Не отгадал я загадки Каури, попробую загадать свою . Итак -
Все знают, или, по крайней мере, слышали о Кижах, о деревянных церквях и звоннице на них
Действительно - чудо деревянного зодчества!
А Церковь Преображения Господня, как говорят, "построена без единого гвоздя!"
Так ли это? Или, может, гвозди все же использовали строители? Если да, то зачем и сколько?
Правильный ответ дал ЗНАТОК curser !
Хотя цифру не назвал, не сосчитал, наверное
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
---
Укроп - гораздо лучше, чем конопля!
Сообщение отредактировал РОМАН - Вторник, 17.08.2010, 18:49
curser, точно! Строительство велось без гвоздей, пока не пришлось перекрывать крышу. А она покрыта осиновыми пластинами (лемехами), каждая из которых крепится одним гвоздем. Всего этих лемехов - около десяти тысяч.
Так что и гвоздей при строительстве церкви "без единого гвоздя" было использовано тоже около ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ.
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
---
Укроп - гораздо лучше, чем конопля!
ну все же сама то церковь без гвоздей)))
а крыша - ну могли наверняка и ее на дер элементах сделать, тока не думаю, что нашим предкам было так уж важно без гвоздей все сделать)))
делали по уму)))
конечно))) просто сознание современного человека все пытается уникальность подчеркнуть и прочую лабуду - а те кто строили Кижи - они просто душу вкладывали и красоту творили.
Давайте приглядимся к тем русским словам, которые обозначают у нас
числа, кратные десяти,, от первого десятка до сотни:
два + дцать шесть + десят
три + дцать семь + десят
сорок восемь + десят
пять + десят девя + но + сто
Очень легко понять, как построено большинство этих слов-числительных.
В первое, второе, четвертое, пятое, шестое и седьмое из них
обязательно входит измененное слово "десять":
двадцать = два раза десятьшестьдесят = шесть раз десять и т, д.
Резко отличается от них "девяносто". Но и в его строении можно при
некотором усилии разобраться.
И вдруг среди всех этих близких "родичей" странным чужаком встает
совершенно ни на кого из них не похожее "сорок".
Как ни вслушивайся в это слово, ничего похожего на "четыре" или на
"десять" не найдешь. А в то же время значит-то оно, безусловно, "четыре
десятка". Как же оно возникло? Откуда взялось? С какими другими русскими
словами связано?
Начнем с того, что заглянем в словари родственных нам славянских
народов. Как те же числительные построены у них?
Что же получается? Все эти слова похожи и между собою и на наши
числительные 20, 30, 50, 60, 70, 80. Но на наше "сорок" не похоже ни одно из
них.
Очевидно, это слово "сорок" является не общеславянским, происходит не
от общего для всех этих языков корня, а прижилось только у нас на Руси и
только в русском языке.
Мало того, судя по сходству остальных числительных во всех славянских
языках, кроме русского, правильно будет допустить, что и у нас когда-то
существовало для числа 40 слово, также похожее на них, что-то вроде
"четырьдесят" или "четыредцать". Но затем, по причинам, сейчас уже неясным,
его вытеснило слово совсем другого происхождения -- таинственное "сорок".
Что же могло означать это слово и почему оно получило именно такое
числовое значение?
Прежде всего, мы часто сталкиваемся в древнерусских письменных
документах с несколько особым значением его. Некогда оно было не
числительным, а существительным мужского рода и означало особую меру для
счета дорогих мехов.
Читая древние грамоты и летописи, то и дело встречаешься с тогдашними
"сороками":
"...Да пять сороков соболя...",
"Да еще двадцать семь сороков бобра..."
Это было особое существительное, применявшееся, однако, только при
счете. Естественно, что до превращения его в имя числительное путь был уже
недалек.
Сколько же шкурок-единиц входило в сорок?
Этого мы в полной точности не знаем. Но нам известно, что из "сорока"
драгоценных шкурок можно было как раз сшить одно из тогдашних мужских
меховых платьев, по-видимому длинный кафтан.
