ЮЛИЯ БЕЛОВА
К ВОПРОСУ О НАПИСАНИИ СЛАВЯНСКОЙ ФЭНТЕЗИ


Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны:
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух... там Русью пахнет!
А.С. Пушкин "Руслан и Людмила"


Уже не первый год среди любителей фантастики идут споры, можно ли причислять к этому благородному жанру литературы фэнтези. Противники и сторонники этого направления литературы с жаром выпускают друг в друга стрелы, и консенсус до сих пор не достигнут. Между тем количество фэнтезийных произведений неуклонно растет, хотя далеко не все авторы жаждут признавать свою принадлежность к цеху сказочников. Таким образом фэнтези живет и крепнет, а смущенные авторы старательно прикрываются фиговыми листочками "новых" жанров и гневными филиппиками в адрес защитников ненавистного им и любимого массами жанра.
Не менее шумные дебаты развернулись и вокруг проблем написания славянской и в том числе русской фэнтези. К традиционным обвинениям в глупости произведений этого жанра добавились утверждения о полной невозможности создать что-либо достойное в столь недостойном жанре. С негодованием перечисляя все неудачные примеры подобных творений и начисто игнорируя примеры удачные, критики дружно бичуют любых заступников столь нелюбимого ими жанра и старательно множат литературоведческие теории. Главной задачей эти критики считают необходимость доказать, что славянская фэнтези невозможна в принципе, а все усилия написать что-либо достойное в этом жанре заранее обречены на неудачу. Достигается это довольно простым способом. Подавляющее число критиков утверждают, что славянская и русская фэнтези не имеет права на существование, так как славянская языческая мифология не дошла до нашего времени, и, следовательно, писателям не о чем писать. Другое мнение, прямо противоположное, заключается в том, что языческая славянская традиция слишком хорошо известна и, значит, любые попытки создать произведение в этом жанре обречены на неудачу, так как фантазия автора будет рассматриваться как искажение известных фактов и будет казаться "враньем двоечника, не выучившего урок".
Придется признать, что второе мнение ближе к истине, хотя и не в том смысле, что избыток знаний способен помешать творчеству. Знания еще никому не мешали!
Народная традиция России насквозь пронизана язычеством. Устная народная традиция России сохранила на редкость архаические представления, давно ушедшие из сказок Западной Европы, приглаженных литературными обработками, морализаторствующими проповедями и жеманными придворными изысками. При чем народные сказки, былины, песни, пословицы и поговорки -- далеко не единственные свидетельства прошлого. Многочисленным критикам фэнтези не мешало бы пожить в деревне, и тогда бы они обнаружили, что лешие и домовые, банники и полуденицы до сих пор являются привычными существами для многих деревенских жителей, причем не только стариков. Они бы знали, что перешагнув рубеж третьего тысячелетия сельские жители по-прежнему пытаются воспроизвести в убранстве своих домов древние мотивы, что сидя перед телевизорами они до сих пор пользуются старинными прялками (или же новыми прялками, сделанными в точности по старым образцам), сохраняют народные промыслы, уходящие своими корнями в седую древность, празднуют рождения и свадьбы, провожают умерших так (или почти так) как это делали наши предки-язычники*.


* Могу поделиться впечатлениями от похорон, виденных в поселке Вахтан, Нижегородской области. Прежде всего, хочу отметить совершенно иное чем в городе отношение жителей поселка к смерти. Для вахтанцев похороны были прежде всего действом, почти праздником, во всяком случае не рассматривались как нечто трагическое. После погребения прямо на могиле была растелена скатерть и началась первая часть поминок. Местный обычай требовал, чтобы каждый присутствовавший на кладбище помянул умершую едой и питием, причем пить надо было только пиво, к тому же самостоятельно сваренное, а не купленное (хотя в любом вахтанском киоске можно приобрести как различные сорта отечественного, так и импортного пива). Что интересно, сам поселок Вахтан молодой, ему менее 90 лет, так что обычай этот был привезен из других мест первыми строителями. Не менее интересно и то, что вахтанцы считают подобный обычай христианским.


