Интригующее начало, хоть и жесткое донельзя.
С почином!
И поздравляю с изданием, Седьмой!

Пока еще не издано, но обещали в этом году))


Время такое было... На самом деле, там вообще жуткие вещи творились. А я так, по краешку.

Может - "я", или "лейтенант" ?


"от лагеря" как вариант, или как-то по другому сформулировать - чтобы не получалось, словно лагерь мятежников почти рядом, "за бруствером".

---
Злобные сипаи, и несущие "бремя белого человека" британцы... Интересненько, куда сюжет вырулит.

Набросал за 20 минут левой задней ногой((
Пока что все, что есть от текста. Надо сперва прежние долги разгрести.
Как ни странно, но основные события будут происходить в Западной Европе. Лет через 20-25)

Ничего, можно передней правой рукой правку сделать! )))

А это уже когда будем окончательный вариант сбивать) Потому что, как обычно бывает - все переписывается по паре раз минимум.

Лес был очень стар. Он отсчитывал века, как люди - отдельные дни своей жизни. Лес видел и помнил гражданскую смуту католиков и протестантов, побоища, учиненные приверженцами Ланкастеров и Йорков, мечи норманнов и ножи саксов… И множество иных событий и народов, что давно стерты из людской памяти.
Лес был стар.
Человек с трудом пробирался между кривыми, будто перекрученными стволами деревьев. Ступал медленно и осторожно - корни так и норовили зацепить ногу, свалить на сырую землю, покрытую толстым слоем прелой листвы. Стояло полнолуние, но неяркий молочно-серебристый свет терялся в густой листве, не достигая земли. Лишь одинокие лучики проскальзывали под кроны и сразу умирали, словно испугавшись лесной тьмы.
Путник уже несколько раз падал, больно ушибив колено, его лицо и руки искололи острые сучья, тянущиеся узловатыми когтистыми руками. Но человек упорно продирался сквозь заросли, руководствуясь инстинктом и отчасти - следами давней тропы. В свое время кто-то вырубил аккуратную просеку, засыпал невесть откуда привезенным песком и вымостил гладкими камнями, создав малое подобие римской дороги. Земля давно поглотила ее, но кое-где остались следы, заметные пытливому взору, знающему, что и где искать.
Луна неспешно плыла по небу, улыбаясь людской суете далеко внизу, а путник все так же, с упорством муравья, двигался вперед. Пока, наконец, не нашел то, что так долго и тяжко искал.
Старая тропа вывела в глубокий овраг. Один из склонов был почти целиком оплетен коричневыми щупальцами - многолетние дожди обнажили часть корневой системы неохватного дуба, больше похожего на африканский баобаб, нежели на привычного обитателя британских лесов. Человек перевел дух и отер пот с лица рукавом. Несколько минут он просто стоял, опустив руки и собираясь с духом. А затем шагнул сквозь корни и землю...
Подземный ход уходил вдаль, постепенно снижаясь. Кое-где он представлял собой земляной тоннель, затянутый лохмами седой паутины, на некоторых участках был обшит старыми гнилыми досками, а кое-где стены и низкий свод оказались выложены кирпичом.
Путник продвигался медленно, при свете спичек, которые зажигал одну за другой, держа на вытянутой руке. Почему он не воспользовался факелом, свечой или лампой - оставалось известным лишь ему самому. Путь под землей казался бесконечным, пока вдруг некий шорох не достиг ушей смельчака. Человек махнул рукой, погасив спичку. Затем склонил голову и опустился на колени, а затем, все так же не поднимая головы, произнес несколько слов на древнем языке. Это наречие считалось старым еще во времена, когда в землю упало первое семя, породившее лес наверху.
Шло время, ответа не было. Но из всех мельчайших щелей в земляных стенах будто повеяло могильным холодом. Дуновение ветерка коснулось волос человека, скользнуло по щеке, и путник вздрогнул, с трудом превозмогая вспышку паники - ему почудилось прикосновение не только пустого холодного воздуха.
- Говори…
Голос был сух и бесплотен, как ветер в пустыне, как полуночная тень. Он исходил отовсюду, и в то же время казался порождением взбудораженного разума.
- Но будь мудр в выборе слов, ибо они станут для тебя последними.
Путник сглотнул, снова отер взмокшее лицо.
- Я пришел с миром, - проговорил он, наконец. - С миром… и предложением.
- Ты хочешь предложить сделку? - осведомился неведомый собеседник. Слова прозвучали добродушно, с легкой иронией, но что-то было в них… странное. Эмоции, отраженные в словах, казались не от мира сего, будто говоривший старательно подражал человеку, но сам таковым не являлся.
- Да!
Тихий смех разнесся под сводами тоннеля, рассыпался зловещим хихиканьем, словно одна глотка разделилась на множество иных.
- Я могу предложить выгодную сделку, - заторопился человек. - Она полезна для меня, и для вас!
- Когда-то мы часто заключали договоры с вашим народом, - сообщил многоголосый невидимка. - Но это было неразумно. Договариваться с вами - все равно, что договариваться с Тысячеликим, которого вы зовете Отцом Лжи. Ты умен, если смог найти путь сюда. И смел, коли решился пройти путь до конца. Но нам не нужна сделка.
Человек ощутил тяжесть на затылке и загривке, но даже под страхом смерти не смог бы сказать, что это было - давление страха, мышечный спазм, или же чья-то ладонь.
- Я могу открыться! - быстро выговорил он пересохшими губами. - Вы увидите сами, у меня нет иных намерений, в моих словах нет обмана.
- Людям это непосильно, - в незримом голосе путник прочитал свой приговор. Давление усилилось, в нос ударил острый, гнилостный запах разверстой могилы.
- Мне - посильно, - прошептал человек и крепко зажмурился. А затем собрал в кулак всю волю и сделал усилие...