Можно думать, что и такой кафтан носил тоже название "сорок". Это тем
более вероятно, что мы и сейчас знаем один из видов одежды, обозначаемый
этим названием. Это длинная ночная рубаха -- "сорочка". Вероятно, в ее покрое
или мерке сохранилось что-то от покроя той меховой одежды, на которую
когда-то шел сорок соболей или куниц (шел, а не шло и не шли, -- заметьте!).
Надо, кстати, иметь в виду, что рядом с "сороком" существовала и вторая
мера, применявшаяся при подсчете более дешевых сортов пушнины -- "сорочек".
"Сорочками" считали беличьи шкурки и обрезки, остающиеся при обработке
собольего меха, -- хвостики, "пупки" и пр.
Весьма возможно, что на пошивку старинного мехового "сорока" шло
примерно сорок собольих или куньих шкурок. И вот постепенно слово оторвалось
от первого своего значения и приобрело второе: сорок стало значить уже не
"кафтан из сорока шкурок", а просто число: 40 шкурок. А дальше затем -- не 40
собольих шкурок, а 40 любых предметов вообще.
Вот всмотритесь в примерную схему на следующей странице.
Были слова, которые значили:
Скачала:
Слово "сорок" - заготовка на кафтан из "четыредцати" шкурок
Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов, кроме шкурок
Потом:
Слово "сорок" - 40 любых собольих шкурок
Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов, кроме шкурок
Наконец:
Слово "сорок" - 40 любых предметов, в том числе и шкурок
Слово "четыре-дцать" -- ничего не значит. Оно исчезло. *
-----
*Русскими этимологами выдвинуто и другое объяснение происхождения слова
"сорок", будто бы возникшего из греческого средневекового слова "сараконт",
означавшего одну из церковных служб, так называемый "сорокоуст". Хотя можно
найти некоторые доводы в пользу этого предположения (счет на "сороки" мог
первоначально сложиться на торговом пути "из варяг в греки"; церковные
"сороки"-"благочиния" тоже можно объяснить греческим влиянием), нам это
толкование все же кажется искусственным.
Слишком уж оно "специально", слишком узка его чисто культовая база.
Нельзя же, например, слово "обед" выводить из названия церковной службы
"обедня".
-----
Вероятно, было время, когда на эти "сорока" (как мы теперь на "дюжины"
или "десятки") считали не только шкурки, но и некоторые (не все) другие
предметы. Кое-какой след этого старинного счета сохранился в разных областях
нашей исторической жизни и нашего языка.
Так, например, до 1917 года нередко можно было услышать выражение: "В
Москве сорок сороков церквей".
Говорилось: "Затрезвонили во все сорок сороков" или "С Поклонной горы
видны все сорок сороков".
Историки выясняют, что и в этом случае слово "сорок" еще не вполне
равнялось по значению числительному 40. Сорок церквей образовывали в
совокупности административную единицу, так называемое "благочиние". Вот
оно-то и называлось "сороком".
Значит, до самых последних лет в -нашем языке рядом с числительным 40
сохранилось имя существительное мужского рода "сорок", значившее: "четыре
десятка церквей" -- и только. Ведь никто не назвал бы тремя или десятью
сороками 120 или 400 голов скота.
Бросается в глаза, что по причинам, о которых мы теперь можем только
гадать, само число 40 имело для наших предков какое-то особенное значение.
Действительно, старая русская мера веса -- "пуд" -- содержала в себе не 10 и
не 100 фунтов, а именно 40. То же самое .число встречается нам в целом ряде
старинных пословиц, поговорок. Пример: "Сорок мучеников -- сорок утренников"
(о весенних морозах), "на Самсонов день дождь -- сорок дней дождь".
Вероятно, по этой ж самой причине иногда русский человек прошлых дней
охотно заменял словом "сорок" слова "очень много", когда произвести точный
подсчет ему не удавалось или не стоило этим заниматься. Я думаю, именно
поэтому одно из членистоногих животных -- сороконожка* -- носит доныне свое
математически точное имя, хотя число лапок у нее отнюдь не равно сорока.
