Постараюсь объяснить. Нам нужно вывести ГГ на определенный статусный уровень.

Про всякие "золотые руна" можно смело забыть - это просто несерьезно.

Разберем вариант пушкарь в войсках Бургундии - кто он там - нищий самозванец, пусть даже и умеющий стрелять из тогдашних орудий лучше всех (хотя это далеко не факт). Карьерный рост - не предвидится, возможностей влиять на события - тоже.

Теперь другой вариант - ГГ - по легенде шляхтич-уроженец Волыни едет в Италию (конкретно, в Рим) по обету, принятому когда татары (мусульмане) убили его семью. Пусть там поучаствует в нескольких внутриитальянских заварушках с тамошними кондотьерами, сплавает в экспедицию против Туниса, познакомиться с кем-нибудь из московитов. Никому там особо не придет в голову проверять действительно ли он тот, за кого себя выдает.
Затем (в 1379 году) по призыву великого магистра д"Обюссона отправляется на Родос, где блестяще проявляет себя при обороне острова в 1380 году, получает ранение и с почестями и знаками отличия приезжает в Сучаву.

Ну, а дальше можно его, как героя войны с Турками и в Москву отрядить в составе посольства.

Кстати здесь возможен неплохой переход к появлению ГГ в Молдавии.
По пути он встречает умирающего гонца, "вдыхает в него жизнь" и довозит тяжело раненого до ближайшего расположения войск Стефана - там знакомится с парой приближенных господаря, отец спасенного (в немалых чинах) дарит ГГ свой перстень с печатью (типа в благодарность и как обещание возможной помощи) и пристраивает в какой-нибудь торговый караван в сторону Италии.

Хм... сколько будет герою в 1470 году? а на свадьбе Ивана ? не смешно.
Оборона в 1480 году все же ))) но все равно не вариант - будь он хоть с ног до головы обвешан наградами в посольство ему не попасть ...

В артилерию кроме Осман никто особо не верил в те века... Так баловство, ну или на башню для фланкирующего огня жребием. Как орудия атаки или артподготовки их не использовали. Если их сделать на колесном лафете с возможностью вертикального позиционирования и с лопатой самозакапывания на конце лафета, то и в атаки их можно таскать, с гуляй городами в купе. Даст приеимущество.

цикл отличных фоток Хотинской крепости и окрестностей

Нужно было время, чтобы ручное огнестрельное оружие перестало быть диковиной, чтобы оно стало обычной вещью и появились в достаточном количестве люди, способные владеть им и умело применять его на деле. Этот процесс, во многом благодаря иностранным военным специалистам, которых привлекали на русскую службу и Иван III, и его сын, занял немного времени. Не прошло и десятка лет с начала нового столетия, как на страницах русских летописей и разрядов появляются отряды пищальников, вооруженные ручным огнестрельным оружием. Причину такого поворота в отношении к огнестрельному оружию, и в особенности к ручному, надо искать в опыте столкновений с ливонцами и литовцами. Познакомившись поближе с эффективностью ручного огнестрельного оружия, Иван III и в особенности Василий III сделали все возможное, чтобы заполучить отряды вооруженных ручницами стрелков на своей службе, тем более что к этому моменту у них появилось в распоряжении и достаточное количество ручниц и первых аркебуз, и мастера, которые могли их изготавливать. Так в начале XVI в. родились отряды русских пищальников - предшественники стрельцов.

Впервые они упоминаются в разрядных книгах под 7017 г. (1508 г.), когда Василий III приказал направить к воеводе князю Семену Серебряному в Дорогобуж "з городов пищалников и посошных". Следующее упоминание пищальников относится к 1510 г., когда вместе с Василием III во Псков прибыло 1000 "пищальников казенных", а после того, как государь покинул город, в нем было оставлено 500 пищальников новгородских. В 1512 г. Василий III, ожидая набега крымских татар, заблаговременно развернул полки вдоль Угры и приказал "…пищалников и посошных… разделити по полкам, сколко где пригоже быти, на берегу…". 1000 псковских пищальников, "срубленных" с псковских "сох", приняли участие в зимнем смоленском походе 1514 г., причем в летописи упоминались, наряду с псковскими пищальниками, отряды стрелков и из других городов.

