дочитав до конца подумала что не правильно прочла, заложники Антрактиды) ан нет, Атлантиды))
Прикольно написано, вы наверно плавали на ледоколах? так все прописано, а ведь наша бабушка тоже на них плавала, интересно как оно там было, пусть даже и попадут они потом в Атлантиду, и надеюсь встретят там симпатичных атлантидок)

Мне довелось походить на двух ледоколах "Капитан Мелехов" и "Петр Пахтусов". Первый - линейный. второй - научник. Что касается симпатичных атлантидок, то что за роман без любви? Не роман - а одно название.

морская тема - это замечательно

На том стоим!

В Карское море мы проникли Югорским Шаром. Там и нашли долгожданный лед.
По причине отсутствия капитана, «всю тактику и стратегию» взял на себя Командор - так у нас издавна называют начальника экспедиции. «В миру» он Гришин Виктор Петрович - толковый мужик, ученый с большой буквы, но с небольшим «прибабахом» на почве истории. Я как-то послушал его пять минут и тоже едва не поверил, что следы мифической Атлантиды затеряны в русской Арктике. И главное, вера такая в глазах, что весь экипаж болезнью своей заразил. Все у него «по науке», все дружит с известными фактами, ссылками на первоисточники. Нужно будет - и Ветхий Завет процитирует:
- Господь спросил Иова из бури: «Обозрел ли ты широту земли? Скажи, где дорога к жилищу света и где место тьмы? Заходил ли ты в хранилища снега? Из чьего чрева выходит лед и иней небесный — кто рождает его? Воды, как камень, крепнут, и поверхность бездны замерзает…»
Говорит Командор вроде негромко, а каждое слово весомо и гулко, как капля воды, сорвавшаяся в глубокий колодец. Фанатичная вера - это пожалуй, единственный его недостаток. Зато достоинств - хоть отбавляй! И прежде всего - чувство юмора. Обсуждали мы как-то в радиорубке польский фильм «Самозванец с гитарой». Все курящие, клубы дыма под потолком. Он зашел на минутку, послушал и выдал свое резюме:
- В нашем социалистическом лагере польский барак самый веселый.
Потом сделал вид что принюхивается, рукой помахал.
- Такое, - говорит, - впечатление, что здесь кто-то курил.
Мне нравится такой юмор - тонкий, изящный стремительный, с изрядной долей сарказма. Его образцы встречаются только в Питере. А тамошних представителей у нас в экспедиции много - пол Института Арктики и Антарктики. Ведь ледокол «Петр Пахтусов» – флагман гидрографического флота СССР, ударная сила науки в высоких широтах.
Из всех мировых океанов меньше всего изучен Северный Ледовитый. На картах глубин - сплошные белые пятна. Чем ближе к макушке мира, тем реже на них обозначены цифровые значения. А что там под толщей льда? - не праздный вопрос. Северный Морской Путь, в привычном понимании этого слова, давно устарел. Более того - он нерентабелен. Проходимость торговых судов по трассе мало зависит от мощности ледоколов обеспечения. Наш табун в пять тысяч кобыл запросто рвал поля толщиною до трех метров. В то же время я видел, как хваленая «Арктика» застывала в тонюсеньком крошеве двадцати сантиметров от силы. Почему? Да потому, что коварство льдов не в толщине, а степени сжатия. Приливы, отливы, морские течения - это мышцы природы, а сил у родимой - невпроворот! Кто хоть однажды видел, как идут друг на друга два ледяных поля, на фильмах ужасов спит. Кромки, ломаясь, ползут друг на друга. Многолетний пак встает на дыбы. А грохот такой, что слышно за много миль. Наверное, потому белые мишки не боятся винтовочных выстрелов. Страшно даже представить, что можно вдруг оказаться в этих гигантских тисках. Для них корабельная сталь не прочней ореховой скорлупы. Эпопея «Челюскина» - типичное тому подтверждение.
На трассе Севморпути паковым льдам особо не разгуляться. От Карских Ворот до лоцвахты Ошмарино – сплошные проливы да узкости. И чем ближе к материку - тем сильней приливные течения. А значит - подвижки льда. Даже разбитый в кашу, он упрямо сползается в кучу, смерзается в монолит, цепко держит суда каравана, не дает им прохода. Вот и приходится таскать их по одному, на коротком буксире. Как говорят «ледокольщики» - «за усы».
В высоких широтах льды намного серьезней. Но там всегда больше разводий. И не столь беспощадное сжатие. Уже в недалеком будущем, как считает наш Командор, это будет район интенсивного судоходства. Трансарктический рейс атомохода «Сибирь» с «Капитаном Мышевским» доказал обоснованность такой перспективы. Дело только в глубинах, а значит - за нами.
Ледокольчик у нас ма-ахонький. С виду он неказист. Мощность, понятно, не та, но поглубже копнешь – куда тем атомоходам! Один только корпус обошелся в копеечку. Он у нас из немагнитной легированной стали. А оборудование! Две спутниковые «штатовские» системы фирмы «MX», западногерманские эхолоты «Atlas», автокарта, индукционный лаг, кварцевые супер-часы, глубинные буры... Это только то, что я знаю. «Хозяйство» Володьки Зиборова стоит под чехлами. Я как-то попробовал полюбопытствовать.
- Ты, - говорит, - туда не заглядывай. Меньше знаешь – спокойней спишь.

В первый же день Командор оккупировал радиорубку: сделал ее штабом, «лабораторией мысли». Сюда, как мухи на мед, слетались его соратники: Платон Скороходов, Максим Яровой, Наташка Окунева. А где они - там гитара, там спирт, там жаркие научные споры. Каждые два часа эти «гиганты мысли» отправляли в Архангельск, Москву и Питер по три-четыре шифровки. Оттуда уже «бомбили» штаб Чилингарова на предмет самолета ледовой разведки. Я уходил спать, но шум в моей вотчине не стихал. Откуда-то появился электрический чайник, потом – приемник «Ригонда». Штабные подсели на кофе и «Голос Америки». На меня - номинального «хозяина территории» - почти не обращали внимания. Когда никогда прикрикнут:
- Нельзя ли потише?
Эдак, скоро заставят воду для чайника приносить. Я их порыв понимаю: какой-то там новичок, что, мол, с ним церемониться? Но в душе нарастал протест, и он требовал выхода.
Время шло. На арктических островах радисты прогрели передатчики ФНС и включились в режим ожидания. Каждый из них – активная составляющая фазовой навигационной системы с точностью определения координат до нескольких сантиметров.
Ночью меня разбудили:
- Ты карту сумеешь принять прямиком с самолета? – в голосе Командора, вернее – во всем его облике звенел неприкрытый азарт. Скороходов стоял рядом и тоже притоптывал от нетерпения.
Я приподнялся на локотке и скрипучим спросонья голосом произнес:
- Литр!
Первый раз за все время на меня посмотрели с нескрываемым уважением.