"Сороконожки, стоножки, тысяченожки и, наконец, просто многоножки -- вот
под какими названиями известны эти членистоногие, -- говорят энтомологи, -- но
все же ни одна многоножка не имеет тысячи ног, хотя сотня-другая их бывает:
известны многоножки со 172 парами ног..."**
-----
*В иностранных -- западных -- языках название этого животного тоже обыкновенно
связано с числительным, но никогда не с числом 40. Болгары, поляки, чехи
именуют его "стоножкой", или "стоногой", так же как испанцы и англичане;
французы, немцы, румыны называют "тысяченожкой". Но любопытно, что число 40
всплывает, как только мы отправляемся на Восток: у турок "сорок" -- "кырк", а
"сороконожка" -- "кыркайк".
**Брем А. Жизнь животных. М., "Молодая гвардия", 1941, т. II, стр. 142.
-----
На этом примере особенно ясно видно, как слова "сорок", "сто" и
"тысяча" заменяли собою выражение -- "ужасно много". При этом, конечно,
названия "стоножка" и "тысяченожка" -- позднейшего и книжного происхождения;
вначале же наш народ сам употребил для обозначения этого неописуемого и
поразившего его множества ног все то же излюбленное им число 40.
Теперь мне хочется предугадать одно соображение, которое, несомненно,
может прийти в голову кое-кому из читателей: а нет ли чего-либо общего между
словом "сорок" и сходно звучащим словом "сорока" -- названием птицы?
Нет. Хотя эти слова и звучат сходно, ни в каком прямом родстве друг с
другом они не состоят. Иной раз совпадение различных слов одного и того же
или двух разных языков настолько поражает воображение, что не только
профаны, но и ученые-языковеды поддаются на эту "удочку" и начинают считать
их связанными между собой, приходя порой к самым нелепым выводам. Они
забывают при этом, что каждое такое совпадение, каждая подобная
этимологизация (установление происхождения слов) должны быть проверены
исследованием и звукового и морфологического состава обоих слов. Необходимо
убедиться, что их родство возможно с точки зрения тех законов языка и
перехода слов от одного народа к другому, о которых у нас уже была речь.
Вот судите сами. В китайском языке есть слово "гермынь"; по-русски оно
значит "братья". А в латинском языке слово "братья" звучало как "германи".
Сходство поражает тем сильнее, что совпадают не только звуки -- смысл!
Кажется, о чем можно еще спрашивать? Конечно, слова эти родственны друг
другу. Наверное, или китайцы заимствовали римское слово, или же, наоборот,
оно в Италию пришло из Китая...
Однако стоит внимательно всмотреться в состав обоих слов, и окажется,
что они распадаются на вовсе несхожие части. В латинском языке была целая
семья слов, родственных слову "германус" (брат, родич): "герм-си" -- росток,
отросток; "герм-йнарэ" -- прорастать, давать отпрыски; "герм-иналис"--
произрастающий. Ясно, что звук "м" относился тут к самой основе, а "ан",
"ен", "ин" -- все это были суффиксы и окончания, образовывающие родственные
слова.
В китайском же слово "гермынь" распадается на совершенно иные части.
Здесь "мынь" никак не связано с "гер"; "мынь" тут -- самостоятельная частица
речи, так называемый "показатель коллективной множественности": "сюэшен" --
учащийся, "сюэшенмынь" -- учащиеся; "хули" -- лисица, "хулимынь" -- лисицы, и
т. д. Да и происхождение слова "гер" -- совсем свое, китайское, не имеющее
ничего общего с латинскими ростками и отростками.
Случайность сходства выяснилась, как только мы вгляделись в состав
слов, в их внутреннее строение.
там же Черный Ерек фигурирует))) это типо шляха - эти сорок тысяч по одной из версий - татарская конница, а вот казаки еи на персечку и пошли)))
Какой же из Черного Ерика шлях? Ерик он ерик (то есть старое русло реки) и есть. Между прочим, в основе первоначального варианта песни - реальное историческое событие.