* * *

- Лейтенант Виксон хочет жить?
- А… что? Что ты сказал?
Слова разобрать трудно - офицер почти оглох. Тяжело не оглохнуть, когда который день, без остановки гремят пушки, приглушая трубный рев лишь на несколько коротких ночных часов. Остывают орудийные стволы, раскаленные июньским солнцем. Тяжело выдыхает разбитый кирпич казарм, переживший очередной Богом проклятый день. Но, положа руку на Библию, лучше бы проклятые предатели стреляли без остановки – тогда не слышны были бы стоны раненных. И плач. Странное дело – воды практически не осталось, а на слезы драгоценной влаги хватает. Плачут женщины. Плачут дети.
Пошел бы дождь, что ли? Но дождя нет. Над головой иссиня-черное, как душа проклятого Нана Саиба небо. И огромные звезды. Они тут ярче, чем в Англии. Намного ярче…
- Лейтенант Виксон хочет жить? – повторяет сидящий рядом человек. Бонкор. Бенгалец из второго кавалерийского. Один из немногих местных, сохранивших верность присяге. Хороший товарищ и добрый солдат.
- Да, Бонкор, я задумался. Ты про что?
Удостоверившись, что лейтенант вынырнул из скорбных мыслей, и готов слушать, а, что важнее - слышать, бенгалец осторожно выглянул за бруствер. Хотя какой там бруствер… Земляная насыпь, высотою ярд с мелочью – верхняя часть столь тонка, что без труда прошивается пулей…
- Никого? – забавно, но у лейтенанта нашлись силы даже на улыбку.
- Никого, – эхом отозвался кавалерист. – И даже Бехрам не крадется, сжимая крепкий свой румал…
- Трудно красться, будучи повешенным, – лейтенант Виксон не мог понять, к чему весь этот разговор, но молчание казалось куда хуже бессмысленных слов.
- Некоторым удается, – темнота скрадывала многое, но лейтенант мог поклясться, что почти невидимый в ночи бенгалец пожал плечами. Впрочем, какая к чертям разница, чем он там пожал?
За бруствером, в отдалении, где-то в лагере мятежных сипаев, вдруг раздался крик. Кричали так, будто с кого-то сдирали кожу. Медленно-медленно…
- По лоскутку, – сказал Бонкор, будто вторя мыслям британца.
- Что?
- Лейтенант говорит вслух. Пусть не удивляется, что его слышат.
Крик, достигнув поистине нечеловеческих высот, оборвался. Но темнота почти сразу же взорвалась новыми воплями.
- Мерзкие порождения сатаны, - пробормотал Виксон.
- Они глупцы, - проговорил бенгалец. - Подрезают острым ножом, тянут, и снова подрезают. Кровь проливается, много крови! Кали будет недовольна… Яма будет разгневан. Его буйвол ударит копытом, а четырехглазые псы утащат в ад души тех, кто отягощает смертное бытие пролитием крови.
- Поэтому Бехрам душил своих жертв платком-румалом? - спросил лейтенант, просто, чтобы не молчать, не слышать ужасные крики страдающего пленника. - Чтобы не было крови?
- Да, - отозвался из темноты бенгалец. - Кровь - это плохо, проливший много крови подобен тому, кто собирает камни, чтобы переплыть с ними озеро. Когда тело умрет, душа не сможет обрести новое, лучшее перерождение. Оттого тхаги пользуются удавками или ядом.
Из вражеского лагеря донесся выстрел, крик прервался и более не возобновился. Вместо него ночь взорвалась хором злобных, торжествующих воплей.
- Прими, Господь, свежепреставившегося раба своего… - перекрестился Виксон. Лейтенант хотел было прочитать молитву, но в голову лезла лишь брань, почерпнутая за годы армейской службы.
Не все осажденные спали, пытаясь урвать недолгие часы прохлады и тишины. В сторону радостного гомона, изрыгнув сноп пламени, отправило заряд орудие со второго этажа казармы. Как его удалось туда взгромоздить, знал лишь Бог и лейтенант Эш - командир полубатареи конных артиллеристов.
Виксон вздохнул, гоня прочь вязкий, привычный страх.
Канпуру осталось недолго держаться в осаде. Нет пороха, нет воды. ничего нет. Остался лишь британский дух, но и он не вечен. Каждый следующий приступ может оказаться последним. И некуда бежать, некуда прорываться с боем. Остается только радоваться каждому пережитому дню и надеяться, что смерть еще немного подождет и завтра...
- Так лейтенант хочет жить?..
Голос бенгальца вкрадчив и тих, он вливается в уши, как болотный туман, как отравленное вино. Как медово-сладкая надежда, сулящая невозможное чудо.
- Лейтенант Виксон, ты можешь жить…

* * *

Открывшийся не знал, сколько это продолжалось. Словно ледяная рука сжала его сердце, проникла в мозг мириадом острых иголок, опустошила душу, выбросив лишь пустую оболочку.
А затем хватка ослабла. Тьма будто отступила на шаг.
- Глупец… - прошелестел голос почти над самым ухом.
- Глуп тот, кто заключает сделки со своими богами, - эхом отозвалось с противоположной стороны. - Ибо они хитры.
- Но тысячекратно глуп тот, кто заключает сделки с богами чужих народов, - отозвался третий голос. - Ибо они ревнивы.
- Ты глупец, - констатировал тройной хор.
- Да, - человек все же нашел в себе силы ответить. - Я был глуп и неосторожен. Но с тех пор минули годы. Я нашел способ. И я нашел вас. Помогите мне, и вы получите то, чего жаждали столько веков.
- Мы подумаем, - ответили из тьмы. - Уходи. Если твое желание непоколебимо, возвращайся завтра, в час, когда домашний скот преклоняет колена в стойле и засыпает самая стойкая стража, когда черный пес выходит на перекресток и боггарт точит нож. Ты услышишь "да" или умрешь.

___________________________________

Хотя истоки этой истории лежат в далеком прошлом, пожалуй, мы начнем ее с событий, произошедших в 1889 году. Это был славный год, отмеченный разными любопытными событиями. В Париже построили кабаре "Мулен Руж" и открылась Эйфелева башня. Генеральная конференция по мерам и весам приняла систему мер, основанную на метре, килограмме и секунде, открыв метрическую эру. В Северной Америке наблюдалось полное солнечное затмение. Фредерик Август Абель совместно с профессором Дьюаром разработали новый тип бездымного пороха. А в охотничьем замке Майерлинг загадочно погибли наследник престола Австрийской империи и его любовница.
И еще много удивительных событий случилось по всему миру в тот год, на исходе девятнадцатого века, эпохи угля и пара...
Но мы обратим взор на Британию, которой пока ничто не предвещало грядущего упадка и умаления. В старую добрую Англию, первую державу мира, повелевающую всеми водами морскими, непоколебимо уверенную в праве определять судьбы стран и континентов...

Шеффилд расположен у слияния двух рек - Шиф и Дон. Издавна он считался городом ножевщиков и умельцев работы с металлом. А там, где есть ножи и железо, непременно появляются торговля и сопутствующий люд - пивовары и пекари, мясники и фермеры, плотники и угольщики. Шеффилд рос, понемногу вступая в эпоху мануфактур и индустриальной революции.
Как почти все крупные индустриальные города того века, "Чумазый город", как прозвали его англичане, совмещал несовместимое - ужасающие условия быта, невыносимое загрязнение, и в то же время - стремление упорядочить, улучшить жизнь с помощью Техники и Регламента. Вводились стандарты застройки, дороги мостились, на них стали выходить полицейские и дворники. Бедняки могли получить лекарства в бесплатных аптеках, а канализация позволяла хоть немного снизить уровень антисанитарии.
Уже во времена наполеоновских войн это был большой, густонаселенный, шумный город, окутанный дымом, утопающий в угольной пыли. К концу века в нем проживало почти полмиллиона человек, а сам Шеффилд превратился в одну большую кузницу. Здесь плавили сталь, занимались машиностроением и металлообработкой, делали оружие и ювелирные изделия.
Город процветал.