Впрочем, что говорить о деревне! Любой горожанин может вспомнить праздники языческой масленицы и христианской пасхи, в которой языческого гораздо больше, чем христианского (к примеру, обычай украшать лентами березы, роспись яиц или застолья на кладбищах), приметы народного календаря, различные суеверия, детские игры, дошедшие до нас с языческих времен (чем же еще, по-вашему, являются крики "Чур меня!"), народные песни, которые неизменно гарланят во время застолий... А поскольку литература в той или иной степени отражает окружающую реальность (в том числе и фантастика), все эти осколки языческих представлений, дожившие до начала 3 тысячелетия и явно не собирающиеся умирать, неизбежно должны были привести к появлению в российской литературе русской и славянской фэнтези. Впрочем, кто сказал, что фэнтези обязана базироваться исключительно на язычестве?
Но не будем говорить, будто книги фэнтези в нашей стране это новое явление. В русской литературе сказочная фантастика существовала задолго до возникновения соответствующего термина. Чуть ли не все русские писатели (пожалуй, за исключением Льва Толстого) отдали дань этой традиции. Разве можно забыть Жуковского, Пушкина, Лермонтова, А.К.Толстого... Всех тех, кто составляет Великую Русскую Литературу? Возьмите сказки и поэмы Пушкина и положите рядом творение Проппа "Исторические корни волшебной сказки" и вы обнаружите, что Александр Сергеевич использовал чуть ли не все основные литературные архетипы.
И, конечно, при таких условиях рассуждения иных критиков об основателе жанра фэнтези Толкиене и его последователях в России звучат несколько странно. Хотя эпопея Профессора и поражает масштабностью, законы жанра были благополучно выработаны до нее. Возьмем, к примеру, поэму А.С. Пушкина "Руслан и Людмила". О чем мы узнаем из сюжета? О том, что существует принцесса, то бишь княжна, которую надо спасать, есть хороший герой и есть плохой герой, есть наставник хорошего героя и злая наставница плохого, ну и, конечно, есть злобный маг, который, правда, покушается не на мировое господство, а всего на всего на чужую жену. Разве подобную расстановку действующих лиц нельзя признать прямо-таки классической для фэнтези?
Опять-таки, суровый критик может разразиться длинной тирадой, в которой постарается изобличить все недостатки пушкинской поэмы, или же постарается обвинить Жуковского, Пушкина или А.К. Толстого в том, что их герои это европейские рыцари, переодетые в русские одежды.
В ответ на первое обвинение я спрошу критиков, какие гениальные произведения создали они в свои двадцать лет, на второе замечу, что героям творений наших великих поэтов и писателей не требовалось переодеваться в европейские наряды -- они и так были европейцами.
Традиционное для современного человека противопоставление восточной и западной Европы не существовало в эпоху средневековья и тем более раньше. До монгольского нашествия (середина XIII века) Русь развивалась в единой общеевропейской традиции. Разделение церкви на Православную и Католическую в 1056 году вовсе не разорвало связи между Русью и католическим миром и не стало препятствием для смешанных браков. Одеждой, церковной и крепостной архитектурой, музыкальными инструментами, образом жизни знати и крестьянства Русь ничем принципиально не отличалась от остальной Европы. Человек, специально не изучающий этот период средневековья, далеко не всегда сможет отличить наряд русской княгини от наряда французской герцогини, или русскую икону от венецианского образа, там более, что и та, и другой писались на деревянных досках и имели общее происхождение. Общий путь развития, а также постоянное взаимовлияние культур порождали сходные идеологические установки. Владимир Красное Солнышко и пирующие в его палатах богатыри удивительно напоминают короля Артура и рыцарей Круглого Стола, так же как сходны в былинах и рыцарских романах всевозможные походы рыцарей и богатырей против драконов, змеев горынычей и прочей нечисти, и общий рыцарский дух воинского сословия (вы почитайте рассуждения князя Теребовля Василька Ростиславича из "Повести об ослеплении Василька Теребовльского"). Утонченность трубадуров и веселье жонглеров не были чужды Руси, где по городам и селам бродили скоморохи, а при княжеских дворах были выделены специальные скоморошьи места и раздавались песни не только придворных певцов, но и представителей знати, вроде Добрыни Никитича, которые и на гусельках поигрывали и песни складывали, а когда сочиняли повести, то писали их ритмической прозой. Домонгольская Русь вовсе не казалась своим западным соседям дикой страной, и съезжались на учебу в Киев отпрыски знатных европейских фамилий, и французские королевы держали при коронации славянскую Библию Анны Ярославны, и пели певцы в "Песнях о Гийоме Оранжском" о сказочном богатстве Руси.
В общем, если суровые критики непременно хотят изобличить героев русской сказочной литературы как переодетых самозванцев, то им придется признать, что подобное переодевание проходило достаточно органично, и, что еще важнее, с тем же успехом был возможен обратный маскарад. Вот во что превратятся былины о князе Владимире, перенесенные на западноевропейскую почву:
"Жонглер почтительно поклонился и решительно ударил по струнам. Псалтерий* отозвался неожиданно мощными торжествующе-веселыми звуками. С первых же слов певца знать оживилась и одобрительно загудела. Многочисленные песни о святом короле русичей по прозванию Красное Солнышко любили все. И было их такое множество, что за день все и не переслушаешь -- о подвигах самого короля, о его прекрасной светлоликой племяннице и о мудром дяде, или о том рыцаре, что тридцать лет пролежал неподвижно, был излечен тремя святыми и отправился странствовать, совершая подвиги, да заезжая иногда на пиры сюзерена в Златовратный Киев. Но жонглер, сообразуясь с обстоятельствами, пел не об этом и не о том юном рыцаре, что сладкими песнями завлекал благородных девиц и простых девок и уж конечно не о ссорах Красного Солнышка со своими вассалами, а о потехах святого короля, что превыше всего ценил охоту, и о тех могучих турах, которых Красное Солнышко повергал наземь, ухватив за рога. Вот она доблесть то!"