Текст первого куплета по книге музыковеда Бориса Алмазова "Не только музыка к словам",
(М., "Центрполиграф", 2003, с. 354):
"На Великой Грязи, там где Чёрный ерик,
Татарва нагнала сорок тысяч лошадей,
Замутился ерик, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей...
Песня посвящена обороне донским полковником М. И. Платовым каравана при урочище Каллах, на Черногрязском шляхе."
Здесь только одна неточность - Каллах - это не урочище. Калалах (в современном написании Калалы) - река, приток Егорлыка, на нынешней границе Краснодарского и Ставропольского краев.
Вот как описан этот бой у А.В.Потто "Кавказская война"
ПОДВИГ ПЛАТОВА (Битва на реке Калалах третьего апреля 1774 года)
...Витязь Дона,
Русской рати оборона,
Неприятелю аркан,
Где наш вихорь-атаман?
Жуковский.
Оригинальная и в высшей степени своеобразная личность донского атамана Матвея Ивановича Платова занимает в сонме сподвижников императора Александра I совершенно особенное положение. Он один из наиболее любимых народных героев, созданных Отечественной войной. Великая эпоха 1812 года, озарившая Дон беспримерной в его летописях военной славой, выдвинула этого грозного вождя "Казацкой орды", и имя его облетело из конца в конец всю Европу. С тех пор прошло уже семьдесят лет; постепенно угасали боевые предания славной эпохи; одни за другими сходили в могилу доблестные бойцы 1812 года; истлели кости самого атамана. Но и теперь, когда уже едва слышны отголоски прежней его славы, имя и память Платова живут на Дону в бесчисленных рассказах, в песнях и в народных преданиях.
Главная деятельность Платова протекла среди кровавых войн наполеоновской эпохи, но колыбелью его известности был все-таки Кавказ — свидетель геройской обороны его, в глухих и пустынных еще тогда степях нынешней Ставропольской губернии, во время турецкой войны. Если ехать с Дона по большому Черкасскому тракту, то вправо от него, там, где речка Калалах впадает в Большой Егорлык, на вершине весьма пологой и длинной покатости доныне заметны еще остатки земляного вала, за которым, по преданию, бились казаки, и Платов с горстью донцов отражал нападение двадцатипятитысячного турецкого корпуса. Бывают в жизни народов события, не вносящие никаких изменений в общественный их строй и тем не менее долго живущие в памяти позднейших поколений по причине чрезвычайно сильного впечатления, произведенного ими на современников. К числу таких именно событий, записанных историей, можно отнести и подвиг Матвея Ивановича Платова.
Теперь нет на Дону тех стариков, которые помнили бы детство героя Платова. Но по всем дошедшим до нас преданиям никто с самой ранней юности не отличался такими боевыми, чисто казачьими качествами, как Платов, в котором все предвещало человека замечательного, как бы нарочно созданного для войны и битв, для тех громких подвигов, которые впоследствии изумили собой всех русских людей и целую Европу.
Чтобы вполне оценить значение платовского подвига собственно в глазах донского казачества, нужно сказать прежде, в каком положении находилась тогда наша донская окраина.
С тех пор, как Россия отторгла Крым из-под власти турок и образовала из него независимую область под управлением Сагиб-Гирея, борьба казачества с соседним ему магометанским миром перенесена была на берега Кубани, где сосредоточились все враждебные ему элементы. Глубоко раздраженная потерей Крыма, Турция деятельно старалась поднять против России кабардинцев, закубанских черкесов, татар и даже ногайцев, этих полумирных кочевников, которые хотя и признавали над собой верховную власть замиренного Крыма, но были соучастниками во всех грабежах и набегах на русские пределы. Подготовляя вторжение в Крым, турки отлично понимали, что прежде надо было отвлечь куда-нибудь часть русских сил, охранявших Перекоп, и в этом случае Дон, как искупительная жертва честолюбивых замыслов, обречен был ими на гибель. Замечательно, что известие об этом пришло в Черкасск почти одновременно с другим, не менее тревожным, о появлении на Волге пугачевских скопищ. Страшный самозванец в это время уже шел с Казани и успел поднять все низовые губернии до самых северных пределов Донского войска.