- Пожалуй, засим все…
Врач положил стетоскоп в металлическое корытце, одернул халат. Пациент молча натянул рубаху.
- Что ж, мистер Слоу… - отставной хирург, ветеран первой англо-бурской войны Скотт Хорнбейкер пригладил усы щеточкой. - Как вы уже поняли, новости неутешительные. Собственно, все было понятно еще по общим симптомам. Слабость, обильные поты вечером-ночью, затрудненное дыхание, кровохарканье, характерный грудной кашель. Одышка, потеря аппетита, худоба… Картина очевидна.
Пациент застегнул запонки на рукавах и все так же молча взглянул на медика. Они оба были похожи друг на друга, не внешне, но внутренне - скрытой силой, которая проявляется у смелых людей, которые прожили долгую жизнь и побывали в разных переделках. Во взгляде своего подопечного Хорнбейкер прочитал готовность принять правду.
- Чахотка, мистер Слоу, - сказал хирург. - Тяжелая и запущенная.
- Понятно, - сумрачно отозвался пациент. Его руки чуть дрогнули, булавка для галстука наколола подушечку большого пальца, алая капля выступила на коже и сразу пропала. Но больше ни одно движение не выдало чувств, бушевавших под маской сдержанного безразличия.
- Сколько? - кратко спросил Слоу.
- Год, примерно, если немедленно смените место жительства. Поезжайте на воды, на побережье… На юг Африки, там идеальный для чахоточных климат. В общем, туда, где много солнца, сухо и тепло.
- Сухо и тепло… - эхом повторил Слоу.
- Да. В нынешнем состоянии вы не найдете места хуже, чем английский город. Сырость и дым убьют вас так же верно, как и табак.
- Забавно, в свое время считалось, что табачное зелие есть панацея от множества болезней. В том числе и от чахотки, - с сардонической усмешкой вымолвил Слоу.
Хорнбейкер развел руками.
- К сожалению, наука беспощадна, медицинская в том числе, - откровенно сказал хирург. - Вы слишком много курили, мистер Слоу. Организм обладает поистине чудодейственными возможностями по собственному оздоровлению, но дешевый табак и десятилетия употребления оного… Слишком много даже для такого здорового человека, как вы.
- Год, - тихо проговорил Слоу, и медик услышал в его словах нотку странного, необычного чувства. Пациент был не испуган, не потерян, как это обычно случается у чахоточных. Он словно переживал безмерное удивление. Будто получил от самого Господа обещание жить долго, минуя все хвори, и теперь не мог поверить, что слово нарушено.
- Какие-нибудь микстуры? - деловито осведомился Слоу. - Припарки, эликсиры?
- Могу прописать, но… - Хорнбейкер замялся.
- Но мне это уже не поможет, - закончил за него пациент.
- От чахотки нет лекарств. Можно облегчить кашель, можно бороться с анемией, но палочка Коха беспощадна. Она разрушает ваши легкие и отравляет вас. Господин Кох в Германии пытался найти средство…
- Туберкулин? - Слоу обнаружил некоторое знакомство с новинками медицинской науки.
- Вы любознательны. Да, туберкулин. Результаты лечения оказались столь "впечатляющими", что господин Кох решил посвятить несколько лет изучению болезней в тропической Африке
- А какая связь между палочкой Коха и тропическими хворями?
- В Африку почти не попадают немецкие газеты, да и любые иные тоже. Если газетчикам нечего поставить в номер, они публикуют фельетон про дурачка-врача, пытавшегося придумать средство для лечения болезни, а придумавшего - для ускорения ее развития. Коху, знаете ли, неприятно читать, какой он дурак и шарлатан - в тех же газетах, что за несколько лет до того писали, что Кох - величайший ученый за всю историю человечества. Он просто сбежал от травли невежд, получивших от него два чуда и немедля потребовавших третьего.
- Значит, и мне бежать к сухости и жаркому солнцу? А других средств нет? Вырезать эту дрянь?
- Пробовали. Если пациент выживает, а это удается одному из четырех даже у лучших хирургов мира, то следует почти мгновенный рецидив. Туберкулез - нечто большее, чем кровоточащая каверна в легких. Вот, если бы удалось ее закрыть, это дало бы вам еще десять, может быть, двадцать лет. Но никто и никогда не добивался такого успеха, по крайней мере, целенаправленно и хирургией. В некоторых случаях организму удается справиться - но на такой стадии, как у вас, это уже …
Хирург помолчал и сказал:
- Маловероятно.
- То есть, практически невозможно. С такой откровенностью, доктор, вы рискуете остаться без пациентов, - невесело усмехнулся Слоу, застегивая пиджак.
- Что поделать, военная привычка, - так же невесело отозвался врач. - Я привык прямо говорить людям, что их ожидает. По африканскому опыту - это лучше, чем вселять пустые надежды. Иначе потом только хуже выходит.
- Благодарю, - искренне вымолвил Слоу. - Сколько я вам должен?..

* * *

Мервин Слоу был совершенно обычным горожанином зажиточного сословия. Не высок и не низок, не молод, но весьма далек от старческой ветхости. Одет без роскоши и показного шика, но платье добротно и чисто, как у человека, способного оплачивать услуги прачки. Округлая "шкиперская" бородка скрадывала острые черты лица и смягчала внимательный, на грани колкости, взгляд.
Слоу держал небольшую часовую мастерскую на Бишоп-стрит, что в южной части Шеффилда. Он снимал двухуровневую квартиру - на первом этаже располагалась собственно мастерская и лавка, а на втором этаже в двух меблированных комнатах жил сам.
День шел, как обычно, заведенным порядком, естественным и привычным, как ход часовых стрелок в мастерской мистера Слоу. Мервин был приятным человеком, хотя и закоренелым холостяком, лишенным, однако, неприятных (и даже зачастую непристойных) привычек людей подобного положения. К нему можно было зайти не только за часами, но и заказать какой-нибудь хитрый механизм, отдать в заточку нож или просто побеседовать о всевозможных вещах.
Солнце начало клониться к закату, а Мервин так и продолжал работу, словно и не получил поутру окончательный приговор, вынесенный природой и господином Кохом…
Уже перед самым закрытием часовщика навестила мисс Оул, более известная среди окрестной детворы как "тетушка Сова", чему способствовали и соответствующая фамилия, и внешний вид почтенной дамы, похожей на полную, нахохлившуюся птицу. Мисс Оул питала к часовому мастеру определенный интерес и регулярно навещала, надеясь, что одинокий мужчина в возрасте сможет сделать правильные выводы. Но мистер Слоу оставался глух к голосу разума и тем прозрачными намеками, что могла себе позволить дама из приличного общества.
На этот раз Мисс Оул, расстроенная столь очевидной слепотой хотела, было, приобрести маленькие изящные часики на серебряной цепочке, весьма дорогие, чтобы привлечь внимание Мервина. Но галантный мастер отговорил ее, заметив, что эта вещь недостаточно изысканна и подходит скорее мужчине. Слоу пообещал в течение ближайших дней найти что-то более подходящее.
"И экономное", - подумал про себя Мервин, пряча понимающую улыбку в уголках рта.
Затем разговор плавно перешел на животрепещущую тему - в город снова пришла холера, прочно поселившись на Таунхед и Холи-стрит.
- Один мой близкий знакомый служил в Африке, во время войны с бурами, - сообщил Мервин и, оглянувшись, склонился ближе к уху мисс Оул. - Он рассказывал, что такого рода напасти происходят от скверной воды. А уберегает от нее простой способ. В стакан надо плеснуть на палец виски и долить водой. И тогда питье будет совершенно безвредным. Впрочем...
- Ах, мистер Слоу! - "тетушка Сова" зарделась и хотела даже назвать собеседника "проказником", но в последний момент одумалась. - Я так вам благодарна! Но, пожалуйста, никому ни слова об этом совете. Нас могут неправильно понять…
- Разумеется, - согласился часовщик и, еще больше понизив голос, посоветовал:
- … Впрочем, я бы порекомендовал ром для пуншей, он крепче и соответственно обладает большей силой. Разумеется, все сугубо в медицинских, профилактических целях.
Наконец часовщик вежливо выпроводил забавную, хотя и чрезмерно назойливую гостью. Он тщательно запер парадный вход, но открыл черный ход. Когда солнце окончательно село, и на улицах зажглись фонари, в мастерскую пожаловал еще один клиент, который очень хотел остаться незамеченным для стороннего взгляда.
С этим посетителем - суетливым краснолицым толстяком, который был ходячей иллюстрацией к главе об апоплексии в медицинском учебнике - Мервин вел себя совсем иначе, нежели с обычными покупателями. Сухо, деловито часовщик принял пакет, похожий на стопку банкнот, тщательно обернутых бумагой, положил в карман пиджака. Достал из потайного ящичка под прилавком изящную табакерку, сделанную во французском стиле, "с велюрными картинами".
- Смотрите, - так же коротко и деловито пояснил Слоу. - Открываете, здесь пружинная защелка и второе дно. Два патрона, калибр "тридцать два", от велодога, их легко купить. Отверстия маскировать нет смысла, поэтому они закрыты изнутри листом тонкой фольги, ее легко сменить, вот так… Видите? Выглядит как элемент декора.
Толстяк часто кивал, внемля часовщику, как Моисею, принесшему скрижали Господни.
- Для стрельбы нажимаете вот этот рычажок, давите сильнее, пружина достаточно мощная, чтобы не произошло случайного выстрела. И помните - патрон не очень сильный, ствола нет, поэтому мишень должна быть как можно ближе. Лучше всего стрелять в упор.
- Благодарю, благодарю, - забормотал клиент. - Понимаете, у меня никогда не было нужды, но сейчас… Такие обстоятельства...
- Друг мой, - негромко, но очень внушительно сообщил Слоу, - Зачем мне это знать? Я продал вам забавную безделушку, предназначенную для увеселения и занимательных механических опытов. И когда вы выйдете за порог, забуду об этом визите.
Часовщик достал из кармана платок и аккуратно отер табакерку со всех сторон, снаружи и изнутри.
- А это з-з-зачем? спросил чуть дрожащим голосом толстяк.
- Господин Уильям Гершель еще в семьдесят седьмом году предположил, что узорчатые линии на кончиках пальцев неповторимы у каждого человека. В Индии давно уже используют этот метод вместо подписи, которую можно подделать. Заморские владения Короны, конечно, далеко, но считайте, мне это нужно для того, чтобы надежнее забыть ваш визит и заказ.
- С-с-спасибо, - просипел заказчик, покраснев еще больше, до свекольного оттенка.
- Всегда к вашим услугам, обращайтесь в любое время, - отозвался Слоу, выпроваживая толстяка восвояси. Закрывая черный ход, часовщик ненароком глотнул холодного воздуха и зашелся в мучительно кашле. Отняв платок ото рта, с ненавистью глянул на кровавое пятно. Мерзкий, неуязвимый, невидимый враг...
Завершив все дела, Слоу прошел в лавку и присел в глубокое кресло, предназначенное для посетителей. Теперь, когда Мервин наконец-то остался один, у него изменилось все, от походки до выражения лица. Часовщик плелся. шаркая ногами, горестно опустив краешки губ, сильно побледнев. Он отер взмокший лоб, хрипло вздохнул, чувствуя, как в глубине груди словно пророс иголками маленький ледяной кристаллик.
Пока маленький…
Начинался жар, прежде сильные, крепкие руки ныне казались бессильными и вялыми, как шелковые ленты, рубашка взмокла от обильного пота. Некстати вспомнилось, что наверху ждет добрая порция жареного картофеля и йоркширский пудинг, от одной мысли о еде рот наполнился мерзкой кислой горечью.
- Чахотка, - прошептал Мервин, часто и мелко дыша, стараясь не потревожить осколок льда за ребрами. - Но как же так?.. Ведь...
В дверь постучали. Негромко, но требовательно, не как полицейский, а скорее врач, спешащий на помощь.
- Закрыто! - опрометчиво громко сообщил Слоу и скривился - в грудь словно с размаху ткнули булавкой.
- Дело срочное! - отозвались снаружи, голос оказался молодой и достаточно приятный. - Пожалуйста, впустите!
- Обойдешься, - пробормотал часовщик, не расположенный не только с кем-либо общаться, но даже вставать из удобного кресла.
Стук повторился.
- Туберкулез! - неожиданно провозгласил голос снаружи. - Есть средство.

