Промерзшая к вечеру грязь похрустывала под копытами коней. За волокушами, груженными собранной данью, оставались глубокие борозды. Суровый Позвизд не дал полочанам спокойно завершить полюдье. Оставалось последнее приболотское печище, а далее в нескольких переходах родной Полотеск.
Кмети из дружины порой переговаривались вполголоса, но так, что до ушей Будимира долетали отдельные фразы, дескать, ну его к лешему, это Приболотье. Мол, на гати промыкаемся, в грязи до пупа измазавшись, по пути в Дрягвичень. А потом и с головы до пят – на обратной дороге.
А в Полотеске девки румяные ждут-дожидаются. Макошина неделя наступает – пора для сватовства и свадеб…
В чем-то сын князя полотесского, ставший с недавних пор нарочитым в полюдье, опосля, как отец захворал, был согласен с дружинниками. Но поворачивать обратно с полдороги – не дело. Но, ночевать в поле, не было вовсе никакого желания. Печище старосты Кореня было зажиточным, и Будимир надеялся собрать там не только по белке с дыму, как в нескольких оскудевших погостах.
Гатный участок был небольшим. Успеть бы пройти его дотемна.
- Жердяй, что видать? – окликнул Будимир кметя, едущего во главе отряда.
- Саженей десятков пять, и в болотину ухнем, - отозвался тот, махнув рукой в сторону небольшого распадка впереди, - вона гать начинается…

Дорога меж болот была худой. Но не настолько, чтоб проехать нельзя было совсем. Вперед Будимир выслал трех кметей с рогатинами, чтобы прощупывали тропу. Увязнуть в дрягве со всем добром, да на ночь глядя – то еще удовольствие. Но мал-помалу двигались.
Темнело на удивление споро. Синебородые ели нависали с обеих сторон, норовя укрыть, спрятать плутающую гатину; заманить кривичей в объятия Болотной Старухи. Впрочем, и Дрягвичень был все ближе и ближе. По прикидкам Будимира, до приболотского печища оставалось около полуверсты. А пути по болоту – и того меньше.
- Княжич, - вполголоса позвал его Довбня-десятник, - не к добру идем. Плутает нас Старуха. Глянь, как тропка вихляет. Жердяй, вона, слева нащупал дорогу, а Митич – в противоложную сторону.
Будимир, соглашаясь, кивнул. Раз Довбня говорит, значит верно, дело худо. Десятник сам из болотников. Вырос здесь, знает, почем пуд лиха.
- Стоять! – разнесся меж деревьев его голос, - Болото с нами шутки шутит. Манит к себе Старуха-Дряговна, глаза отводит, с пути верного сводит… Ходить по двое, а то и по трое, тропу искать верную. А то здесь останемся на ночь...
Кмети недовольно загудели.
Какая может быть ночевка посреди болота? Еще чего не хватало. Маньи да навки, поди, с-под каждой кочки выглядают, женишка выбирают. Во сне обнимут сладко, уведут на Межу, и не видать вою доброму Ирия Небесного как своего темени. До конца времен блуждать кромешником, да клясть Долю с Недолей за судьбу…
Нет уж! Завел, княжич, теперь пособляй выбираться.
Засуетились. Факела позажигали. Будимир с Довбней сам пошел вперед, оставив у волокуш лишь с десяток воев.
- Рогатину дайте! – бросил княжич через плечо. И через мгновение ощутил древко в ладони.
Верный Довбня двинулся следом. Вместе дошли до места, где тропа обрывалась.
И тут в глазах будто запорошило. Казалось бы, вот она – дорога. Езжай не хочу! А ткнешь концом рогатины – проваливается древко в трясину. И тропа заморочная туманом гнилостным тает.
Будимир несколько раз сморгнул – не помогает. Туман не только во взор, еще и в голову вползать начал. В мыслях помутилось.
Шаг. Другой. Отступился от болотища.
Воздух загустел, как кисель. Глухая тишина ударила по ушам. Люди как будто в один миг замерли. Ни дать ни взять – куммиры, что на капищах стоят.
- Довбня!
Молчание.
- Довбня, ёшкин кот!!!