В другую пору, когда все казаки были дома, вести о неприятелях произвели бы, пожалуй, совсем иное впечатление. Тогда войсковое начальство, быть может, и само не стало бы о них очень беспокоиться, зная, что донцам не в первый раз переведываться на бранном поле с разными татарами. Но теперь, когда большая часть донских полков находилась в походе, за границей, а на Дону оставались только старики да юноши, никогда еще не бывавшие в сражениях, поневоле приходилось серьезно призадуматься над участью края.
В таком положении находились дела, когда весной 1774 года Девлет-Гирей, провозглашенный крымским ханом, двинулся к Дону. Ногайская орда поднялась и стала уходить на речку Ею. Но для того, чтобы прикрыть ее переселение и вместе с тем забрать весь провиант, имущество, скот и даже больных, покинутых жителями в местах, где были их становища, подполковник Бухвостов составил из своего отряда два слабых казачьих полка под начальством полковников Платова и Ларионова.
Третьего апреля, когда полки эти стояли в вершинах реки Калалах, с передовых постов вдруг дали знать, что "валит силы татарской видимо-невидимо". Не успели казаки опомниться и сесть на коней, как весь горизонт уже покрылся черной тучей татарской конницы. Это были главные силы Девлета, у которого насчитывалось тогда более двадцати пяти тысяч разных азиатских всадников. Казалось, что горсть казаков, не превышавшая в обоих полках тысячи коней, моментально будет раздавлена налетевшим на нее ураганом. Действительно, первой мыслью, которая появилась у донцов под этим впечатлением, было покинуть обоз и уходить, пока еще не поздно. Но Платов думал иначе, именно, что долг их заключается в защите транспорта до последней крайности, что лучше отбиваться два или три дня, пожертвовать частью отряда, что, наконец, лучше всему отряду погибнуть с честью, нежели потерять обоз и этим, быть может, подорвать успех всей экспедиции.
"Друзья мои! — воскликнул он, обращаясь к полку. — Вы видите сами, какая сила татар окружает нас! Нам нужно биться с этой силой — и победить ее или лечь костьми, как поступали наши деды!.. Не будем же мы русские, не будем донцы, если устрашимся проклятого татарина!"
Ровный, спокойный и как бы не признающий никакой опасности, голос его отрезвил казаков, уже близких к панике. Пользуясь этой минутой, Платов приказал им быстро сдвинуть телеги так, чтобы загородить со всех сторон небольшой окоп, возведенный за ночь, а между тем вызвал двух расторопнейших людей из своего полка и приказал им как можно скорее известить обо всем Бухвостова.
"Помните, — сказал им Платов, — что вам, быть может, предстоит пробиться сквозь неприятеля... Дон не забудет вашей услуги, а если суждена вам славная смерть, то знайте, что вы положите головы в честном бою за край ваших отцов, за православную веру, за ваших братии, за матушку-царицу — за все, что есть на земле святого и драгоценного для русского чувства!"
Восторженная речь воодушевила казаков. Оборона была решена, и два полка засели в засаду.
Нельзя не заметить, что Платову в это время было только двадцать три года. Он был моложе Ларионова летами и службой, но его энергия и нравственное влияние на казаков были так велики, что фактическое командование отрядом само собой перешло в его руки.
Было часов восемь утра, когда громадная сила татар со всех сторон обложила казачий стан, укрывшийся за утлой оградой, которую никто бы в наше время не осмелился назвать укреплением. Казаки увидели, как развернулось большое ханское знамя и как толпа, приветствовавшая его появление диким ревом, двинулась на приступ.