хе, вот да, так прально - сумеешь? литр! и аллес.

Морская валюта. Что хочешь можно приобрести.

тяжело на такой валюте... накопления делать...

По Енисею идешь, кругом лед, посредине канал. А по обочине чукчи с нартами (как на трассе) Руками машут: Водка, спирта еся? И пушнина тебе, и красная рыбка, и девка из стойбища - только не мой!

лирическая картина, а там разве чукчи? по енисею?

там походу тунгусы обитают

Ненцы в основном. Это их земли.

) бедные девушки в стойбищах, пропадают из-за этих пьянчуг)

А что карту прямо с самолета надо в прыжке принимать? Подпрыгнул поймал? Или там что-то другое?

Девушки в стойбищах пьют наравне с мужчинами. Дети частеньо тоже. У них нету гена, перерабатывающего алкоголь. За водку отдадут что угодно. Но никогда ничего не украдут. Карты принимаются факсимильным аппаратом "ФАК-П" или "Иней-П". На самолете есть передатчик. У меня - приемник. Есть стандартная растиражированная карта. На нее ледовая разведка наносит ледяные поля и ставит проходимость в баллах и характеристику льда. У него есть около десятка сортов.

Глава 2 Племянник Генсека

Карты я принимаю легко. Не мучаю осциллограф, а настраиваю приемник на слух. Почему-то так получается, что картинка на выходе факсимильного аппарата сохраняет четкость оригинала. Видны даже самые тончайшие линии, вплоть до газетного текста. С картой ледовой разведки вообще проблем не было: стандартные очертания с нанесенными черным фломастером границами ледовых полей. Плюс их проходимость в баллах. Маловато для литра.
Электрохимическая бумага еще не успела просохнуть, а Гришин ее чуть ли ни целовал. Насколько я помню из фильма, карта сокровищ легендарного Флинта не произвела на пиратов столь сильного впечатления как этот клочок бумаги на наших «штабных». В ход пошли шлепки по плечам, пространные рассуждения о каком-то «Полюсе недоступности», о «Великом белом пятне», которое, как я понял, бывает свободным от непроходимого льда чуть ли не раз в столетие.
- Платон, - сказал Командор своей «правой руке», - смотайся на мостик. Скажи штурманам, пусть выходят вот в эту точку.
- Второй экземпляр принимать? – спросил я на всякий случай.
Вопрос прозвучал как выстрел. В научных кругах, наконец, осознали присутствие в своих рядах «чужака».
- Он еще спрашивает! – с фальшивым энтузиазмом произнес Яровой и посмотрел на Володьку Зиборова.
Фраза мне не понравилась. Вернее не фраза, а тон, которым Максим её произнёс. Если б он прямо спросил: «Грохнем прямо сейчас?» - я бы поверил.
Впрочем, Вовка понял его с полуслова. Осторожно, двумя пальчиками, он взял меня за рукав, и вывел из радиорубки. Позади нас захлопнулась дверь.
- Что ты все рядышком ошиваешься, что-то поднюхиваешь? Ты часом не кагэбэшник? – начал он занудливым голосом.
- Сам такой! – обиделся я.
- А Павла Петровича зачем подсидел?
От такой бессовестной лжи я даже остолбенел.
- В глаза, в глаза мне смотреть! – прошипел Зиборов.
Так вот оно что, вот почему меня сторонятся как прокаженного!
Мы общались с Петровичем всего пару дней, пока я принимал дела. По возрасту - в отцы мне годится. Высокий, худой и жилистый, как высохшая орешина. Голубятник, любитель хорошего чая и смешных анекдотов. Ветеран войны, глуховат на одно ухо после контузии. Если не врет, он этим самым оглохшим ухом различает морзянку сквозь любые помехи. Да и судно во льдах обнаружит своим зрением голубятника скорее, чем штурман с биноклем. Петрович «Пахтусове» со дня приемки. Ни одной навигации не пропустил. А тут припекло: младшая дочка выходит замуж, попросила отца чтобы «все как у людей». И теперь получается, что я его подсидел?!
- Да он сам трое суток искал меня по всему Архангельску! – сказал я в сердцах. - Просил подменить на каких-то два месяца. А потом, если понравится, работать вторым радистом. У меня, между прочим, уже «трудовая» была на руках…
На мостике хлопнула дверь. Сверху по трапу спускался Платон.
- Проводишь разъяснительную беседу? – спросил он у Вовки, - ну-ну, желаю удачи.
Он прошел совсем рядом, даже подвинул меня плечом.
- Раньше-то где работал? – примирительным тоном спросил Зиборов.
- В пароходстве, на ледоколе.
- А почему уволился?
- Из-за Брежнева.
- Какого еще Брежнева?! – несказанно удивился мой «прокурор».
- Известно какого, - пояснил я, - Генерального Секретаря ЦК КПСС, четырежды героя Советского Союза…
- Знаешь что? – перебил Зиборов, - пойдём-ка к тебе в каюту. Чайку попьём… там все и расскажешь.

