Форма входа
Логин:
Пароль:
Главная| Форум Дружины
Личные сообщения() · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · PDA
Страница 1 из 3 1 2 3 »
Модератор форума: PKL  
Форум Дружины » Библиотека Дружины » Библиотека художественных произведений » НИЭННАХ ИЛЛЕТ. ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ (Истории про черных войнов..)
НИЭННАХ ИЛЛЕТ. ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 13:11 | Сообщение # 1
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
НИЭННАХ ИЛЛЕТ
ЧЕРНАЯ КНИГА АРД

К сердцу Мира - мое,
Прожигая свой путь в облаках,
Каплей огненной крови падает.
Синим росчерком молний
В новорожденных небесах
Нарекаю тебя - Арта...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СЕРДЦЕ МИРА

ОБРЕТЕНИЕ ИМЕНИ. ПРЕДНАЧАЛЬНАЯ ЭПОХА

"Был Эру, Единый, которого в Арде называют Илуватаром, Отцом Всего Сущего: и первыми создал он Айнур, Божественных, что были порождением
мысли его, и были они с ним прежде, чем было создано что-либо иное. И говорил он с ними, и давал им темы музыки, и пели они перед ним, и
радовался он. Но долго пели они поодиночке, или немногие - вместе, в то время, как прочие внимали, ибо каждый из них постиг лишь ту часть разума
Илуватара, которой был рожден, и медленно росло в них понимание собратьев своих. И все же чем больше слушали они, тем больше постигали, и
увеличивались согласие и гармония в музыке их..." Так говорит эльфийское предание "Айнулиндале", Музыка Айнур.

...Никто не знал, не знает и вряд ли когда-нибудь узнает, откуда пришел он, кто он, и почему возжелал создать мир, покорный его воле,
отгороженный от иных миров, что светились в черных глубинах Эа среди бесчисленных звезд.
Таков был Замысел: Мир будет новым, непохожим на другие. И будет этот мир правильным и неизменным, ибо так хочет Эру, ибо это нравится ему. И
будет в мире все так, как он сказал, и все, что будет в мире, будет возносить хвалу Единому.
Тогда создал он в Эа замкнутую сферу, и была в ней Пустота, что должна была стать преградой, отделяющей мир от Эа. Но силу для творения
пришлось черпать извне, и изначально в сферу не-Эа проникло ее бытие. Была
она лишь лакуной в общей ткани, и существовала только благодаря Эа.
И вошел Эру в не-Эа, и были там чертоги его, где не было Тьмы, но не было и Света, ибо не было там ничего. "Здесь, - сказал он, - создам Я
новый мир". Но чтобы мир этот был иным, самому Творцу нужно было стать новым, не ведающим ни о других мирах, ни об Эа. А этого он не мог. Он мог
лишь заставить себя ослепнуть, забыть о том, что лежит за пределами его чертогов. И сказал он: "Да станет этот мир слепым, да не увидит вовек Тьмы
Эа. И будет мир этот знать лишь то, что Я - Творец и Господин его. Да будет так".
Изначальная Тьма покоила в себе миры Эа, и чертоги Эру были - замкнутое Ничто среди бесчисленных звезд. Тьма лежала вокруг - великая,
всепорождающая, полная безграничной силы. Она словно смеялась над тем, кто пытался не видеть ее, хотя сам был рожден ею. И тогда сказал Эру: "Да
будет в чертогах Моих не-Тьма!" И не стало Тьмы в чертогах его, но был это и не Свет, ибо Свет рождается лишь во Тьме. И все силы Эру ушли на
творение Пустоты и не-Тьмы, он растратил их в борьбе с Эа и Тьмой, с памятью своей и со зрением своим. Тогда вновь вынужден был он взять силы
из Эа, и снова Бытие проникло в Пустоту. Из Эа и Тьмы силой разума своего и воли своей создал Эру первого из тех, кого нарек он Айнур. Но, взглянув
на него, ужаснулся Эру, ибо увидел в нем воплощение всего, о чем хотел забыть, чего не желал видеть. Не был первый из Айнур ни частью разума, ни
частью замыслов Эру.
Тогда взял Эру Свет и смешал его с Тьмой, ибо Свет не только гонит Тьму, но и поглощает другие огни. И так создал он остальных Айнур, и в
каждом из них была часть Тьмы и часть силы Эа. Все они могли видеть и знать Тьму, но не-Свет Эру слепил им глаза, и воля их была покорна воле
создавшего их. И, чтобы подчинить себе первого из Айнур, старшего сына своего, Эру отнял у него имя и нарек его - Алкар.

...Имя - не просто сплетение звуков. Это - ты, твое "Я". А он, непохожий на других, лишен даже этого. Алкар, Лучезарный. Имя - часть его
силы, его сути - отняли. Дали - другое. Кто сделал это? Зачем? Алкар.
Алкар. Чужое, холодное. Мертвое.