Первое нападение, однако же, было отбито -казаки устояли. Но бежавшие татары тотчас сменились другими, свежими толпами, и за первым приступом последовал второй, за вторым — третий, четвертый, пятый... Боковые фасы укрепления сплошь завалились телами побитых татар, но по этим трупам ломились и лезли в вагенбург все новые и новые люди... Рук недоставало, чтобы везде отбивать нападающих. А между тем, не сдержи казаки напора где-нибудь в одном месте, гибель всех была бы неизбежной. Платов сам обходил ряды и увещевал всех постоять до конца за Тихий Дон, за матушку-царицу. Семь приступов уже было отбито, начинался восьмой, и сомнение мало-помалу стало закрадываться в сердца даже этих железных защитников. Тогда старый боец, еще недавно прославивший себя молодецкой битвой, полковник Ларионов, отозвал Платова в сторону.
— Посланные тобой казаки, — сказал он ему, — вероятно, погибли; мы истощили все силы, большая часть лошадей наших перебита, и без особой помощи свыше нам нельзя ожидать спасения...
— Что же ты хочешь сказать этим? — перебил его Платов.
— Я думаю, — продолжал Ларионов, — что нам благоразумнее выговорить себе какие-нибудь условия, чем бесполезно продолжать оборону.
— Нет! Никогда! — воскликнул Платов. — Лучше умрем, нежели покроем стыдом и позором честь нашей отчизны.
— На что же ты надеешься? — спросил Ларионов.
— На Бога, и верю, что Он не оставит нас своей помощью.
Ларионов молча пожал ему руку.
В это самое время Платов, пристально вглядывавшийся в степь, вдруг радостно перекрестился. Ему показалось на самом горизонте большое серое облако, которое быстро росло, ширилось и вдруг зарябило многими точками. Эти точки отчетливо и ясно стали вырисовываться в прозрачной синеве вечернего воздуха, и зоркий глаз степняка безошибочно угадал в них скачущих всадников.
— Ребята! — воскликнул Платов. — Смотрите, уж это не наши ли скачут на выручку?..
— Наши! Наши! — закричали казаки, и сотни рук поднялись, чтобы сотворить крестное знамение.
Помощь действительно была недалеко.
Один из казаков, посланных Платовым, был убит, но другой доскакал до Бухвостова и передал ему известие, которое мгновенно подняло на ноги целый отряд. Гусары, казаки, драгуны бросились седлать лошадей. Шумный говор пошел по всему бивуаку.
Одни татары, узнав о близости Девлета, пришли в отчаяние и ни за что не хотели следовать за нашими войсками. Уговаривать их было некогда. Пока Бухвостов с эскадроном ахтырских гусар и с легкой драгунской командой выезжал из лагеря, полковник Уваров со своим казачьим полком уже был далеко впереди и прежде всех подоспел на помощь. Минута — и двести-триста казаков с опущенными пиками врезались в тыл неприятелю. Это была атака отчаянная, безумная, не оправдываемая ничем, кроме слепой и дерзкой отваги, но именно эти-то свойства ее и имели решающее влияние на судьбу Калалахской битвы. Десятки тысяч людей, несомненно, храбрых, вдруг дрогнули и, смешавшись, как робкое стадо, обратились в неудержимое бегство. Началась паника — та страшная паника, которая безотчетно охватывает массы и подчиняет их одному только животному инстинкту самоспасения. Казаки, преследуя бегущих, нагнали их прямо на отряд Бухвостова, который принял их картечью из четырех орудий. Это был финал, после которого все татарское скопище разбежалось в разные стороны, и собрать его не представлялось уже никакой возможности.
Казакам досталась богатая добыча. На месте боя они собрали и похоронили свыше пятисот неприятельских трупов. У Платонова выбыло из строя только восемьдесят два человека, но до шестисот лошадей, так что большая половина его отряда осталась пешей.
