Унитаз. Рассказ второй.

В доайфоновую эпоху мы с ребятами занимались маленьким бизнесом: скупали по дешевке аксессуары для старых сотовых на вес, сортировали и выставляли на продажу втридорога. Вот, скажем, поставил себе человек в новенький БМВ установочный комплект для СтарТака, прошел год, два... Ни стартаков, ни батареек к ним нет и в помине, а ВМВ все ездит и посреди салона красуется "стакан" для старого телефона. Можно, конечно, оторвать его, но дырки останутся, да и проводов куча лишних, так что проще новый телефон купить. А у кого? Правильно - у нас. Мы эти стартаки по доллару примерно в МТС покупали, а выставляли за 500, а то и за 700, если моделька редкая. Впрочем, и нереализованных аппаратов оставалось множество.
Работа в принципе не пыльная, но номенклатура огромная, база данных пухнет, места в квартирах, гаражах уже нет, а надо ещё и "в наличии" что-то держать, чтобы клиент приехал и посмотрел, пощупал. Так что решили мы снять офис.
В интернете тогда частных объявлений почти не было, зато были они в газетах. Рабочий день наш начинался с покупки толстенной Из Рук в Руки и поочередного её штудирования. Предлагались пентхаузы и мансарды, складские помещения от тысячи метров и другие несомненно прекрасные площади. Вот только недорогой коморки в двадцатъ-тридцатъ метров никак не находилось. Нет, были, конечно всякие комнатки в НИИ, но вход в них строго по пропускам, да ещё с девяти, а то и с восьми утра, но не более, чем до 18. Привыкшим начинать работу в два часа дня и заканчивать её заполночь это ну никак не годилось. И мы стали искать по знакомым.
Первую ласточку принес Миша - какая-то его тетка, а может и не тетка, но точно родственница, загорелась нам помочь и стала предлагать варианты. Например, квартиру на втором этаже в Домодедово или подвал в Мытищах. Оно бы может и хорошо, но мы свято верили, что чтобы клиент шел, "офис" должен находиться в пределах Садового кольца.
Стояла жара, непривычная для начала мая, девушки начали ходить в мини, в интернет-кафе, где мы встречались и проводили наши нехитрые дела включили кондиционер. Настоящий кондиционер для серверных, так что по улице чесать приходилось в футболке, а работать в теплом свитере, желательно, как у админа - с оленями.
Так, наверное, искали бы мы себе место еще до конца лета, сидя втроем за двумя компьютерами и необъятной газетой бесплатных объявлений, но помог случай.
Я шел домой - от кафе до комнаты в центре было недалеко и когда позволяла погода я предпочитал поездке на дребезжащем и сыпящем искрами трамвае получасовую прогулку по местам моего детства.
В переулке, налево от Садового стояла толпа. Ну не то, чтобы настоящая толпа, но зеваки были, суетились пострадавшие, в гущу пробирался участковый - молодой милиционер Саша немного ни мало, а в чине майора. Не знаю уж, чем он свое звание заслужил, но погоны носил не зря. Лишь только в центре столпотворения появилась фуражка, да послышался мягкий, негромкий, не допускающий возражений голос, как резко стало пусто.
Около тротуара стоял видавший виды, но от того не менее любимый хозяином - толстеньким мужичком, Фольксваген Гольф. В крыше Гольфа зияла дыра в локоть шириной, а в салоне лежала уже солидно подтаявшая ледышка.
В какой-то момент собравшиеся посмотрели на меня, я оглянулся, но позади было пусто - магия Сашиного голоса не подействовала, видимо, только на меня одного.
- Миш, побудешь понятым? Нам тут машинку надо освидетельствовать.
- Дядь Саш, ну какой из меня понятой, я и не в курсе, что тут и как, да и вообще в другом районе прописан.
- А это не важно, просто ты посмотри, что с машинкой, потом ко мне в участок зайдем, кофе выпьем, я протокол составлю, а ты прочтешь и подпишешь.