Рассказывать было особенно нечего. На ледокол «Капитан Мелехов» меня сослали как штрафника. Там еще разочек разжаловали. И стал я единственным в пароходстве «третьим радистом». Куда уже ниже падать? Замполит попался – та еще сволочь! – бывший корреспондент «Правды Севера». Не было дня, чтобы он об меня в чем-то не «вытер ноги». Отчаянно ревновал ко всем судовым бабам. На совещаниях комсостава мне, в основном, приходилось стоять.
- Захожу в каюте к нашему «третьему», а он уже спит пьяный! – докладывал первый помощник.
- Чем вы это можете объяснить? – сухим канцелярским тоном спрашивал Стас Ткаченко – начальник радиостанции и наш секретарь парткома. Как будто бы это не с ним я пил до полуночи!
И такое меня зло разобрало!
- Почему спал? – говорю. - Потому, что вахта «собачья» - с четырех до восьми утра. Не поспал бы – не высидел. Но дело, товарищи, вовсе не в этом. Вчера у меня пропала бутылка водки и двести рублей денег. А как сейчас выяснилось, кроме помполита никто в каюту не заходил.
- Ты на что намекаешь, волос? – брызгал слюной первый помощник, - на что намекаешь?!
Короче, давил он меня со всей силы. Ладно, думаю, отыщем и мы способ…
Сижу как-то в радиорубке и слышу: по радио передают, что у Брежнева день рождения. Я быстренько телеграмму домой накатал, скинул на радиоцентр – и в карман. А под тем же номером исходящим, с точно таким же количеством слов, пишу телеграммку другую: «Дорогой Леонид Ильич! Горячо и сердечно поздравляю вас с днем рождения! Желаю здоровья, счастья, успехов и процветания вам и нашей великой Родине. Спасибо вам, что на нашей земле мир». И подписал: «третий радист Борин». А дальше все честь по чести: в уголочке – название радиоцентра, часы, минуты и роспись, что передал.
Утром пришел на завтрак. По радио – тема номер один. На все лады прославляют «нашего дорогого». У первого помощника рот до ушей, как будто бы это он - именинник. Я выждал подходящую паузу и говорю:
- Любит народ своего вождя. Я его тоже поздравил.
Помполит чуть чаем не поперхнулся:
- Заткнись, - говорит, - дурак! Нашел тему для шуток!
Дурак так дурак. Я в каюту - и спать.
Стас тоже позавтракал – и в радиорубку, принимать у меня вахту. Журнал прочитал, начал подшивать «исходящие», глянул: мама моя! И к замполиту:
- Ты знаешь, Иваныч, а этот м…к действительно отослал телеграмму!
Что началось! Выспаться мне, конечно, не дали. Подняли с кровати и трясут за грудки всем парткомом:
- Ты зачем это сделал?!
Ух, я над ними поизмывался!
- Странно мне слышать такие слова от членов коммунистической партии. Может быть, скажете, что я преступление совершил? Это был гражданский порыв, неосознанный всплеск патриотизма…
- Знаю я твой гражданский порыв, - осадил меня помполит, - слышал, все анекдоты, что ты водолазам рассказывал. Ты давай не юли, а честно признайся, для чего ты отослал телеграмму?
- Честно? – спросил я с надеждой.
- Честно! – сурово сказал секретарь парткома.
- И мне ничего не будет?
- А что с тобой, м..ком, поделаешь?
- Ну, я просто подумал, что наш дорогой Леонид Ильич получит сегодня множество телеграмм. Все не успеет, а эту прочтет обязательно. «Ледокол «Капитан Мелехов», - скажет ему референт. Черт возьми, как приятно! - подумает вождь, - ни разу еще меня ледокольщики не поздравляли! «Телеграмму-то кто написал?» - спросит у референта. «Третий радист Борин» - ответил ему тот. «Почему же он до сих пор не начальник радиостанции? - удивится товарищ Брежнев, - И потом, почему из всего экипажа меня поздравил только третий радист? Кто там первый помощник? Кто секретарь парткома?»
- У-у-у! – завыл помполит и выскочил из каюты...

…Чайник давно остыл. Я рассказывал грустные вещи, а Вовка смеялся. Натешившись вдоволь, спросил:
- Тебя ведь Антоном зовут?
Я понуро кивнул.
- За что же тебя, Антон, выгнали?
- Это… как его? – за глумление. Характеристику написали – хоть сразу в тюрьму. Инспектор по комсоставу так прямо мне и сказал: или береговой радиоцентр – или в кадры, за трудовой. А я ведь, когда мореходку заканчивал, о дальних рейсах мечтал…
- Ты, стало быть, сознался?
- Так Стас подпоил. Две недели бегал, канючил. Жалко же мужика!
- Ну что я тебе скажу, как старший товарищ? - Вовка плеснул себе холодной заварки, закурил новую сигарету. - Идея великолепная, исполнение безупречное, момент для выстрела – точней не придумаешь. Подобный тактический ход сделает честь любому разведчику. И что самое главное - тебе все поверили. Ты, брат Антон, схватил за сиськи золотого тельца, и сам же его упустил по собственной дурости. Не сознайся ты, твой замполит тысячу раз бы подумал, прежде чем писать на тебя плохую характеристику. И был бы ты, парень, сейчас депутатом, делегатом и ударником коммунистического труда. Ходил только в загранку, а двери в кабинете инспектора ногой открывал.
- Да ну! – не поверил я.
- Это, брат, сто к одному. Поставим себя на место твоего замполита. Телеграмма ушла? – ушла, и есть вероятность, что проникла за ворота Кремля. Покажут ее Брежневу или нет? - конечно покажут. Отправитель слишком уж специфический. От доярок, механизаторов, трудовых коллективов он пачками поздравления получает. А тут - льды, Заполярье, экзотика… и какой-то третий радист. Почитает старик, посмеется, а может, уронил скупую слезу. Не факт, что отреагирует. А вдруг? Кто знает, что у них, царей, на уме? Возьмет да и спросит через недельку-другую: «А как там мой крестник? Все прозябает на ледоколе?» Что ответят те люди, для которых вся жизнь – показуха? «Не знаем о ком речь»? – Не-ет! Это, братец, первый признак непрофессионализма. Они для того и поставлены, чтобы все знать. Взвесив все за и против, приходим к выводу. Дабы избежать больших неприятностей, и не подставить свое руководство, первый помощник обязан что? Правильно, предупредить: так мол и так, телеграмма ушла, есть вероятность что будут последствия. Ты не в курсе, этот Иваныч никакую шифровку на берег не отправлял?
- Не знаю. На моей вахте ничего похожего не было. Может быть, Стас?
- Впрочем, какая разница? Допустил ты, Антон, ошибку. Заставил систему пошевелиться. А она этого никогда никому не прощает. Мы тебе литр должны?
- Да брось ты…
- Не «брось», а должны. Ставлю еще полтора, как племяннику Брежнева. Ты, как я понял, мужик выпивающий?
- Ты что?! – испугался я, - мне нельзя!
- С чего это вдруг? – удивился Зиборов.
- Я женился недавно. Новую жизнь начал. Теща у меня врач-нарколог. Здесь пол ледокола ее пациенты - сразу заложат.
- Со мной можно, - отрезал Вовка, - ибо с этой минуты я беру над тобой шефство.

В радиорубке было по-прежнему многолюдно. В углу флегматично жевал бумагу мой «Иней-П».
- Стол накрыт? – с порога спросил Вовка. – Я вам гостя привел. Наш человек, хоть и племянник генсека.
С его легкой руки кличка «Племянник» стала моим вторым именем.