"Платов, — доносил Бухвостов, — будучи в огне, оказался вполне неустрашимым; он сумел ободрить своих подчиненных, приходивших уже в отчаяние, и этим способом удержал их в слабом укреплении до моего прибытия. Затем, во время преследования, он с величайшей опасностью для жизни бросился на многочисленные толпы неприятеля, подавая пример своим подчиненным, особенно в лесном сражении близ Кубани, где ободренные им спешенные казаки оказали храбрость примерную".
"Если кому-нибудь придется быть в таком же положении, — говорит известный наш партизан Д.В. Давыдов, — тот пусть вспомнит подвиг молодого Платова, и успех увенчает его оружие. Фортуна, не всегда слепая, возведет, быть может, твердого воина на ту же степень славы, на которую вознесла она и маститого героя Дона".
Калалахская битва была выиграна. Дон был спасен от погрома, и с этих пор казаки заговорили о Платове, как о чем-то чудесном. Начальство обратило на него особенное внимание, и даже вся армия, двор и сама императрица узнали его имя. Но всех более полюбил его знаменитый Потемкин, который до самой смерти своей оставался истинным его благодетелем и покровителем. Калалахское сражение было, можно сказать, яркой зарей блистательной славы, которая сделалась с тех пор неразлучной спутницей его на военном поприще.
Дальнейшая служба Платова не принадлежит Кавказу. Только раз он еще возвратился сюда в качестве походного атамана во время персидского похода графа Зубова, но этот кратковременный поход не дал ему случая совершить что-нибудь достойное его имени.
В 1806 году, будучи уже войсковым атаманом, он в первый раз повел свои донские полки на битвы с французами и с этих пор до взятия Парижа, можно сказать, не вынимал ноги из боевого стремени, совершая ряд громких подвигов. Одни донцы под предводительством Платова отбили от французов в 1812 году тридцать знамен и взяли в плен десять генералов и семьдесят нижних чинов. Насколько популярно было тогда имя Платова в Европе, можно судить по следующим фактам. В Лондоне, в общем собрании сословий города, было постановлено, в признательность великим подвигам Платова, поднести ему от лица английского народа драгоценную саблю в золотой художественной оправе. Сабля эта составляет и поныне фамильную святыню графов Платовых. На эфесе ее на одной стороне по эмали изображен соединенный герб Ирландии и Великобритании, а на другой — вензелевое изображение имени Платова; верх рукоятки покрыт алмазами; на ножнах медальоны превосходной чеканки изображают подвиги и славу героя; на клинке — соответствующая надпись. Большой портрет атамана помещен в королевском дворце рядом с портретами Блюхера и Веллингтона — изображения трех главных бичей ненавистного для англичан французского императора. Под этим портретом висит картина, изображающая знаменитого белого коня — верного и неразлучного спутника атамана во всех боях, написанная по приказанию принца-регента одним из знаменитейших в то время лондонских художников. Коня этого в полном казацком уборе Платов, тронутый сочувствием к себе английского народа, подарил, уезжая из Лондона, принцу-регенту, как представителю могущественного государства. Донской красавец был принят на королевские конюшни и кончил жизнь вдали от родных степей.
Возвратившись на Дон генералом от кавалерии, графом и с бриллиантовыми знаками Андреевского ордена, Платов думал еще посвятить остаток своих дней внутреннему благоустройству родины. Но смерть уже стерегла его, и третьего января 1818 года маститый атаман скончался в своем небольшом поместье около Таганрога, шестидесяти семи лет от роду. Рассказывают, будто бы легендарный богатырь, сломленный тяжелым недугом, в последние минуты произнес следующие слова: "Слава! Слава! Где ты? И на что ты мне теперь пригодилась?"
Прах атамана покоится ныне близ Новочеркасска, в фамильном склепе Мишкинской церкви; белая мраморная плита указывает место его погребения, и теплится вечная неугасимая лампада перед иконой. Роскошный памятник работы известного скульптора Мартоса, стоявший когда-то над самой могилой графа, теперь перенесен и поставлен впереди алтаря.
