось, поистине растеряешься…
А началось все с ночного кошмара. Никогда еще Петрову не снились такие сны. Это было что-то ужасное – в него стреляли со всех сторон, пули рвали тело, а он шел к цели, и когда осталось сделать последний шаг, случилось нечто еще более… Виктор вскочил, обливаясь холодным потом. Перед глазами еще стояло что-то ужасное, подавляющее волю. Большое, раздавливающее, закрывающее собой небо.
Виктор вышел в коридор и под удивленным взглядом дневального жадно выхлебал несколько кружек воды. Стало легче, страшный и непонятный образ из кошмара отодвинулся, и стал еще расплывчатей. Петров вернулся в комнату, а вслед ему сочувственно смотрел боец, и на его лице читалось – хорошо вчера командир на грудь принял.
Виктор прикрыл дверь, немного постоял, успокаиваясь. До подъема еще два часа. Он прилег на койку, в надежде еще поспать, но тут начался даже не кошмар, безумие. Перед глазами вдруг возникло изображение, похожее на кино-агитки, которые всегда демонстрировали перед фильмами. Но он-то не в кинотеатре, даже не на сеансе кинопередвижки…
Взрывы, стрельба. Двигались танки. Вражеские. Колонны весело шагающих немцев, и вдруг на фоне всего этого проступила карта, на которой побежали темные стрелки. И Виктор с ужасом узнавал названия населенных пунктов и городов, в которые упирались эти стрелки. Минск, Гродно, Киев, Могилев… Ленинград в окружении. Большая стрелка уперлась в Москву. В Москву! И все это сопровождал голос. Низкий, с трагической интонацией, немного похожий на Левитана. Он звучал как бы издалека, но слова были жуткими: «Немецко-фашисткие войска в нескольких десятках километров от Москвы…».
Во рту мгновенно пересохло. Петров вскочил, в стремлении выбежать на свежий воздух, и надеясь избавиться от наваждения.
«Стоять!» - голос прозвучал как гром и заметался в голове звонким эхом. Протянутая к двери рука замерла, не в силах двинуться дальше. Даже сделать шаг не удалось. Тело будто уперлось в невидимое препятствие. Вот отступить неожиданно удалось. В голове кто-то хмыкнул и Виктор решил – рехнулся. Появилось острое желание выпить. И было что - в тумбочке имелась фляжка с НЗ. Он шагнул к ней, однако рука вновь не смога добраться до дверцы.
«Сядь и смотри!» - вновь громом раздалось в голове.
Направиться в какую либо сторону кроме кровати не вышло, и Петров подчинился - уселся на койку.
И вновь страшные и невероятные кадры перед глазами. Гибнущее ополчение, курсанты-мальчишки… и вдруг кадры в цвете. Четкие. Насыщенные. Ломаная линия окопов. Все изрыто взрывами. Перед рубежом застыли горящие вражеские танки. Но приближаются цепи немцев, и врагов много, а в окопах застыла в ожидании горстка бойцов. Гранат нет, патроны давно закончились. Однако никто не струсил, не побежал, не отступил - некуда, позади Москва!
Виктор затаил дыхание, завороженно смотря на решительность в глазах бойцов. Они приготовились умереть в бою и захватить с собой как можно больше врагов. Вооружились кто чем - штык, топор, нож, саперка….
А враг приближается, уже рядом, вот-вот начнется последняя смертельная схватка. И вдруг на фланге оживает пулемет. «Максим» кинжальным огнем выкашивает вражеские цепи. Немцы залегают, пытаясь укрыться от беспощадных свинцовых трасс. Но за «Максимом» виртуоз. Раненный, с мужественным лицом парень перекатывающихся и пытающихся перебежать немцев истребляет мгновенно. Пулемет замолк, а перед окопами осталось много замерших навсегда тел. И вдруг несколько врагов вскочило. Но пулеметчик начеку и вражеские солдаты не успели укрыться за горящим танком… и вновь глаза бойцов. Выжившие собираются вместе и смотрят на закат. В них уже нет той решительности - умереть в бою, у них другой взгляд…
И тут вновь черно-белые кадры. На них Сталин. Сталин! Лейтенант невольно встает. А народный комиссар обороны начинает говорить: «Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники…».
Петров вновь завороженно смотрит, подтянувшись, словно на параде.
«…Вы ведёте войну освободительную, справедливую. Пусть в этой войне вдохновляет вас мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!»
Сердце у Виктора начало биться чаще. Слова-то какие! Сталина! Самого Сталина!