Глава 3 Карта Меркатора

Во сне я летал. Скользил по касательной над бесплодной каменистой грядой, и снова взмывал ввысь, к вершине неприступной высокой скалы. Воздух был упруг и прозрачен. Солнце пряталось в розовом облаке, согревая меня ласковыми лучами. Где-то у горизонта плескалось теплое море. Местность была до боли знакома. Сердце подсказывало, что здесь я когда-то бывал. Не наяву, а в каком-то другом сне.
Меня долго будили. Просыпаться я не хотел. Наверное, чувствовал, что похмелье будет тяжелым. С работой тоже не складывалось. Началась магнитная буря, и в эфире стояла мертвая тишина. Пробивались только средние волны. Диксон и Амдерма не отвечали. Я сбросил корреспонденцию через полярную станцию острова Голомянный и с огромным трудом высидел диспетчерский срок. В голове немножечко распогодилось.
Штабных поубавилось. После вчерашнего это немудрено. Вовка Зиборов дремал на диване. Наташка Окунева колдовала над чайником. «Секретная карта» лежала на резервном столе. Над ней склонился Виктор Петрович и о чем-то сосредоточенно думал. Рядом валялась логарифмическая линейка.
- Что нового? – вежливо спросила Наташка.
- «Арктика» рыщет где-то поблизости, – я выключил передатчик и бросил на стол наушники. – Идет автономно, без каравана, что само по себе удивительно. А больше никаких новостей. Магнитная буря - полнейший «непрохонже».
- Здесь часто такое бывает, - успокоил меня Командор, - особенно летом. Чайку не желаешь? Или чего покрепче?
- Нет, спасибо, - я подошел ближе. - С меня достаточно. До сих пор не могу отойти.
- Ну-ну, - было б предложено…
Виктор Петрович перерисовывал с кальки какие-то странные контуры. Изображение было похоже на древнерусский овальный щит, перечеркнутый крест-накрест. Один из таких «щитов» красовался на Северном Полюсе, другой – чуть правее и ниже.
- Это что, дрейфующий лед? – ляпнул я наобум и прикусил язык, потому, что Вовка заржал.
- Нет, дорогой племянник, - молвил он, поднимаясь с дивана, - это дрейфующая земля!
- Произведение мысли на лёд не имеет температуры, - флегматично заметил Виктор Петрович.
Теперь уже засмеялась Наташка.
- Подумаешь, – фыркнул я, направляясь к двери, - уже и спросить нельзя!
- Погодите, молодой человек! – сказал Командор. - Возможно, Зиборов прав. Это действительно дрейфующая земля, ибо никто не доказал обратного. Дважды два – безусловно, четыре, но до этого надо еще дойти. Скажите-ка мне, для начала: что вы знаете о древнейших картах Земли?
- То же, что и все, - ответил я не задумываясь, – имеет плоскую форму, лежит на трех громадных китах. Что касается оконечностей, то их несколько, но все называются одинаково: «Край Света».
- Вам что-нибудь говорят имена Меркатора, Пири, Фра Муаро, Арантеуса Финауса, Хаджи Ахмеда, того же Хэпгуда?
- Правильно думаешь! - язвительно хмыкнул Зиборов, взглянув на мою изумленную рожу.
- Погоди! – осадил его Командор и опять обратился ко мне. – Слабовато, молодой человек. Особенно для участника экспедиции. Придется открыть ликбез. Наташа, займись.
Так я впервые услышал о Гиперборее – таинственном острове русского севера, о старинных географических картах, имеющих общий первоисточник, возраст которого, если верить математическим выкладкам – тринадцать тысячелетий до нашей эры.
- Картография как наука с древнейших времен шла на много шагов впереди открывателей новых земель. С начала XVI века и вплоть до его конца возникает из небытия целая серия удивительных карт, на которых отмечены неоткрытые материки, - голосом школьной учительницы вещала Наталья. - Антарктида впервые появились на карте турецкого адмирала за триста лет до ее открытия. Очертания континента даны в ней настолько точно, как будто бы съемка велась из космоса. Колумб не успел покинуть Америку, а уже появляется карта с четко очерченной береговой линией. Уже исходя из этого, можно всерьез рассуждать о существовании некой древнейшей цивилизации, уровень знаний которой тождественен современным…
Нет, не умеет Наташка рассказывать. Язык вроде подвешен, но тема в ее изложении все больше похожа на скучную лекцию.
Наконец, Командор не выдержал:
- Интрига, Наташа! Где же интрига? Ты бы знаешь, на чем заострила внимание? - Карты имеются. Все на них остается на месте, за исключением мелких погрешностей. Антарктида - на Южном полюсе. Америка – где положено. А что же Гиперборея?
- Нельзя же так сразу, Виктор Петрович? Без общего курса…
Пока они спорили, мы с Вовкой покинули радиорубку.
- Исходя из вышеизложенного - сказал он Наташкиным голосом, - давно бы пора пожрать!

интерсно и завлекательно
ждем развтития за пожрать.

Не, батька ждать не должен.