Айнур должно ощущать имя частью себя, своим "я-есть". Он повторяет их имена, и лица Айнур на миг становятся определенными. Это радость -
слышать, как тебя окликают музыкальной фразой, ставшей выражением твоей сути. Глубокий пурпурно-фиолетовый аккорд: Намо. Серебряная струна,
горьковатый жемчужный свет: Ниенна. Прохладно мерцающее серебристо-зеленое эхо: Ирмо. Медный и золотой приглушенный звон: Ауле.
Эти - ближе всех, чем-то похожие и - иные. А его имя лишено цвета и живого звука. Алкар. Ал-кар. Мертвый сверкающий камень. Невыносимая мука -
слышать, но иного имени помнить не дано. Чужой. Иной. Почему? Кто ответит? В песне Айнур звучит отголосок иной музыки, но откуда он знает ее? Он
спрашивал. Ответа нет. Может это - его дар, особый, отличающий его от других? Нет. Почему? Другие видят прекрасный лик Эру - он не различает
черт лица в изменчивом сиянии. Почему? Или - он слеп? Он. Кто - он? Алкар. Стук падающих на стекло драгоценных камней. Алкар, Блистательный. Алкар,
Лучезарный. Алкар, Лишенный Имени.
А там, за пределами обители Единого - Пустота и вечный мрак. Так он сказал, всеведущий единый Творец. И в душе Айну - пустота. Не лучше ли
уйти туда, в Ничто, составляющее его суть, чтобы не видеть светлых и радостных лиц Айнур, чтобы не слышать этого имени - Алкар... Чужой. Иной.
Он не знает радости - первым даром бытия для него стало одиночество и отчужденность. Лучше - не-быть, вернуться в Ничто, навсегда покинуть
чертоги Эру...
Темнота обрушилась на него мягким оглушающим беззвучием. Значит это и есть - Ничто? Но почему так тяжело сделать шаг вперед - словно огромная
ладонь упирается в грудь, отталкивает... Если он - часть Ничто, почему же и пустота не принимает его? Неужели - снова чужой?..
Тогда он рванулся вперед с силой отчаянья сквозь упругую стену и внезапно увидел.
"Разве здесь, во мраке, можно - видеть? - растерянно успел подумать он. - И звуков нет в пустоте - почему я слышу? Что это?.. Музыка...
слово... имя... Имя?!"
Мелькор.
"Мое имя. Я. Это - я. Я помню. Мелькор. Я. Это - мое я-есть. Бытие. Жизнь. Ясное пламя. Полет. Радость. Это - я..."
И все-таки даже это показалось незначительным перед способностью видеть. Он не знал, что это, но слова рвались с его губ, и тогда он сказал: Ахэ, Тьма.
А ясные искры во тьме - что это? Аэ, Свет... Гэле, Звезда... Свет - только во Тьме... откуда я знаю это?.. Я знал всегда... Он протянул руки к
звездам и - услышал. Это - звезды поют? Он знал эту музыку, он слышал ее отголоски в мелодиях Айнур... Да, так... Он понял это и рассмеялся - тихо,
словно боясь, что музыка умолкнет. Но она звучала все яснее и увереннее, и его "я" было частью Музыки. Он стал песнью миров, он летел во Тьме среди
бесчисленных звезд, называя их по именам - и они откликались ему... Тогда он сказал: "Это Эа, Вселенная". "Но ведь он говорил - Пустота, Ничто...
Неужели он не знает об этом? Не видел? Он, всевидящий Эру?.."
Эру. Эрэ. Пламя.
"Это его имя?.. Да... но почему же - Единый? Кто сказал это? Или он тоже - Лишенный Имени? И почему я смог вспомнить свое имя только теперь?
Неужели Эру - Эрэ сделал так? Зачем? Почему - со мной? Я должен понять...
Но если он не помнит своего имени - я скажу ему! Я верну ему имя, я расскажу об Эа - они должны увидеть! Я вернусь, я скажу: я видел, я
слышал, я понял..."
Так вновь обрел Айну имя, и более воля Единого не сковывала его. И не были разум и замыслы его частью разума и замыслов Единого.
Так Единый перестал быть Единым, ибо стало их - двое.
И вернулся Айну Мелькор в чертоги Эру: изумленно и смущенно встретили его собратья, ибо увидели, что иным стал облик его. И был он среди прочих
Айнур, как дерзкий юноша в кругу детей. Ныне не в одеяния из переливчатого света - в одежды Тьмы был облачен он, и ночь Эа мантией легла на плечи
его. И - лицо. Словно озаренное изнутри трепетным мерцанием, неуловимо изменчивое - и все же определенное. Взгляд - твердый и ясный, глаза
светлы, как звезды.
Смело и спокойно предстал он перед Илуватаром и заговорил:
- Ныне видел я бесчисленные звезды - Свет во Тьме - и множество миров. Ты говорил - вне светлой обители твоей лишь пустота и вечный мрак.
Я же видел свет, и это - Свет. Скажи, как теперь понять слова твои? Или ты хотел, чтобы мы увидели сами, и услышали Песнь Миров? Наверно, каждый сам
должен прийти к пониманию...