«Пусть осенит вас непобедимое знамя великого Ленина! За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость! Под знаменем Ленина – вперёд, к победе!».
И на Красной площади начинается парад. Припорошенные снегом, стройными колоннами, с развернутыми знаменами войска шли, чеканя шаг, по брусчатке. Батальоны курсантов училищ, стрелковые, кавалерийские и танковые полки прямо с парада уходили на фронт.
«А через месяц 5 декабря началось контрнаступления Красной армии под Москвой в котором немецкие войска потерпели ощутимое поражение и были отброшены на 250 километров».
С удивлением Петров понял, что последнее прозвучало уже тем же голосом, который приказал смотреть и слушать. Он огляделся и, облизнув пересохшие губы, и заикаясь, спросил:
- К-кто вы?
То что «голос» сообщил, повергло Петрова в шок. Как такое может быть? Как? Мысли спутались. Потомки… рождены через полвека… решили помочь… долгие годы войны и десятки миллионов погибших. Рука потянулась к тумбочке и «гость» не стал на этот раз вмешиваться. «Выпей. Я понимаю – такое трудно осознать, - неожиданно поощрил его «гость», и добавил. - Но без фанатизма!».
Водка провалилась внутрь словно вода, но напряжение слегка отступило. Виктор вдруг вспомнил те взгляды выживших в бойцов. Сможет ли он, так как они? Погибнуть в бою за родину.
«Не так. Надо добиться чтобы враг погибал за свою родину. Но если придется…».
Чуть подумав, Петров решил, что голос прав.
«Что мне нужно сделать?». «Это правильный вопрос, - ответил гость. - Для начала сделай вот что…»…

Петров вышел и еще раз осмотрелся. С кузовов обеих машин выглядывали бойцы. Он махнул рукой, мол, сидите пока, и отошел к обочине. ГАЗ-АА неудачно раскорячился аккурат посередине дороги и в самом узком месте. Где именно они находятся и далеко ли до моста определить тоже не вышло.
«Что скажешь? Где мы?». «Ничего не скажу. Ты по сторонам не смотрел». «А чего не подсказал?». «Сам просил не вмешиваться и дать спокойно подумать».
Виктор поморщился и обошел машину. Шофер тихо ругался, присев у левого колеса.
- Ну что тут?
- Как и говорил тащ лейтенант – колесо пробито, - ответил боец и смачно сплюнул в дорожную пыль.
- Долго менять?
- Полчаса, если помогут.
- Где мы? – спросил Петров у полезшего в кабину водителя. – Я тут задумался и по сторонам мало смотрел. Далеко до моста?
- Та не, тащ лейтенант, - ответил тот, гремя чем-то железным, - вон за поворотом еще немного.
Виктор посмотрел в ту сторону. В ста пятидесяти метрах грунтовка огибала куст ивы и терялась в лесу. Обернувшись крикнул:
- Степаненко!
Подбежавшему сержанту приказал:
- Организуй тут помощь, а я пойду, гляну, не проще ли пешком добраться, пока ремонт идет.
- Есть! – козырнул сержант и крикнул бойцам, - к машинам!
А Петров зашагал по дороге. Обогнув куст, он увидел мост и неожиданно отпрянул назад.
«Ты чего?» - удивился Виктор, поняв, что это вмешался «гость». «А ты незаметно через кусты посмотри. Внимательно посмотри».
Недоуменно пожав плечами, лейтенант протиснулся сквозь стволы и, сдвинув чуть ветку, пригляделся.
Собственно ничего в самом пейзаже особого не было. Этот берег был выше, и дорога спускалась к мосту по ложбине. Противоположный берег был низкий по краям болотистый, и с обширной поляной, в отличие от этого. Слева от моста стояла сараюшка. Сам мост был деревянным три метра в ширине, с одним рубленым быком посередине.
Вот что озадачило – обилие народа на том берегу. Слева стояла толпа людей, примерно в сотню-полторы. Картину дополняли несколько телег и большое коровье стадо справа, заполняющее поляну полностью. Особо выделялся десяток красноармейцев с лейтенантом, стоящими на этом берегу. Четверо перекрывали проход через мост, остальные цепкими взглядами осматривали окрестности. Сам лейтенант что-то выслушивал от маленького мужичка на том берегу и отрицательно качал головой. Виктор пригляделся. Фуражка у лейтенанта имела малиновый околыш.