…После обеда мы, как обычно, резались в «морского козла». Игра у меня не шла. Все мысли об этой проклятой Гиперборее. Уж не ее ли мы ищем?
- Что с тобою, Антон? – с обидой спросил третий штурман Валерка Унанов - мой напарник по игре в домино. – Семафорю тебе, семафорю, а ты уже третий круг «лысого» не выносишь!
Я молча смешал костяшки и вышел из-за стола.
- Пардон, мужики, что-то башка раскалывается. Наверное, глаза подпалил.
- Ты картошку сырую у повара попроси, - посоветовал доктор, - нарежь кругляшей, и к глазницам прикладывай. Желательно, на ночь. Вот увидишь, к утру полегчает.
Поверили. Я б на их месте тоже поверил. Арктика – дама коварная. Ее красота слепит, особенно летом. Блики солнца, преломляясь в кристалликах льда, атакуют сетчатку глаз стремительными лучами. Атакуют исподтишка, откуда не ждешь. И дело здесь, если верить нашему командору, не только в законах физики.
В каюте меня поджидал Платон Скороходов. В руке листочек бумаги. Я понял его без слов: карта ледовой разведки. Разлетались полярные авиаторы. Через каждые шесть часов беспокоят.
- Вот частота, подтвердил он мои ожидания. - Самолет начнет передачу равно через двадцать минут.
- Слышь, Платон, - я решил кое-что уточнить, - ты не мог бы объяснить мне на пальцах, что за беда творится с этой Гипербореей?
- Ты что, издеваешься? - Платон схватился за голову. - Ой, не могу! Говорила мне мама: не пей технический спирт…
И ушел.
Подвернувшийся под руку Максим Яровой тоже решил отнекаться. Я, мол, простой геофизик и сие для меня - высшая математика.
- Между прочим, Наталья обиделась, - сказал он моей спине, когда я уже поднимался по трапу.
Спасибо, утешил.
Я проторчал у приемника добрых пятнадцать минут. В эфире стояла мертвая тишина. Сквозь толстые стекла иллюминатора проклюнулось полярное солнце. Один из случайных лучей упал на мою руку. Был он по-домашнему теплым и ласковым. До самого горизонта стелились редкие ледяные поля. В них разводья, как весенние лужи моего детства. Над зеркальной гладью воды языками стелился туман. В небе – ни ветерка.
За спиной хлопнула дверь.
- Ты еще здесь? – спросил Командор. – А самолет улетел. Что-то у них там случилось. На словах передали, что над нашим квадратом низкая облачность, но подходы по-прежнему чистые
- Виктор Петрович, - спросил я в упор, - Гиперборея - это и есть Атлантида? Она затонула?
- «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам», - Командор процитировал «Гамлета». – Такие вопросы ставят под сомнение стройную теорию товарища Дарвина о постепенном прогрессе науки и человечества и не дружат с марксизмом. Наши ученые спорят на эту тему до хрипоты. Но дома, на кухне. Что касается зарубежных коллег – там тоже не все просто. Фактов, свидетельствующих о существовании в прошлом мощной цивилизации, множество. Они хорошо знает о них, но тоже предпочитают замалчивать. Тайное, как и слабительное, зависит от срока годности и не всегда становится явным.
Да, прав Скороходов. Технический спирт генерирует только одну идею: как бы опохмелиться? Я долго пережевывал последнюю фразу нашего Командора. Наконец, разродился:
- Так мы здесь…
- Ты хочешь сказать, нелегально? – В серых глазах начальниа экспедиции запрыгали искорки смеха. – Так мы ж ничего не знаем. И даже не слышали о Гиперборее. Мы здесь потому, что хотим хорошо заработать и перевыполнить план. На Полюсе Недоступности знаешь, какой коэффициент сложности?
- А карта… этого… Меркатора. Что в ней такого особенного?
- Да в принципе, ничего. Типичный продукт своего времени. Только лежала под спудом дольше обычного. Она была издана в 1595 году уже после смерти Герхарда Меркатора. Сыну Рудольфу срочно понадобились деньги. Подлинник карты хранится в Дрезденской национальной библиотеке. Каждый может прийти, посмотреть, убедиться. Это взгляд на нашу планету со стороны Полярной звезды, в самую точку Северного Полюса.
- Пятнадцать тысячелетий до нашей эры? – почти возвопил я. – Да разве такое возможно?!
- Обратного не доказано, - Командор усмехнулся. – Факты не срамное место, в штаны не засунешь. Тех, кто видит этот шедевр впервые, всегда поражает тождественность изображения с современной реальной картой. Достаточно посмотреть с того же самого ракурса на обычный географический глобус. Сходство просто пугающее… у тебя все?
Виктор Петрович, как всегда, торопился. Дел у начальника экспедиции было невпроворот. Все на его плечах: и наладка аппаратуры, и отчетность, и бесконечные советы со штурманами. Он теперь отвечал, в том числе, и за безопасность выбранного маршрута. Вел ледокол на свой страх и риск.
Капитан все еще пребывал в запое. Этим делом он меня порядком уже достал. В столе накопилась целая куча служебных радиограмм на его имя, каждая из которых требовала ответа в срочном порядке. Звонишь ему – трубку не поднимает. В каюту стучишь – ни гу-гу. Все пофиг.
Пару часов я проторчал на мостике. Крутился около Командора, чтобы, улучшив момент, задать ему пару вопросов. Как назло, рядом ошивалась Наташка. Что-то там щебетала, мстительно посматривая на меня. Подумаешь, обидели цацу! Потом Зиборов стал запускать кварцевые часы, индукционный лаг, промерные эхолоты, синхронизировать все с автокартой. Петровичу вообще стало не до меня.
Пейзаж за окном не отличался разнообразием. И справа, и слева дрейфующие поля. Небо над горизонтом вздыбилось черным столбом. Это хорошо. Это значит, что там разводья. Черное небо бывает только над чистой водой.
Второй штурман Тенгиз Парменович Чхартишвили по кличке Танкист снял показания с «Магновокса», походя, стукнул меня по плечу:
- Хочешь, Племянник, анекдот расскажу?
- Валяй, - говорю. – Если б даже и не хотел, все равно рассказывать будешь.
- Капитан поднялся на мостик, а третий помощник слегка под шафе…
Парменыч гыгыкнул и склонился над картой. Это стиль у него такой рассказывать анекдоты. Покуда сам насмеется, другие забудут, о чем он вообще говорил.
- Зазевался что-то там «треха», - продолжил Тенгиз после достаточно длительной паузы, - а капитан открывает журнал и пишет: «Сегодня штурман вышел на вахту пьяным»… пх-х-х…
В этот раз из Парменыча выскочила сопля. Он долго искал носовой платок, тщательно «продувал трубы».
Линия курса была идеально прямой. Она обрывадась у входа в пролив Шокальского.
- Ну? – я напомнил о главном, когда Танкист взялся за циркуль.
- Тэ-экс… я не понял! Мы что, опять отклонились от курса? – возмутился рассказчик и помчался к спутниковой системе. Вернувшись, поколдовал над картой и крикнул вахтенному матросу:
- Еще полградуса вправо!
- Течением сносит, - пояснил он для меня. – Гольфстрим где-то здесь гуляет. Так на чем я остановился?
- На капитане.
- На каком капитане?
- Подходит к штурманской рубке Толик Дементьев, - хмуро пробубнил я. – Шасть к вахтенному журналу! А там написано: «Сегодня наш капитан поднялся на мостик трезвым»
- Это что ж получается? – возмутился Парменович. – Я уже весь анекдот рассказал? Стоп, а причем тут Дементьев?
- Не причем, - согласился я. – Он не скоро на мостик поднимется. Спирта у него море. Так продолжение будет?
- Эй, племянник, работа есть! – окликнул меня Командор.
Я оставил Парменыча в полном расстройстве и спустился в радиорубку.

очепятка

мне понравилось - душевно очень и со смыслом
только про карту меркатора не догнал - при чем тут звезда и почему 15 тыщ лет?

Даже не верится, неужели правда были карты старые точные. Мне кажется это просто не реально.
Продолжение интересное, это так необычно про Арктику.
Да и еще вопрос а Наташка красивая?

На самом деле это совершенно не так - карты должны различаться очень сильно. Потому как уровень моря в то время из-за оледенения был ниже современного примерно на 80-90 метров (в частности Берингова пролива не было - Америка соединялась с Азией).

А че тут не догонять? Оригиналу карты, с которой копировал свою Меркатор 15 тыщ лет. Сделана она как взгляд на СП со стороны Полярной Звезды. На карте Пири в Антарктиде ваще нет льда. Береговая линия соответствует на все сто. А была она нарисована за 300 лет до открытия Антарктиды.

Она была старше меня. Поэтому я не присматривался.

