Сбросив с плеч вязанку хвороста, Эрзах по старой привычке отёр лоб в напрасной надежде смахнуть трудовые капли пота. Куда там… Но привычку не избыть.
На неестественно бледной для жителя гор коже не проступило ни капли влаги. Путь в другой конец долины за топливом для очага и обратно к затерянному в изломах ущелий домику у обычного человека отнял бы изрядное количество сил. Но, к сожалению, Эрзах не был обычным человеком. Больше не был…
Стоило ему вспомнить об этом, как силы вмиг покинули его не знающее физической усталости тело. Тяжело вздохнув, как измотанный скитаниями по горам тур, он опустился на кривую скамью, которая тревожно скрипнула в ответ на такое обращение.
Тяжёлые воспоминания истощают посильнее любого труда.
Эрзах закрыл глаза, пытаясь отогнать наваждение. Но оно отнюдь не жаждало, чтоб его спровадили прочь. Напротив, оно затягивало в глубины воспоминаний. В те далекие годы, когда в груди сердце ещё горячо било в барабан, а не висело каменным грузом, как ныне.
Скамейка под Эрзахом вновь скрипнула, на сей раз тоскливо и протяжно, будто бы прося избавить её от мучителя – рассевшегося хозяина. И наваждение сгинуло. Исчезло, затаилось на время. Но Эрзах знал, что вскоре оно вновь возвратится, чтобы терзать его душу.
Он встал со скамьи и с благодарностью посмотрел на плод своих давних трудов. Иссохшееся за долгие годы дерево доживало последние дни. Порой, глядя на потрёпанную временем скамейку, Эрзах всё чаще задумывался о том, чтобы несколько обновить убранство дома и двора.
В отличие от него, ничто не вечно под звёздами.
За домом, нелепой кособокой мазанкой, голодно завыл Пастух. Вспомнив, что не кормил пса со вчерашнего вечера, Эрзах хлопнул себя по лбу за забывчивость и скорым шагом направился на кухню. К ларю, где лежал последний кус вяленого козьего мяса. Отрезал большую часть, оставив себе лишь толику для скромного обеда. Хватит для лёгкого перекуса, дотерпеть до ужина – Эрзах не прихотлив.
Пастух радостно завилял хвостом, совсем по-щенячьи – почуял запах пищи. Улыбнувшись, Эрзах отдал мясо псу. Тот, радостно повизгивая, точь-в-точь, как в детстве, принялся уплетать долгожданное лакомство.
- Приятного аппетита, старина, – Эрзах наклонился, чтобы потрепать Пастуха по седому загривку. Пятнадцать лет прошло с той поры, как он подобрал еще слепого щенка – единственного друга за столетие одиночества, неизвестно как оказавшегося на его пороге, - сейчас попить тебе налью.
Колодец – неровно выложенная камнями, но глубокая яма, был до половины заполнен. Заскрипел не менее иссохшийся, чем скамейка, ворот. Зажурчала цепь. Эрзах вытянул из гранитной пасти измятое ведро с широким горлом, в котором весело плескалась кристальной чистоты вода.
Налил в уже опустошенную проголодавшимся Пастухом миску. Стосковавшись не только по еде, но и воде, тот принялся жадно пить.
Эрзах ещё раз погладил пса, с сожалением улыбнулся.
Увы, время неумолимо. Вскоре наступит момент, когда Пастуха не станет, и он опять останется наедине с одиночеством. Вновь начнёт медленно сходить с ума от безысходности. Один супротив мира, вопреки времени. И поговорить-то будет не с кем. Стадо коз – не в счёт. Тупые животные – слушать не умеют, не говоря уж о понимании.
- Эх, Пастух… - во рту у Эрзаха внезапно пересохло, а глаза предательски защипало.
Он наклонился к ведру и, сложив ладони лодочкой, зачерпнул студеной. Смочил губы, плеснул на лицо. Накатившее наваждение исчезло так же быстро, как и появилось. Но Эрзах, на всякий случай, для надежности, погрузил лицо в ведро с водой. Холод окончательно отрезвил его.
Фыркнув, он мотнул головой, стряхивая жгучие капли. На глаза упали тёмные пряди – волосы Эрзаха давно забыли, что такое стрижка. Сам-то Эрзах помнил это слово, но – только в отношении овец. Отражение – молодое лицо с пронзительными голубыми глазами, так же намекнуло, что неплохо было бы вспомнить такое слово, как бритва.
Эрзах ухмыльнулся и подмигнул отражению, и юноша в ведре ответил ему тем же…
- Как думаешь, Пастух, стричься, бриться или нет? В большой кишлак надо идти, на базар. Продать пуху, да продуктов купить: той же муки, да масла солнечного. А то в ларе и погребе шаром покати – одна вяленая козлятина. Кто захочет купить пух у неопрятного торговца, а, Пастух?
Пёс, устроившийся в тени мазанки, чтобы заслуженно вздремнуть после обеда, безразлично зевнул. Ему-то что, мясо есть, и ладно.
- Ну, ты пройдоха… - юноша отбросил непослушные волосы со лба, - ладно, отдохни с часок, потом на базар пойдём. Ты же не хочешь, чтоб хозяин голодал? А вернемся, коз подоим, я тебе молока парного налью…
Ответом было сопение Пастуха.