Однако, судя по отрывочным свидетельствам как русских летописей, так и иностранных источников, Василий III (а, возможно, и Иван III, если принять сведения Г. Перкамоты) не ограничился только лишь набором на время походов отрядов пищальников с тяглецов. При нем были сделаны первые попытки формирования более или менее постоянных отрядов конных и пеших стрелков полностью на государственном содержании. Очевидно, что при их создании московские государи не обошлись без помощи иностранных наемников. Во всяком случае, именно так можно истолковать сообщение летописи о "казенных" пищальниках. Очевидно, это те самые стрелки, о которых сообщал С. Герберштейн, и которых Ф. Тьеполо, характеризовал как неопытных и плохо вооруженных. Пищальники неоднократно упоминаются и в последующие годы. Так, они составляли часть гарнизона Гомеля в 1535 г., а в казанском походе 1545 г. новгородцы по требованию Ивана IV должны были "…с ноугороцких же посадов, и с пригородов с посадов, и с рядов, и с погостов, наредить 2000 человек пищалников, половина их 1000 человек на конех, а другая половина 1000 человек пеших…", одетых в однорядки или сермяги, со своими пищалями, порохом, свинцом и провиантом. Т.о., к середине XVI в. огнестрельное оружие, как тяжелое, так и легкое, стало составной частью комплекса вооружения московского войска. Был сделан первый шаг на пути превращения России в "пороховую империю".

Большим шагом вперед стало создание при великокняжеском дворе специального органа управления войсками в ходе кампаний. Процессы политической централизации сопровождались в первую очередь процессами военной централизации, и управление русской армией было сосредоточено в одних руках - в руках московского государя. "…Военная централизация была достигнута гораздо раньше, - отмечал А. Смирнов, - чем политическая или экономическая, - уже при Иване III. В это время вассальные владетели полновластно распоряжались внутри своих уделов, но военные контингенты они были обязаны выставлять великому князю по первому зову, и на практике великорусское войско было единым уже в конце XV в…. Военная централизация почти на сто лет опередила завершение политической". Для управления армией, составленной из разнородных контингентов, неизбежно должен был быть создан специальный орган военного планирования и руководства при московском князе.

Сама по себе идея неплоха, однако данные, полученные исследователем, нам представляются все-таки завышенными. Взяв за основу предложенную им идею, мы попытались уточнить его результаты, исходя из имеющихся в нарративных источниках сведений. При этом мы попытались учесть необходимость разрешения определенных логистических проблем, обусловленных особенностями восточно-европейского ТВД. Кроме того, принимая во внимание "ориентализацию" русского войска в это время, на наш взгляд, можно попытаться провести аналогии с устройством кочевнических армий.

Исходя из этих предположений, мы попытались оценить приблизительную численность московских ратей в отдельных кампаниях 1-й половины XVI в., и отсюда вывести примерное количество ратных людей, которыми могли распоряжаться московские государи в это время. В 1501 г. псковичи тратили на содержание присланных Иваном III новгородских и тверских ратных людей ежедневно 100 зобниц овса, 100 сена и 25 рублей на "колачи". Исходя из всего вышесказанного, получается, что псковичам приходилось кормить ~ 14,5 тыс. чел. и довольствовать фуражом от 23 до 27 тыс. лошадей. Данная цифра существенно отличается о той, что приводит в своей ставшей классической работе К.В. Базилевич. По его расчетам выходит, что в Псков прибыла 5-тыс. рать. 5 тыс. ратных людей - это и есть вся сила новгородская и тверская? Такой расклад представляется невероятным, тогда как 14,5-тыс. новгородско-тверское войско выглядит более правдоподобным и, что самое главное, действительно представляет серьезную силу, способную не только удержать ливонцев от вторжения в псковские пределы, но и сама способна нанести сильный контрудар по неприятелю.

Второй случай, когда, на наш взгляд, можно примерно определить численность московского войска, относится к Стародубовской войне. Зимой 1534 г. большое московское войско вторглось на территорию Великого Литовского княжества и подвергло его опустошению. Одна рать под началом 10 воевод выступила из Смоленска, другое, также под началом 10 воевод - из Опочки, а третье, во главе с 4 воеводами, из Стародуба. Опустошив литовские земли, воеводы и их ратники "все здравы, с великим полоном" в первых числах марта 1535 г. вернулись домой. М.М. Кром на основании показаний пленного луцкого сына боярского В. Хрущова считает, что в псковско-новгородской рати было 50 тыс. ратников и далее делает вывод, что всего в этой кампании с русской стороны приняло участие около 110-120 тыс. воинов. Однако такая цифра представляется серьезно завышенной хотя бы потому, что исследователь основывался главным образом на показаниях пленного рядового помещика, и нет никаких гарантий, что он не преувеличил численность русского войска. Кроме того, представляется маловероятным, что северо-западные русские земли могли выставить в поход такое количество воинов. Вряд ли возможно, что за всего за 30 лет численность выставляемых этими землями воинских контингентов более чем удвоилась (если взять за основу выведенную ранее цифру в 14,5 тыс. воинов, не говоря уже о 5 тыс. служилых людей К.В. Базилевича). Да и снабжать стотысячную армию было бы чрезвычайно затруднительно.

