Пепел погребального костра

Худой старик, на котором из одежды лишь набедренная повязка да несколько ниток бус на шее, неподвижно сидел возле остатков погребального костра. Долго сидел - не шевелясь, не меняя позы. Впитывал всем телом идущее от кострища тепло. Уже ни одного огонька нет, ни искорки, только легкий пепел да мертвые угли. Но от прокаленной пламенем земли тянет жаром.

Догорел закат, навалилась тьма. Безлунная ночь, беззвездная. По небу неспешно плывут тяжелые тучи. Внизу, в долинах, льют долгожданные дожди, земля радостно пьет небесную влагу. А здесь, возле вершин Астурэ, промозглый холод да туманы по утрам, когда тучи задумчиво спускаются к самым крышам города, окутывают купола храмов, так что те становятся неразличимы в серой предрассветной мути.

Но до утра еще далеко, глухая ночь над городом, черная, как угли погребального костра, беспросветная, как горе родственников того, чье тело положили сегодня на сухие кедровые бревна, облили, как положено по обряду, благовонным маслом.

Старик видел много похорон. Видел, как бьются в рыданиях, рвутся к набирающему силу огню безутешные матери. Как молча прощаются с любимыми мужчины. Ведь мужчинам не положено плакать. Даже если на смолистое ложе опускают рядом молодую жену и не родившегося сына. Не сумевшего родиться, отторгнутого этим миром, да забравшего вместе с собой из жизни и ту, которая не успела еще стать матерью.

А сегодня хоронили сына раджи. Говорят, красив был юноша и воин прекрасный. Говорят, глядя на него, радовались люди, ведь обещал принц стать добрым и мудрым правителем. Но испугался чего-то молодой жеребец, впервые оседланный сыном раджи. Испугался, понес, не разбирая дороги. Не удержался юноша на бешеном скакуне, упал, да неудачно - головой о камень. Много камней на дорогах у подножия Астурэ.

Роскошными были похороны принца. Богато вышиты покрывала, на которые положили тело. Сухими и звонкими - специально для такого случая купленные у жрецов смолистее дрова. Высоким - огонь костра. Хорошие похороны, богатые...

Старик наконец чуть изменил позу и достал откуда-то из складок набедренной повязки кожаный мешочек. Что же, пора заняться тем, ради чего он остался возле погребального костра. Время пришло.

Несколько движений - и мешочек наполнился еще теплым пеплом. Много денег заплатят за эту серую пыль глупые маги. Тут этого добра - хоть кувшинами для зерна вывози. Большой город, много мертвых, чуть ни каждый третий день пылает огонь на берегу говорливой реки. Но страшное проклятье падает на того, кто касается погребального кострища в первую ночь после похорон. Именно в ту ночь, когда открыты еще врата миров...

Но старик знал, что делал. Не впервой... Затянул потуже мешочек, привязал к поясу. И исчез, словно растворился во мраке ночи. Был старик - и нет его.

Видели бы люди, кинулись бы поклоны бить тому месту, где сидел святой. Да кто отважится бродить безлунной ночью рядом с погребальным костром?

А старик, как сидел, поджав под себя ноги и зябко ежась от ночного ветра, в той же позе очутился на краю серой равнины. Странное это место. Странное и страшное. Ни дерева, ни травинки вокруг. Только черные, словно уголь, обломки скал, да серая, как пепел земля. Только ветер, несущий тонкую пыль, да смутные тени, скользящие над землей.

Живые тени стонут и жалуются, плачут от тоски безвременья, но нет им выхода из мертвого мира. Дорогу наверх, к свету, преграждает серокожий великан - мощный торс бугрится литыми пластинами мышц, ноги не уступают по толщине слоновьим. Сутулые плечи, слишком широкие даже для такого гиганта. Руки, точнее, одна рука, длинная, словно у горной обезьяны, с которой сойтись один на один не всегда отважится даже тигр. Вторая же заканчивается чуть выше локтя безобразным обрубком, из которого, словно продолжение обнаженной кости, торчит стальная рукоять хлыста.

Рядом со стражем старик кажется мошкой, мышкой или еще какой незначительной тварью, на которую наступи - и не заметишь, что чья-то жизнь кончилась.

- Опять ты, - недовольно бормочет великан. - И когда уж успокоишься?

- Опять я, - равнодушно отвечает старик. - Сам же знаешь: никогда. Нет мне успокоения даже в твоих владениях.

- Знаю. Потому и не мешаю тебе, наглец! - и серокожий разворачивается к старику спиной. - Ну, делай то, зачем пришел, а я буду делать вид, что ничего не вижу.

Старик звонко смеется, потом кричит что-то неразборчивое. Или нет, отдельные слоги слышны прекрасно, но язык настолько же древен, как эта серая земля. Если кто и понимает застывшего на краю равнины человечка, то лишь однорукий великан. Да, может, дальние горы знают, что означает этот речитатив. Но тени, словно их гонит ветром, мчатся к старику, воют, спешат, теснятся вокруг него, так что вскоре уже не видно хрупкой фигуры, все затягивает пульсирующим туманом, живой клубящейся мутью. Но миг - и тени, словно черные брызги, разлетаются в стороны.

- Сколько на этот раз? - поворачивается к старику гигант-охранник.

- Двое. Они достойны. Он и она...

- Я так и знал.

- Да, она дождалась своего принца.

- Что ж, прощай...

Не ответив, старик исчезает.

И появляется там, откуда пришел - возле погребального костра, на теплой земле, хранящей жар горевшего здесь пламени. Под мрачным, но уже начинающим светлеть небом.

Худой старик медленно встает, разминая затекшие от долгого сидения ноги, так же медленно оборачивается - и видит вдруг блестящие в зарослях кустарника глаза. Еще темно, но старику не привыкать, и мимолетный отблеск серого неба, проскользнувший среди листвы, говорит ему все, что нужно знать.

- Ну-ка, иди сюда! Хватит прятаться!

Из кустов выходит мальчишка - уже не ребенок, но еще и не юноша. Болезненно худой, грязный, одетый в рванину, не скрывающую свежих рубцов на спине. Тех рубцов, что остаются от тяжелой плети, для крепости вымоченной в растворе каменной соли.

- Ну-ка, иди сюда! - повторяет старик.