Будимир оглянулся. Десятника не было. И остальные кмети растаяли в зыбком мареве. Призрачное покрывало окутало полотесского княжича, завернуло, как младенца, что в колыбель кладут.
Показалось или, действительно, зазвучал убаюкивающий девичий напев?
«Спи, мой любчик русовласый,
Богатырь голубоглазый…»
Нет. Не ослышался княжич. Ласковый голос доносился все ближе и ближе. Казалось бы – рукой подать, а самой обольстительницы не видно. Хоть глаз коли.
- Где ты, покажись? – Будимир вмиг позабыл, где он. Только сладкий напев звучал в ушах, вызывая неодолимое желание броситься к его обладательнице, обнять, прижать к груди и никогда от себя не отпускать, - Я тебя не обижу…
Рядом прыснули от смеха, будто ладошкой нарочно рот зажали, чтобы не расхохотаться. Ещё бы. Чем обидеть-то ты можешь, человече…
Кто-то тронул сзади за плечо. Обернулся княжич – никого.
- Да где же ты?
Молчок.
- Покажись!
- А, если выйду, замуж возьмешь? – раздался тихий голос.
- Коли собой не дурна, да полюбишься мне – хоть завтра свадьбу сыграем.
- Вот все вы, мужики, такие. Красавишну каждому подавай… Ишь ты, поди ж ты! – в голосе невидимки скользнула нотка грусти.
- Не печалься понапрасну... А покажи очи ясные, скрытница, - княжич и сам уже не замечал, какую околесицу несет.
- Гляди, сам напросился…
Туманный полог развернулся на миг, чтобы пропустить в «колыбель» Будимира стройную девицу. Темные как вороново крыло волосы, пышные перси, румяные ланиты.
Только взгляд отвела. Да, улыбка на губах печальна.
Что-то такое в ее облике было, от чего княжича одновременно и тянуло к незнакомице, и держало на месте, словно ремнями сыромятными связав по рукам и ногам.
- Ну как, люба-мила? – проворковала дева. Глаз она по-прежнему не поднимала, пряча взор от Будимира. Нервно теребила верх поневы.
Будущий князь кривичей-полочан только открыл было рот. Да, слова на устах замерли – не обратно вдохнуть, не выдохнуть.
Что за напасть?
- Люба? Мила? – девушка шагнула к Будимиру, наконец, подняв на него взгляд.
Вот это взгляд. Не очи лучезарные, а омуты глубокие. Черным-черно, как в погребе.
Внутри Будимира при виде ее глаз все заледенело.
Ни дать, ни взять – навка охмурила. А он, глупец, попался в ее сети. Иль, быть может, это только страшный сон?
Только губы сами, без его дозволения прошептали.
- Любааа…
- Так иди ж ко мне, суженый мой, - кромешница раскрыла объятия. И ноги княжича волей-неволей понесли его ей навстречу.
- А ну, изыди, нечистая! – на пути Будимира, словно из ниоткуда, выросла фигура русовласого молодца. В простых холщевых портах, да косоворотке. Хоть не косая сажень в плечах, но могучего сложения. В руках – пушистая еловая ветка.
Навка вмиг испуганно съежилась-скукожилась.
- Чего застыла! Пошла, кому говорят! – детина от всей души стеганул кромешницу поперек хребта. С оттягом. Раз, да другой, да третий, - Меня тебе было мало, проклятущая?!
Та взвигнула, ровно хавроня-молодуха, и дала деру. Только пятки засверкали.
- А ты чего замер? Бери людей, да валите отсель подобру-поздорову, если жить хочется. Вон тропа к печищу, - парень махнул рукой, указывая за спину Будимира.
Тот повернулся, и, глядь, морока колдовского, что навка навела – как ни бывало. И дорога на Дрягвичень, не взирая на сумерки, отчетливо видна. Крепко их дружину нечисть болотная заморочила…
- Послушай… - оборачиваясь обратно к незнакомцу, произнес Будимир.