Тропинка незримым клубком разматывалась под ногами. На спине болтался большой тюк козьего пуха. А рядом трусил верный Пастух, довольный прогулкой.
Путь до большого кишлака неблизкий – несколько часов плутать по закоулкам ущелий. Пусть Эрзах не столь часто отправлялся в люди, но за многие годы запомнил дорогу назубок. Случающиеся землетрясения, сходы каменных лавин не затронули узенькой тропки, не оборвали тонкой нити, связывающей его с людьми.
- Что, Пастух, давненько мы с тобой не бывали на базаре? – юноша на мгновение остановился поправить тюк, несколько сползший со спины, подтянуть ременную петлю.
Пёс радостно осклабился и несколько раз гавкнул, соглашаясь с хозяином – последний раз они с Эрзахом отправлялись в кишлак две полных луны назад. Эхо лая, метавшееся меж каменных стен, затихло в глубине ущелий.
- Тише, дружище, тише. Разбудишь старушку-гору, она нам вмиг могилки с царскими надгробиями оформит – засыплет камнями, и помянуть будет некому, - юноша вздохнул собственной лжи. Хорошо, что его друг не умеет читать мыслей.
Могила могла бы быть только одна – Пастуха. Эрзаха же смерть в очередной раз обошла бы стороной. Поначалу, едва узнав о своём проклятии – гранитном осколке, в которое превратилось горячее молодое сердце – Эрзах пытался покончить с собой. Всё без толку. Проклятье колдуньи, чьей близости безуспешно добивался молодой царевич, оказалось сильнее смерти.
Как сейчас юноша помнил взгляд разгневанной Джанайи в тот момент, когда он произносил пустые признания в любви – ярче пылает только кузнечный горн. И её слова…
«Пусть же камнем станет твоё сердце, которое не знает жара любви. И пусть камнем тот обратится, кто тебя полюбит»
Эрзах тогда только рассмеялся в лицо разгневанной женщине – подумаешь, недотрога… Сама потом жалеть будет, что отказала царевичу. Могла бы в злате-серебре купаться, а ей, видишь ли, любовь истинную подавай.
Напрасны были смех и презрение – дома Эрзаха, вместо привычного тепла, ждали только холодные каменные статуи родителей, младших братьев и сестер. И укор в их потухших глазах… Дальше был только бег прочь от прошлого, от людей, от себя самого…
Сквозь нахлынувший поток горьких воспоминаний до юноши пробился оглушительный лай встревоженного Пастуха, вновь, на какое-то время, рассеявший набежавшие тучи в душе Эрзаха…