Приводимое М.М. Кромом свидетельство королевского секретаря Н. Нипшица о 40-тыс. русском войске, вторгшемся в Литву близ ливонской границы, представляет в свете этого особый интерес. Написанное по горячим следам (оно датируется 5 марта 1535 г.), письмо секретаря отражало, судя по всему, действия соединенной русской рати на завершающем этапе похода: "И сошлися великого князя въеводы в едино место, и въевали до Вилны верст за пятдесят, а инде и за сорок, да поворотили оттолева к Полотцким местом, да и пошли к Немецкому рубежу, жгучи и въюючи и секучи и в плен емлючи; и вышли въеводы великого князя все на Опочку на Псковскую землю (выделено нами - thor)…". Следовательно, можно предположить, что под началом 20 воевод оказалось около 40 тыс. ратных людей.

Исходя из предложенной М.М. Кромом идеи о существовании зависимости между числом воевод и ратников, бывших под их началом, можно предположить, что всего в этом походе участвовало до 50 тыс. ратных людей и "кошовых" - около 40 тыс. на смоленском и опочненском направлениях и до 10 тыс. - на стародубовском. Действовавшее 3-мя корпусами на трех стратегических направлениях 50-тыс. войско, учитывая характер самого похода, предпринятого для опустошения неприятельских владений и потому состоявшее из конницы, выглядит более близким к истине, чем "тьмочисленная" более чем 100-тыс. рать.

В летней кампании 1535 г. русское войско снова действовало тремя корпусами - одна рать под началом 15 воевод стояла на "Берегу", ожидая вторжения татар; другая, в составе 4 воевод, отправилась в Опочку прикрывать действия воеводы Ивана Бутурлина, получившего задачу поставить крепость на озере Себеж. Третья рать под началом 11 воевод, двинулась воевать литовский город Мстиславль. Т.о., Москва выставила в эту кампанию армию под началом не меньше чем 30 воевод. И если зимний поход 1534-1535 гг. потребовал серьезного напряжения сил Российского государства, то летняя кампания 1535 г. потребовала еще больших усилий. Судя по всему, для участия в ней была мобилизована большая часть тех сил, которыми располагала к тому времени Москва - до 70 тыс. ратников и "кошовых".

Исходя из этих данных, можно попытаться представить те рамки, в которые укладывались мобилизационные возможности Московского государства в начале 30-х гг. XVI в. Если исходить из предположения Ю.Г. Алексеева, который отмечал, что 1 всадник поместной милиции выставлялся с 10 крестьянских дворов, а в стране насчитывалось не менее 100 тыс. крестьянских поселений с числом дворов около 400-500 тыс., из них до половины принадлежали черносошным или церковно-монастырским крестьянам, то получается, что всего поместная милиция составляла около 20-25 тыс. чел. Приняв в качестве средней цифры, что каждый помещик выступал в поход, имея с собой как минимум 1 послужильца и 1 вооруженного "кошового", получаем, что всего поместная милиция насчитывала по самым оптимистическим оценкам не более 60-75 тыс. человек. К этому войску нужно добавить служилых татар и прочих инородцев, а также тех ратников и даточных людей, которых могли выставить города. Определить их численность сложно, но если исходить из норм "разруба", что были приняты в Новгороде и Пскове на то время, то города могли выставить, если принять столь же оптимистическую оценку численности дворов в них около 30 тыс., около 10 тыс. ратных людей. Т.о., русская армия в 1-й половине XVI в. могла насчитывать до 90 или немногим более 100 тыс. воинов, не считая посохи. Представляется, что это тот максимум, на который можно было рассчитывать Василию III или Ивану IV в 30-х - 40-х гг. XVI в. Указанная цифра, быть может, и не впечатляет, особенно на фоне сведений иностранцев о "тьмочисленном" московском войске, которым якобы обладали русские государи в XVI в., но она представляется более или менее реальной. К тому же она больше, чем могло выставить против Москвы Великое княжество Литовское, и в любом случае это значительно больше, чем, те 1,5 тыс. воинов, с которыми Василий II вступил в сражение с татарами 7 июля 1445 г. под Суздалем; 5-тыс. рать, что была послана Василием против Новгорода в 1456 г., или 12-тыс. войско, отправившееся во главе с Иваном III на тот же Новгород в 1471 г.