Мальчик покорно приближается, готовый в любой момент сорваться с места и убежать.

- Думал порыться в пепле и найти что-нибудь из даров, не доеденное пламенем? - старик не спрашивает, он уверен в ответе.

Мальчишка опускает глаза.

- А как же проклятия? Глупый! Ты еще не знаешь, что такое проклятие. Думаешь, хозяин один раз отходил плетью - и все, страшнее страдания не бывает?

Мальчишка вдруг яростно вскидывает голову:

- Мой отец - жрец! Я - не раб! Я... Я ищу...

Старик с сомнением качает головой, но, усмехнувшись, спрашивает:

- Тоже мне - рожденный в свете! Ну-ка, назови все сто восемь имен танцующего бога?

Мальчишка уверенно начинает речитатив, но старик вдруг прерывает его:

- Владыка Горячего Пепла, Проклятый, Тот, Кто Танцует В Пыли? Ты понимаешь, что это значит?

- Мне кажется, что да! Он не боится проклятий, потому что проклят изначально. Проклят самим собой, а страшнее нет проклятия. Он не может обрести покой, Он не может остановиться. То, чего боимся мы, для Него - тот же танец, что и танец о прекрасных цветах Высших миров.

- И ты искал дорогу Проклятого? - удивляется старик. - Обычно этот путь обретают, когда от души не остается ничего, кроме кровавых лохмотьев.

- Я искал Дорогу, - вновь опускает глаза мальчишка.

Старик делает к нему несколько шагов. Касается его иссеченной, гноящейся спины. Рубцы моментально исчезают, болячки и язвы, пятнавшие худое тело, отваливаются сухими струпьями.

- Ну что ж, пойдем. Сегодня мне предстоит несколько дел. Глупые маги готовы заплатить за то, что они считают Силой. Но это - не Сила, просто две души получат свой кусочек счастья и отблагодарят неразумных.

- А ты? - мальчишка искренне удивляется.

- Что - я? - переспрашивает старик. - На мне столько проклятий, что никто не способен мне помочь. Так что если ты ждешь покоя, то возвращайся к тому, кто так старательно украшал твою спину. С ним тебе будет лучше.

Но мальчишка упрямо мотает головой.

Двое проклятых уходят, исчезают в колючем кустарнике с темной, словно лакированной, листвой.

И, как всегда перед рассветом, с реки поднимается туман, укутывает остывшее кострище, высасывает из него последние крохи тепла.

Взойдет солнце - и люди смогут приблизиться к месту погребального огня. Днем здесь будет лишь утоптанная поляна, поросшая короткой жесткой травой, да выжженный круг посредине - как от любого костра, разведенного ради того, чтобы приготовить еду или согреться в холодную промозглую ночь.

Дорога проклятых

Самое лучшее время года на Джафской равнине - начало сезона дождей.
Сначала на небе появляются робкие облачка - первые разведчики приближающегося ненастья. Изнывающие от жары джунгли напрягаются в ожидании. Замолкают птицы, затаивается зверье. Даже деревья, многометровые исполины, чьи корни достигают подземных рек, кажется, с надеждой смотрят в небо.
Постепенно облака собираются в стаи, похожие на овечьи стада, что бродят у подножия горы Артьях. И вот уже сочные, переполненные водой тучи закрывают солнце. Первый ливень - праздник для всего живого. Он не бывает долгим, он успевает лишь смыть пыль с поникших от жары листьев да слегка сбрызнуть рассохшуюся землю. Но за тучами-разведчиками спешит все облачное воинство. Ливни сменяются солнцем, над кронами деревьев играют радуги - пестрые, как шали зажиточных купчих на ярмарке в Джалхе.
После первого дождя джунгли взрываются яркими, словно радуга, цветами. Они везде: на ветвях, на стволах, под ногами. Небесная влага падает на жадную землю и превращается в зеленую поросль молодой травы, в юные клейкие листочки рядом со старыми, побуревшими, продержавшимися на ветвях целый год.
Проходит еще полдюжины дней, и наступает пора для ахиван - первой бури сезона дождей. Но пока ураган не разразился, джунгли Джафской равнины можно принять за небесные сады Усхор, так они прекрасны. Ожидание ахивана - время любви у всех, кто ходит по земле и летает по небу. Неистовствуют птицы, рассыпаясь в звонких трелях, ночные звери выходят на солнечные поляны, чтобы поиграть со своими подругами.