- Я рек вам истину: только во Мне - начало и конец всего сущего и
Неугасимый Огонь Бытия.
- Да, я знаю, я понял: Эрэ - Пламя!
Он сказал - Эрэ, и в этот миг облик Илуватара стал четким и определенным. И болезненно изумил Айну гнев, исказивший черты Творца. Как
же так? Разве не радость - вспомнить свое имя? Или Илуватар хотел забыть его? Но почему?
...Сияющий трон, блистающие одежды... Каким нелепым, ненастоящим казалось это тому, кто видел величие Эа! Так ребенок, решив поиграть в
короля, увешивает себя яркими стекляшками, наивно думая, что наряд возвысит его над другими. Мелькор грустно улыбнулся.
- Ты дерзок и непочтителен. Мятежные речи ведешь ты и не ведаешь, что говоришь. Нет ничего более, кроме Меня и Айнур, рожденных мыслью Моей.
Твое же видение - лишь тень Моих замыслов, отголосок музыки, еще не созданной...
- Нет-нет, я видел, я услышал Песнь Мироздания... Быть может, ты никогда не покидал своих чертогов? Тогда, если пожелаешь, я стану твоими
глазами. Я расскажу тебе о мирах... - Айну улыбнулся.
- Замолчи. Слова твои безумны. Или ты усомнился в Моем всемогуществе и всеведении - ты, слепое орудие в Моих руках? Или смел подумать, что
способен постичь всю глубину Моих замыслов?
- Прости, но...
- Я не желаю более слушать тебя.
Айну ушел, недоумевая. Он пытался понять, чем навлек на себя гнев Эру - и не находил ответа: "Но ведь я же видел", - в сотый раз повторял он
себе. Тусклыми и бесцветными казались ему теперь блистающие чертоги. То, что некогда поражало величием, оказалось ничтожным, напыщенным и жалким,
ему было тесно здесь, и вновь покинул он обитель Илуватара. Так начались его странствия в Эа, и размышления его все меньше походили на мысли прочих
Айнур.

"Среди Айнур даны были Мелькору величайшие дары силы и знаний, и в дарах всех собратьев своих имел он часть. Часто уходил он один в Пустоту в
поисках Неугасимого Пламени; ибо возросло в нем желание дать бытие собственным созданиям, и казалось ему, что мало думает Илуватар о Пустоте,
и нетерпением наполняла его Пустота. Но не нашел он Пламени, ибо оно пребывает с Илуватаром. И в одиночестве задумал он несходное с мыслями
собратьев его..."

И возник у Айну Мелькора замысел создать свой мир, и родилась в душе его Музыка, мелодией вплетавшаяся в Песнь Миров. Таков был замысел: мир
будет новым, непохожим на другие. Будет он создан из огня и льда, из Тьмы и Света, и, в их равновесии и борьбе будут созданы образы более
прекрасные, чем видения, рожденные музыкой Айнур и Илуватара. В двойственности своей будет этот мир непредсказуем, яростно-свободен, и не
будет он знать неизменности бездумного покоя. И те, что придут в этот мир, будут под стать ему - свободными; и Извечное Пламя будет гореть в их
сердцах...
И показался этот мир Мелькору прекрасным, и радость переполняла его, ибо понял он, что способен творить.
Так перестал Илуватар быть единственным Творцом.
Тогда вернулся Мелькор в чертоги Илуватара, и музыка была в душе его, и музыкой были слова его, когда говорил он Эру и Айнур о своем замысле. И
была эта музыка прекрасной, и, пораженные красотой ее, стали Айнур вторить Мелькору - сначала робко и по-одному, но потом лучше стали они постигать
мысли друг друга, и все согласнее звучала их песнь, и вплетались в нее их сокровенные мысли.
И хор их встревожил Илуватара, ибо услышал он в Музыке отзвук Песни Миров, о которой хотел забыть. И в гневе оборвал их песнь Эру, и не
пожелал он слушать Мелькора, но решил создать свою Музыку, дабы заглушить Музыку Эа.
И попытался Илуватар проникнуть в мысли Мелькора, но понял с изумлением, что более не способен сделать этого. Мысли прочих Айнур были
для него открытой книгой, в Мелькоре же видел он ныне что-то чужое, непостижимое, а потому пугающее. Он понял одно: Мелькор - Творец; и нужно
торопиться, пока не осознал он своей силы...
В то время пришел к престолу Эру Манве, тот, кто был младшим братом мятежному Айну в мыслях Илуватара; и так говорил он:
- Могуч среди Айнур избравший себе имя Мелькор - Восставший в мощи своей. Но гордыня слепит глаза ему и мятежные мысли внушает ему, будто
может он сравняться с Великим Творцом Всего Сущего. Верно, недаром скрывает он от нас мысли свои; должно быть, недоброе задумал он... И милостиво кивнул Илуватар, и сказал он себе: "Вижу Я, что нет в душе Манве мятежных мыслей. Потому в мире, что создам Я, да станет он Королем, ибо покорен он Мне и станет вершить волю Мою в мире, который
создам".