Приглашение в участок всегда звучит как-то двусмысленно, но отказывать участковому в совместном распитии хоть каких-нибудь напитков, пусть даже вполне допустимого на работе кофе, совершенно не входило в мои планы. Пожав плечами я пошел за странной кавалькадой: впереди майор Саша, за ним толстенький, раскачивающийся при ходьбе хозяин Гольфа, рядом с ним такая же несуразная, но как бы с противоположенным знаком, высокая, будто проглотившая жердь, идущая волшебным образом только ногами без единого движения выше талии, причитающая его жена и я - молодой тогда человек в джинсовке с газетой в руке.
Оказалось, что уже не первый год, как сойдут основные льды с крыши, между слуховым окном и не нужной уже лет пятьдесят каминной трубой остается огромный кусок льда, накопленного за зиму. Постепенно тает и он, сползает и падает на тротуар. Всегда в одном и том же месте. Но именно вчера угораздило водителя поставить свою машину на полупустой улице прямо около объявления "Осторожно - сосульки", а ледяную глыбу подтаять как раз к концу рабочего дня незадолго до того, как счастливое семейство собиралось отчалить на дачу.
Дядя Саша игнорируя стоящий рядом компьютер шустро набивал протокол на видавшем виды Мерседесе, подставляя листы с копиркой со сноровкой бывалой машинистки. Я пробежался по тексту. Выходило, что виноваты, вроде как все: водитель, местные власти, сосулька, давно почивший безвестный архитектор дореволюционного дома и почему-то дворник - грузин Васико, но одновременно никто, за исключением архитектора, серьезной вины не нес. Удивительно, но хозяин Гольфа с протоколом согласился, зачитал последний абзац жене, тут же переставшей выть, а я подписался в графе "понятые".
Потерпевшие ушли, я насыпал кофе в чашки, Дядя Саша колдовал с советским алюминиевым электрочайником, в наступившей после грохота Мерседеса и воя длинной даже в сидячем положении дамы, майор спросил: "Миш, а ты чего с газетой-то?", тут не то я расслабился, не то подействовала на меня наконец-то магия этого голоса, но выложил я все от своей гениальной бизнес-схемы до последнего предложения снять половину квартиры в Алтуфьево со входом через окно.
Слушая мои красочные описания, как тяжело спать, когда ночью на тебя сыпятся зарядки, а по утрам в ванную продираешься через висящие, как дохлые крысы у ведьмы, гроздьями зарядки, Саша как-то странно замер, только глазами выдавая огонек в своей хитрой милицейской душе. "А знаешь, есть у меня для тебя одна площадь," - сказал Саша лишь только я закончил тронную речь и затянулся на удивление вкусным кофе.
На другой день встретились мы рано утром - тройка сонных, перетаптывающихся на весеннем ветру барахольщиков и безупречно бритый, подтянутый, в форменном сером, дядя Саша. Подошел дворник, поманил нас в арку, где обнаружилась небольшая ниша, а в ней дверь, крашенная в цвет стены и от того совершенно не заметная. Погремев ключами и что-то невнятное сказав по-грузински, Васико открыл наше будущее пристанище, альма-матер нехитрого бизнеса. Дверь скрипнула, поддалась, щелкнул крутящийся керамический выключатель, какие ставили ещё до войны и взору открылось чудо: длинный, неширокий, максимум метра три, с высоченными, наверное, в два моих роста, потолками коридор, по какому в коммунальных квартирах мальчишки гоняли зимой на велосипедах, освещенный подвешенной под потолком лампой, он кончался эпическим фарфоровым троном - стоящим на возвышении белым, блестящим в полутьме, унитазом с деревянным стульчаком и свисающей из этой тьмы цепью бачка.
Прошло уже много лет, но каждый раз, гуляя по Покровке или проезжая там по делам, я вспоминаю эту картину - трое студентов, только пробующих себя на ниве бизнеса и гордый старинный унитаз, взирающий на них из конца бесконечного коридора.