"Правы поэты - прекрасны долины накануне ахивана, - размышлял Пай, шагая сквозь цветущие джунгли. - Да и дорога, слава Небесным Скрижалям, пока не размокла, не превратилась в грязную канаву. Все же нужно добраться до монастыря, пока не придет буря. Или не спешить? Найти в джунглях укрытие и переждать дни ненастья, когда ветер ломает старые деревья, а струи дождя хлещут, словно бич надсмотрщика?"
Впрочем, мысли не мешали Проклятому размеренно шагать по лесной дороге. По большому счету и буйство стихии, и грязь после бури были ему безразличны. Служители Танцующего Бога выше всех добродетелей ставят терпение и хладнокровие, а самым страшным грехом считают собственную слабость. Поэтому Пай доверился потоку событий, предоставив самой дороге выбирать, где он проведет ближайшую ночь.
И знак не замедлил явиться.
На обочине сидела юная женщина.
- Ой! - всхлипнула молодуха, взглянув на путника, и прикрыла ладонью рот.
Пай усмехнулся. Суеверные люди предпочитают не иметь дела с Проклятыми. Слишком много страшных легенд ходит о Черных жрецах. Да и выглядят служители Небесного Танцора так, что сразу ясно: обычному человеку лучше держаться от них подальше. Стянутые в тугую косу волосы, черный шнур жреца через плечо, ожерелье из человеческих костей. И при этом одежда, как у нищего побродяжки, котомка за плечами да длинный посох - все имущество бездомного жреца. Этого-то суеверные люди боятся больше всего. Не понимают, почему ходит по дорогам и питается подаянием тот, кто имеет право приказывать раджам...
К Проклятым обращаются в самых крайних случаях, когда приходится выбирать - или Черный жрец, или петля...
Вот и сейчас Пай почувствовал, что эта женщина у дороги хочет что-то сказать ему, но не может преодолеть страх. К тому же женщина была красива - настолько красива, что ее не портил знак "Грязь" на высоком лбу. Коса ниже пояса, огромные черные глаза, сочные губы... А фигура... Такое тело надо заворачивать в яркие шелка, в блестящий атлас, а не в бурую мешковину.
Проклятый остановился, опершись на посох. Женщина, увидев это, решилась. Поклонившись в пояс, она забормотала:
- Господин мой Танцующий Пред Алтарем Смерти, Владыка Последнего Часа...
Испугавшись, что нищенка окажется достаточно образованной, чтобы вспомнить все сорок восемь эпитетов, положенных при уважительном обращении к Проклятым, Пай прервал ее:
- Говори, женщина! Но сначала ответь: что ты делаешь тут, в джунглях, так далеко от ближайшей деревни?
- Я иду в монастырь Ай-Ваи. Мне... Я... Я хочу помолиться и отдать монахам сына. Говорят, жрецы Танцующего Бога могут изменить предназначение ребенка.
Пай кивнул.
Действительно, предназначение, или Варна, достается каждому ребенку от родителей. Как не может у коровы родиться боевой скакун, так не может в семье крестьянина вырасти ученый книгочтей или отважный воин. Это - Закон. Но Проклятые для того и бродят по свету, чтобы нарушать законы. Проклятыми не рождаются. Ими становятся, дойдя до последней грани отчаяния и решившись отбросить все запреты, управляющие жизнью людей. Кем бы ни были родители того, кто однажды приходит к алтарю Смерти, после посвящения новый Проклятый становится равным жрецам других богов. А во многом даже могущественнее...
- С чего ты взяла, что монахи захотят тебе помочь?
- Я видела сон...
Женщина замялась, помолчала мгновение и вдруг начала говорить быстро-быстро, словно боясь, что Проклятый уйдет, не дослушав ее:
- Я видела прекрасного юношу, одетого, как юный жрец - из тех юношей, что прислуживают в храмах. На нем была одежда из дорогой ткани и цветочная гирлянда на шее. И еще стальные браслеты на запястьях и чуть ниже плеч - очень широкие, украшенные сложными узорами. Голова у него была выбрита, только на самой макушке - прядь волос, заплетенных в косу... Но я знала во сне, что это мой сын, мой мальчик...
Пай удивленно поднял брови:
- Какого цвета была кайма его накидки?
- Красная.
- А Знак?
- У него не было знака.
- Видела ли ты когда-нибудь Ночных Волков?
- А кто это? - на этот раз удивилась женщина.
Пай не ответил. Покачал головой - или эта нищенка слишком много знает, или ее сон - провидческий. Ночные Волки - одна из тайн храма Ай-Ваи. Вряд ли каждая баба в округе болтает о священных воинах. Днем они притворяются обычными послушниками. Никаких боевых браслетов, белая одежда вместо черной с красным...
- И где же твой сын? - спросил Пай.
Женщина кивнула в сторону кустов. Лишь сейчас Пай заметил стоящую там тележку. Подойдя, он заглянул в нее. На куче тряпья спал, свернувшись калачиком, мальчик лет пяти.
- Пай устал, - сказала женщина. - Мы шли с рассвета...
- Пай? Его зовут Пай? - Проклятый поразился совпадению. - Да, видимо, это все же - знак. Но чего ты хочешь от меня, женщина? Чтобы я свидетельствовал за твоего сына перед настоятелем монастыря?
- Нет, - покачала головой молодуха. - Я хочу идти вместе с тобой, Господин мой Танцующий Пред Алтарем Смерти. Я хочу просить помощи в пути. И защиты...
- Защиты - от чего или кого?
- Утром со стороны монастыря прошли торговцы благовониям...
- Да, я встретил их.
- Они сказали, что на дороге засели разбойники. Двоих из торговцев убили, но остальным удалось убежать...
- Странно... Разбойники - и так близко от Ай-Ваи?
- Может, засуха прогнала их из приграничья?
Пай снова кивнул. Похоже на правду. Что ж, если это знак, то вполне явственный. Дорога не ошибается.
- Хорошо, женщина, идем. Бери свою тележку. Устанешь - помогу везти.

Все-таки женщины - удивительные существа. Проклятый поразился, как быстро его спутница забыла о своем страхе перед Жрецом Смерти. Сначала робко, а потом все больше увлекаясь, она рассказывала о себе. Зовут ее Баолииль - Серебряное Сияние. Он была замужем за мусорщиком из городка Ол, но муж умер, а и его родственники выгнали вдову из хижины. Они с сыном стали скитаться по дорогам, зарабатывая чисткой сточных канав и мытьем полов в домах, где кто-то недавно умер. Хорошо еще, что в каждой деревне есть грязная работа, на которую, боясь навлечь на себя проклятие, не решится даже самый бедный крестьянин. Страх перед проклятием охранял молодую женщину и от мужской похоти. Люди считают, что если глупый сластолюбец из любой Варны, кроме самой грязной, сойдется с женщиной из Варны "Грязь", у него почернеет мужская плоть, а тело покроется язвами.
- Так чего же ты боишься, Баолииль? - усмехнулся Пай. - Вряд ли у тебя есть то, что заинтересует разбойников...
- Не знаю, - задумчиво произнесла женщина. - Но мне страшно. Вообще-то я вовсе не трусиха, но сейчас мне страшно. А я привыкла доверять своим предчувствиям, они не раз меня выручали...
Пай хмыкнул. Если это так, то монастырь получит не бесполезного пока мальчишку, а женщину, способную стать провидицей. И если это так, то следует ждать неприятностей.