Слепы для Тьмы были Айнур; но были среди них те, кто видел во Тьме, однако видел и желания Илуватара. Поэтому пришла к престолу Эру Айниэ
Варда и сказала:
- О Великий! Я вижу то же, что и Мелькор. Но, если такова воля Твоя, прикажи - и я не буду видеть.
И рек Илуватар:
- Ты вольна видеть, что пожелаешь. Но прочие должны видеть лишь то, что желаю Я. Да сделаешь ты - так.
И, склонившись перед ним, так сказала Варда:
- Могуч Айну Мелькор, и мысли его скрыты от нас. Но думаю я, что мысли эти опасны нам, потому и таит он их. Не нам, слабым, совладать с
ним. Но Ты всесилен: укроти же его, дабы не смущал он прочих мятежными речами своими и не делал зла. И так ныне скажу я: я отрекаюсь от него
навеки, ибо нет для меня ничего превыше великих замыслов Твоих. И, если сочтешь Ты отступника достойным кары, да свершится над ним Твой правый
суд. Да будет воля Твоя. И милостиво кивнул Эру; и с поклоном удалилась Варда. Тогда так подумал Илуватар: "Вижу Я, что постигла Варда мысли Мои, и покорна она воле Моей. Потому в мире, что создам Я, да станет она Королевой, дабы
изгнать из душ прочих мятежные мысли".
И было так: созвал Эру всех Айнур, и поднял он руку свою, и зазвучала перед Айнур Музыка - та, что хотел дать он им. Но она была частью музыки
Эа, ибо и Единый пришел из Эа и, как ни старался, не мог создать нечто абсолютно иное. Одно лишь мог он - изменить Музыку Эа по воле своей. И
показалось Айнур - открыл им Единый в этой музыке больше, нежели открывал ранее, и в восхищении склонились они перед Эру.
Все, кроме Мелькора.
И сказал им Эру:
- Ныне хочу Я, чтобы, украсив тему Мою по силам и мыслям каждого, создали вы Великую Музыку. Я же буду сидеть и слушать, и радоваться той
красоте, которую породит музыка сия.
Тогда Айнур начали претворять тему Единого в Великую Музыку. И, слыша ее, понял Мелькор, что хочет Эру создать мир прекрасный, но пустой и
бесцельный. Но бесцельность обращает красоту в ничто, а правильность и безукоризненная симметрия делает лицо мира похожим на мертвую застывшую
маску. Тогда решился Мелькор изменить Музыку по собственному замыслу, не по мысли Илуватара. И говорила песнь его: "Видел я Эа и иные миры, и
прекрасны они. Слышал я Мироздание, и слышу я нерожденный мир - да будет он прекрасен, да украсится им Эа". И были среди Айнур те, что вторили ему,
хотя и немного было их. И Музыка Творения вставала перед глазами Айнур странными и прекрасными образами.
...Глубокий многоголосый аккорд - каменная чаша, наполненная терпким рубиновым вином вибрирующих струнных нот...
...зеркала, отражающие звезды...
...лестницы, уводящие ввысь...
...взметнувшиеся в небо острые ноты шпилей, созвучие сумрачных
башен...
...Как смутно-тревожащий дурманящий туман рождается над озерами...
...Как мерцающими каплями плачет высокое ночное небо...
...и тянутся к печальным звездам деревья - руки земли...
...Это цветы - живые? Что говорят они? О чем их горьковатый пьянящий
пряный шепот?..
...терпкость терновой тьмы можжевельника, горечь полынного серебра...
...Вкуси от плодов этой земли - ты познаешь мудрость бытия. Омой лицо
живой водой лесного ручья - ты прозреешь...
...Чей танец в небе - неведомые знаки... темное серебро - крылья
ветра... откуда эта музыка?
Кто это?
Еще неясные призрачные фигуры: только - тонкие летящие руки, только -
сияющие глаза... Явились - и исчезли; и смутная, неясная тоска
шевельнулась в душе...
Что это?
Ахэ. Тьма.
Что это?
Аэ. Свет.
Что это?
Орэ, Ночь. Гэле - Звезда. Иэр - Луна...
Что это?
Аэнтэ, День. Саэрэ, Солнце.
Внезапно - пронзительная срывающаяся желто-зеленая нота
флейты-пикколо: сводит скулы.
Желтоватые рассыпающиеся алмазы нот - беспощадный неживой свет;
выбеленные солнцем кости...
Но встает темным величием - черная, мерцающая синими искрами - волна;
Ахэор, Сила Тьмы - имя ей.
И захлебывается блистательная Пустота: из Тьмы рождается Свет и
трепетной звездой бьется в ладонях крылатого Черного Айну.
Как имя тебе?
Аэанто.
Дарящий Свет...
Гордо и спокойно стоял Крылатый перед троном Эру, и взгляд его говорил: я видел.
"Ты ничего не видел и не мог видеть!" - ответил взгляд Илуватара.