Козий пух пользовался постоянным спросом на базаре. Но Эрзах не побоялся даже несколько завысить цену: десять монет вместо восьми. Его товар был много лучше прочих, так что покупатель выискался сразу. Ничего удивительного, ведь у Эрзаха за плечами вековая практика вычесывания коз.
После необходимых покупок: муки, масла – от еще выручки ещё кое-что осталось. Пара монет, которые Эрзах решил было приберечь, и уже направлялся к выходу с базара, когда его внимание привлекла лавка с украшениями. Вернее, ноги сами понесли его к прилавку. Молодая торговка, предлагающая обывателям драгоценные товары, оказалась девушкой ослепительной красоты. Она приветливо улыбнулась новому покупателю.
- Что ж вы, юноша, так поздно подошли. У меня почти всё разобрали, - она, показно извиняясь, развела руками, - осталась разве что сущая безделица.
На прилавке одиноко лежал кулон на тонкой цепочке – сердце, вытесанное из красного гранита. Взгляд юноши словно приковался к безделушке.
- Нравится? – спросила девушка, заметив, как Эрзах уставился на украшение, - берите, не прогадаете. Всего пара монет. Подарите девушке сердце, - она кивнула на кулон, - девушка, взамен, подарит вам свою любовь.
Эрзах, наконец, смог оторвать взгляд от кусочка гранита, поднял глаза и улыбнулся торговке.
- Беру, - на прилавок легло два железных кругляша.
- Вот и ладно. Берите, и пусть вам улыбнется счастье. После свадьбы ещё «спасибо» скажете Джанайе…
- Джанайя? – голос Эрзаха задрожал.
Рядом протяжно завыл Пастух…

Эрзах не знал, сколько он бежал и куда. Он спотыкался несчётное количество раз, поскальзывался на камнях и падал, разбивая в кровь руки, колени и лицо – но, как обычно, не чувствовал боли. Он не чувствовал тяжести мешка на плечах. Не слышал за спиной истошного лая Пастуха.
Позади не было ничего, кроме настигающего прошлого. И Эрзах боялся обернуться, чтобы столкнуться с ним лицом к лицу. Боялся снова увидеть укор в каменных глазах родных.
А неотступно в мыслях билось имя: «Джанайя»…
- Джанайя! – хриплый крик раз за разом рвал пересохшее горло. Эрзах бежал и не замечал, что кричит, будто в приступе падучей, - будь ты проклята, Джанайя!
Он еще раз упал и едва смог подняться. Силы оставили его…
Стоя среди гор, под набежавшими тучами, Эрзах зарыдал от бессилия. Так плачет заблудившийся в горах ребенок, который в отчаянии не может найти дорогу домой. Так и бессмертный юноша с гранитным сердцем плакал, в бессилии обрести самого себя прежнего.
Жесткое небо проливным дождем лишь добавило слёз на его лице…

- Эй! Вы слышите меня? Очнитесь!
Эрзах почувствовал, как его небритой щеки коснулось что-то шершавое, и открыл глаза.
Рядом скулил верный Пастух, вылизывая хозяину лицо. А над самим Эрзахом склонилась та самая девушка, у которой он, чуть было, не купил клятое ожерелье.
Юноша задрожал и стиснул кулаки, пытаясь отогнать вновь подступившее наваждение.
- Вы помните меня? Я – Джанайя, - девушка улыбнулась.
- Уходите, оставьте меня, - Эрзах поднялся, - я не хочу знать ни кто вы, ни почему пошли за мной.
- А на базаре вы не казались таким грубияном, - девушка притворно нахмурилась и стрельнула в Эрзаха чёрными глазками, - зачем вы убежали так внезапно? Монеты бросили, а кулон почему-то оставили. Я, между прочим, девушка честная. Мне чужого даром не надо!
- Я повторяю, что не хочу знать ни кто вы, ни почему пошли за мной, - стараясь не обращать внимания на девушку, Эрзах наскоро приводил себя в порядок. Но первым делом проверил – не отсырела ли мука в заплечнике во время дождя, и не порвались ли бурдюки с маслом.
- Не хотите, как хотите. Из-за вас и вашего кулона, я здесь. Заберите покупку и проводите меня до кишлака, сама я дороги не найду, - Джанайя обиженно надула губки, - вот ведь кавалеры пошли…
- Забирайте ваш кулон. Считайте, что я вам его дарю.
- Нет, так не пойдёт!
- Послушайте, Дж… - Эрзах, наконец, собрался с силами и посмотрел на девушку. Но стоило ему произнести первые буквы её имени, он сбился и застыл, как истукан, с открытым ртом. Отчасти от того, что боялся произнести её имя, отчасти – сраженный её красотой.
У ноги ехидно фыркнул старый Пастух…

Забил родник рядом с одиноким гранитным осколком. Густые, что кисель, воды приняли и ласково обняли отшельника, оказавшегося поневоле на дне ручья – нарушили молчаливое уединение. Пролетели годы, проснулся камушек, задрожал – точит его нещадная вода…