* Струнный щипковый инструмент типа цитры, очень похожий на шлемовидные гусли, которые на Руси нередко называли почти так же -- "псалтырь". Однако при игре псалтерий не держат на коленях, а прижимают к груди.


Даже такая катастрофа, как монгольское нашествие, катком прошедшая по Руси и вызвавшая ужас во всей Европе, хотя и способствовала отставанию нашей страны от других европейских стран и некоторому расхождению в путях их развития, не до конца прервала связи между Русью и остальной Европой. И спустя некоторое время Московская Русь как о родном читала повести о Бове Королевиче, бывшем ни кем иным, как героем рыцарских романов аквитанцем Буово (или Бовоном, Бевом) д'Антоном, прапрадедом Роланда, и царе Додоне, в которого на Руси превратился седобородый Доон де Майянс, отождествляемый с Рено де Монтобаном. В дополнении к удовольствию от чтения и вопреки мифу о затворничестве на Руси женщин нарядные боярыни и боярышни весьма весело проводили время на шумных пирах, а в качестве отдыха от веселия любили помузицировать в своих светелках. Правда, их любимым инструментом была не лютня*, а гусли, хотя и не те, что можно видеть в кино. Были эти гусли прямоугольными и довольно большими, стояли на четырех ножках и были богато изукрашены инкрустациями. Популярен был и спинет, называемый в XVI-XVII веках "охтавкой", и домра (получайте свою лютню!), на которой играли не только скоморохи. А вот балалайка, на которую интеллектуалы смотрят то с презрением, то с умилением вряд ли может претендовать на роль выразителя народного духа, хотя бы потому, что появилась лишь в XVIII веке.


* Впрочем и для Западной Европы лютня не являлась самостоятельным изобретением, а вместе с ребеком, послужившим прообразом скрипки, была заимствована у арабов. А вот русский аналог ребека назывался "гудок".