И увидели Айнур, что улыбнулся Единый. И вознес он левую руку, и новую тему дал им, похожую и не похожую на прежнюю: радостной и уверенной
была эта музыка, и обрела она новую красоту и силу. Тогда понял Крылатый, что музыка Эру творит мир, где Равновесие будет принесено в жертву
Предопределенности, и неизменный покой мира убьет красоту его. И зазвучала вновь Музыка Крылатого - диссонансом теме Илуватара. И в буре звуков
смутились многие Айнур, и умолкли. И Музыка Мелькора звучала - дьявольской скрипкой: стремительная черная стрела. И поднималась Песнь горько-соленой волной, и полынные искры вспыхивали на гребне ее - над золото-зелеными густыми волнами музыки Эру летела она ледяным обжигающим ветром, и вспарывала как клинок блестящую, переливающуюся мягкими струнными аккордами глуховатую неизменность. И вот - гаснет музыка Единого, и только
бездумно прекрасный больной голос одинокой скрипки эхом отдается в светлых чертогах: Время рождается из Безвременья, огнем вечного Движения
пульсирует сердце неведомого...
"Слишком много ты видишь", - ответил Эру, но Крылатый не опустил глаз.
Тогда помрачнел Илуватар. Поднял он правую руку, и вновь полилась музыка, прекраснее которой, казалось Айнур, никогда не слышали они.
Мелодия Эру - изысканно-красивая, сладостная и нежная, оттененная легкой печалью, - шелковистой аквамариновой прозрачностью арф и
пастельными лентами отзвуков клавесина струилась перед глазами Айнур - медленно текущие меж пальцев капли драгоценных камней.
Но музыка Мелькора также достигла единства в себе: мятежные и грозные тревожные голоса труб - тяжелая черная бронза, острая вороненая сталь,
горькое серебро минорных трезвучий. Мучительная боль - звездно-ледяная спираль голоса скрипки; молитвенно сложенные руки - мерцание темных
аметистов - горьковатый глубокий покой виолончели; черная готика органа - скорбное величие, холодная мудрость Вечности; рушащиеся горы, лавины,
срывающиеся в бездну... Временами Музыка словно боролась сама с собой - глухие красно-соленые звуки; временами взлетала ввысь - и, неведомо
откуда, возникала печальная, пронизывающая серебряной иглой трепещущее сердце родниково-прозрачная тема одинокой флейты. И глухой ритм - биение
сердца - связывал воедино тысячи несхожих странных мелодий. Казалось - сияющие стены чертогов тают, растворяются, исчезают, и тысячами глаз
смотрит Тьма, и черный стремительный ветер рвет застывший воздух.
...Смотри: перед тобой Путь - льдистый светлый клинок-луч; ступи на него - Врата открыты, ты свободен - словно огромные крылья за спиной. Это
конец - это начало - это неведомый дар... Это - Вечность смотрит тебе в лицо аметистовыми глазами сфинкса...
Что это?
Ты знаешь: это - Тьма. Смотри, как свет рождается во Тьме, прорастает из Тьмы, как из мерцающих капель-зерен тянутся тонкими, слабыми еще
ростками странные мелодии жизни...
Что это?
Ты знаешь: это - звезды, это - миры, это Бытие, это - Эа. Смотри, как
Тьма протягивает руку Свету: они не враждуют, они - две половины, две
части целого: аэли исхани таэл.
Что это?
Ты знаешь: это - Пламя, это вечный огонь Движения, это - начинает
отсчет Время; это - жизнь...
И две темы сплелись, но не смешались, дополняя друг друга, но не сливаясь воедино. И сильнее была Музыка Мелькора, ибо с ней в Пустоту
врывалась сила Эа, та Песнь Миров, которой рождена была Музыка Крылатого, дающая бытие, изгоняющая Ничто. И увидел Эру, что Крылатый победит в этой борьбе, что велика сила его, и не в Едином источник этой силы.

"...И когда война звуков заставила содрогнуться обитель Илуватара и потревожила еще нерушимую Тишину, в третий раз восстал Илуватар, и страшен
был лик его. Тогда вознес он обе руки, и одним аккордом - глубже Бездны, выше Свода Небесного, пронзительным, как свет ока Илуватара - оборвалась
Музыка".

Так в гневе оборвал Музыку Эру, и последний аккорд ее говорил: "Того, что будет дальше, ты не увидишь". И опять Мелькор не опустил глаз. Но и
сам Илуватар не мог видеть того, что будет дальше. И когда он увидел то, что создала Музыка, понял он, что сила Эа
победила его. И возненавидел он Мелькора, и проклял его в душе своей. Но воля прочих Айнур была еще подвластна ему. Тогда так изрек Илуватар:
- Велико могущество Айнур, и сильнейший из них Мелькор, но пусть знает он и все Айнур: Я - Илуватар; то, что было музыкой вашей, ныне
покажу Я вам, дабы узрели вы то, что сотворили. И ты, Мелькор, увидишь, что нет темы, которая не имела бы абсолютного начала во Мне, и никто не
может изменить музыку против воли Моей. Ибо тот, кто попытается сделать это, будет лишь орудием Моим, с помощью которого создам Я вещи более
прекрасные, чем мог он представить себе.