Первые огнестрельные орудия (тюфяки и пушки) появились на Руси в конце XIV века. Определяя более точную дату этого события историки дореволюционной России придавали исключительное значение записи Тверской летописи, в которой под 1389 г. было отмечено: "Того же лета из немец вынесоша пушкы". В советское время сложилась традиция связывающая начало русской артиллерии с более ранней датой. Приверженцы ее указывают на наличие неких огнестрельных орудий в Москве во время осады ее Тохтамышем (1382 г.). Однако, при этом не учитывается не только факт последующего захвата Москвы, а значит и этих пушек татарами, но и того, что первые на Руси орудия скорее всего были трофейными – захваченными во время похода 1376 г. московской рати князя Дмитрия Михайловича Боброка Волынского на Волжскую Болгарию. В этой связи сообщение о появлении в 1389 г. в Твери пушек имеет действительно первостепенное значение. На это указывает следующий факт - в 1408 г. осадивший Москву эмир Едигей, зная о наличии в Твери первоклассной артиллерии, послал за ней царевича Булата. Лишь откровенный саботаж тверского князя Ивана Михайловича, чрезвычайно медленно готовившего "наряд" к походу, вынудили Едигея изменить планы: взяв с москвичей денежный выкуп (3 тыс. рублей), он ушел в Орду.
Первые русские орудия были железными. Их ковали из полос металла толщиной 7-10 мм, сгибали, придавая форму ствола, и сваривали. На такой ствол надевали следующий изогнутый лист железа и опять сваривали. Потом процедуру повторяли. Получались фрагменты ствола из трех слоев железа длиной от 200 до 230 мм. Секции приваривали друг к другу, получая ствол нужной длины. Другой способ изготовления пушечных стволов предполагал обмотку цельнотянутой железной проволоки стержня с последующей ее проковкой. В этом случае казенную часть изготовляли, забивая в будущий ствол конусообразную металлическую заглушку в нагретом состоянии.
Сохранилось несколько кованых пушек, поэтому мы знаем, что на изготовление средних размеров пищали калибра 50 мм и длиной 1590 мм шло 7 секций трубы. Интересно, что поперечные и продольные швы, получавшиеся при сварке стволов орудий, были очень хорошего качества, что свидетельствует о высоком мастерстве русских мастеров-оружейников. Известны железные русские пушки, кованые из цельной заготовки. Так образом была изготовлена мортира (верховая пушка), хранящаяся в Тверском историческом музее.
Кованые орудия находились на вооружении русской армии в течение всего XV в. Их изготавливали калибром 24 - 110 мм, массой 60 - 170 кг. Первые тюфяки, пушки и пищали не имели прицельных приспособлений, но необходимость корректировки стрельбы очень скоро вызвала появление простейших прицелов – мушек и прорезей, а затем трубчатых и рамочных прицелов. Для придания угла возвышения орудию, находившемуся в дубовой колоде, использовали систему клинообразных вкладышей, при помощи которых приподнимали пушечный ствол на необходимую высоту.
Новый этап в развитии русской артиллерии был связан с началом литья медных орудий. Внедрение новой технологии улучшило качество "наряда" и позволило перейти к изготовлению пушек-пищалей и мортир крупного калибра. Литые орудия стоили дороже, но стреляли дальше и более метко, чем кованые. Для их отливки в 1475 г. у Спасских ворот была основана Пушечная изба, которую позднее перенесли на берег Неглинной. В этой "избе" изготовляли пушки мастер Яков с учениками Ваней и Васютой, а позднее с неким Федькой. Первое на Руси литое медное орудие (шестнадцатипудовая пищаль) было изготовлено мастером Яковом в апреле 1483 г.. Им же отлита в 1492 г и самая древняя из дошедших до наших дней литых пушек. Длина пищали – 137,6 см (54,2 дюйма), вес – 76,12 кг (4 пуда. 26 фунтов), калибр – 6,6 см (2,6 дюйма). В настоящее время пищаль мастера Якова хранится в Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге.
Определенную роль в улучшении качества русских артиллерийских орудий сыграли итальянские и немецкие мастера, работавшие в конце XV - начале XVI вв. в московской Пушечной избе. Хорошо известный строитель Успенского собора "муроль" (архитектор) Аристотель Фиораванти прославился искусством лить пушки и стрелять из них. О признании артиллерийских способностей знаменитого болонца свидетельствует его участие в походе 1485 г. на Тверь, во время которого старый мастер состоял при полковом "наряде". В 1488 г. Пушечная изба сгорела, но вскоре после уничтожившего ее пожара на старом месте появились несколько новых пушечных изб, в которых возобновилось производство артиллерийских орудий.