Только парня и след простыл. А на месте, где он только что стоял, осталась лишь одинокая ветка ели…
- Княжич, живой, хвала Богам! – ворвались в сознание радостные крики кметей. Отчетливей других гремел Довбня. Он первым подскочил к еще приходящему в себя от произошедшего Будимиру, - а мы уж решили, что утащит тебя эта кикимора болотная. Мы и так, и сяк на выручку рвались. Да, будто пелена какая мешала, не давала шагу ступить, отталкивала. Кабы не парень этот, сгинул бы ты. Эк, он её оттянул по хребтине. Она и исчезла, треклятая. Ведь супротив нечисти болотной только ель и спасает. Боятся они её, как девки первой ночи.
- А сам он куда подевался? – Будимир, еще не до конца веря, что это не сон, ошалело крутил головой.
- Не знаю, княжич. Исчез, как дым, растаял в воздухе. Может, ведун какой из местных. Хотя, молод больно… - Довбня озадаченно почесал в затылке, - если только сын Елаги-знахарки… Она одна в Дрягвичене Силой владела. Не думал, что сын от матери унаследовать сможет…
- Лады. До печища доберемся, там вызнаем, да отблагодарим, - выслушав десятника, произнес Будимир, - Сейчас же, двигаться надобно, да поживее. Ночь уж собирается. Ведун или не ведун то был, а дорогу показал…

Оставшийся путь до Дрягвиченя прошли без происшествий.
С труб домов, что виднелись из-за приближающегося тына, в небо тянулись худые дымные колечки. Хоть студеная пора ещё спотыкалась на подходе и не так скоро должна вступить в права, но пускать тёплого духа в жилище уже необходимо. Не то и углы проморозить можно, а с ними и домовика, сердить которого – себе дороже.
- Кто идет? - раздался оклик из-за тына, - Кого нелегкая принесла на ночь глядя?
- Княжич Будимир Полотесский с дружиной, - ответствовал расторопный Довбня, - открывай!
- С чем пожаловал?
- Открывай, тебе говорят. Княжичу не с руки ответ держать неизвестно перед кем. К старосте Кореню у него дело.
- Так бы сразу и говорил. А то мало ли – всякие по болотам нынче шляются…
Ворота, едва скрипнув на смазанных петлях, отворились, пропуская дружину за частокол. Встречали полочан несколько бородатых мужичин в стегачах и с рогатинами в руках.
- Ты, что ли княжич будешь? – на Будимира смотрел невысокого роста, широкоплечий вой с окладистой пепельной бородой.
- Ну, я, - произнес княжич, спешиваясь, - а ты чьего роду?
- Не узнают старого Кореня… - по лицу печинца пробежала наигранная гримаса разочарования. Ее тут же сменила широченная улыбка, - видать, богатым буду!
Толпа вокруг загоготала.
- Сколько лет у твоего батюшки в дружине ходил… Тебя, княжич, с малолетства помню…А ты помнишь воя, у которого меч стибрил? Отец твой меня тогда за пропажу оружия чуть плетьми не взгрел, - староста продолжал улыбаться, - хорошо, что у его сына хватило смелости признаться в содеянном… А ты, Довбня, - Корень перевел взгляд на будимирова десятника, - не признал родовича? Что, я так сильно изменился?
- Да, впотьмах разве ж разберешь, - пробасил Довбня в ответ и полез обниматься, - дядько Корень, сколько лет, сколько зим… - приговаривал он, радостно охлопывая родича по плечам.
- Ты на сумерки не пеняй. Коли Позвизд в голове гуляет, что с тебя взять…
Приветствия у ворот были недолгими. Негоже, когда ночь во двор заглядывает, на улице толпиться.
- Ну что, княжич, идем ко мне в хоромы, попируем-поговорим, не откажи, - Корень сделал приглашающий жест, - и дружине твоей места хватит. Гридница у меня добрая… Братину разопьем. Медовуха как раз поспела.
- Не откажусь, - согласился Будимир. И дружина ответила одобрительным гулом.
Что может быть приятнее после мыканий по болоту, нежели хороший ужин и выпивка…
- Добро пожаловать, гости дорогие! – встретила их хозяйка дома.
- Жинка моя, Соколица, - представил Корень ее гостям.
- И тебе здравствовать, хозяюшка, - ответствовал Будимир, - когда ж успела-то расстараться так?
От достаных из кладовых угощений столы пускай не ломились, но еды было вдосталь. Капуста квашеная, соленья и копченья, ягода лесная, грибы… Да, и каша поспела.