И устрашились Айнур, и не могли они еще понять тех слов, что были сказаны им; лишь Крылатый молча взглянул на Илуватара и улыбнулся. Но
печальной была улыбка его. Тогда покинул Эру чертоги свои, и Айнур последовали за ним. И рек им
Эру:
- Воззрите ныне на музыку свою!
И было дано Айнур то, что показалось им видением, обращавшим в зримое
бывшее раньше Музыкой; но никто, кроме Мелькора и Эру, не знал, что не видение это, а бытие. И мир в ласковых руках Тьмы увидели Айнур, но, не
зная Тьмы, они боялись и не понимали ее. И вложил им в сердца их слепые Эру: Мелькор создал Тьму; ибо скрыть Тьму Эру уже не мог, лишь не
позволить понять и принять ее было еще в его силах. И боялись Айнур смотреть во Тьму и ничего не видели в ней, а потому не знали и не видели
Света. Но пока с изумлением смотрели Айнур на новый мир, история его начала
разворачиваться перед ними. Тогда вновь сказал Илуватар:
- Воззрите - вот Музыка ваша. Здесь каждый из вас найдет, вплетенное в ткань Моего Замысла, воплощение своих мыслей. И может показаться, что
многое создано и добавлено к Замыслу вами самими. И ты, Мелькор, найдешь в этом воплощение всех своих тайных мыслей и поймешь, что они - лишь часть
целого и подчинены славе его.
И увидел Крылатый, что хочет Эру устыдить его этими словами; и снова улыбнулся он, и странной была улыбка его, и ни собратья его, ни Илуватар
не поняли его. Многое еще говорил Илуватар Айнур в то время. Так рассказывает об
этом "Айнулиндале":
"...благодаря памяти о словах Его, и пониманию той музыки, что создавал каждый из них, узнали Айнур многое из того, что должно было
прийти в мир, и того, что еще свершится в нем. Но есть то, что не может видеть ни один из них, ни даже собравшись вместе; ибо только самому
Илуватару открыто все, что должно свершиться, и в каждую эпоху является вмир нечто новое и непредсказанное, ибо не имеет оно начала своего в
прошлых веках..."
И увидел Крылатый, что, хотя воплотил он в мире замыслы сердца своего, не окончены еще труды его. И изумились Айнур, увидев, что пришли в
мир новые существа, которых не было в замыслах их "...и поняли они, что создавая Музыку, творили обитель им, хотя и не знали, что имеет творение
это какую-то цель, кроме красоты. Ибо Дети Илуватара замыслены были Им одним, и пришли они с третьей темой, а в изначальной теме, что дал
Илуватар, не было их, и никто из Айнур не имел части в их создании..."
Тогда увидели Айнур приход Эльфов, Старшего Народа; и возлюбили их, ибо могли понять их. Потому мало думали о пришедших следом - о Людях.
"Итак, Дети Илуватара - это Эльфы и Люди, Перворожденные и Пришедшие Следом. И среди всех чудес Мира, в необозримых чертогах и бескрайних
просторах его, в пламенной круговерти его избрал Илуватар обитель для них - в глубинах Времени и среди бесчисленных звезд..."
Но Мелькор смотрел на Людей и видел, что они - воплощение его замысла, странные и свободные, непохожие ни на Айнур ни на Перворожденных.
И дары, непонятные Айнур, были даны им: свобода и право выбора. Могут они изменять не только свою судьбу, но и судьбы Мира, и воля их неподвластна ни Могучим Арды, ни даже Единому. И умирая, уходят они на неведомые пути, за грань Арды, потому Гостями и Странниками называют их.
Ни сущности, ни смысла этих даров не ведали ни Айнур, ни Эру, ибо то были дары Мелькора. Но позже дар Смерти назвали Айнур Даром Единого, ибо
воистину был тот великим и непостижимым для них...
И преклонили сильнейшие из Айнур помыслы свои к тому миру, что видели они, и Мелькор был первым из них. Но так говорили потом:
"...желал он скорее подчинить своей воле и Эльфов, и Людей, ибо зависть вызывали в нем те дары, которыми обещал Илуватар наделить их; и
пожелал он сам иметь покорных слуг, и зваться Властелином, и быть Господином над волей других".
С изумлением и радостью смотрели Айнур на новый мир; и в то время Маленьким Княжеством, Ардой назвал его Илуватар. Древние слова Тьмы, слова
Эа были речью Эру и Айнур, ибо иных слов не знал Илуватар. Но, как не-Свет
затемняет иные огни и гонит Тьму, так Эру затуманил смысл языка Эа, и значение слов было утрачено и заменено, забыто и выдумано вновь. Потому не
многие знают и помнят, что имя, данное миру, было на языке Эа - Арта, Земля.