"А талант у бедняжки есть", - подумал Пай, когда на дорогу перед ними вышел десяток оборванцев, вооруженных дубинами и кистенями. Лишь у одного из них - крупного мужика в атласных шароварах и когда-то узорной кирасе - на обшарпанной перевязи висел меч. Еще с полдюжины разбойников Проклятый ощутил в кустах - опаснее всего был тот, который зашел сзади. Пай чувствовал острую угрозу, исходящую из-за дерева, мимо которого они только что прошли.
"Арбалетчик? - прикинул Пай. - Плохо... Вряд ли у парня крепкие нервы".
Но первым начал не стрелок. Вожак шайки не посчитал одинокого Проклятого достойным противником. Он вообще не обратил на Пая внимания, рассматривая его спутницу.
- О! Какая красавица! - воскликнул мечник. - Вы только посмотрите, парни!
Парни дружно загоготали.
- Пойдешь с нами, женщина, - приказал вожак. - Оставь щенка своему мужику, и пусть катятся оба куда хотят! Я сегодня добрый - женюсь!
Баолииль покорно кивнула:
- Пай, иди к дяде Паю! Прости, Танцующий Пред Алтарем, я обманула тебя. Вот для этого ты был нужен. Ты отведешь малыша в монастырь?
Проклятый осклабился:
- Нет, глупая ты женщина, ты сама отведешь сына к настоятелю. А этот...
Пай прищурился и четко произнес:
- Разве ты, Грязь, не знаешь, что мужчинам твоей Варны запрещено брать в руки меч? Ты навлек на себя проклятие, Грязь.
Вожак дернулся, откинув волосы со лба:
- Смотри! Ты... Гад... Я выжег знак, я сменил Варну, мне плевать на ваши проклятия! Я не хочу всю жизнь чистить ваши отхожие места!
- На твоем лбе по-прежнему написан знак, - презрительно хохотнул Пай. - Ты был Грязью и останешься ею, что бы ты ни взял в руки.
Вожак не хотел убивать. Но снести оскорбление, кинутое тощим монахом, он не мог. Иначе он не останется вожаком...
Мечник бросился к Проклятому...
А для того время остановилось. Он видел, как медленно плывет в пространстве мужик в атласных штанах. Как подались вперед остальные разбойники. Краем глаза заметил, что испуганный Пай-маленький схватил камень и прижался спиной к материнским коленям... Почувствовал, как медленно-медленно поднимается за спиной арбалет...
Того, что произошло в следующий миг, никто не увидел. Слишком быстро двигался Проклятый, чтобы обычный человеческий глаз мог что-то различить.
А через мгновение вожак оседал на траву на том месте, где только что стоял Пай. Из шеи разбойника торчал арбалетный болт, на месте правого глаза - кровавая яма. А Проклятый оказался на три шага ближе к остальным бандитам, так что все видели кровь на конце посоха...
- Так Варну не меняют, мужики, - спокойно произнес Пай. - Предназначение - внутри, а не снаружи. Меч никого не сделает воином. Вы поняли?
Оборванцы испуганно попятили от Проклятого. Пай услышал, как трещат в лесу ветки - те разбойники, что были в засаде, бросились прочь...
- Пойдем, Баолииль, пойдем, малыш, нам еще нужно найти место для ночлега! - позвал Проклятый.
Разбойники проводили уходящих недоуменными взглядами. Чуткий слух позволил Паю услышать, как один из банды, когда они скрылись за поворотом дороги, прохрипел:
- Говорил я, что рядом с монастырем не надо шалить! Тут не то, что в других местах. Тут не монахи, а Слуги Смерти... Лучше сматываться отсюда...
До самого заката женщина испуганно молчала, зато осмелевший Пай-маленький приставал к Проклятому:
- Дядя, а ты меня научишь так драться? Дядя, а когда я вырасту, у меня будет такая палка, как у тебя? Дядя, а того толстого дядю кто убил: ты или не ты?
Пай отвечал - не столько для малыша, сколько для его матери:
- Дядя сам убил себя. Он решил, что может изменить свое предназначение, убивая других. Любой закон не абсолютен, но для того, чтобы не подчиниться ему, нужно научиться отдавать, а не брать...

Ночевали они в пещере под корнями дерева. В просторной и сухой нише хватило места и для тележки, и для людей.
Едва успели устроить стоянку, на джунгли навалилась ночь. Уже в темноте женщина сварила кашу из зерен сорэссо и накормила сына. Взрослым достались только сухие лепешки и немного сыра...
Пай-маленький, умаявшись за день, после еды быстро уснул. А Баолииль и Проклятый долго сидели у костерка. Одуряющее пахло цветами, где-то мяукали лесные коты... Джунгли были наполнены шорохами и треском веток. Это зверье, не таясь, праздновало приход небесной воды.
Потом начался дождь - такой тихий и ласковый, что ночные птицы не прекратили своих песен. Спутники забрались в пещеру и устроились на ворохе сухих листьев. Пай заранее знал, что это будет их ночь. Баолииль стосковалась по мужской ласке, а кто он такой, чтобы отказывать женщине?

В Ай-Ваи они были на следующий день к вечеру. Буря словно ждала, когда они смогут укрыться под надежной крышей - когда Баолииль вкатила тележку в ворота, поднялся ветер, а пока они шли по двору, небо заволокло тучами, загрохотал гром, засверкали молнии.
- Ты снова приходишь вместе с грозой, - рассмеялся старик-настоятель, когда Пай вошел в его покои и отряхнул с волос дождевые капли.
- Да, бури меня любят, - кивнул Проклятый.
- Кого ты привел на этот раз?
Пай рассказал о дорожной встрече.
- И что теперь? - спросил старик.
- Сегодня я буду танцевать в храме. Время подходящее...
- Что ты понимаешь во времени? - нахмурился настоятель. - Но на этот раз ты прав. Боги пришли вместе с бурей.
Пай кивнул.
Ночью он танцевал перед статуей Проклятого бога. Кружился в волнах душистого дыма, сочащегося из курильниц. Скользил между своими тенями и пятнами света, что падали от факелов. Замирал перед статуей, и тогда казалось, что в храме не один, а два танцора. Оба худые, жилистые, напряженные, по смуглой коже, мокрой от пота и ароматных масел, скользят багровые блики...
Но никто не мог увидеть этой схожести. На танец Проклятого в храме смотреть запрещено. Даже воины и монахи, живущие в Ай-Ваи, даже настоятель не смеет войти в зал, пока там кружится Танцор. Можно лишь слышать, как посреди ночи просыпаются подземные барабаны. Ничья рука не касается их, но когда танец набирает силу, они начинают вторить ударам босых пяток в мрамор пола. Рокот нарастает, и вот он уже громче раскатов грома, он заглушает вой ветра, сама земля под храмом начинает гудеть, словно огромный колокол...
Полуоглохший, предельно уставший, Пай вывалился из дверей храма и подставил пылающее лицо водяным струям.
Здесь, на ступенях, и нашли его монахи. Отнесли в безжизненное тело в келью, растерли жесткой тканью. Стоило Проклятому зашевелиться, его напоили горячим отваром из трав и кореньев. А когда пасмурное небо посерело, в келью пришел настоятель.
- Что теперь? - спросил он после положенных приветствий.
- Через два дня я ухожу, - ответил Пай. - Через два дня ветер стихнет...
- Твоя женщина... Я отправил ее к прорицательницам. Они приняли ее. Говорят, что у нее сильный дар. И что она все спрашивала о тебе...
- Пути Проклятых темны для Видящих, - ответил Пай словами из священной книги.
- Я не об этом, - покачал головой старик. - Она считает тебя своим мужчиной - для того, чтобы понять это, не нужно быть Видящим. Ты знаешь, что прорицательницы в праве выбирать себе в мужья любого, кого пожелают, и прогонять его, когда наскучит...
- Поэтому-то я и ухожу, - ответил Пай. - Сейчас Баолииль считает, что любит меня, и что лучше меня мужчин нет. А она просто еще не видела мужчин...
- А ты?
- А что я? Я - Проклятый, - рассмеялся Пай.
И снова процитировал слова древней книги:
- Путь их - в отказе от возможного, в неповторимости мига и недостижимости цели... Я уже был счастлив с Баолииль...