Молодой человек в длинном - до пят - черном плаще-реглане и с небольшой дорожной сумкой терпеливо ждал. С момента, когда были произнесены заветные слова - по крайней мере он на то надеялся - прошло не меньше минуты. Наконец, замок щелкнул. Никто не спешил отворить дверь и впустить гостя, поэтому, немного поколебавшись, тот вошел сам.
Лавка была не очень большой - квадратная комната со стенами футов по десять каждая Слева от входа стоял небольшой круглый столик на высокой витой ножке и тремя опорами-"завитками", рядом с ним располагалось широкое кресло с потертой, но все еще вполне прилично выглядящей бархатной обивкой. Почти через всю комнату проходил прилавок, похожий на широкую стойку в пабе, покрытую черным сукном. Сейчас прилавок пустовал - очевидно хозяин убирал на ночь весь товар.
Сам мистер Слоу стоял за стойкой, опустив руки. Вид владелец часовой лавки и мастерской имел весьма недружелюбный и даже злобный. При общей мертвенной бледности на его щеках выступил алый, необычно яркий румянец, предательски выдающий диагноз.
- Стой там, - коротко и без всякого приветствия указал Слоу. - Можешь сесть у стола, но больше ни шагу.
- Мистер Мервин Слоу, я полагаю? - молодой человек в плаще скрестил руки на груди с видом, который ему, вероятно, казался суровым и целеустремленным. - Или правильнее было бы называть вас...
От сделал драматическую паузу и закончил:
- Сержант Мирослав?
- Не знаю никаких сержантов, - еще более недружелюбно отозвался часовщик. - И Марослаувов - тоже. Говори, что надо, или вали отсюда.
Молодой человек в некоторой растерянности повел плечами. Судя по всему, он представлял встречу совершенно по-иному, но собеседник не реагировал ожидаемым образом и вообще вел себя… неправильно.
- Священник? - резко спросил Слоу. - Воротник прикрой, roman collar светит за милю.
- Ваша болезнь, я знаю о ней, мы можем помочь. А вы поможете нам.
- В чем?
- Капитан Гунтер Швальбе вернулся.
- Гунтерошвалбу я знаю так же, как и Марослаува, - уже совсем грубо ответил Слоу. - Говори по делу, иначе пинком провожу.
- Разрешите? - стараясь не делать резких движений молодой священник или скорее диакон открыл сумку-саквояж, достал некий предмет примерно в локоть длиной, завернутый в белую тряпицу. Осторожно развернул материю и, помня указание о границе, показал часовщику полоску серого металла с неразборчивым клеймом.
- Немецкая кавалерийская шпага, сиречь палаш, - прокомментировал Мервин, всмотревшись в предмет. - Точнее обломок клинка таковой. Конец шестнадцатого века или первая четверть семнадцатого. Но я не торгую оружием и не покупаю старье. А этот пустой разговор затягивается. Кто ты, от кого, как сюда попал и чего ради трясешь древними железками?
- Я… - диакон в растерянности замялся. - Мне… В общем… Этим палашом несколько месяцев назад было убито несколько человек. А клинок сломался, когда им случайно попали по каменной опоре - дело было под мостом...
- Идиот, - неожиданно четко и коротко сказал часовщик. - Ложись!
Диакон никогда не служил в армии, но римская католическая церковь дисциплинирует своих смиренных слуг почище любой гвардии. Да и голос господина Мервина Слоу лязгнул, как замок на казнозарядном морском орудии, не допуская возражений.
Юноша сначала повалился на чистый, подметенный деревянный пол, затем подумал, а зачем он, собственно это сделал, и уже после увидел снизу вверх, как хозяин лавки выхватил из-под прилавка странное оружие. Нечто схожее с карликовым "пант-ганом" , чей короткий ствол заканчивался громадным цилиндрическим набалдашником.
Дымный столб с просверками искр рванулся из ствола над головой диакона. Грохнуло так, словно по ушам с размаху ударило мухобойками. Но звук выстрела оказался необычным, низким, он оглушил всех в лавке, однако остался почти незамеченным за ее пределами. Дверь в часовую лавку вынесло наружу вместе с рамой, стекла хрустальным водопадом осыпались на пол внутри и на мостовую снаружи. И вот их то звон услышала вся улица.
- О, Господи… - простонал молодой человек, корчась на полу и зажимая ладонями уши. - Помилуй, Господь милосердный…
Неизвестно, каким хитроумным составом снарядил Мервин свою устрашающую лупару, но воняло не в пример пакостнее, нежели привычный порох. И резало глаза, как бритвой. Слоу выступил из белесого дыма, как всадник Апокалипсиса, такой же зловещий и непроницаемый, алые пятна горели у него на щеках, как мазки кровью.
- Рот открывать надо, - наставительно заметил он, перезаряжая ружье и свинчивая со ствола набалдашник, разлохмаченный в мочало. Судя по всему именно это приспособление и приглушило выстрел. Слоу откашлялся и смачно сплюнул в сторону розовой слюной.
- Что? - переспросил снизу диакон.
- Умные люди открывают рот, когда кругом палят, - разъяснил человек с ружьем. - Тогда уши целее остаются. Только зубы сцепить надо, а то любой удар челюсть вынесет. Впрочем, с зубами наружу для врагов и страшнее.
Тут Мервин посмотрел монаху в глаза и улыбнулся. Улыбка - в точности по описанному, со сцепленными зубами - оказалась настолько жуткой, что рука монаха сама-собой дернулась к распятию, будто деревянный крестик мог защитить. Но Слоу неожиданно сбросил улыбку с лица, и та пропала, словно и не было.
- Глянь назад, - часовщик качнул стволом, указывая, куда именно надо смотреть.
Монах, поднялся на четвереньки, внутренне содрогаясь в ожидании выстрела в спину, обернулся. И содрогнулся опять. На этот раз - всем телом. Витрины лавки больше не было - исчезла, как дым, развеянная крупнокалиберной картечью. А на границе света от ближайшего фонаря виднелись две покрытые зеленоватой чешуей лапы. Длинные "пальцы" все еще подергивались, скребя мостовую когтями, каждый загнут, как у кошки, величиною дюйма в три-четыре, не меньше, а может и побольше. Что начиналось дальше, за лапами - изрешеченное выстрелом Слоу - скрывалось в густой тени. Но диакон почувствовал, что ему совсем не хочется этого знать и тем более видеть.
- Что это, - все-таки прошептал он.
- Татцельвурм. Бремссон описал его под названием “прыгающий червь”, Йожин занес в "Index Deus Venбntium" как "штолленвурма", - сказал Мирослав, сноровисто рассовывая по карманам какие-то мелкие свертки из стойки. Все это он делал одной рукой, второй же крепко сжимал ружье, еще источавшее густую струйку сизого дыма. - А мы называли его “альпийским василиском”. Крайне паскудная гадина. Бесшумна, ядовита и совсем неглупа. Способна обыграть в карты двух валахов. А с третьим уже не совладает. Если человек встретиться с нею глаза в глаза, то очнется лишь когда эта гадина отожрет ему ногу. Или руку. А потом помрет. В корчах и стеная, поскольку паскудина еще и ядовита.
Монах судорожно сглотнул.
- Но мы-то не валахи! - неуместно хмыкнул Мервин. - И в карты со всякой дрянью не играем. Особенно с той, что приперлась из своих троллем обгаженных гор в этот крысами обгаженный город тумана! А теперь поднимайся, пока сюда вся округа не сбежалась.
Мирослав взял длинноствольный револьвер, взвесил на ладони, сунул в хитрую, невидимую под пиджаком петлю на ремне брюк. С печалью взглянул на разгромленную лавку.
- Жаль… хорошее было место… Да вставай, наконец, уходим через заднюю дверь! Дурень!
Округа постепенно просыпалась. Хлопали ставни, встревоженные обыватели начинали перекрикиваться, вопрошая, что случилось.
- Откуда это? - пробормотал диакон, представляя, что совсем недавно страшная тварь находилась на одной с ним улице, может быть даже совсем рядом.
- Идиот! - повторил Мирослав. - Швальбе, живой или мертвый, никогда не сломал бы клинок, шарахнув им по камню. Кто-то хотел найти и убить меня, но не мог, поэтому подсунул обманку, а по твоим следам пустил василиска. Теперь хватай саквояж и беги за мной. Отстанешь - твоя забота.