Разное влекло души Айнур в новом мире. И ближе всего Айну Ульмо была вода, что зовется Эссэ на языке Тьмы. И, видя это, так думал Мелькор:
"Бегущая река уносит печаль, шум моря навевает видения, вода родника
лечит раны души... Воистину, прекрасна вода... И союз воды и холода сотворит новое и прекрасное... Взгляни, брат мой, на ледяные замки, словно
отлитые из света звезд; прислушайся - и услышишь, как звенят замерзшие ветви деревьев на ветру, как распускаются морозные соцветия - неуловимые,
как неясные печальные сны; и легчайшее прикосновение теплого дыхания заставляет их исчезнуть. И звездный покров снега укроет землю в холода,
чтобы согреть ростки трав и цветов, которым суждено распуститься весною...
Видишь ли ты это, брат мой? Да станем мы союзниками в трудах наших, да украсится мир творениями нашими!"
Но заговорил Илуватар, и так рек он Ульмо:
- Видишь ли ты, как в этом маленьком княжестве в глубинах Времени Мелькор пошел войной на владения твои? Неукротимые жестокие холода
измыслил он, и все же не уничтожил красоты твоих источников, ни озер твоих. Воззри на снег и искусные творения мороза!.. И думал Мелькор:
"Дивные новые вещи породит союз воды и огня. И будут в мире облака, подобные воздушным замкам, вечно изменчивые и недостижимые; и те, что
придут в мир, будут видеть в них отголоски своих мыслей и мечтаний, и Песнью Неба назовут их. Над ночными озерами будут рождаться туманы, неуловимые и зыбкие, как видения, как полузабытые сны... И дожди омоют землю, пробуждая к жизни живое. Да будет прочен союз наш, да украсится мир
творениями нашими, да станет он жемчужиной Эа!"
И улыбался Крылатый.
Но так сказал Илуватар:
- Мелькор создал палящую жару и неукротимый огонь, но не иссушил мечтаний твоих, и музыку моря не уничтожил он. Взгляни лучше на
величественные высокие облака и вечно меняющиеся туманы; вслушайся - как дождь падает на землю! И облака эти приближают тебя к Манве, другу твоему, которого ты любишь.
И так подумал Ульмо:
"Сколь же жесток Мелькор, если возжелал он убить музыку воды!
Воистину, не творец он, а разрушитель; и предвижу я, что станет он врагом
нам".
И в тот же час отвратил Ульмо душу свою от Мелькора. И так ответил он
Единому:
- Воистину, ныне стала Вода прекраснее, чем мыслил я в сердце своем, и даже в тайных мыслях своих не думал я создать снега, и во всей музыке
моей не найти звука дождя. В союзе с Манве вечно будем мы создавать мелодии, дабы усладить слух Твой!
И когда услышал это Крылатый, печальной стала улыбка его, ибо понял он желания Илуватара и мысли Ульмо.
Но в то время, как говорил Ульмо, угасло видение, и стало так потому, что Илуватар оборвал Музыку.
И смутились Айнур; но Илуватар воззвал к ним и рек им:
- Вижу Я желание ваше, чтобы дал Я музыке вашей бытие, как дал Я бытие вам. Потому скажу я ныне: Эа! Да будет! И пошлю Я в пустоту
Неугасимый Огонь, чтобы горел он в сердце мира, и станет мир. И те, что пожелают этого, смогут вступить в него.
Так именем Мироздания - Эа - назван был мир, и отныне Существующий
Мир значило это слово на языке Верных.

И первым из тех, кто избрал путь Валар, Могуществ Арды, был Мелькор, сильнейший из них. Тогда так сказал Илуватар:
- Ныне будет власть ваша ограничена пределами Арды, пока не будет мир этот завершен полностью. Да станет так: отныне вы - жизнь этого мира, а он
- ваша жизнь. И говорили после Валар: такова необходимость любви их к миру, что не
могут они покинуть пределы его. Но, глядя на Крылатого, так думал Илуватар: "Более никогда не
нарушишь ты покой Мой, и никогда не победить тебе - одному против всех в этом мире! Да будет в нем воля Моя, и да будешь ты велением Моим навеки
прикован к нему".
И Илуватар лишь бросил Крылатому на прощание:
- Слишком уж много ты видишь!
Но ничего не ответил ему Крылатый и ушел. И тринадцать Айнур последовали за ним.
И позже, видя, что не покорился Мелькор воле его, послал Илуватар в Арду пятнадцатого - Валу Тулкаса, нареченного Гневом Эру, дабы сражался он
с отступником.

...И увидел он - мир, и показалось ему - это сердце Эа; волна нежности и непонятной печали захлестнула его. И Крылатый был счастлив - но
счастье это мешалось с болью; и улыбался он, но слезы стояли в его глазах. Тогда протянул он руки - и вот, сердце Эа легло в ладони его трепетной
звездой, и было имя ей Кор, что значит - Мир. И счастливо рассмеялся Крылатый, радуясь юному, прекрасному и беззащитному миру.