«НКВД? - удивился он. – Странно». «Вот именно! – подтвердил «гость». – Сам посуди – что тут делать НКВД, если с охраной моста может справиться и простой вояка. И почему перекрыли проезд? Какова причина?». «Мало ли какая… - недоуменно предположил Петров». «А ты помнишь, я говорил - куда наступают немцы?». «Сюда». «Вот тебе и ответ, - хмыкнул «гость», - и вновь подумай, для чего перекрыли проход через мост? А еще к вооружению приглядись». Виктор вновь смотрит и поначалу недоумевает – что же не так с оружием? Затем понимает – у всех ППШ, а когда он был в райцентре, ни у одного сотрудника НКВД их не видел. Даже вспомнил сетование друга о том, у них пистолетов-пулеметов даже нет. Однако это тоже не причина подозревать в них врагов. «Даже если ППШ у простых бойцов? - хмыкнул гость. – Петлицы у них пехотные. Если и это тебя не убеждает, тогда остается единственное средство…».
Послышались шаги, и лейтенант двинулся назад.

- Тащ лейтенант? – удивился сержант, увидев появляющегося из кустов командира. – А вы что там…
- Да так… - неопределенно ответил Петров. - Как дела, Степаненко?
- Колесо сняли, Даниленко сам занимается.
- Так, Петрович… - неформально обратился к заму Виктор, - тут ситуация сложилась… подозрительная. Выяснилось, что мост уже охраняется. Десятком красноармейцев под командой целого лейтенанта из НКВД. Именно это и подозрительно. И есть уверенность, что это немецкие диверсанты.
- Почему? – удивился сержант. - Мало ли приказ какой?
- Нет, Петрович, я точно знаю, их тут быть недолжно. Я об лейтенанте. У меня друг именно из НКВД в районе, так он говорил, что всех отправили в город на усиление. А лейтенантов в отделе всего двое, и я их знаю.
- Так мож он из другого отдела, - возразил сержант. – Проверить бы как. Вдруг не диверсанты.
- Вот я и думаю – проверить надо. Хотя факты… вот что сделаем! – решился Петров. – Я возьму шесть бойцов, и на машине подъеду к мосту. Там проверяю документы у лейтенанта. Если они в порядке, то согласуем наши действия. Если выясню что это диверсанты, то их уничтожаем.
Тут Виктор прервался, так как вмешался «гость» и посоветовал сделать умное и задумчивое лицо. Мол, командир – думу думает. И Петров постарался, сделав знак сержанту – помолчать.
«Немного подкорректирую твои намерения, - хмыкнул «гость», реагируя на мимику замкомвзвода, - так как ты решил взять тех бойцов, что имеют лучшие показатели по стрелковой подготовке, а остальных расположить на яру». «Ну да, а что? – удивился Виктор». «То, что меткость нужна на большем расстоянии, - пояснил голос, - а в упор и так промазать сложно, лишь бы бойцы не растерялись. Я предлагаю сделать так – с собой берешь бойцов физически сильных и ловких. Самых метких размещаешь на гребне. При чем, обязательно согласуй условный сигнал на открытие огня и втолкуй это всем бойцам, чтобы случайно не выстрелили невпопад. Определи сектора и цели для каждого бойца. Это обязательно. Потому, что обязательно надо взять лейтенанта живым. Понимаешь почему?». «Обижаешь». «Не стоит, - вновь хмыкнул «гость». – Ясно, что это «Бранденбург», а вот кто именно, «соловьи» или еще кто, надо выяснить обязательно. И куда направлены другие группы тоже. Потом эти сведения и пленного передашь командованию, или Грушину. Он хотя бы внятным оказался». «Юрка такой всегда был, - подтвердил Виктор. – Значит, ты уверен – это диверсанты». «Без сомнений, - усмехнулся «гость». – Проверка только для тебя и твоих бойцов. Увереннее действовать будут».
«Хорошо, так и сделаю, - согласился Виктор. – И это, ты подсказывай, если что, вмешивайся, не стесняйся».
Сержант стоял в ожидании решения командира, и по мимике было видно, что он хочет задать вопрос. Важный.
- Говори, что хотел спросить, - поощрил его Петров.
- А если лейтенант взъерепенится? – выпалил Степаненко, - Откажется предъявлять документы и письменный приказ?
«А замок-то соображает!». «Насчет приказа?». «Именно!».
- Об этом не волнуйся, Петрович, - отмахнулся лейтенант. - Предъявит, никуда не денется. Иди, строй бойцов, объясним обстановку и задачу поставим.