Интересно, зачиталась.
Твори еще!!!

Завораживающе. Жду проду.
П.С. Чекист, такими темпами вы скоро бедного Мирослава в XXI век закинете.

Каури, Степьнякъ-кочевникъ, спасибо! Мы старались)))


Все может быть))) Благо, есть у нас одна задумка...

...Цок-цок-цок... Будто конь идет по мостовой, высекая подковами искры. Эх, коня бы сюда! Даже с диким кроатом в седле, и то не беда! Что кроат? Ссади его пулею с коня или в брюхо железкой ткни. А сам в седло и пятками по бокам! Неси, милый, неси, дорогой! Подальше отсюда! Эх, не спасет конь на узкой лесной тропе. На спину туша впрыгнет, когти в спину вцепятся, клыки в шею вонзятся. А до тракта далеко, и в небе волчье солнце желтыми боками красуется, заглядывая сквозь решетки в узкие окошки...
Цоканье сменилось легким хрустом. С таким звуком вьется из-под рубанка желтая стружка, шибающая в нос пахучей сосновой смолой. Только это не столяр гроб дешевый выделывает. Это из под когтя кривого да острого, щепа в стороны летит. Столяра потом позовут. Если будет с чего мерку снимать. Бывало, и обувки не оставалось...
- Как раз над баварцем сидит! Я ему...
- Оставь! Тут бревно в охват - застрянет.
- И то верно. Потрох сучий, мать его за ногу, да на крест могильный натянуть!
- Не ори! У нас три пороховницы всего... Нажрутся, да уйдут.
- Чтоб у них буркалы ихние полопались!!!
И снова похрустывание...

Трактирщик смотрел на уезжающих ландскнехтов исподлобья. Сержант наморщил лоб, вспоминая прошлый вечер. Да нет, вроде бы, бесчинств не творили, заплатили как положено. Девку-подавальщицу за пышный зад разок ухватили, так ведь иначе и нельзя. Никакого урона девичьей чести нету. Не баронесса, чай, не убудет от рукохватия малого. А выпили да съели изрядно, считай, на неделю выручки точно!
- Ну?- спросил сержант, наклонившись в седле. - Говори, старый, что не так, за что в спину плевать будешь?
- Не буду я вам в спины плевать, - поднял лицо старик, внимательно глядя на ландскнехта. - Вам на тот свет скоро, еще ночью явитесь. Но не во плоти грешной, а бестелесно...
Сержант спрыгнул с коня, отмахнулся от вопросительных взглядов, езжайте, мол, догоню.
- Чему начало положено - продолжения требует.
Трактирщик, не спеша отвечать, скользнул равнодушным взглядом по разноцветью сержантовой куртки, сшитой из полусотни лоскутков. И столь то равнодушие обидно было, что ярая волна в голову плеснула. Однако - сдержался. Если каждому, кто косо глядит, горло резать - прямая дорога в пекло. Да и следующий глядеть не будет – сунет нож в печень, и пойдет себе, посвистывая.
- Так с чего это мы ночью явимся-то? - уточнил сержант, вроде бы ненароком, положив ладонь на рукоять фальшиона.
- Полнолуние сегодня, - наконец, решился на ответ трактирщик.
- И что с того? Анхен-с-зубами в лесах местных поселилась? - вспомнил сержант детскую страшилку, бытовавшую в здешних местах.
- Ага. С зубами. Только не Анхен... Не успеете вы Дракенвальд проехать. В лесу ночевать придется. А в лесу многое есть...
Сержант кивнул:
- Понял я тебя, понял. В лесу есть многое: с зубами и ночью приходит. Лаской пугаешь, что ли? Или какой другой куницей?
Затем ландскнехт презрительно фыркнул, запрыгнул в седло, еще раз фыркнул с высоты и, пришпорив коня, выехал со двора.
Трактирщик перекрестился. Поцеловал нагрудный крест, сжимая его узловатыми от старости пальцами, заботливо спрятал под рубаху. После еще раз перекрестился, глядя на первые лучи солнца, встающего вдалеке...