Когда Пай уходил из монастыря, буря сменилась мелким дождем. Вода сочилась с неба, наполняя воздух зябкой моросью. Баолииль смотрела вслед Танцору с монастырской стены. Ее волосы были мокры от дождя, по лицу текли капли то ли воды, то ли слез.
- Идем, девочка, - сказала женщине одна из старших прорицательниц. - Тебя зовет настоятель.
Баолииль покорно кивнула и отерла лицо влажной накидкой.
Они спустились во двор и вошли в храм. Баолииль вздрогнула, увидев статую Танцующего Бога, но нашла в себе силы, чтобы поклониться так, как это положено в храмах.
- Подойди ко мне, - приказал настоятель, незаметно появившийся из одной из боковых дверей. - Дай посмотреть на твое лицо. Да, так я и думал...
Женщина непонимающе взглянула на старика.
- Принеси зеркало, - приказал настоятель.
Старшая прорицательница подала Баолииль пластину полированного металла. Взглянув на свое отражение, женщина ахнула: на лбу не было знака "Грязь". Ни синих черт, ни пятнышка, ни рубца - словно у дикарки с юга, где не знают ни о Варнах, ни о предназначении.

Прошли годы прежде, чем дорога снова привела Пая-Проклятого в монастырь Ай-Ваи. Уже наступили сумерки, когда он приблизился к стенам обители Танцующего бога. Неподалеку от ворот наперерез ему метнулась неясная тень. И вот уже дорогу загораживает Ночной Волк - юноша в черной с красным одежде. Руки мальчишки украшены боевыми браслетами, единственная прядь на бритой голове заплетена в косу.
Поклонившись бродяге, молодой воин вдруг совсем не по уставу ойкнул:
- Дядя Пай? Это вы? Вы узнаете меня?
- Пай-сменивший-Варну, - улыбнулся Проклятый. - Нет, конечно, не узнаю. Как узнать, когда ты так вырос? Ты был ребенком...
- А я вас узнал! - казалось, будь у парня, как у настоящего волка, хвост, он восторженно вилял бы им, поднимая дорожную пыль.
- Как... Баолииль... твоя мама? - спросил Проклятый, с трудом преодолевая неизвестно откуда взявшуюся робость.
- Мама? Мама счастлива. Она теперь старшая прорицательница. Семь лет назад она выбрала в мужья моего наставника Вэльто, и теперь у меня есть брат и две сестренки.
Пай-Проклятый замолчал. Ночной Волк тоже смолк, не смея прерывать размышления Танцующего. В конце концов жрец произнес:
- Ты в дозоре, так? Я знаю, вам дают с собой еду на три дня на случай, если придется кого-то преследовать. Отдай ее мне.
Воин молча кивнул и протянул бродяге небольшой узелок.
- Никому не говори о нашей встрече, - сказал Проклятый. - Только настоятелю, но так, чтобы никто не слышал. Ты понял?
Юноша снова кивнул.
А Проклятый повернулся спиной к монастырю и зашагал по той же дороге, по которой пришел. Через пару мгновений неясный силуэт растаял в навалившейся на джунгли тьме.

Вспомни, брат!

Если собрать все серебро Лусхора: все монеты, что до времени покоятся в сундуках жадных купцов и менял, в кошелях ремесленников и солдат, да прибавить к ним те, что зарыли под алтарями домашних божков черные негнущиеся пальцы землепашцев; если собрать все серебро украшений, без которых не обходится ни юная дева, ни вдова; все узорчатые кувшины для шербета и чеканные подносы, на которых в богатых домах подают рассыпчатый плов; если расплавить серебряные колонны, которыми славен дворец раджи, да извлечь из дворцовых кладовых тяжелые слитки, которым еще только предстоит стать монетами; если собрать все серебро Лусхора и сковать из него одну-единственную нить, и намотать ту нить - виток к витку - на стальную основу, и упрочить заклинаниями, чтобы выдержала струна свой вес, а вес будет немалый; если укрепить один из концов той струны на хрустале небесного свода, а второй - на вершине горы Артьях, высочайшей из гор страны Шиф, да натянуть ту струну так, что будет она трепетать не только от касания смычка, но и от дуновения южного ветра, ласкового и смирного, несущего из прибрежных долин запахи лимонов и миндаля; и если ударить по той струне деревянным билом, которым монахи беспокоят бронзовые диски, развешанные под каменными арками, созывая людей на молитву, то зазвенит струна, и раздастся гром, от которого содрогнуться скалы, а сердца людей наполнятся смятением и страхом.
И все же никто не услышит тот гром, ибо не дано человеку слышать то, что выше его понимания.
***