06.08.2014
Москва

"Найт-тите мне кам-морку ф Таллин-не-е, на тфатцат-триццат метроф-ф...". Числительные с твердыми знаками не пишутся.
А рассказ забавный, юморной.

Распознавалочка не всегда грамотно срабатывает

Похлебка

Было это году в пятидесятом. Наш дом стоял внизу под горой у самой реки. Хороший дом, ладный - пятистенок с русской печкой, с крышей из теса, с фруктовым садом. Корову держали, сарай для нее, А вокруг участка - забор из камня. Местность здесь хитрая, мезозойские, а где поглубже и более ранние отложения, так что камня подходящего вдоволь. А за забором - сад. Дед бывало на речку пойдет, яблок наберет с собой, потрет о рубаху до блеска и жует большими кусками такими.
Соседние дома тоже крепкие, брус длинный, крыши в основном тесовые, но бывают у кого и соломенные, а бывают и черепичные или железные даже. Хорошо такую крышу иметь - один раз железом покрыл, и лет двадцать ни капельки не просочится. А соломенную - её всё время подновлять надо, да не велик труд, солома-то она всегда есть.
Вверх по горе дорожка, до войны еще лестницу там сладили, идешь по ней от уступа до уступа и в дождь, и в сушь - не оскользнешься, и не оступишься. На самый последний уступ поднимаешься, там родник. Воды из него наберешь - чистой, холодной. Летом так и тянет напиться, а осенью только подумаешь рукой зачерпнуть, как холод тебя изнутри дерет. Наберешь воды и вниз - осторожно так, ступенька за ступенькой, на уступе передохнешь и снова.
На горе тоже дома стояли. В основном новые, хорошие, но была одна избушка, как в сказке. И не про пряничный домик, а наоборот, про Ягу, вот только ножки свои курьи поджала, спрятала и стоит. Вроде, как все, а вроде и поодаль. Крыша дранкой крыта, местами солома лежит. Не свежая, позапрошлого года, а то и старше. Вокруг тоже чего только нет - бревнышки какие-то, деревяшки, железки ржавые. Все куски, обломки.
Жила в этом доме старушка - маленькая, тоненькая как чуть прозрачная. Была в ней разве что осанка какая-то необычная, не по старчески прямо она спину держала, а на спине из обносков головка торчит и глазки белесые уже, не угадаешь, какой цвет в молодости был. Звали её у нас Похлебкой. Держала Похлебка трех коз - одну рогатую, а двух комолых, таких же тщедушных, как сама она. Ходила целый день с ними по селу, заглянет бывало, спросит похлебочки покушать, никто и не отказывал. Хорошая она была, старенькая, добрая.
Откуда эта Похлебка у нас появилась, как её звали на самом деле ни я, да наверное, никто уже и не знает. Такой она запомнилась -тонкой, прямой, как морской офицер, в тряпке какой-то серо-черной и с козой патлатой, И так из года в год. А той зимой преставилась. Не стало, стало быть, Похлебки. Участковый зашел тогда, оформил, как положено, коз баба Маня забрала, похоронили старушку.
Дом-то у неё был весь, забит. Кто чего отдаст, она все к себе тащит. Косы старые, оси колесные, обмылок какой, пряника кусок, камень чертов, лента, лоскут. Все в избушку. А в той сенцы такие, что вдвоем не разойдешься и комнатка метров пять на девять, не больше, да езде печка посередине, такая же старая, немазаная.
Спала Похлебка, видать на сундуке жестком. Хороший, сундук был,., кованный, только уж больно старый, да полный тряпья всякого, дощечек каких-то, обрывков газетных А поверх тоненькое одеялко лоскутное. Вот и всё убранство, если бы красного угла не считать.
Бог её знает, где она столько икон собрала, может по храмам закрытым ходила, может, отдавал кто, но икон было на два алтаря, наверное.
Не хорошо как-то, что иконы лежат. Не каждый тогда взять бы решился - всё-таки времена неспокойные были, но кто-то кто не из трусливых, а то, может, просто верующий втайне, постепенно иконы-то эти и растащил. Осели они в селе в разных домах. У кого по одной, у кого по две. Дед тогда мне брать запретил, говорит, я-то старый, а тебе ещё жизнь жить.
К весне ближе прибежал сосед - тот самый, у которого крыша железная, дядя Филипп, взял деда и ушел к себе в дом. Вернулись они поздно, сели в углу и шушукались с час, наверное. А на завтра всё село, как рой потревоженный гудело. Нет, никто ничего на улицах не говорил, но смотрели как-то странно, искоса. Как машина поедет, так совсем - кто во двор, кто со двора. Недели две, наверное, гулко как-то у нас было, как если бы эхо вроде захочет откликнуться, да передумает.
С тех пор лет двадцать прошло, Сталина уж похоронили, XX съезд, оттепель, вернулся из лагерей кое-кто, только смотреть на них страшно было, хуже немцев пленных. Тогда мне дед-то и рассказал. Достал тряпицу из сарая, развернул, а в ней червонцы царские, штук десять, не меньше. Поставил, оказывается Филипп-то икону Похлебкинскую к стеночке, да соскользнул, он её хвать, а ткань на заднике разошлась - внутри золото. Другие давай иконы вскрывать, и там. Дед мой у Филиппа на сохранение монеты взял, а того потом забрали и сгинул в лагерях где-то, а дед все хранил, ждал, когда дядя Филипп вернется, или наследник какой.
Дом наш в восьмидесятых снесли - водохранилище хотели делать, да передумали. Ну и сарай тоже, дедушка говорил, перепрятал клад, все рвался показать, да не успел. Да и в Филиппов дом так никто и не въехал, до сих пор стоит, ржавым железом покрыт. Иногда я приезжаю, иду по старой памяти до родника, теперь уже по бетонной лестнице, поднимаюсь к часовенке, наберу воды в кружку и думаю, кто ж она такая была-то Похлебка эта, как звали, откуда она столько денег собрала, кого таилась в нашей глуши.. Может, дворянка столбовая, а может; контрабандистка или просто Судьба так странно распорядилась, деньгами ее одарив ненужными... А еще все думаю, куда дед клад-то зарыл, где он теперь Филиппа ждет, кого дождется... Постою так, выпью водички - холодная, как в детстве и иду вниз, в машину, внукам по дороге историю рассказывать про Похлебку, про то, как ранки чертовым камнем лечили, про то, как пацанами пленным немцам хлеб таскали и картошку, как девчонка у нас Фрица полюбила и как он ей в перестройку приглашение прислал. Да мало ли историй взрослый человек припомнить может. Вот и я могу.