Дракенвальд, несмотря на название, обязанное устрашить робкого путника, ничем особо не выделялся среди череды многочисленных лесов Европы. Лес и лес. Может, тут когда-то действительно водились драконы, но это было столь давно, что истлели не только кости, но и легенды. Сегодня это был самый обыкновенный лес. Деревья, закрывающие небо, колючие ветви, простирающие свои объятия до самой тропы, корни, подземными змеями торчащие то тут, то там. Что давно тут человек не ходил - то верно. Тропа заросла изрядно. Но и в этом удивительного мало - который год война полыхает. Мирный люд в такое время по домам сидит, погреб с запасами стережет. А люд воинский обычно трактами ходит. Это лейтенант через лес пройти решил. Оно, и в правду, раза в три быстрее выходит. За ноги сбитые никто ведь звонкую деньгу не платит. А их малый отряд любой тропой пройдет. Обоза-то нет, и числом всего шестеро. Остальная банда другим путем пошла. Надо было так...
В чащобах рано темнеет - кроны деревьев всякий путь солнечным лучам будто щитом перегораживают. Но сегодня ночь грозила наступить и вовсе внезапно, будто на небесный дневной фонарь, кто плащ накинул - чтобы себя врагу не выдать. И все, плутай в трех соснах, милый Августин, пока лисы кости не растащат.
К лейтенанту, что ехал погруженный в свои мысли, подъехал Эрвин, до этого шедший передовым дозором, выглядывая, не сидит ли в засаде разбойничий отряд, чтобы жахнуть со всех своих разбойничьих ружей да с тел, еще трепыхающихся, обильную добычу собрать...
- Герр лейтенант, мы тут впереди домик заметили.
- Домик? - лейтенант с трудом вынырнул из мира мечтаний. Небось, снова витал где-то в эмпириях.
- Темнеет. Ночами холодно. А тут, похоже, трактир был когда-то.
-Трактир? - недоверчиво протянул лейтенант, разглядывая окружающий пейзаж.
- Мы сами удивились, - развел руками Эрвин, - однако же, стоит. Оба Фрица полезли проверять. На вид - будто нет никого.
- Ну раз никого, значит, мы будем! - кивнул лейтенант и пришпорил коня. Очередной поворот тропинки, петляющей пьяной змеей промеж кривых стволов, вывел прямо к открытым воротам. Створки, как их открыли неведомые руки лет эдак десять назад, так и не закрывались, начав понемногу врастать в землю.
Первым проскочил Эрвин. Лейтенанту, въезжавшему вторым, чуть не расшибло голову дряхлой поперечиной, прямо здесь и сейчас решившей свалиться с не менее дряхлых столбов. Но опытный вояка дернулся в сторону, и брус упал мимо, лишь немного царапнув конский бок ржавым гвоздем. Конь дернулся, но смиренный сильной рукой тут же пошел дальше. Сержант, оставшийся в арьергарде, глядел на заброшенный дом, и ему хотелось перекреститься. Так, на всякий случай. Всю дорогу он пытался изгнать из памяти налипшие куском смолы слова старика. Но те упрямо сопротивлялись. Хотя кому-кому, но никак не ветерану, взявшему в руки оружие еще сопливым парубком, прислушиваться к трепу пропившего разум старого пердуна. Наверное, лучшим выбором было поджечь к свинячьим чертям эту халупу и ехать дальше. Благо, никого из отряда ночевкой под открытым небом было не испугать. Чай, не сопливые новобранцы...
Обнесенный невысоким, локтя в полтора, забором дом, действительно был похож на давным-давно заброшенный трактир. Во дворе буйно лез из земли бурьян. Невидимая со стороны сараюшка уже практически развалилась: немилосердное течение времени пощадило лишь одну изрядно покосившуюся стену, готовую упасть в зелень трав от первого же дуновения ветерка. Но кругом стояла вечерняя тишь, предвещая: и получаса не пройдет, как землю укроет непроницаемое одеяло ночи...
Оставив коня, сержант вышел из конюшни, усевшись на сухую липу, вывороченную недавним ураганом. Беззащитно торчащие корни не избавились еще от земли, которую непременно смоет первый же дождь. Падая, дерево обрушилоо часть забора и завалило упавшее обломками ветвей.
Сержант с наслаждением хрустнул затекшей шеей. Почуяв близкое движение, поднял глаза, одновременно схватившись за пистолет. На заборе сидел здоровенный ворон, ехидно щуря выпуклый глаз.
- Вот только каркни что-нибудь, паскудное твое племя!
Но ворон лишь внимательно разглядывал сержанта, словно заранее выбирая, с какого глаза начнет долбить череп, добираясь до мозга. С левого или с правого...
Выстрел прозвучал сам собой. Взлетело несколько иссиня-черных перышек. Тяжелый свинцовый шарик снес птицу куда-то за забор. Проверять куда именно упала тушка, и жива ли мишень, сержанту, почему-то, не захотелось.
На крыльцо выскочило сразу три ландскнехта, чудом не застряв в узкой - только протиснуться двери. Оба Фрица с аркебузами, Эрвин с тесаком. За их спинами маячил лейтенант. С двумя пистолетами в руках.
- С кем воюешь?!
- Да так, птицы...
- Птицы - это очень хорошо! - сказал баварец, вбросив клинок в ножны. Те отозвались печальным звоном. - Надеюсь, наш сержант добыл глухаря?
- Страуса нубийского! - огрызнулся раздосадованный сержант. - Ворона я сшиб. На заборе сидел.
- Лучше бы страуса. Жаренный ворон гадость несусветная! - сказал Фриц-старший. Младший кивнул. Он не был болтуном.
- Это все ночь. И долгая дорога, - понимающе кивнул лейтенант, засовывая пистолеты за широкий пояс. - Мы тебе на лавке место оставили.
- За место - спасибо! - кивнул сержант, - Покурю да зайду.
- Пока курить будешь, погляди, может куропатка какая прилетит! - посоветовал Эрвин, потоптавшись на крыльце, - а то в брюхе ворчит!
Сержант, молча, кивнул и принялся набивать коротенькую трубку-носогрейку. Ночь, доселе таящая за деревьями, заслышав выстрел, а может, озлившись на потерю чернокрылого вестника, перешла в наступление. Стало темно, хоть глаз выколи. Даже небо почернело, сливаясь с верхушками деревьев. Единственно что, из окошек лился свет - свечек-то, у каждого имелся запасец. А может, и внутри нашли. Похоже, что прежние хозяева сбегали в панике. Иначе не осталась бы телега возле конюшни. Да и перепревшего сена бросили много. Интересно, с чего вдруг? Если память не изменяет, никто по окрестностям войска не водил. Неужели, и в правду, дракон в овраге поселился? Хотя, если на окошки глядеть - хозяева, будто крылатого гостя и ждали. Решетки стальные, в три пальца толщиной. Да и проемы узкие, не протиснуться.
Внутри дома раздавались шаги - давным-давно не перестилавшийся пол отчаянно скрипел досками под тяжелой поступью ландскнехтов. Парни явно не спешили отходить ко сну. Да и какой сон, когда карты в руках есть и жалование потрачено не до конца?! Опять заполночь засидятся, шлепая засаленными бумажками...
Горьковатый дымок растекался, оставляя лишь тихую грусть. Глаза закрыть, и будто дома оказался...
- Сержант, ты жрать-то будешь, или как? - позвал лейтенант из окна, - Густав спроворил кой-чего.
Ландскнехт поднялся, отряхнул запачкавшиеся штаны, выколотил трубку о нагретое седалищем бревно, тщательно затоптав искорки сапогом. Сыро кругом, но мало ли. Полыхнет низовой, и все.