У особо проголодавшихся кметей слюнки потекли.
Соколица скромно улыбнулась.
У кого хозяйка дома вызнала и как успела накрыть на стол до прихода многочисленных гостей, никто выяснять не стал. Уставшим с дороги воям хотелось вовсе не этого.
Но голод голодом, а приличия никто не отменял. Рассевшись по лавкам, дружинники ждали первого слова хозяина. И Корень, что не раз бывал на их месте, не стал томить гостей.
Стоило чернавкам разлить по кружкам так вовремя поспевшую к приезду полочан медовуху, как староста Дрягвиченя поднялся из-за стола, взяв в руку наполненную посудину.
- Слушайте! Выпить хочу за гостя моего, Будимира, княжича полотесского, и за Род его: за отца-батюшку Радомысла: здравия ему и долгих лет! И за Предков, что род свой вели от самого Крива! Ура!
Дружное «УРА!» разнеслось над столами.
Сам Будимир, согласно традиции, столкнул свою кружку с кружкой Кореня, после чего, по обычаям предков, опростал ее до дна. То же проделал и староста.
Суетливые девки-чернавки не преминули тут же подлить ещё питья. Между первой и второй, как говорится…
Пришла очередь Будимира говорить ответное слово за гостеприимство.
- Дружина моя, кмети верные… Поднимем наши кружки с хмельным медом, да воздадим должное радушному хозяину. Слава ему! Слава жене его и детям! Да не угаснет твой Род, Корень! Ура!
«УРА!» - вторила дружина.
И вновь – до дна…
Коротко и ясно.
Теперь можно и за трапезу приниматься. Чем проголодавшиеся вои с усердием и занялись, дав волю усердным челюстям…

- Теперь можно и о делах поговорить, - развалившись на скамье и прислонившись спиной к стене, начал Корень, - вижу, в полюдье едешь, княжич, оттого и у нас очутился.
Будимир кивнул. Мол, продолжай, а я послушаю. Зачем слова, если староста все и без того понял. Ко всему прочему, княжич слегка осоловел от трапезы и хмельного, и в него медленно вползала дрёма.
- По белке с дыму я тебе соберу, конечно. Но большего, извиняй, не дам. Худые времена настали у болотников, неспокойные. Торговцы к нам боле не заезжают. Боятся.
С дрягвы нечисть дуром прет. И столько ее, что Елага, ведунья наша, едва справляется, чтоб хоть какой-никакой урожай могли сохранить и скотину. Оттого и караулим по ночам с оберегами за пазухой. Не веришь? Смотри! – Корень снял с шеи кожушок, на котором висел резной амулет в форме еловой ветви, - с сердцевины ели резаный, да заговоренный. Иначе… - он не договорил.
Дверь едва слышно в гридницу отворилась, и на пороге появилась девушка. В ладных поневе и вершнице. Румяная от ночной прохлады.
Только при виде ее сонливость улетучилась в мгновение ока. Будимир побледнел, как сама смерть. Вошедшая была как две капли воды похожа на треклятую навку, что его чуть на Кромку не утащила. И если бы не парень с еловой веткой… Рука инстинктивно легла на меч. Там и онемела.
Корень же, напротив, тепло улыбнулся, попутно пряча оберег на груди:
- Вернулась, дочка? Как там дела у тетки Елаги?
- Ддочка? – у челюсти Будимира возникло непроизвольное желание пососедствовать с его сапогами – упасть на пол, - Как дочка?
- Такой большой вырос, а не знаешь, откуда дочки берутся? – девушка хитро стрельнула глазками в полочанина.
- Любавка, не дерзи княжичу, не то выпорю, – шутя, пригрозил староста. Его и самого позабавила колкость дочери, - или, паче того, в жены отдам! – Корень скосил взгляд да Будимира, желая узреть, как тот себя поведет. Ведь только дурак может отказаться породниться с княжьим родом. А Корень дураком себя отнюдь не считал.
Но при взгляде на Будимира мысли о возможном родстве одним махом отступили:
- Княжич, чего с тобой? Любавка, воды неси! Не видишь, худо ему! А еще лучше, беги до Елаги, сюда позови.