Польская королева - дочь Ивана III

Дочь Ивана III и Софьи Палеолог оставила также немалый след в истории и не только России. В 1486 г., когда Елене было 10 лет, «придоша на Москву Литовские послы к Великому князю Ивану Васильевичу от Великого князя Литовского Александра Казимировича о миру и о сватовства». Иван III, прежде чем дать согласие на брак, потребовал договора о землях Александру тоже нужен был с Россией, и он хотел закрепить его женитьбою на Елене.
Наконец, в 1494 г. мир был заключен и России были возвращены земли в верхнем течении Оки и Вязьмы, после чего состоялось венчатк; Елены и Александра в Вильно в 1494 г. Елена не приняла католичества, при ее дворце Александр выстроил православную церковь. И всю свою жизнь она защищала русскую православную церковь в Литве, хотя испытывала постоянное давление со стороны католических епископов, мужа, свекрови.
В 1601 г. великий князь Александр был избран и королем Польским после смерти его брата. Елена становится королевой Польской. Но отношения с Россией у Литвы и Польши оставались сложными, связано это было с тем, что многие князья пограничных земель в конце XV — начале XVI в. устремились под крыло русского князя. А тут еще и жалобы от Елены о притеснениях в православной вере. В летописи записано: «брань бысть между великим князем Иваном и великим князем литовским Александром, что понудил великого князя дочерь, а свою великую княгиню от Греческого закона к Римскому закону, да и всех князей русских, что служили в Литве».
По этой же причине князья Бельский, Можайский, Шемякин перешли на сторону Ивана III. На обидчика же зжгя он послал дружину. Русские и литовские воины сошлись на р. Ведро и русские победили. Война закончилась быстро. В 1503 г. по перемирию России возвратили земли на реках Сонж и Днепр, 19 городов и 70 волостей.
Иван III не раз объяснял мужу дочери и даже в письмах Папе Римскому: «:А Русская земля — от наших предков из старины наша вотчина. Папа положил бы себе на разум, гораздо ли короли поступают, что не за свою вотчину воевать с нами хотят».
Иван III как любящий отец слал своей дочери-королеве дорогие подарки. Это было не только выражением отцовских чувств, но и имело государственное предназначение. Он украшал дочь дорогими мехами. В Европе мех в отделке одежды был знаком чинов и наград, знатности происхождения и важности положения. Мех горностая имели право носить только короли. Сохранилось письмо Ивана III к Елене: «Приказывала ты ко мне о горностаях и о белках. И я к тебе послал 500 горностаев и 1500 подпален. Приказывала ты еще, чтоб прислать тебе соболя черного с ногами передними и задними и когтями: Как нам привезут, мы тебе пошлем сейчас же».
25 шкурок ценного меха (например, соболя) было достаточно на меховое оплечье, а оно означало степень знатности персоны.
В 1505 г. Иван III умер, но и при Василии III Елена продолжала заботиться о делах Отечества. Когда в 1506 г. умер ее муж и встал вопрос о польском престолонаследии, Елене Ивановне предстояло приложить усилия к соединению славянских земель: Литвы, Польши и России.
В тайном наказе Василий III писал сестре, что от нее зависит согласие польских панов избрать королем Польским его - Василия III. Но королем был избран брат Александра Сигизмунд.
Польские магнаты, обсуждая вопрос о выборе московского царя в польские короли утверждали, что царь богат и переведет всю служащую у них шляхту в услужение к себе.
После избрания Сигизмунда отношения России с Литвой сильно ухудшились. В 1507 -1508 гг. вспыхнула война, поводом к которой стали новые притеснения Елены Ивановны. В 1512 г. началось новая война за Смоленск. В этом же году в Вильно схватили Елену и отвезли ее в Троки. Людей ее всех отослали, забрали казну в подведомственных ей городах и волостях, ни в чем не давали ей воли, затем свезли в Биршан. Василий III написал гневное письмо Сигизмунду, оно возымело действие и Елена вновь стала распоряжаться в своих землях. Но неудачный поход Василия III на Смоленск дал повод новым гонениям. Елену отослали опять в Биршаны местечко Ковенского уезда.
Воеводы Николай Радзивия, Григорий Осишков, Клочко и казначей Аврам задумали черное дело. Выполнить его приказали трем злодеям, слугам королевы, Федорову, Иванову и Гитовту. Те приготовили лихое зелье и дали королеве испить в меду. В тот же день ее не стало. Умерла Елена 37 лет от роду в 1513 году.

В нач. 90-х гг. XV в. на переговорах о мире между Русским гос-вом и Литовским великим княжеством по инициативе литов. стороны был поднят вопрос о скреплении мира между гос-вами браком дочери вел. кн. Иоанна III и Литовского вел. кн. Александра. В качестве невесты была выбрана Е. И. 6 февр. 1494 г. состоялись смотрины и обручение, литов. правителя представлял его посол, староста жмудский Станислав Янович. В связи с тем, что вел. кн. Иоанн III потребовал от буд. зятя письменного обязательства не заставлять жену принимать католичество, дело с заключением брака затянулось. Александр Ягеллончик такое обязательство дал, но в документе присутствовали слова: «Коли похочет (Литовская вел. княгиня.- Б. Ф.] своею волею приступити к римскому закону, то ей воля». Вел. кн. Иоанн III отказывался принять такой документ, и лишь когда из текста обязательства эти слова были убраны, в янв. 1495 г. Е. И. уехала в Литву. Свое согласие на брак Московский вел. князь сопроводил рядом дополнительных пожеланий. Он хотел, чтобы для Е. И. был поставлен правосл. храм на великокняжеском дворе, а ее служилый двор составляли правосл. люди ее возраста. Иоанн III также желал, чтобы в обряде венчания вместе с лат. епископом участвовал правосл. архиерей или архимандрит, он «благословлял бы княжну по нашему и молитвы говорил». Утверждение Т. Нарбута о связи между заключением брака и изгнанием в 1495 г. евреев из Литвы источниками не подтверждается.