Кулеш у Густава вышел добрый! Не зря он, если, конечно, ему верить, в самом Берлине кашеварил. Может и не врет. В наемники у каждого своя дорога. Кто кашеварил, кто землю копал, а кто и... Нет, что было, то было и быльем поросло. Сержант наскреб со стенок котла еще очередную ложку, но до рта не донес. В конюшне закричали кони. Не заржали, именно закричали. Так кричит человек, когда ему втыкают в живот острый нож, и медленно ведут вверх. Или вниз. Кони кричали недолго - секунд пять. После разом замолчали.
Все ландскнехты подскочили как по команде. Котел полетел на пол, вместе с перевернутым столом.
- Фрицы, огонь!..
Впрочем, дальше командовать не пришлось. Вспыхнули факелы, заскрипели взводимые замки..
Первым выскочил Эрвин, следом остальные.
Свет полудюжины факелов выхватил из темноты несколько дорожек следов, разбегающихся в разные стороны от конюшни. Сержант наклонился, воткнул конец факела в землю, и, вытащив правой рукой пистолет, левой коснулся следа. Кровь. Теплая еще. Пригляделся к следам - не волк и не рысь. Нечто среднее... И громадное, будто размерами неведомые гады с медведя...
Наемники столпились, вглядываясь в окружающую темноту. Тишина. Только колотятся о ребра сердца, да шумят ветвями деревья, искоса поглядывая на испуганных людишек, что тычут во все стороны бесполезные колючки клинков да прутики стволов аркебуз.
Двери конюшни вылетели, сорванные с петель. Развернувшиеся на треск ландскнехты оцепенели от страха. На них медленно шло нечто. Подлинная образина, перепачканная кровью, что в неверном свете казалась черной. Ростом локтя в три с половиной, четыре, схожая одновременно с человеком, волком, и детским ночным кошмаром. Вот только от кошмара можно укрыться за надежной защитой молитвы или натянутого на голову одеяла. А эта тварь была рядом. Шагах в десяти. Скалилась, показывая зубы, что каждый - в палец. Кто выстрелил первым - неизвестно. Но грохнуло так, что заложило уши. Образину сбило с ног, швырнув оземь. К ней, выхватив клинки, тут же побежали Фрицы с Густавом. Все прочие остались на месте, спешно заряжая оружие. Сержант, засунув разряженный пистолет за пояс, вытащил еще два. Калибром поменьше, но все же способных расколоть вражью голову в хлам, шагов с тридцати.
Первым к образине подскочил Густав, воздев над головой крейгмессер. Зверюга, будто того и ждала.. Оттолкнувшись спиной, дохлая вроде бы мерзость, взлетела перед ландскнехтом и махнула лапой. Дородный для ландскнехта берлинец отлетел в сторону. И тут же, ключицы твари проломились под дружными ударами Фрицев. Чуть-чуть запоздавшие парни кромсали тушу словно заправские мясники. Кровавые ошметки так и летели во все стороны... Грохнула аркебуза. Тяжелая пуля пущенная в упор, раздробила неведомой скотине верхнюю челюсть и вылетела наружу с куском затылочной кости.
Лейтенант, брякнув прикладом о доски, поспешно забивал новый заряд, яростно орудуя шомполом.
- Эрвин, глянь конюшню! Фрицы, Густава гляньте, и внутрь! Сержант...
- Караколь! - на испанский манер отозвался сержант. Сунув один из пистолетов подмышку, он подхватил факел, и швырнул его в сторону ворот, стараясь не перебросить через забор. Показалось или нет, но мелькнул силуэт большой птицы. Больше ничего не разглядел. Да, с другой стороны и не собирался. Просто гораздо спокойнее, когда противник будет виден чуть раньше. И у тебя останется на краткие доли мига больше времени, чтобы послать пулю ему в рожу...
Эрвин, сунувшийся в конюшню, тут же выскочил обратно. Заерзал ногами по траве, вытирая подошвы.
- Всех! Крови - озеро!
- Доннерветтер, бляжье отродье, черти его дери...
- Да он сам черт! - не оборачиваясь, крикнул сержант. - Только без рогов. Что там повар?
- Густав уже на небесах! - мрачно отозвался Фриц-старший.
- В дом! Вдруг, пакость не одна!
- Не одна... Ох ты ж, Царица небесная, разрази меня молоньей по темечку, - вышептал дрожащими губами сержант, водя стволами, не в силах выбрать цель. Пистолета-то, всего два. А из темноты, в подсвеченный угасающим факелом круг, ступило сразу четыре мохнатых бестии, размерами ничуть не уступающими первой. И, еще неизвестно, сколько подобных созданий скрывала тьма...
- В дом! - заорал лейтенант так, как не орал при Белой горе.
И звери прыгнули. Казалось, со всех сторон. Сержант чудом успел дернуться в сторону, и чудовищные клыки клацнули в воздухе, а не сомкнулись на шее. Наемник разрядил оба пистолета в горбатую спину. Рядом приземлилась еще одна зверюга, зарычала в лицо. Ландскнехт рухнул на колени, напоровшись ладонью на сучок. Очень вовремя грохнул выстрел лейтенантовой аркебузы. Рык сменился воплем, в котором причудливо мешались боль и удивление. Сержант благоразумно не стал полагаться на сталь кошкодёра, и как был, на четвереньках, припустил в сторону двери, благо до нее-то - десять шагов и половинка...
Последнюю половинку сержант преодолел прыжком, сиганув не хуже степного тушкана. Приземлился на крыльцо, поскользнувшись на луже крови, и ввалился внутрь. Следом заскочили лейтенант и Эрвин, затворив за собою дверь. Тут же, в нее со всего размаху грянуло что-то тяжелое. Да так удачно, что ландскнехта отбросило в сторону, головой точнехонько о край перевернутой лавки. Лейтенант на ногах устоял.
- Помогай! - заорал он, изо всех сил упираясь ногами в пол. Сержант кое-как поднялся, и привалился к темным доскам плечом, пытаясь нашарить засов. Дверь снова дернулась от таранного удара. Однако они устояли. И толстый брусок, из-за тяжести похоже что из моренного дуба тоже нашелся. И лег в железные петли по бокам. Зверюга снова прыгнула на дверь, но та даже не пошевелилась. Засов надежный...
Ландскнехты отвалились от двери, пытаясь перевести дух. Наконец, сержант сумел выдавить:
- Фрицы?
Лейтенант отмахнулся. Затем, кое-как встав на ноги доковылял до лежащего Эрвина, коснулся шеи...
- И Эрвин все. Да? - прохрипел сержант. Лейтенант кивнул. После, вытащил из мешка Фрица-младшего факел, запалил его от чудом устоявшей на полке свечи. Свет тускло блеснул в стекленеющих глазах баварца. Вокруг его головы потихоньку натекала лужица
За стенами раздавались звуки столь мерзкие, что сержанта чуть не стошнило. Твари разрывали мясо зубами, словно домотканое полотно. А может, и ткань заодно рвали, захлебываясь слюнями от жадности. Лейтенант сел рядом, вбив факел в щель меж досками:
- Этот сын греха с крыши спрыгнул. Как раз на ребят. Младшему шею свернул, старшему выгрыз кусок груди.
- Курво...
Лейтенант ничего не ответил. Зато звери услышали. В который раз уже скрипнула дверь, приняв удар. И в одно из окон сунулась лапа, украшенная жутковатыми когтями. Лапа загребла воздух и исчезла.
Ландскнехты переглянулись.
- Влипли мы с тобою, брат Адам... - тихо сказал сержант, глядя в окошко. Сквозь него, начал помалу вползать в дом желтоватый свет луны. Первые лучи ночного светила, коснувшись лица мертвого баварца, превратили его в страшную маску.
- Закрой глаза ему, - попросил лейтенант, - а то дрожь пробирает.
Наемники снова переглянулись. Первым захихикал лейтенант, следом засмеялся и сержант. Хохотали долго, размазывая непрошеные слезы, хватаясь за разболевшиеся животы. Наконец, не выдержав, сержант дотянулся до погибшего товарища, провел ладонью по начавшему уже коченеть лицу Эрвина.
- У тебя выпить есть?
- Как не быть? Не первый год с копья хлеб жру.
Лейтенант запрокинул поданную сержантом флягу. Забулькал, дергая кадыком. В стену снова ударили.
- Лишь бы подкоп не сделали, - вслух подумал сержант, силясь подняться. Как это обычно и бывает, короткая, не больше пары минут, схватка отняла все силы. Да и завершающий прыжок...
- Не сделают! А ежели что, так найдем, чем встретить...
- Ну да, ну да... - хмыкнул сержант, и, подтянув к себе удачно лежащий совсем рядом мешок, начал заряжать пистолет. Тот, несмотря на все злоключения, из-за пояса так и не вывалился. Набив, правда, будто во искупление, здоровенный синяк на спине.
- Еще есть? - уточнил лейтенант.
- Еще один найду.
- Так у тебя же четыре?
- Было четыре, да двумя зверье играется...
- Отрыжка Господня, - выругался лейтенант. - Это же мы, получается, на вервольфов напоролись? Со всего размаху-то...
- На них самых, - ответил сержант, и кинул Эрнесту пистолет, - спуск тугой, жми в полную силу. В башку не стреляй, там кость как у вепря. В брюхо цель. Или в сустав коленный. Но туда попасть трудно, не рискуй.
Лейтенант кивнул и принялся заряжать.
По крыше прогрохотали шаги...
- Вот же племя хитрое... - совершенно без злобы произнес сержант, сумевший крепко встать на ноги. - Сейчас доски раздерут, и все.
Лейтенант поднял факел повыше, осветив потолок.
- Не выйдет у них. Там бревна цельные уложены.
Сержант, стоящий в паре шагов у окна, спустил курок. Ландскнехт окутался облаком дыма, но снаружи пронзительно взвыла раненная зверюга.
- Жаль, серебра нет...
- У Фрицев в клинках не было, а упокоили, - фыркнул наемник.
- С серебром надежнее пошло бы,- резонно возразил лейтенант, - Не зря ведь первейшим средством считают!
- Ты еще помолись! А потом, с крестом в руках выходи во двор, - ответил сержант, досыпая толику пороху на запальную полку. - Мне моя голова на моих плечах больше нравится! А как говорили опытные люди, против вервольфа лучше всего не серебро, а добрый заряд картечи. И повторить!
Сообразившие, что добыча кусается больно, вервольфы под окошками более появляться не спешили. Но и дом в покое не оставили. Как можно, если в конюшне мяса на неделю хватит, да трех человеков дожрать надо. Мясо человечье, оно сладкое...
Именно так сержант командиру и сказал, когда тот спросил, отчего оборотни в первую голову начали Фрицев и Густава харчить.
- Не уйдут, значит...
- Уйдут, но когда и нас сожрут.
- Это еще внутрь залезть надо!
- Эти залезут...