Глава 4 Легенда о русской Арктиде

- Все потом, - с порога сказал Командор. – Вот телеграмма. Через три часа она должна быть в Москве и лежать на столе у начальника одного очень серьезного ведомства. Адрес и подпись в тексте. Все зашифровано в виде обычной судовой криптограммы. Но даже такой текст я не имею права вбросить в открытый эфир. Придется нарушить частотный режим. В общем, делай что хочешь, но чтоб результат был. Ну, ладно, я побежал.
Мне стало тоскливо и муторно. И я почему-то почувствовал себя виноватым. В эфире стояла мертвая тишина. Ни шумов, ни грозовых разрядов. Мы с Зиборовым трижды проверили целостность антенного поля – все в полном порядке. А приемники не выходят из строя одновременно. Магнитная буря, мать ее так!
- Да, чуть не забыл, - Виктор Григорьевич снова протиснулся в дверь и положил на стол сложенный вчетверо листочек бумаги:
- Это частоты и позывной сигнал, под которым тебя услышат. Вернешь после того как!
Я громко вздохнул.
- С тех пор, как Дмитрий Иванович Менделеев вывел формулу водки, - подумав, сказал Командор, - слова благодарности очень сильно упали в цене. Остальное ты понял.
- Через три часа?
- Именно так, - бросил он уже на ходу.
Я призадумался. Частотный режим – это, конечно, серьезно. Но, с другой стороны, я нарушаю его по нескольку раз на дню. Без личных знакомств в Арктике никуда. Радист с острова Голомянный Сашка Михо взял на себя посреднические функции между мною и материком. Я тупо перестраиваю старенький «Волхов» на рабочую частоту его ведомства и шпарю без позывного. Ну, какая, скажите, контрольная станция услышит меня в этом Богом забытом уголке русского Севера?
Сашке я доверял как самому себе, но тайна есть тайна, тем более – не моя. Я еще раз пробежался по диапазонам, чтобы окончательно убедиться: других вариантов нет. Ну, Командор, не взыщи!
Со связью я управился быстро. Оставалось заполнить журнал. Я открыл его сразу на нужной странице. Кто-то вложил вместо закладки сложенную вчетверо кальку. Это была копия карты, выполненная в цвете. Да, прав Командор. И без школьного глобуса я узнал очертания побережья с островами и устьями рек. Северный морской путь был также изображен без бросающихся в глаза искажений: от Карских Ворот и до Берингова пролива. Русский казак Дежнев первым прошел по нему через полсотни лет после создания этой карты.
Слушай, – подумалось вдруг, - а может быть это подделка, и меня просто водят за нос?
Я еще раз всмотрелся в кальку. Надписи были сделаны, естественно, на латыни. «Пермь», «Солофки», «Печорске», «Рус». Непривычно звучали названия русских земель в холодной транскрипции мертвого языка. Легендарная Гиперборея простирались точно по центру. Все как рисовал Командор: округлый щит с православным крестом. Что это, четыре полноводных реки, или проливы столь сложной конфигурации? Ага! Справа приведены какие-то описания в переводе на русский язык. Но очень уж мелко написано.
Нуте-с, нуте-с! – я включил настольную лампу. – Ни фига себе! Получается, что все четыре реки вытекают из одного гигантского озера, увенчанного по центру высоченной горой? Теперь понятно, почему этой карте никто не верит. Есть во всем этом что-то искусственно-симметричное, неживое. Если бы не размеры, как это все похоже на стартовую площадку космического корабля!
От такой сумасшедшей мысли я даже похолодел. Вот это версия! Рассказать бы о ней Командору. Да боюсь, будет смеяться.
Тоже мне, - скажет, - прыщ! Не успел к молоку приобщиться, а уже снимает верхушки…

Весь в расстроенных чувствах я поплелся на ужин. По пути, приложился ногой к двери капитанской каюты.
- Пошел на …! – внятно сказал Толик Дементьев.
Я плюнул и матюгнулся.
В салоне было немноголюдно. Наверное, повар Ваня Сорокоумов опять что-нибудь учудил. И точно. Старший электромеханик брезгливо вытирал пальцы бумажной салфеткой.
- Картошка в мундирах, да селедка со шкурой, - мрачно констатировал он. – Как у тещи на даче. Только там бутылочка булькает. Прямо скажу: хреновый у нас повар. Еды за столом остается прорва, и все майнается за борт, на радость морским обитателям. Вот бы поросеночка завести, это ж чистая экономия!
- Идея хорошая, - одобрил Тенгиз Парменович, как ответственный за снабжение и расход судовых продуктов. - Сам думал об этом. Все упирается в подходящее помещение. Где держать-то его будем?
- В капитанской каюте, - процедил я сквозь зубы. - Им вдвоем веселей будет…

Я не успел пожалеть о сказанном, а люди, сидящие за столом хоть как-то отреагировать на этот словесный выпад. Наш ледокол споткнулся о невидимую преграду, застыл, задрожал на месте. Под звон битой посуды мы с Парменычем, не сговариваясь, выскочили из за стола, и обгоняя друг друга, рванули наверх.
- Машина – мостику! – командовал старший помощник, склонившись к переговорной трубе. – Схема один – четыре, а пока - начинай кренование!
Впереди, сколько видят глаза, простирался плотный паковый лед. Был он ровен и чист, без торосов и снежных барханов. Справа по борту маячила в дымке деревянная башня на мысе Неупокоева. За нею терялся в тумане скалистый, извилистый берег острова Большевик. Языки ледников мягкими складками спадали на белую гладь. От кромки припая, стремились к востоку редкие ледяные поля да десяток изрядно подтаявших айсбергов. Один из них, квадратный как чемодан, плотно засел на песчаной косе у островов Воронина. Левый берег пролива был еще далеко и сливался по цвету с пасмурным небом. Его можно было видеть только в локатор.
Под воздействием мощных насосов вода в балластных цистернах пришла в движение. «Петр Пахтусов» закачался и всей своей мощью отработал назад. А потом... даже такой старый морской волк как Петрович, не смог впоследствии объяснить, что же случилось потом. Не было ни толчка, ни удара. Ледокол медленно сполз с ледяного поля и вдруг рванулся куда-то вбок. Со штурманского стола посыпались наземь авторучки, линейки, карандаши, что-то еще, судя по звуку, громоздкое и тяжелое. Закачался и чуть не упал стакан с недопитым чаем.
- Стоп машина, - сказал старпом, - большой перекур!
- Что случилось? – забеспокоился Командор.
Петрович пожал плечами:
- Были бы мы где-нибудь в «Баренцухе», я бы сразу сказал: намотали на винты рыбацкую сеть. А здесь… остается грешить на вояк. Минный трал, или еще какая-нибудь хрень. Водолазы посмотрят – скажут. Так… что у нас там с координатами?
Жирная черная точка легла на карту, как приговор. Только потом я понял, что это была точка невозвращения.

В радиорубке царило уныние. Впервые за трое суток экспедиционный корпус собрался в полном составе. Электрический чайник перегорел – пришлось перейти на спирт. В клубах табачного дыма шевелились неясные тени. Тревожно звучала гитара:
«Мы скакали по степи,
Где живет наш Том.
Где живет наш Том,
Где у Тома дом
И как нам дом его найти?»...
Меня до поры до времени не кантовали. Докладывать было нечего. Водолазы ни шатко, ни валко шевелились в районе кормы и гремели гаечными ключами. Судя по красным рожам, спирт «для промывки шлангов», с боем добытый у Командора, снова ушел налево. Сашка Черкашин - старшина водолазной команды в четвертый раз обещал, что «скоро начнем».
…Вопрос прозвучал, когда настала пора налить. И задал его скромный стажер Серега, приходившийся Наталье племянником:
- Виктор Петрович, почему на картах Герхарда Меркатора так много русских топонимов?
- Действительно, почему? – встрепенулся Максим Яровой. – Я тоже об этом думал, да все забывал спросить. Вон, возле устья Оби ясно написано: «Золотая баба». Перевода не требуется. Есть даже привязка к местности. Сколько русских людей положило жизни, чтобы найти это чудо - символ знаний и власти? А тут, какой-то чужак, иностранец! Неужели вы допускаете, что Меркатор, в шестнадцатом веке, мог пройти побережьем русской Сибири с циркулем и линейкой и не только нарисовать феноменальную по точности карту, но и нанести на нее то, что известно лишь посвященным?