Та вмиг исчезла.
- Дочка твоя… - Будимир немного отошел от оцепенения и смог собраться с мыслями, - дочка твоя меня на болоте чуть не сгубила. Заморочила, околдовала… Если б не ведун один, не сидать бы нам с тобой за одним столом.
С каждым его словом лицо Кореня темнело. Наконец, он выдохнул:
- Дочка моя, ты прав. Но не Любавка. Неулыба то была… Тут, вишь, какое дело… Две дочери у меня. Было две… - Корень на мгновение приумолк, - Любавка помладше будет, а Неулыба… Э-эх... Уж год, как с матерью забыть пытаемся, да толком не выходит.
Дело, ведь, как было. Любавка с малолеток у Елаги обучалась. Уж больно интересно ей было про травки, заговоры и прочее послушать. Ведунья и сама не против была. Сын у нее только был… А знания и сила от матери к сыну не передаются, как она мне объясняла. Хотя леший разберет этих колдунов!
Вот так и росли они вместе, моя Любавка и елагин постреленок Ладич. И прошлой весной назад посвататься он к Любавке решил. Мол, люблю я ее и жить без нее не могу. А она ему от ворот поворот: «Прости, не тебе я Богами предназначена. Настоящего витязя жду. Не люб ты мне».
А Ладич продолжал увиваться. Богатырем захотел стать. Наслушался детских сказок про Ендарь-зверя, что живет по соседству с Болотной Старухой, взял рогатину и ушел через гать в дрягвину подвиг совершать. Видно и сгинул там, потому как не видели его больше.
Елага первое время места себе не находила. Выла, что волк на луну. Потом поуспокоилась, свыклась.
Мало одному несчастью в печище быть. Беда не приходит одна. Как на грех, оказалось, что Неулыба-то в Ладича влюблена была. До беспамятства. И в один прекрасный день выдала сестре проклятие как на подносе. Приплела, что та у Елаги колдовству якобы обучалась, что охмурила ее любчика и назло заставляла его страдать. Оттого он и сгинул, что привороженный был.
Уж как мы с матерью пытались удержать ее – не смогли. Той же тропой, что и Ладич, ушла. Найти хотела, хоть живого, хоть мертвого. И тоже сгинула…
Да, как оказывается, не нашла душа ее пристанища рядом с Предками… Видно, слишком черна изнутри была, раз навкой обратилась, - Корень сокрушенно покачал головой, - вот теперь и ума не приложу, что делать. Получается, что собственная дочь мне из болота козни строит, да нечисть выводит.
- Слушай, Корень, а каков тот Ладич был? – неожиданно для самого себя спросил Будимир.
- Да как сказать. Здоровенный детина. Высокий, широкоплечий, статный. В дружину такого взять – не пожалеешь. Но ходил тихоней неприметным. Старался не красоваться. Порты холщевые да рубаха с косым воротом – вот и вся одежа. Даже на праздники не приодевался.
- Так это он меня спас… Навку отогнал. А потом исчез, как сквозь землю провалился.
- Ладич?! Быть того не может. Блазень то был. Елага, как он исчез, сама вопрошала у Богов о сыне. Неделю на капище в одиночестве пропадала. А как вернулась, говорит, что Боги открыли ей, что нет Ладича ни на Той Стороне, ни на этой. Видно на Меже застрял, кромешником стал…
- Да разве может быть, чтоб блазень против навки пошел? Аще и ветвь еловую в руках держать смог.
- Это тебе, княжич, у Елаги воспрашивать надобно. Приведет ее Любавка, ты с ней и потолкуй. И о навке-Неулыбе расскажи, и о Ладиче…
В этот момент вернулась коренева дочь. Вслед за ней в гридницу вошла та самая Елага. Стоило Будимиру взглянуть на нее – на душе стало неожиданно тепло. От ведуньи веяло покоем и умиротворенностью.