Сержант и не заметил, как задремал. Спать и не собирались. Однако до чего ведь подла человечья порода. Рядом, только руку протяни, соратник лежит. Холодный. А ты мешок под голову примостил и ну храпеть, только пузыри во все стороны. С пузырями, конечно, преувеличение. Сержант растолкал спящего командира. Тот, не успев проснуться, схватился за пистолет. Но не выстрелил. Опознал в роже напротив товарища.
- Ушли?
- Да хрен их знает, проверять надо, - сержант встал, хрустнув коленями. Подошел к окошку, старательно повыглядывал, опасаясь приближаться вплотную. А ну как вытянется лапа, да ухватит. Затем поглядел из второго. Обернулся к командиру:
- Никого. Даже парней нету. То ли сожрали с костями, то ли с собой уволокли.
И тут в дверь постучали. Раз-два-три. И чей-то насмешливый голос произнес:
- Через дверь стрелять не стоит, не пробьете.
Лейтенант, закусив губу, все же грянул. Пуля с веселым чмоканьем впилась в древесину, но и впрямь не пробила.
- Порох лишний? - поинтересовался ничуть не раздосадованный попыткой смертоубийства голос с той стороны. - Его у вас всяко мало осталось, если двух вервольфов угробить сумели.
- Перекинутый? - крикнул в ответ лейтенант, зарядив пистолет.
- Через папский престол удом святого Николая перекинутый! Вот что я про тебя скажу, наемничья твоя душа! Ландскнехты ведь?
- Они самые, - подал голос сержант, судя по улыбающейся роже, разглядевший во дворе что-то его искренне радующее, - Лейтенант Адам из Скорупы, и сержант Мирослав.
Сержант обернулся к командиру и добавил, уже тише:
- На лошадях они, а конь в жизни нечисть не потерпит...
- Адам из Скорупы и Мирослав, не пойми откуда? Ну а я, капитан Гюнтер Швальбе. Из Дечина. А кто из вас, милостивые господа, угробил моего любимого ворона и чуть было не испоганил охоту, распугав всех вервольфов по округе?

Потребитель, то бишь читатель в моем лице, мысленно аплодирует и благодарит товарища Седьмого за отличную боевку. Просит еще.

"в тело" - вариант, избежать повтора.


"чело" можно.


Здесь у меня несколько не складывается предыдущий разговор - друг друга разглядывают, куртку разноцветную рассматривают, взгляды различают... И только затем - первые лучи солнца.
Может - "первые" из текста убрать?


В прямой речи - может и быть, а в авторской - "эмпиреях".


"уставшей" скорее - они при движении должны были головами во все стороны крутить, т.к. обзор плохой.


Австралия уже открыта, и о существовании тамошних страусов знает любой ландскнехт? )))
Анахронизм, похоже.


Скорее одним предложением, через тире. Иначе сначала получается, что неизвестный про себя говорит.

---

Неожиданно!

Что-то цитирование заглючило. И пост норм. редактировать не получается...
--
Удалось откорректировать пред. пост.

РОМАН, про лучи солнца вы не правы. Светлеет ведь задолго до рассвета.

Сереет скорее - до восхода цвета очень сложно различить. И если контуры человека в предрассветные минуты могут быть вполне отчетливы, то выражение глаз разглядеть при этом... ну минимум затруднительно. Именно это и имел в виду - что некоторые нюансы восприятия собеседников во время разговора как минимум недостоверны.

Сержант Мирослав не простой ландскнехт) И причем тут Австралия, если страусы водятся в Африке?))


Подумаем и поправим

Эхх... (:
Ну ладно, пусть водятся!

Волевым решением авторского коллектива, эта книга объявляется третьей частью. Ну а авторский коллектив, в ближайшие месяцы присутпит к написанию части второй. Про Дикое Поле, Слобожанщину, Гетманьщину и иже с ними)