Я не успел пожалеть о сказанном, а люди, сидящие за столом хоть как-то отреагировать на этот словесный выпад. Наш ледокол споткнулся о невидимую преграду, застыл, задрожал на месте. Под звон битой посуды мы с Парменычем, не сговариваясь, выскочили из за стола, и обгоняя друг друга, рванули наверх.
- Машина – мостику! – ревел Геннадий Михайлович Зуев – наш второй старший помощник, склонившись к переговорной трубе. – Схема один – четыре, а пока - начинай кренование!
Это был единственный человек в экипаже, рядом с которым мне было не по себе. Я его даже немного побаивался. Ибо была в нашем прошлом страничка, вспоминать о которой, мягко говоря, не хотелось.
Стараясь быть незаметным, я скромненько встал в уголке. Впереди, сколько видят глаза, простирался плотный паковый лед. Был он ровен и чист, без торосов и снежных барханов. Справа по борту маячила в дымке деревянная башня на мысе Неупокоева. За нею терялся в тумане скалистый, извилистый берег острова Большевик. Языки ледников мягкими складками спадали на белую гладь. От кромки припая, стремились к востоку редкие ледяные поля да десяток изрядно подтаявших айсбергов. Один из них, квадратный как чемодан, плотно засел на песчаной косе у островов Воронина. Левый берег пролива был еще далеко и сливался по цвету с пасмурным небом. Его можно было видеть только в локатор.
Под воздействием мощных насосов вода в балластных цистернах пришла в движение. «Петр Пахтусов» закачался и всей своей мощью отработал назад. А потом... даже такой старый морской волк как Геннадий Михайлович, не смог впоследствии объяснить, что же случилось потом. Не было ни толчка, ни удара. Ледокол медленно сполз с ледяного поля и вдруг рванулся куда-то вбок. Со штурманского стола посыпались наземь авторучки, линейки, карандаши, что-то еще, судя по звуку, громоздкое и тяжелое. Закачался и чуть не упал стакан с недопитым чаем.
- Стоп машина, - сказал Зуев, - большой перекур!
- Что случилось? – забеспокоился Командор.
Старший помощник пожал плечами:
- Были бы мы где-нибудь в «Баренцухе», я бы сразу сказал: намотали на винты рыбацкую сеть. А здесь… остается грешить на вояк. Минный трал, или еще какая-нибудь хрень. Водолазы посмотрят – скажут. Так… что у нас там с координатами?
Жирная черная точка легла на карту, как приговор. Только потом я понял, что это была точка невозвращения.

В радиорубке царило уныние. Впервые за трое суток экспедиционный корпус собрался в полном составе. Электрический чайник перегорел – пришлось перейти на спирт. В клубах табачного дыма шевелились неясные тени. Тревожно звучала гитара:
«Мы скакали по степи,
Где живет наш Том.
Где живет наш Том,
Где у Тома дом
И как нам дом его найти?»...
Меня до поры до времени не кантовали. Докладывать было нечего. Водолазы ни шатко, ни валко шевелились в районе кормы и гремели гаечными ключами. Судя по красным рожам, спирт «для промывки шлангов», с боем добытый у Командора, снова ушел налево. Сашка Черкашин - старшина водолазной команды в четвертый раз обещал, что «скоро начнем».
…Вопрос прозвучал, когда настала пора налить. И задал его скромный стажер Серега, приходившийся Наталье племянником:
- Виктор Петрович, почему на картах Герхарда Меркатора так много русских топонимов?
- Действительно, почему? – встрепенулся Максим Яровой. – Я тоже об этом думал, да все забывал спросить. Вон, возле устья Оби ясно написано: «Золотая баба». Перевода не требуется. Есть даже привязка к местности. Сколько русских людей положило жизни, чтобы найти это чудо - символ знаний и власти? А тут, какой-то чужак, иностранец! Неужели вы допускаете, что Меркатор, в шестнадцатом веке, мог пройти побережьем русской Сибири с циркулем и линейкой и не только нарисовать феноменальную по точности карту, но и нанести на нее то, что известно лишь посвященным?
Командор хотел что-то сказать, но, как это обычно бывает, каждый из выпивающих почему-то решил, что вопрос адресован лично ему. Волны словесных атак приблизились к штормовым. Все старались переорать друг друга. Громче всех – и это не мною замечено – спорят ученые и кухарки.
- Насколько я помню, - прорывался сквозь гомон визгливый голос Натальи, - Меркатор родился в Голландии, а умер в Германии. И никуда за пределы этих двух стран не выезжал!
- А кто тогда? Кто?! – не сдавался Максим. – Меркатор - великий ученый! Он автор знаменитой проекции, названной его именем.
- Засунь его в ж…, это авторство! – рычал Скороходов. – Такая проекция использовалась картографами ещё до его рождения!
Я хотел было выйти из радиорубки, но Командор кашлянул и поднял свою рюмку.
- А если я вам скажу, что знаменитая карта - всего лишь список с более раннего образца? Что сделали его русские, на своем родном языке, да еще и пять тысячелетий назад? Вы будете спорить еще громче?
Эта фраза ошеломила не меня одного. Все замолчали. Только Серега заржал:
- Нет, в такую фантастику я ни за что не поверю!
Наталья схватила его за рукав и громко зашикала. А Зиборов мрачно спросил:
- А чему ты больше не веришь, допущениям или фактам?
Судя по морде, он знал много больше, чем все остальные.
- Какие тут могут быть факты? – окрысился Наташкин племянник. – Факты в далеком прошлом, у нас же – одни допущения.
- Ошибаетесь, молодой человек, - сухо сказал Командор и взял у меня со стола заветную кальку. – Меркатор не един в своем роде. Есть еще Райс, Финиус, Буаше, есть плеяда других, менее известных авторов. Все они стали предвестниками эпохи великих географических открытий, все имели свободный доступ в спецхраны Истамбула и Ватикана все вышли на арену истории в период военной экспансии Порты и наивысшего торжества католической веры…
Он хотел добавить что-то еще, но не успел. Дверь решительно распахнулась, пропуская через себя Валерку Унанова. Немая сцена длилась не меньше минуты. Штабные смотрели на третьего штурмана, а он – на канистру со спиртом.
- Так вы уже знаете? – грустно спросил Валерка, пожирая глазами накрытый стол.
Он еле успел отскочить в сторону. Сметая скамейки и стулья, плотная масса штабных дружно рванулась на выход. Туда, где бесплатно раздают новости.
Я сплюнул, пристально глянул в карие очи своего завзятого друга и сказал с искренним чувством:
- Черт бы тебя побрал!
Нет, - думал я, торопясь вслед за всеми на палубу, - какой нужно быть свиньей, чтобы так вот, по-скотски, ввалиться и перебить разговор в тот самый момент, когда зазвучало самое интересное!
В этом была какая-то мистика, и мне показалось, что никогда уже я не услышу легенду о русской Арктиде.