Эрзах до сих пор не понимал себя, почему позволил девушке пойти за ним, а не проводил её до кишлака. Может, слишком просящий взгляд был у Пастуха… Так же мучительным был вопрос, что заставило Джанайю пойти.
Каким из её слов верить: словам, что ей по сути негде было ночевать, так как постоялый двор в кишлаке был забит. Или тем самым словам, невзначай оброненным у торгового прилавка, словам о подаренном кулоне и о подаренной любви в ответ.
Так или иначе, но в и без того не просторном домике стало ещё теснее.
Эрзах, конечно же, уступил девушке свой топчан и одеяло из козлиных шкур. Сам же приютился в противоположном уголке на тонкой циновке. По сути, ему было не важным, на чём спать. Топчан и одеяло были лишь данью привычкам.
- Спокойной ночи! – пробурчал Эрзах Джанайе.
Но на утро, ни он сам, ни сама девушка так и не смогли объяснить друг другу, как оказались под одним одеялом. Как и не смогли посмотреть в глаза друг другу за весь следующий день.
Но наступила ночь…
Гранитное сердце на цепочке продолжало мирно спать среди козьих шкур…

Двое застыли на пороге. За дверью ждала дорога и верный проводник – старый пёс.
- Эрзах, ты же понимаешь, что я не смогу вот так вот просто уйти, - слова давались девушке с огромным трудом, она едва сдерживала слёзы. На её шее висел подаренный ей юношей гранитный кулон.
- Нет, Джая, это ты не понимаешь. Ты должна! Иначе… - Эрзах запнулся.
- Что иначе? – она в отчаянии смотрела на него. В уголках глаз дрожали солёные хрусталики, но так и не решались сорваться.
- Ничего! – Эрзах отвернулся.
- Не молчи! – слёзы всё-таки нашли выход наружу, - только не молчи, я прошу тебя!
- Джанайя, я – чудовище, меня нельзя любить!
- Не ври мне, слышишь! Никогда не ври! Лучше сразу скажи, что не любишь меня. Подлец! – девушка рыдала навзрыд, слёзы градом катились из её чёрных глаз.
- Джая, ведь я рассказал тебе о проклятии, - Эрзах взял руки девушки в свои, слегка сжал, - полюбивший меня, станет камнем. Таким же холодным и безжизненным, как моё сердце. Я не могу любить, и не могу быть любимым. Прошу тебя, уходи… Я не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое, что и моими родными.
- Нет, я не верю!
- Уходи! – он вытолкнул её за порог, запер дверь и опустошенно выдохнул.
Пусть так. Пусть дорога и слёзы, чем дождь и камень…
Или…
Эрзах распахнул двери настежь. Джанайя, не оборачиваясь, в сопровождении верного Пастуха шла по направлению к кишлаку.
- Прощай, Джанайя, - прошептали обескровленные губы, - я люблю тебя…
Грянул гром. В небе и в груди Эрзаха одновременно. Но он будто бы не заметил этого. Раскаты грома раздались еще раз, и юноша, схватившись за сердце, в бессилии упал на колени.
Взгляд Эрзаха, затуманенный слезами боли и разлуки, застыл, глядя на оставленный Джанайей предмет.
На пороге остался лежать треснувший гранитный кулон…

Из забытья его вырвало поскуливание Пастуха. Верное животное свернулось клубком возле ног Эрзаха.
- Вернулся, старина? – юноша привычно потрепал пса по загривку, - проводил Джанайю?
При звуке имени девушки Пастух перестал скулить и радостно подскочил.
- Что, обрадовался? Рад, что она ушла? – протянул Эрзах в задумчивости, - а я теперь вот не знаю, радоваться за неё или плакать, что отпустил. Кстати, чем это пахнет? – с кухни доносился аппетитный запах жареного мяса.
- Вот ведь кавалеры пошли… - донесся голос Джанайи.

- Ты не ушла… – в промежутках между поцелуями только и мог выговорить Эрзах.
- Конечно, не ушла, - Джанайя тщетно пыталась высвободиться из объятий юноши, - попробуй тут уйди, всю дорогу завалило. Пришлось возвращаться. А теперь, мой милый, отпусти-ка меня. Если у нас обед пригорит…
Оставив любимую, Эрзах вышел на залитый солнцем двор. Горячие лучи обожгли его. А на лбу моментально выступил пот.
А у порога так и осталось лежать треснувшее гранитное сердце…