Пожелания Иоанна III в Литве не были выполнены. Обряд бракосочетания совершил в соборе св. Станислава католич. еп. Вильно Войтех Табор, а приглашенный на церемонию архим. Макарий, «нареченный» митр. Киевским (см. Макарий II), «великой княжне молитв не смел говорити», опасаясь гнева вел. кн. Александра (на венчании также присутствовал правосл. свящ. Фома, прибывший вместе с Е. И. из России). Литов. правитель отказался возводить для жены правосл. церковь, ссылаясь на установленный его предками запрет строить в Великом княжестве Литовском правосл. храмы. При дворе Е. И. все же были правосл. люди, напр. кн. Матвей Никитич Головчинский, но главные должности занимали католики охмистр Войтех Янович и кухмистер Миколай Юндзилович.

Приданое Е. И. было довольно скромным, кроме того, надежды Литовского вел. князя на то, что в связи с заключением брака московский правитель вернет часть земель, утраченных Литвой во время войны с Россией в кон. 80-х - нач. 90-х гг. XV в. не оправдались. Выражая свое недовольство, Александр не выделил жене тех владений, к-рые давались на содержание Литовским вел. княгиням. Положение Е. И. стало особенно трудным, когда в кон. 90-х гг. XV в. вновь возникли планы унии Западнорусской митрополии и Рима. Для успеха этих планов было важно, чтобы Литовская вел. княгиня отступила от Православия. В мае 1499 г. в Москву поступили сведения, что с такими уговорами к Е. И. обращались «нареченный» митрополитом Смоленский еп. Иосиф (Болгаринович) и канцлер Е. И. писарь Иван Сапега. Их действия поддерживал вел. кн. Александр; по мнению нек-рых исследователей, во время беременности Е. И. в 1497 г. литов. правитель был обеспокоен тем, чтобы законность прав на престол его буд. наследника никем не оспаривалась. Спустя нек-рое время с такого рода увещаниями к Е. И. приступали Виленский еп. Войтех Табор и бернардинцы. Позднее, на переговорах в Москве, польск. посол Петр Мышковский утверждал, что вел. княгиню не убеждали отказаться от «обычаев... греческого закону», от нее лишь добивались, чтобы папе «послушенство створила, в соединении была подле осмаго Флоренцийского собору». Положение Е. И. еще более осложнилось, когда, как она сообщала отцу, враждебные ей паны и еп. Войтех донесли в Рим, что вел. княгиня не желает подчиниться. В июле 1501 г. папа Александр VI Борджиа обратился к вел. кн. Александру с посланием, в к-ром, освобождая его от обязательств по отношению к тестю, сообщил, что он поручил Виленскому епископу, чтобы тот не только убеждал Е. И., но и «в случае нужды принуждал мерами церковного исправления и другими законными средствами». Папа дал Виленскому епископу право расторгнуть брак, если эти меры не подействуют. Аналогичного содержания письмо было отправлено Виленскому епископу, к-рый получил полномочия не только удалить Е. И. от мужа, но и конфисковать ее имущество. 26 нояб. 1501 г. папа направил послание брату вел. князя кард. Фридриху, еп. Краковскому, поручив ему, если Е. И. не удастся убедить, предать ее церковному суду.