- Это твой витязь? – меж тем спросила Елага, обращаясь к девушке, - и с чего взяли, что хворый он? Здоров, как бык, отсюда вижу. Медовухи поди перебрал, вот в голове на мгновение и помутилось. Витязь, едрен-матрен. Стоило ли меня беспокоить…
- Погоди, матушка, - остановил ее Корень, видя, что та собирается уходить, - тут такое дело…

- Значит, действительно маво Ладича видал, и он тебя от навки спас… Интересно, чем ты ему так приглянулся… - выслушав рассказ Будимира, Елага изучающего смотрела на молодого полочанина.
- А, может, он от него взамен чего хотел? – ляпнула Любавка и тут же зажала себе рот ладошкой: когда старшие разговаривают – сиди и молчи.
- Чего кромешник от живого может хотеть? – встрял Корень, - Только чтоб тот ему компанию на Меже составил, чтоб не так скучно было века коротать.
- Молчи лучше! – прикрикнула на него Елага, - выискался, голова. Девочка права. Ну, да утро вечера мудренее. Княжичу отдохнуть с дороги надобно. И тебе староста не мешало бы соснуть. И тебе, девчонка, - ведунья отчего-то погрозила Любавке пальцем, - спать! И из горницы ночью ни ногой, поняла! А мне погадать надо, Богов поспрашивать… Проводишь меня, Любавка?
Та и не смела отказать.
У дверей Елага и девушка немного замешкались, и до ушей Будимира долетело бормотание ведуньи:
- Витязя узрела... На кануне Макошиной недели… От, девчонка! Ни ногой!

Сон к Будимиру идти не торопился. Битый час княжич ворочался с боку на бок, но не мог уснуть. Стоило закрыть глаза, и тут же вспоминалась болотная навка. И ее сладкие напевы. Как там бишь она пела…«Спи, мой любчик русовласый, богатырь голубоглазый…»
А потом перед взором встал образ Любавки. И Будимир начинал корить себя, что не сумел сразу понять, что в гриднице перед ним появилась вовсе не гостья с Кромки… Как мальчишка перетрусил.
Любавка… Неожиданно для себя Будимир понял, что дочка старосты запала к нему в сердце. А что, красотой не обделена, умом тоже. С такой не зазорно узлом счастье стянуть. И ничего, что незнатного рода. Покорней будет.
Любавка… Как наяву он представил ее. Улыбка, ямочки на щечках, смеющиеся глаза.
- Любавка, Любавка… - проворчал кто-то в потемках, - проворонил ты свою Любавку. Да, и я не уберег.
- Кто здесь? - Будимир вскочил.
- Только я.
- Кто «я»?
- Тот, кто тебя спас.
- Ладич?! А с Любавой что?
- Слишком много вопросов. Чем дольше мы будем лясы точить, тем сложней будет Любавку возвертать. Собирайся!
Не говоря ни слова, Будимир оделся и подпоясался мечом. На плечи накинул охабень с подбоем. Права была девушка, блазень чего-то хотел от полотесского княжича. Оставалось лишь догадываться, чего именно… Но если от него зависела жизнь Любавы, княжич не мог просто остаться в стороне.

Глаза воям у ворот Ладич отвел искусно. Даже бровью не повел.
Будимир с легкостью перемахнул через тын и скрылся в тени ближайших деревьев. Те было зашумели: чужак! чужак!
Но прикосновения блазневых ладоней к их стволам, заставило их вновь заснуть.
- Идем! – Ладич двинулся вглубь леса. И Будимиру ничего не оставалось делать, как идти следом. Всю дорогу, не смотря на спешку, княжич пытался разговорить Ладича, но выходило из рук вон плохо…
- Куда ведешь, кромешник? В болото? Дрягва нас, вернее меня, проглотит и не поперхнется!
- Не боись, проведу. Забыл, я вырос посреди болот, каждую кочку тут знаю и ведаю! Не пропадешь.
- Ой, ли! Что ж тогда сам живым к матери и родовичам не вернулся?
Блазень на мгновение остановился и пристально посмотрел на полочанина. Молча развернулся и двинулся дальше. Будимир следом.
Плутали по болоту, пока луна не стала в зенит. Тут блазень остановился.
Они оказались на небольшой поляне, островке, чудом выросшем посреди болот. Вокруг затыли только мрачные ели.