На рыночной площади сидел нищий старик-калека и пел, подыгрывая себе на маленькой арфе. Шумело торжище, шли мимо люди. Кто-то останавливался, бросал монетку в истертый кожаный мешок, лежавший возле певца. А старик не обращал внимания на суетящийся народ, он рассказывал о серебряных струнах, натянутых великанами-волхами на основу мироздания, о тех струнах, чья музыка - судьбы, и чьи звуки властны и над обычным человеком, и над царем.
Какой-то юноша долго стоял рядом со стариком, потом, стряхнув оцепенение, аккуратно положил в кожаную торбу серебряный шиллинг. Судя по небогатой одежде юноши, эти деньги имели для него значение. Ведь на шиллинг можно хорошо поужинать и снять комнату в одном из окружавших рынок трактиров.
А старик все пел о том, что никто из людей не может услышать звон небесных струн. Да и выковать их под силу лишь тем, кто жил в горной стране Шиф до того, как пришли сюда люди, - древним волхам, мудрым колдунам и великим воинам. Не их вина, что обманули сильных молодые боги, заставив уступить плодородные долины людскому племени. Ушли волхи, томимые жаждой знаний. Ушли туда, куда нет никому пути, за стену гор, за окоем земли, в кромешную тьму неизведанного. А струны судеб остались, и ветер времени перебирает их, наигрывая безмолвную мелодию, внятную лишь тем, кто умеет слышать.
Так заканчивалась старая легенда. Так пел нищий арфист. Только это - не настоящий конец истории. Старик знал. И знал, что найдутся те, кто захочет услышать продолжение. Но правда - для идущих, а на рыночной площади древняя сказка звучала так, как ее пели многие сотни лет, задолго до того, как в Лусхор пришли войска Белой Королевы. Задолго до того, как раджа, гордый раджа из рода покорителей гор, склонился перед портретом полной женщины в кружевном платье.
Тот юноша, который подал нищему музыканту крупную монету, родился уже после того, как страна Шиф стала колонией. Но его кровь помнила... Что? Спросите его - и он не смог бы ответить. Но, услышав мелодию чуть расстроенной арфы, он понял, что, может быть, узнает, отчего нет покоя в сердце.
Закончив петь, старик собрал монеты, спрятал их куда-то под свои лохмотья и неожиданно легко для калеки поднялся с земли.
- Простите меня, уважаемый, - юноша не смог преодолеть смущения, поэтому его голос звучал отрывисто и хрипло. - Простите, уважаемый, вы не могли бы разрешить мне проводить вас до места вашего благословенного отдыха?
Старик внимательно посмотрел юноше в глаза и молча кивнул.
Сколько времени прошло с того дня? Может, неделя. Может, месяц. Может, больше... Старик, снимавший угол у небогатой вдовы, днем пел на базаре, а вечерами беседовал с юношей. И вот однажды он взял арфу и вновь запел о беззвучной музыке небесных струн, выкованных мудрыми волхами. Но это была другая песня, сложенная совсем недавно, песня, в которой не было древней красоты, но была лишь печаль и немного надежды.
***
Горный Тигр - не человек. Он слышит голос мироздания. Когда раздался зов небесных струн, зверь встревожено поднял голову. Раздраженно дернул ушами, принюхиваясь к ветру.
Тигр был сыт. Неподалеку от камня, на котором дремал Царь Гор, валялись остатки вчерашней добычи - половина растерзанной туши быка, покрытая уже подсохшей кровавой корочкой. Тигр собирался понежиться на солнце и снова поесть, выбирая лакомые куски.
Но пришел зов. Нехотя, словно еще раздумывая, что же делать дальше, зверь спустился со скалы и потихоньку потрусил на восток, к потаенной горной долине, в глубине которой, словно орлиное гнездо, приютился на скалах древний монастырь. Постепенно шаги Тигра становились все стремительнее, и через какое-то время он уже мчался сквозь лес, перепрыгивая через корни и обтекая стволы черных елей.
Звенела небесная струна - та, что поет о тревоге. Звенела, подстегивая зверя, заставляя мчаться так, как мог только он - Царь Гор, древний зверь цвета осеннего леса, грозный владыка, для которого все живое делилось на достойную добычу и то, что не стоит внимания.
Не было соперников у Тигра. Не было ни друзей, ни врагов. Лишь молодые самки в весеннюю пору заставляли Царя смириться со своим присутствие. В месяц любовного безумия забывал Тигр и о голоде, и о жажде, дни напролет проводя в поисках той, что станет матерью его детей. Жадно принюхивался к воздушным потокам, ловил манящие запахи. Но осыпались нарциссы, вяли клематисы, и забывал Царь о той, что была с ним. В укромных пещерах на границе владений Древнего зверя появлялись на свет юные тигры. Рождались, вырастали и уходили как можно дальше от мест, где царствовал их отец, ибо не было у них надежды однажды победить в схватке Вечного.
И все же небесный зов был сильнее, чем весеннее желание. Тигр бежал, и в душе его все громче звучали почти забытые мелодии. Там грохотали барабаны, и пели двуногие... И Зверь пел вместе с ними, повторяя древние слова смутно знакомого языка.
Увидев каменные стены монастыря, Тигр на миг остановился и огласил долину громовым ревом, почти не уступавшим по мощи звукам трепетавших в небе струн. Распахнулись бронзовые ворота, и Зверь, с трудом преодолев отвращение к человеческому жилью, полному запахов дыма и старой кожи, и еще каких-то, незнакомых, но едучих, раздражавших чуткие ноздри, медленно вошел во двор. Упали на колени, склонившись перед Царем, привратники.
Не обращая ни на кого внимания, Зверь прошествовал к входу в молельню. Круглый зал с узорчатым сводом и статуей танцующего бога у дальней стены казался ему единственно правильным местом в том маленьком человеческом муравейнике, которым виделся ему монастырь. Здесь, в молельне, Тигра ожидал высокий монах со снежно-белыми волосами и темным, словно еловая кора, лицом.
- Вспомни, брат! - воскликнул монах. - Пашу, брат мой! Вспомни и вернись!
Зверю показалось, что он с разбегу наткнулся на каменную стену, умудрившись не увидеть ее в темноте. Упал на брюхо, он забился в судорогах - и вот уже на полу молельни лежит старик, такой же древний, как и позвавший его монах. У обоих одинаково широкоскулые лица и узкие желтые глаза, одинаково сухие и мощные тела опытных воинов. Лишь одна разница: волосы гостя тронуты сединой, но не побелели еще сплошь, мерцают огненными всполохами в свете бронзовых ламп.
Монах набросил на скрюченное тело теплый халат, взял с жаровни металлический кувшин, плеснул из него в деревянную чашу, поднес к губам рыжеволосого:
- Выпей это!
Тот отхлебнул из чаши, поднялся, сделал несколько неуверенных шагов:
- Зачем звал?
Давно забытые человеческие слова тяжело довались оборотню.
- Оденься и пойдем, - ответил монах. - Многое случилось, пока ты радовался жизни. И многое еще случится.
В маленькой келье их ждал накрытый стол: мясо - для гостя, травяной отвар, смешанный с молоком и маслом - для хозяина.
- Говори же, Ярри, - попросил человек-тигр, когда они поели.