Вел. кн. Александр не допустил выполнения этих предписаний. По общему мнению исследователей, он был привязан к жене, к-рая часто сопровождала его в разъездах по стране. Имели значение и др. обстоятельства. Планы церковной унии закончились полной неудачей, не встретив поддержки среди православных и вызвав недовольство местного католич. духовенства, добивавшегося обращения православных в католицизм. Начавшаяся в это время война с Россией приняла неблагоприятный для Литвы оборот, и правящие круги Литвы и Польши рассчитывали на содействие Е. И. в заключении мира. В этих условиях даже кард. Фридрих с др. польск. епископами обратился к Е. И. с просьбой о посредничестве. В силу этих обстоятельств положение Е. И. улучшилось. Так, 12 авг. 1501 г. он передал ей ряд имений, принадлежавших умершему кн. И. Ю. Заславскому и перешедшему на рус. сторону в 1500 г. кн. С. И. Бельскому. По-видимому, тогда же ей было передано одно из владений др. «изменника» - кн. В. И. Шемячича. Грамоты вел. кн. Александра по большей части не сохранились, о составе владений Е. И. позволяют судить гл. обр. документы 9-й книги записей Литовской метрики о раздаче земель после ее смерти. В Великом княжестве Литовском Е. И. принадлежали волости и села на территории Виленского и Троцкого воеводств в Мельницком повете Подляшья, в Новогрудском повете, в Жямайтии, в Витебской земле и В. Поднепровье. В их состав входили города, напр. Браслав и Могилёв. Е. И. могла распоряжаться немалыми доходами, к-рые она в дальнейшем использовала для поддержки правосл. духовных учреждений на литов. землях. Еще в XVII в. сохранялось предание о том, что преемник Иосифа (Болгариновича) Иона стал Киевским митрополитом по ходатайству Е. И., до поставления он был настоятелем минского Вознесенского мон-ря, находившегося под покровительством Е. И. Как сообщала вел. княгиня отцу, она получила от мужа разрешение «по церквам святым ходити и священники, попы, диаконы, певцы на своем дворе имети». Правосл. богослужения совершались везде, где находилась Е. И.,- не только в Великом княжестве Литовском, но и в Польше. Сохранились сведения, что во время пребывания Е. И. в Кракове для совершения правосл. богослужения отводилась особая капелла на Вавеле, из более поздних источников известно, что при ней состояло 24 клирика - священник, диаконы и певчие «з выборными голосами».

Однако и в первые годы XVI в. Е. И. сталкивалась с трудностями. Так, когда Александр Ягеллончик был избран польск. королем и коронован в дек. 1501 г., против коронации Е. И. резко выступила католич. Церковь, члены краковского капитула открыто порицали брак кор. Александра. С негативным отношением к возможности коронации Е. И. связано появление буллы папы Александра о принятии православных в католичество без перекрещивания (булла приведена С. Герберштейном в «Записках о Московии»). (Несмотря на то что Е. И. не была коронована и даже не присутствовала на коронации, она титуловала себя королевой.) Весной 1503 г., когда начались переговоры о мире между Россией и Великим княжеством Литовским, в них приняла участие и Е. И. В янв. 1503 г. она обратилась с письмом к отцу, к-рое привез в Москву ее канцлер Сапега. В этом письме Е. И. утверждала, что не подвергалась гонениям, что обратные заявления - это клевета правосл. князей, к-рые т. о. оправдывали свой переход на рус. сторону. Е. И. просила отца прекратить войну и заключить мир, выражала надежду, что тогда изменится ее тяжелое положение в стране, к-рой вместо мира она принесла войну. Письмо Литовская вел. княгиня написала явно по просьбе мужа, и оно вызвало недовольство ее отца: Иоанн III был недоволен дочерью, отрицавшей очевидные факты. Е. И. дала знать отцу, что у нее нет причин обвинять мужа, она жаловалась на нападки со стороны Краковского еп. Фридриха, Виленского еп. Войтеха и литов. панов, к-рые зовут ее «некрещеной». В этих нападках выражались взгляды местной католич. Церкви, к-рая в отличие от Рима не признавала правосл. крещение. Е. И. выражала опасения, что после смерти мужа ее противники над ней «силу учинят». В ответе Иоанн III написал, что будет требовать от обоих епископов письменного, скрепленного печатями обязательства не принуждать его дочь к смене веры. В кон. 1503 г., уже после заключения мира, Иоанн III просил Е. И. найти ее брату вел. кн. Василию III Иоанновичу невесту в семьях зап. государей. Ответ Е. И. был неутешительным. Она объясняла, что такой брак не может быть заключен «без папина ведома», и снова повторяла: «А нас укоряют безпрестани, а зовут нас некрестыи».