Конечно, для любого писателя понимание различий культур не менее важно, чем понимание их сходства. Были такие отличия и в русской, и в более широком смысле славянской культурах. В политическом плане таким отличием была система наследования верховной княжеской власти, когда она переходит старшему в роду, а не старшему сыну, а дети тех членов княжеских семей, что не успели стать правителями, выбывают из списка наследников (так называемое лествичное право, на котором уже основательно сплясал Валентинов). Впрочем, это не значит, что в Западной Европе, системы наследования были одинаковы (по франкскому праву равноправными королями были все сыновья короля, вне зависимости от того, были ли они старшими, младшими, законными или незаконными). В идеологическом плане русский эпос гораздо меньше внимания уделял благородному происхождению героев. Одними из любимейших персонажей былин и сказок был пахарь Микула Селянинович и крестьянский сын Илья Муромец, что следует признать отголоском наиболее архаичных народных представлений. Опять-таки во французском эпосе тоже периодически возникает некий поваренок, сокрушающий врагов тележной осью, а затем женящийся на королевской дочери. Правда, этот герой не столько похож на Илью Муромца, сколько на Иванушку Дурочка, тоже женящегося на царской дочке, но при этом всегда умудрявшегося спихнуть свои заботы на кого-то другого. Иным отличием русских витязей от западных рыцарей является отсутствие культа рыцарского меча. Пусть в русских былинах и сказках постоянно встречаются всевозможные мечи-кладенцы, меч у русских это лишь способ усилить себя физически. Ни о каком союзе (обручении) между мечом и воином здесь не может быть и речи, ведь это рыцарский меч (spatha => шпага) был женского рода, а у славян слово "меч" относится к мужскому роду. Однако и это отличие нельзя признать совершенно уникальным. Мистическое отношение к мечу было свойственно лишь скандинаво-германским и кельтским народам. Народы же романские хоть и пользовались для обозначения своего оружия латинским термином spatha, унаследовали от Римской Империи совершенно трезвый и практичный взгляд на оружие, превосходящий даже практицизм славян, поскольку в традиции романских народов меч не удостаивался даже особой убойной силы (вы "Песнь о моем Сиде" почитайте). Так же отличались и представления славян о всевозможных волшебных существах, типа домовых, русалок, леших и им подобных. Если для человека западного феи, гномы и тролли, серваны и эльфы были прежде всего народами, объединявшимися в княжества и королевства, то домовые, банники и лешие славян были существами семейными, живущими гораздо ближе к людям чем малый народец западноевропейцев и отличавшимися большей специализацией.
Естественно, все эти явление не являются открытием автора данной статьи, а давно и успешно изучаются такими науками как история, археология, этнография, правоведение, филология и многими другими дисциплинами. Если же вспомнить, сколько необходимых книг, что монографий, что литературных памятников (средневековых русских летописей и средневековых произведений церковной и светской литературы, называемых по устоявшейся традиции памятниками древнерусской литературы, научных изданий сказок, былин и песен) или отчетов археологических, этнографических и фольклорных экспедиций увидело свет за минувшие десятилетия и даже в наше неласковое время, то приходится признать, что авторы славянских и русских фэнтези имеют огромный вспомогательный материал для написания своих творений. Материал, которого может хватить на целую армию писателей. (Это даже если не вспоминать сведений о славянах и Руси, оставленных другими народами, контактирующими со славянами и русскими: византийцами, скандинавами, арабами...)
Беда в том, что частенько ни авторы, ни критики не желают признавать, что написание фэнтези -- как фантастики ненаучной -- требует не менее строгого научного подхода, чем написание фантастики открытий и прогнозов. Плохо или совсем не зная историю и традицию родной страны, авторы стряпают очередную халтуру, критики несправедливо обвиняют в своем и чужом невежестве целое направление литературы, а пострадавшей стороной оказывается читатель, не способный взять в толк, почему на рубеже XX-XXI веков писатели России вдруг отбросили всю давнюю русскую литературную традицию, вознамерившись начать все с нуля, причем даже не озаботившись подготовить для своих трудов строительную площадку.
Бывает и так, что прочитав парочку монографий и фольклорных сборников, писатели принимают себя за больших специалистов, при том что не имеют никакой целостной картины жизни и быта своих героев, не говоря уж о представлениях о хронологии. В этих случаях по страницам романом бродят Михаилы-язычники, герои VI века нашей эры распивают по трактирам водку, а также величают друг друга по имени и отчеству.
Первым, плодящим по романам надоевших до скрежета зубовного Святозаров и неприкаенных Михаилов, а также Кириллов, Петров и Иванов, могу посоветовать лишь старательно проштудировать список имен, помещаемый в конце каждой монографии. Ведь в любой из них дается море имен, что ценно -- подлинных! Лично мне в свое время очень понравилось имя одного воеводы -- Сопленком, его кликали, потому как папа прозывался Соплею, да и распространение имени Нерон в русских деревнях XVI века всегда вызывало у меня некоторое умиление. Так и видится бегущий по деревне Чертежниково встрепанный мужичишка, который вопит багим матом: "Нерошка, Нерошка! Корову прячь! А то воевода Сопленок едет!" А тут и сам воевода на низкорослом лохматом коняге -- сам себя шире, рожа красная, пудовый кулак в бок уперт, а глаза рысьи так и шныряют, так и шныряют, что бы где плохо лежало...
Во избежании же временной нестыковки авторам не мешало бы создать хронологическую таблицу фэнтезийного мира с краткими комментариями возможных событий. Естественно, таблица эта совпадет с хронологической таблицой истории нашей страны. К примеру:

I. Догосударственный период.
Тянется с древнейших времен и примерно до VIII-IX веков нашей эры. Источники -- греческие, византийские, арабские, скандинавские, родные сказки и особенно данные археологии. Пили меды да браги.
1.1.Протославянское и общеславянское язычество.
1.2. Восточные, южные и западные славяне и предгосударственные образования.
Нечто вроде государства у славян образовалось ничуть не позже, чем кочевые королевства франков или готов, но в VI веке это оседлое предгосударство восточных славян было уничтожено. Пришлось все начинать сначала. Впрочем, печалиться не советую, помятуя о столь же грустной участи королевства бургундов. От бургундов в дальнейшем осталось только название -- славяне создали несколько государств.
В целом, свободный полет фантазии, несколько сдерживаемый историческими источниками. Имена чудные: кроме вереницы имен, кончающихся на слав, мир, зар и гаст, такие замечательные прозвания как Мухло, Хранко или вовсе германские, скандинавские или иранские имена.

II. Восточно-славянское государство Русь.
2.1. Языческий период.
2.2. Принятие христианства. Владимир Красное Солнышко.
Англо-американская фэнтези не дает нам покоя, переписывая каждый раз на новый лад историю короля Артура. Для нас такой же интерес должен представлять Владимир Красное Солнышко. Конечно, каждый может вспомнить ужасную халтуру о Красном Солнышке, выходящую в свет последние годы, но что поделать?! Халтурщики -- народ ушлый и хорошо знают, какие темы интересны общественному сознанию.
А вообще-то -- веселое время. Появилось зелено вино.
2.3. Феодальная раздробленность до монгольского нашествия.
2.4. Монгольское иго.
Для любителей описания конца света -- полный простор.

III. Московское государство.
3.1. Объединение России.
Событий много, как хороших, так и плохих. Среди последних -- появилась водка.
3.2. Единое государство.
Последний языческий акт, осуществленный в государственных масштабах. Царь Иван Васильевич Грозный (вторая половина XVI века) провел символическую борозду вокруг Москвы. Во Франции аналогичное действо в последний раз состоялось лишь в середине XVII века -- юный король Людовик XIV танцевал на Гревской площади вокруг костра, на котором ради урожая сжигали парижских кошек. Голова короля была украшена венком из роз. Нет уж, лучше пахать -- а то кошек жалко!

IV. Новое и новейшее время.
Нечесть прячется по деревням, да темным углам. Прогресс, однако.
4.1. Петровская Россия и 18 век.
Флот, навигацкие школы, гвардия, и до сих пор награждают, дозволяя именоваться по отчеству.
4.2. 19 век.
4.3. Современность. Что объяснять? Читайте "Понедельник начинается в субботу".

Итак, материалов у писателей довольно, отечественная школа сказочной литературы насчитывает не одну сотню лет, остается лишь пожелать писателям успеха. Однако остается добавить еще два замечания. На пути к каждой цели существуют препятствия или, скажем, некоторые трудности. Есть такие и в данном случае.
Хотя некоторые критики уверяют, что эпос это детство человечества, а возвращение к нему -- маразм, народная традиция в нашей стране так хорошо известна, что требует особого такта и деликатности в ее использовании. Другая трудностью -- это язык произведения. В зависимости от жанра, времени действия произведения автор всегда в той или иной мере совершает языковую стилизацию. Когда действие происходит в прошлом чужой страны, можно позволить себе минимальную стилизацию, договорившись, что современный язык, которым говорят герои и есть язык той страны в то время. Иное дело -- прошлое родной страны. В этом случае современный язык начинает резать уши, в то же время попытки изобразить историческую речь вызывают насмешки и скуку. Любой читатель может вспомнить бесчисленное множество кошмарных попыток авторов исторических романов подладиться под древнерусскую речь, попыток тем более бесполезных, что древнерусский язык -- мертвый язык.
Одним из решений подобной задачи может быть стилизация не под древнерусский, а под народные говоры, которых -- увы! -- большинство писателей не знает. Тем не менее, в этом случае речь персонажей приобретает удивительную сочность, емкость и точность.
Что ж, каждое сочинение напоминает временами попытку пройти над пропастью по натянутой струне.
И есть люди, которым это удается.