- Я давно не звал тебя, брат, - голос человека звучал тихо, так тихо, как позволяют говорить себе те, чья власть - абсолютна. - Я давно не звал тебя, ибо у тебя - свой путь, а у меня - свой.
- Ты сделал свой выбор, - согласился гость.
- Да. И не жалею. Люди достойны того, чтобы иметь право на знание. К тому же среди младшего народа есть немало тех, в ком течет древняя кровь, ведь наши племена жили рядом не один век.
- Ну и что? Люди по-прежнему молятся своим богам.
- Людям нужна вера до тех пор, пока они ни потянутся к знанию.
- И что же ты хочешь теперь?
- Мне нужно спрятать несколько вещей. Сюда идут другие люди. Ты таких еще не видел. Они не почитают младших богов, но называют себя рабами Единственного.
- Зачем Единственному рабы?
- Не знаю. Но им так нравится, это позволяет им вести себя как рабы. Больше всего на свете они любят золото...
- Ты хочешь спрятать золото?
- Для тех, чье время пришло, - всего лишь золото. Для тех, кто умеет видеть, - средоточие знания.
- Я понял, - кивнул человек-тигр. - Но почему ты отдаешь это сокровище мне? Я давно забыл человеческие беды и об этой забуду.
- Потому что завтра меня, скорее всего, не станет, - голос монаха был спокоен, но его гость ощутил такой холод, что ему пришлось поплотнее укутаться в тяжелый халат:
- Хорошо, я буду помнить. Но... люди? Ты считаешь: знание нужно им...
- Не всем. Но ты узнаешь того, кто придет не за золотом.
Когда наступила ночь, два старика вышли из монастыря, и каждый нес по тяжелому тюку.
Они поднялись на скалу и там, в скрытой от всех пещере, спрятали завернутые в промасленную кожу книги с золотыми листами.
Наутро же к монастырю подошли солдаты Белой Королевы. Их послали сюда, в горы, чтобы усмирить восставшие кланы, которые не приняли решение раджи и не хотели встать на колени перед портретом женщины. Но солдаты узнали о том, что в монастыре есть много драгоценностей. Солдаты ворвались в молельню и увидели статую танцующего бога и сидящего перед ней старого монаха. Статуя была сделана из золота, а вместо глаз - драгоценные камни. А еще в молельне были драгоценные курильницы, и чаши для подношений, и многочисленные гирлянды и ожерелья.
- Вот это удача! - воскликнул командир. - Мы вернемся домой богатыми!
На одинокого старика он не обратил никакого внимания. Но монах, только что спокойно сидевший на полу, вдруг оказался рядом с командиром и тихо сказал:
- Не советую тебе покушаться на то, что тебе не принадлежит.
Он произнес эти слова на том языке, на котором говорят в стране Белой Королевы. Но солдаты только рассмеялись:
- Ты еще будешь советовать нам, желтомордая обезьяна! Пшел вон!
Монах покачал головой и ничего не ответил, улыбнувшись галдящим людям, словно они - расшалившиеся дети. Тогда командир выхватил пистолет и выстелил старику в грудь. Того отбросило на несколько шагов, но монах удержался на ногах:
- Что ж, глупцы, поступайте, как знаете.
Он повернулся к солдатам спиной и медленно ушел вглубь молельни, туда, где за алтарем была небольшая дверца, ведущая в лабиринт вырубленных в скале переходов, соединявших между собой кельи. Из раны на спине монаха толчками выплескивалась кровь, пачкая белую одежду, но он все шел и шел, и это продолжалось так долго, что один из солдат не выдержал и прошептал:
- Этого не может быть! Сэр, вы же прострелили его насквозь!
- И еще раз прострелю! - прохрипел командир и разрядил вслед монаху второй пистолет.
Но старик даже не обернулся, когда пуля клюнула его в лопатку, вырвав клок ткани. Лишь дернул плечом.
Солдаты взяли в молельне все драгоценности, но никто не решился свалить с постамента и разбить на куски статую бога.
А небесный танцовщик смотрел на притихших рабов Единственного, которые словно нехотя складывали в свои ранцы нити жемчуга и золотые чаши, и изумруды в его глазах странно переливались, словно он смеялся над людьми.
Потом один молодой охотник нашел умирающего белого тигра. Парень оказался не из робких, и у него было доброе сердце. Он напоил зверя отваром трав, смешенным с молоком и маслом, который дала ему в дорогу мать. На следующий день охотник пришел в пещеру, где прятался зверь, но увидел там обнаженного юношу, прекрасного, как сама весна. Тело его было совершенно, если бы ни шрамы на груди, волосы белы как снег, а глаза - ярко-желтые, словно осенние листья.
- Здравствуй, брат! - сказал юноша. - Здравствуй и прощай!
- Постой! - удивился охотник. - Почему ты зовешь меня братом?
- Потому что ты мне брат по крови. И потому, что ты заставил меня снова вернуться сюда. Пока есть такие, как ты, мой путь не завершен. Когда-нибудь ты или твои дети... когда-нибудь вы вспомните... И я вспомню то, что забыл, пока был мертв...
Потом юноша взмахнул руками и превратился в белого тигра. В несколько прыжков тигр достиг опушки и скрылся в лесу.
Вскоре в войске Белой Королевы начали рассказывать о страшном людоеде, неизвестно откуда появившемся в окрестностях горы Артьях. На него несколько раз устраивали облавы, но ничего не добились. Мало того, каждая из таких облав заканчивалась несколькими смертями, произошедшими вроде бы из-за случайностей. Кто-то из солдат упал со скалы, кто-то утонул в горной реке, хотя воды в ней - по колено. Да и горцы не упускали случая навредить завоевателям...
- Гудят небесные струны, колышет их ветер событий. Слышит эти звуки Вечный Тигр, тот, у кого шкура цвета осеннего леса: рыжие листья, почерневшие от дождей ветви и первые островки снега. Слышит и другой Тигр, чей мех - как горная метель, как вечный снег на горе Артьях, на которой он живет. Бродят звери по земле, в которой лежит золото, что ждет своего часа. Золотые листы великих книг, золотые чаши и курильницы, выпавшие из ранцев мертвых солдат, и золотые монеты, спрятанные теми, кто правил этой землей до того, как пришли сюда предки нашего раджи, да продлят боги его годы... Так пел старик, и юноша внимал ему. А когда замолкла арфа, он спросил:
- Так значит не все волхи ушли за окоем?
- Да. Небесный танцовщик уговорил остаться тех, кто сковал ему небесную арфу.
- Но если не исчезли они, то почему не придут к людям и не научат нас жить так, как жили они?
Рассмеялся старик:
- Для того, чтобы жить, словно волх, нужно быть волхом. Пока люди хотят быть рабами, боги будут лишь мертвыми статуями, а мудрые - дикими зверями.
- Я - не раб! - воскликнул юноша.
Но певец только смеялся.
- Пусть мне приходится служить аптекарю, - горячился юноша, - служить, чтобы зарабатывать деньги для семьи. Ведь ты же знаешь, мудрый, я же говорил... Мой отец - из горных кланов, его убили, когда солдаты Белой Королевы пришли в Лусхор. Нам пришлось прятаться в городе у родных. Маму и маленького брата дядя будет кормить из милости, но меня прогонит, и если я не буду приносить деньги. Но я рад, что мне удалось устроиться подручным к аптекарю, он многому учит меня...
Старик покачал головой:
- Ищи свой путь, мой мальчик...
***