На корме было холодно. Трехболтовка Сашки Черкашина еще исходила паром, а на свинцовых отливках уже проступил иней. Вокруг водолаза суетились напарники: снимали тяжелый шлем и плечевые ремни. Их, в свою очередь, окружило тройное кольцо зевак. Люди покорно морозили сопли в ожидании слова, хоть все самое важное Сашка сказал еще под водой: обломаны оба винта. Эту новость передавали из уст в уста, но верить ей не хотелось. Жива в любом человеке надежда на чудо: а вдруг рассосется? В чистом морозном воздухе явственно несло «свежаком». Наконец, в зубах у Черкашина появилась зажженная папироска. Он парочку раз «пыхнул» и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Походу амбец, самим нам отсюда не выбраться!
- Да что ж там такое?! – возвопил Командор.
- На правом винте нету двух лопастей, - мрачно ответил Сашка, - исчезли вместе с болтами. На левом – вообще смешно! – три четверти лопасти будто ножом срезало: аккуратно, наискосок. На срезе металл аж блестит: ни царапины, ни зазубрины. Оба дейдвуда, естественно, разбиты в ухналь…
Кто-то с силой дернул меня за рукав:
- Что, начальник? Где ты – там несчастье?
Это был Геннадий Михайлович Зуев.

Глава 5 Геннадий Михайлович Зуев.

О знакомстве с нашим вторым старпомом можно писать отдельную книгу. У каждого в жизни случаются дни, которые можно снимать без дубля и сразу пускать в кинопрокат. Это, как раз, такой случай. Столкнулись мы с ним в Архангельском «Портофлоте», куда я был сослан в воспитательных целях. Если честно, за дело.
Есть в любом пароходстве целый свод незыблемых правил, первое из которых - про женщин на корабле. Их мало. Потому спать с ними позволено исключительно двум человекам: капитану и судовому врачу. Замполиту нельзя – вломят. Старпому подавно – сгноят.
Ну, с капитаном все ясно, - скажете вы, - но причем тут судовой врач?!
О, братцы мои! Вы не знаете, какой это страшный человек – доктор Пилюлькин! Ведь в его скромной каюте хранятся медицинские книжки всего экипажа. Возьмет да напишет нетрезвой рукой: «Имеется подозрение на…» и все, приплыли! Будь ты самым талантливым капитаном, кандидатом в члены Политбюро – конец все едино один. Раскроет председатель медицинской комиссии твою многострадальную книжку, ознакомится с результатами ежегодного освидетельствования специалистов и подумает про себя: М-м-м-дем-с! По всем показаниям хоть сейчас в космонавты, а вдруг?! Помрет человек где-нибудь в Атлантическом океане, кого тогда спросят в прокуратуре: «Как же так, Василий Иванович, вас же предупреждали?!»
Правило номер один включает в себя всех судовых женщин. Даже если они девушки, практиканты, студентки Николаевского кораблестроительного института. А для тех, кто об этом забыл, есть каботаж. В особо запущенных случаях – «Портофлот».
Теплоход "Воркута", с которого я был с позором изгнан, грузился сырой картошкой на Бакарице. (Есть такой грузовой район в безразмерном порту Архангельска). У них ожидался рейс на Дудинку, в рамках "северного завоза". Меня же призвали в контору, пред светлые очи товарища Брилина и сам старший инспектор с сарказмом и выражением читал докладную записку, отправленную вдогонку за мной:
«…В ночь с третьего на четвертое мая принял участие в коллективной пьянке, в результате которой был избит артельщик Воробьев. Как представитель среднего комсостава, не только не принял мер по наведению должного порядка на судне, но и сам дважды ударил артельщика по лицу…»
Я слушал начальство с должным почтением, а в моей голове рождались стихи:
Вот парадный подъезд. У него по утрам,
Одержима холопским недугом,
Вся бич-хата, с каким-то испугом,
Подъезжает к заветным дверям.
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются люди домой:
Очень трудно с работой зимой,
Нету пива в макаровской бане…
- Гнать таких надо, Виктор Федорович! - сказал молодой подмастерье, сидевший в углу за столом.
- Да куда ж его выгонишь, молодого специалиста? – поморщился Брилин, - разве что в «Портофлот», матросом? А ну, напиши командировочное.
Клерк подобострастно хихикнул.
- Знаешь, где их контора? – Инспектор по комсоставу перевел на меня осуждающий взгляд. Не дожидаясь ответа, решил пояснить. – Чешешь отсюда в сторону морвокзала. Третий дом от угла - твой.
В «Портофлоте» меня уже ждал инспектор по фамилии Маленьких. Я случайно обмолвился, назвал его «начальником службы связи» и мне сразу же предложили присесть.
Кабинет, как я понял, был у хозяина местом «неходовым». Он долго копался в столе - разыскивал нужный бланк, смахивал паутину с подушечки для печати, но это его нисколько не раздражало.
- Что тут у вас за пожар? – спросил я как равный равного. (Инспектор относился ко мне вполне дружелюбно - он был действительно рад, что я вовремя подвернулся).
- Ох, не спрашивай, - запричитал Маленьких, - радист-то у нас на буксире непьющий совсем. А тут с женой поругался. Ну, и загремел в медвытревитель, а оттуда - транзитом – аж на пятнадцать суток!
- Радист?! – изумился я. – А откуда на буксире радист?
- Дык как же? – в свою очередь, изумился инспектор, - он же на «Буране» работает! Ах, да, ты же не в курсе…
После прослушанной лекции я прочно усвоил наиболее важные постулаты. Разномастных посудин в «Портофлоте» много, а радистов всего два. Оба они работают на «Буране», поскольку «Буран» не столько буксир, сколько «пайлот бот». Специфика его деятельности отличается в лучшую сторону от серых будней чумазых собратьев. Он стоит на лоцманской вахте у приемного буя, встречает и провожает океанские корабли. Если судно следует в порт - берет на «Буране» лоцмана, если выходит в море – возвращает назад. Потому что не каждый штурман знает повадки реки и рискнет в одиночку пройти незнакомым фарватером. Приемный буй далеко от Архангельска, у острова Мудьюг. В зависимости от погодных условий, связь на УКВ бывает и не проходит. Вот тогда будят радиста и просят включить передатчик. Так что возят его, как огнетушитель, «на всякий пожарный случай».