Блазень заговорил:
- Мы пришли. Нишкни и слушай. Кому Доля благоволит, а кого Недоля привечает. Хотел я супротив Доли пойти, судьбу поменять. Стать для Любавки тем суженым, которому ее Боги предназначили – не вышло. За то и Неулыба сестру свою прокляла, этим и на себя беду навела. Тоже, глупышка, не понимала, что нельзя пойти против Судьбы. Что на роду начертано – должно исполниться.
- Затем ты и помог мне и сейчас помогаешь?
- Странный ты, - Ладич ухмыльнулся, - но, сообразительный. Да, я помог тебе, чтобы ты помог мне. Баш на баш. Я связан с проклятьем Любавки. Я – одна из причин. Исчезнет проклятье и тот, кто его наложил – я обрету покой. Смотри, - блазень указал куда-то во мрак меж елей, - там идет твоя Судьба. И это твой бой, а не мой… Проиграешь – навек останетесь в услужении Болотной Старухи. И ты, и Любава.
- А выиграю?
- Это твоя Судьба, не моя… - Ладич еще раз ухмыльнулся и исчез.
Будимир присмотрелся. В просветах меж деревьев мелькали две фигуры: мужская и женская. И направлялись прямиком к островку.
Не таясь, Будимир вышел на середину поляны, залитой призрачным светом, и обнажил меч. Раз от Судьбы не уйти, то самым разумным будет выйти ей навстречу.
Любава и его предполагаемый противник появились на поляне как раз в тот момент, когда рукоять привычно легла в ладонь княжичу, и клинок легко вышел из ножен.
- Будимир?! – девушка первой заприметила полочанина. И тут же отшатнулась от своего спутника, - что за колдовство? Куда ты меня завел?
- Просто наваждение, любимая. Опять навка морочит, - ответил неизвестный. Лунный блик упал на его лицо, и княжич с удивлением узнал себя. А так же отражение своего меча в руке двойника.
- Кто ты или что ты? – рявкнул Будимир, отражая неумелый выпад противника.
Клинки столкнулись, рассыпая серебристые льдинки.
- Я – это ты, - ответил двойник, нанося очередной удар.
- Сомневаюсь…
Поймав движение чужого меча на замахе, Будимир рванулся к противнику. Тот двигался слишком медленно и не смог бы увернуться. Острие меча должно было пронзить его живот, но… клинок достиг цели и пронзил пустоту. Противником княжича был призрак.
Будимир споткнулся, и это спасло ему жизнь. Меч двойника не разрубил его от плеча до пояса, а лишь оставил кровавый росчерк вдоль спины. Неприятная, болезненная рана, но не смертельная.
Призрак…
Тут же из памяти всплыли вчерашние слова Довбни:
«Супротив нечисти болотной только ель и спасает. Боятся они ее, как девки первой ночи»
Хорошо, полянка не ахти большой была. Отбивая неуклюжие удары двойника, Будимир отступал к краю островка, к елям. Пядь за пядью. И в один момент, вместо бесполезного выпада в сторону противника, взмахнул мечом над головой. Хвоинки темным дождем осыпали призрака, и тот вскрикнул от боли, бросил меч, пытаясь стряхнуть с себя зеленые иголки. Но те застревали у него в одежде, волосах…
Тело его затряслось, как в припадке падучей, а лицо оплыло, как свечной огарок. Это больше не была копия Будимира. С каждым мгновением все отчетливее просматривались черты навки-Неулыбы.
Причитая от боли, кромешница попыталась бежать… Но дорогу ей преградила Любавка с еловой веткой в руках. Она от души стеганула навку по лицу, и та завыла подобно оголодавшей стае волков, прижав ладони к глазам. Кромешница бросилась в сторону, прочь с поляны, не видя ничего перед собой.
А ель-синевласка, словно нарочито, выставила корни на пути у навки… О первый, изогнутый, она споткнулась. Споткнулась и упала на второй, заостренный, который жадно впился ей в грудь…
Страшный крик Неулыбы оборвался спустя мгновение. Утонул в налетевшем порыве ветра. И в шелесте хвои Будимир расслышал удаляющийся голос Ладича, его негромкое «Благодарю!»…
…А потом Судьба тихо подошла и тронула его за плечо. Он повернулся, обнял ее и жадно поцеловал. И ее губы вторили в ответ…