Но есть и другой памятник, воздвигнутый Платову по повелению императора Николая Павловича, желавшего увековечить память донского героя в назидание будущим поколениям нашего казачества. Этот прекрасный монумент, исполненный бароном Клодтом, стоит в Новочеркассе среди обширной площади и представляет "вихря-атамана" в развевающейся бурке, с гетманской булавой в одной и с обнаженной саблей в другой руке, как бы устремляющегося с восставшим населением Дона в битвы на врагов России. Вся фигура, отлитая из бронзы, дышит энергией и силой.
"Долго и в раздумье стоишь перед этим изображением, — говорит один путешественник, — а в голове мелькают события славного 1812 года, и в памяти невольно воскресают строфы Жуковского из его "Певца во стане русских воинов":
Хвала! Наш вихорь-атаман,
Вождь невредимых, Платов!
Твой очарованный аркан -
Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по облакам,
По полю волком рыщешь,
Летаешь страхом в тыл врагам,
Бедой им в уши свищешь;
Они лишь к лесу — ожил лес,
Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту — мост исчез;
Лишь к селам — пышут села".
Прошло уже более недели, а точного ответа на предыдущую загадку все нет...
Задам тем временем другую:
- Доброе утро, Ватсон! Я вижу, вы уже читаете утреннюю "Таймс"? Что пишут интересного?
- Есть кое-что. Вот например: На кольцевой автостраде произошло довольно странное ДТП. Оба водителя доставлены в больницу в тяжелом состоянии. Интересно, что их машины не получили при этом никаких повреждений.
- Ну это элементарно, Ватсон. Есть еще что-нибудь?
- Холмс, для Вас все элементарно. А как на счет этого? Шахматисты - убийцы. В квартире на журнальном столике на трех ножках стояла шахматная доска и двое играли в шахматы, а третий смотрел. На минуту погас свет, а когда включился, третий лежал на полу с ножом в горле. Прибыла полиция. Первый сказал, что когда погас свет, он напряженно обдумывал очередной ход и ничего не слышал. Второй сказал, что когда погас свет, он нагнулся подложить бумажку под ножку стола, - он качался и мешал сосредоточиться - кровь прилила к голове, и он тоже ничего не слышал. Кто же
из них убил третьего?
- Ватсон, это еще проще. Даже миссис Хадсон скажет Вам, кто убийца. Нет ли чего более интересного?
- Нет. Больше ничего нет, разве только самоубийство... Джеральд Батчер, лондонский банкир, который был найден мертвым в своем кабинете.
- Ну ка, ну ка...
- Он лежал на столе, в руке пистолет, висок прострелен. Шторы были опущены, горела настольная лампа, тут же стоял магнитофон. Инспектор из Скотланд-Ярда нажал на кнопку воспроизведения и услышал последнее послание Батчера: - "Я не могу ждать банкротства, это - конец..." - а потом послышался звук выстрела. Под головой банкира было залитое кровью письмо из Налоговой полиции с извещением о проверке.
- Ну вот, Ватсон, а Вы говорите, что нет ничего интересного. А может мы займемся поисками убийцы банкира...
- Холмс, это же самоубийство...
- Это убийство Ватсон, убийство, и мы с вами займемся этим убийством...
Ну а Вы готовы проверить свои дедуктивные способности?
Тогда:
1. Опишите ДТП.
2. Укажите, кто из шахматистов убийца.
3. И почему самоубийство Джеральда Батчера на самом деле - это убийство.
(вариант с наличием магнитофона во времена Шерлока Холмса - прошу принять за данность, все ж литературный персонаж ! )
ЗНАТОКИ НиК и LookDream, БЕЗ ТРУДА ОТГАДАЛИ ДВЕ ЗАГАДКИ!
Осталась только первая. Кто еще один знаток?
И первую загадку РАЗГАДАЛ ЗНАТОК Беркут, лишь только зашел на Форум!
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
---
Укроп - гораздо лучше, чем конопля!
Сообщение отредактировал РОМАН - Вторник, 31.08.2010, 03:16
. Итак -