Литовский вел. кн. и польск. кор. Александр скончался 19 авг. 1506 г. В завещании он просил буд. правителя сохранить за Е. И. права и владения и держать ее под своей защитой. Узнав о смерти Александра, вел. кн. Василий III просил сестру предложить литов. панам свою кандидатуру на великокняжеский трон. Е. И. ответила брату, что королем уже избран младший брат Александра Сигизмунд I Старый. Первоначально новый король не только сохранил за Е. И. ее владения, но даже увеличил их. В янв. 1507 г. он передал ей значительную часть Бельского повета в Подляшье с городами Бельск, Сураж и Бранск (ныне Браньск, Польша). Эти земли были отобраны у вступившего в конфликт с королем кн. М. В. Глинского. Сигизмунд I, по-видимому, хотел, чтобы в этом конфликте Е. И. была на его стороне, и этой цели добился. Когда кн. Глинский стал искать поддержки у вел. кн. Василия III, Е. И. обратилась к брату с письмом, призывая его сохранять мир с королем. Позднее она обвинила кн. Глинского в том, что он «чарами» вызвал смерть кор. Александра, и это дало основание Сигизмунду I добиваться у вел. кн. Василия III выдачи кн. Глинского. Московский правитель не прислушался к советам и жалобам сестры. Когда в февр. 1508 г. кн. Глинский поднял мятеж, то вел. кн. Василий III оказал ему решительную поддержку: начал войну с Литвой, дал кн. Глинскому и его сторонникам приют в России и отказался выдать их королю. С этого времени положение Е. И. ухудшилось. Московскому боярину Г. Ф. Давыдову, приехавшему в Вильно для ратификации мирного договора 1508 г., Е. И. жаловалась, что король не защищает ее и не оказывает ей чести, паны опустошают ее владения, а виленский воевода «земли отымает». Неизвестно, принял ли вел. кн. Василий III к.-л. меры для защиты интересов сестры, и привели ли они к к.-л. последствиям.

Положение Е. И. стало особенно трудным, когда к 1512 г. наметилось новое обострение русско-литов. отношений. Наиболее подробный рассказ о последнем периоде ее жизни сохранился в хронике историографа ордена бернардинцев Яна Коморовского. По его словам, в 1512 г. Е. И. встретилась в Бельске с возвращавшимися в Москву рус. послами и сообщила им о желании вернуться в Россию. Она намеревалась приехать в Браслав, куда Василий III должен был прислать войско для защиты Е. И., ее казны и владений. Собравшись в Браслав, Е. И. предложила бернардинцам прислать ей казну, хранившуюся в 14 сундуках в мон-ре бернардинцев в Вильно. О планах Е. И. стало известно королю от ее приближенных, бернардинцам было приказано не отдавать казну. По сведениям, поступившим в Москву, первые сановники гос-ва, воеводы виленский и трокский, вместе с главой двора Е. И. Войтехом Яновичем задержали Е. И. после службы в виленском Успенском соборе и насильно отвезли ее в Троки. Затем Е. И. была отправлена в одно из своих владений - Бирштаны. В 1512 г. кор. Сигизмунд I начал жаловать людей и земли во владениях Е. И., предписывая ей офиц. закрепить их собственность. Вел. кн. Василий III резко протестовал против таких действий по отношению к сестре, но король все отрицал. В ответе он утверждал, что паны только просили Е. И. не ездить в Браслав, заботясь о ее безопасности. Вероятно, одним из следствий протеста стало то, что Е. И. все же получила возможность в нач. 1513 г. поехать в Браслав. Осенью 1512 г. началась новая русско-литов. война, и тогда в Вильно было принято решение избавиться от Е. И. По сведениям, поступившим в Москву, в Браслав был послан человек с «лютым зельем», к-рое приближенные дали ей «в меду испити». Коморовский также сообщает, что Е. И. отравили. Она была похоронена в виленском Успенском соборе, ее отпевал Киевский митр. Иосиф II (Солтан). В соборе сохранялась икона Божией Матери, к-рой вел. кн. Иоанн III благословил дочь, затем образ был перенесен в виленский во имя Св. Троицы муж. мон-рь. На позолоченном окладе помещено изображение женщины в кокошнике, возможно, это портрет Е. И.

Традиция связывала с Е. И. судьбу мн. храмов и мон-рей Вильно. В 1496 г., не имея собственных владений в Литве, Е. И. купила в Трокском воеводстве имение Жагоры и подарила его Успенскому собору в Вильно, позднее она выдала 100 злотых на обновление в литов. столице ц. Рождества Пресв. Богородицы. Е. И. устроила ц. Спаса у моста через р. Вилейку, рядом с воротами городской стены, названными позднее Спасскими, впосл. там находилась икона Спасителя, привезенная Е. И. из Москвы. Вел. княгиня обновила и украсила ц. Покрова у стены замка. С Е. И. связывают основание вильнюсского в честь Сошествия Св. Духа на апостолов муж. мон-ря. 12 марта 1510 г. Е. И. приобрела право патроната над виленским во имя Св. Троицы мон-рем. С ее именем традиция связывает основание жен. мон-ря в Браславе. Е. И. покровительствовала минскому Вознесенскому мон-рю, к-рому в 1502 г. пожаловала земли. В XVII в. с ней связывали восстановление ц. Рождества Пресв. Богородицы в замке Минска. В это время также сохранялась память о том, что Киевский митр. Макарий II был священником Е. И. В синодике супрасльского в честь Благовещения Пресв. Богородицы муж. мон-ря Е. И. записана вместе с главными ктиторами - Александром Ходкевичем и митр. Иосифом II. В обители хранилась чудотворная икона Божией Матери - вклад Е. И.