Прошло еще какое-то время: может, месяц, а может - год. Умер старый раджа, а его сын, проведший много лет в стране Белой Королевы, отказался признавать ее власть и поднял восстание.
- Я видел, как живут те, кто хочет быть нашими учителями, - сказал он. - И я знаю, что в их мудрости еще меньше правды, чем в тех сказках, которыми нищие певцы развлекают на базаре зевак.
Но пришельцы были хитры, они подговорили одного из младших принцев, сводного брата молодого раджи, объявить себя законным наследником, и дали ему солдат и пушки. И среди вельмож много нашлось тех, кому нравилось жить под властью Белой Королевы. Поэтому восстание потерпело неудачу, и радже с горсткой верных ему людей пришлось уходить в горы. Недалеко от вершины Артьях беглецы нашли приют в бедном монастыре, в котором почитали Небесного танцора.
Среди людей раджи был молодой лекарь, который появился в войске незадолго до последнего проигранного сражения. В первую же ночь, проведенную в монастыре, ему приснился странный сон. Он увидел Танцора и двух юношей, похожих, словно братья.
- Будет много крови, - сказал один из юношей, чьи волосы были словно осенний лес.
- Это - плата, - ответил второй, беловолосый.
Но веселый Танцор лишь улыбнулся:
- А я не знаю, что будет. Я никогда не знаю, что будет завтра. Ведь каждый может сыграть на небесной арфе - будь он бог, или человек, или зверь...
И тотчас зазвучала музыка, от которой у лекаря даже во сне по коже побежали мурашки. Он проснулся и бодрствовал до рассвета, потому что стоило ему закрыть глаза, как чудился ему бушующий огонь и железные звери, мчащиеся по степи, и тонущие в море корабли, и рушащиеся дома, и другие ужасы, для которых трудно найти слова.
А утром лекарь обратился к радже и сказал, что хочет показать ему что-то важное. С несколькими людьми они поднялись к подножию горы Артьях и там, в узкой расщелине, нашли несколько сундуков с золотыми монетами и драгоценными камнями.
- Рабы Белой Королевы любят золото, - сказал лекарь. - А ты, раджа, знаешь, что делать, и на что можно поменять это золото.
- Да, я знаю, - согласился молодой раджа. - Если жители Лусхора не хотят свободы, то я попытаюсь купить ее для тех, кому она нужна. - Ты пойдешь со мной, лекарь?
- Нет, - ответил юноша. - У меня другой путь.
Он вернулся в Лусхор и нашел там нищего певца. Услышав о вещем сне, старик взял арфу и запел о том, чего не понял юноша, пораженный ужасами своих видений:
- Если собрать все золото со всех обитаемых миров, и все серебро, добытое из земных недр, и сковать из них тонкие нити, и намотать их на стальную основу, и упрочить струны заклинаниями, чтобы они выдержали свой вес, и прикрепить те струны к хрусталю небосвода, то все равно ничего не получится. Музыка, которая родится, будет всего лишь громкой музыкой. Были мудры великаны-волхи, они свили каждую струну из множества нитей. Было там и горячее золото, и холодное серебро. Но сердцевина каждой струны -воздушный поток, ставший подобным стали. Звенит арфа, заставляя людей страдать и радоваться, но каждая нить звучит по-своему. Ты услышишь то, что захочешь. И лишь Танцор, для которого играет небесная арфа, слышит все, и все в его танце: и ярость зверя, и мудрость человека, и непостижимость бога...
- Я понял, учитель, - ответил молодой лекарь, - теперь настал мой черед бродить по земле, рассказывая о небесной музыке. А еще я должен вспомнить что-то очень важное, но я пока еще не знаю - что.
- Ты правильно понял, мой мальчик, - ответил старик.
И, ударив по струнам, закружился в отчаянном танце, на который не то, что дряхлый калека - молодой не способен. Закружился, взвился вихрем - и нет его.
А молодой лекарь проводил глазами черную точку, промелькнувшую между облаков, и побрел к выходу из города.

skadi, выделяйте, пожалуйста, свои произведения шрифтом [size=12] (четвертая кнопочка слева) - гораздо удобнее читать. Особенно, если будет обсуждение - сразу все видно и различимо.

Хорошо... Я с форумами вообще-то редко дело имею, на СИ совершенно иной движок. Так что спасибо!

Спасибо. Прочитал с интересом. У Вас хорошо получается.