...Казалось, здесь нет ничего, кроме клубов темного пара и беснующегося пламени. Только иссиня-белые молнии хлещут из хаоса облаков,
бьют в море темного огня. И почти невозможно угадать, каким станет этот юный яростный мир. Потому и прочие Валар медлят вступить в него: буйство
стихий слишком непохоже на то, что открылось им в Видении Мира. Он радовался, ощущая силу пробуждающегося мира. И разве не радость
это - вглядываясь в личико новорожденного, угадывать, каким станет он? Разве не радость - когда неведомые огненные знаки обретают для тебя смысл,
складываясь в слова мудрости? Разве не радость - почувствовать мелодию, рождающуюся из хаоса звуков? Тысячи мелодий, тысячи тем станут музыкой,
лишь связанные единым ритмом. Тысячи тем, тысячи путей, и не ему сейчас решать, каким будет путь мира, каким будет лик его. Только - слушать.
Только если стать одним целым с этим миром, можно понять его. Он был - пламенное сердце мира, он был - горы, столбами огня рвущиеся
в небо, он был - тяжелая пелена туч и ослепительные изломы молний, он был - стремительный черный ветер... Он слышал мир, он был миром, новой
мелодией, вплетающейся в вечную Песнь Эа.
Почему-то он не боялся потерять себя, растворившись в пламени мира. Сердце его билось ровно и сильно, и внезапно он осознал - вот та основа,
что поможет миру обрести себя. Если бы кто-нибудь видел его сейчас, его сочли бы богом - грозным, величественным и прекрасным. Медленно
успокаивается буйство стихий, и вот - он стоит уже на вершине горы в одеждах из темного пламени, с огненными крыльями за спиной - словно
воплощенная душа мира: корона из молний на челе его, и черный ветер -
волосы его. Он поднимает руки к небу, и внезапно наступает оглушительная тишина: рвется плотная облачная пелена, и вспыхивает над его головой -
Звезда. И звучит Музыка, и светлой горечью вплетается в нее голос
Звезды...
Отныне так будет всегда: нет ему жизни без этого мира, нет жизни миру без него. Арда, Княжество. Арта, Земля. Кор, Мир.
"Я даю тебе имя, пламенное сердце. Я нарекаю тебя - Арта; и пока
звучит песнь твоя в Эа, так будешь зваться ты".



Сообщение отредактировал dima4478 - Воскресенье, 10.10.2010, 13:34
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 13:15 | Сообщение # 2
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
ТАК ЗАПИСАНО В ХРОНИКАХ ВЕРНЫХ

"Вначале было слово; и слово было у Творца...
И рек он: "Эа! Да будет!" И стал мир. И сотворил Единый небо и землю, но земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною. Тогда послал он на
землю Айнур, и сказал им: "Да приготовьте вы землю к приходу Детей Моих". Но с ними пришел в Арду и Враг Мира, Властелин Тьмы, ибо пожелал он, чтобы
Арда стала владением его. И вел он войны с Могучими Арды, и не знала земля покоя.
Был же он в самом начале могущественнейшим из Айнур, и было имя ему - Мелькор, Восставший в Мощи Своей. Но утратил он право зваться этим именем,
и не произносится более оно в Арде. Обратил он сердце свое ко злу, и Нолдор, более всех пострадавшие от злобы его, назвали его Моргот - Черный
Враг Мира.
И думал он, ничтожный, что Илуватар, Великий Творец Всего Сущего, оставил мир мыслью своею, и что не будет ему воздаяния за злые деяния его.
Но это было не так, ибо дух Единого парил над миром, и ничто не было сокрыто от очей Илуватара. Потому в заботах о судьбе Арды послал Единый в
мир Могучего Айну в помощь собратьям его. Тулкас было имя ему, и Гневом Эру нарекли его Великие. И по приказу светлого Короля Мира, Валы Манве,
Тулкас вступил в бой с Врагом и победил его, и был Враг изгнан за пределы мира, и долго пребывал он в Пустоте, не решаясь вступить в мир.
И ныне, во славу мудрого Манве, на чьем челе свет благодати Единого, Днем Манве зовем мы первый день Мира, когда была изгнана из мира Тьма.
И Ульмо - Повелитель Вод, создал моря и океаны, и смирил буйство вод Арды. Его именем зовется второй день Творения. Ауле, Великий Кузнец,
усмирил плоть Арды, и создал горы и долины, и пламя, сжигавшее мир заточил он под землю. То был день третий, и носит он имя Ауле. Йаванна, супруга
Ауле, посеяла семена растений и трав, дабы поднялись в Арде леса - услада для глаз Творцов. И был день Йаванны - днем четвертым. И создал Ауле
Столпы Света, и великие чаши поставил на них: Светом наполнила их звездноликая Варда. Так свет был отделен от Тьмы, так стал в мире - Свет.
И именем Варды, Дарящей Свет, был назван день пятый. И поднялись деревья в Арде, и пробудились травы и цветы. Тогда Ороме, Охотник Валар, привел в мир зверей, и бродили они в долинах и под сенью лесов. И днем Ороме назван шестой день Творения.
Так свершены были небо и земля и все воинство их. И взглянули Валар, светлые Боги, на мир и увидели, они, что это
хорошо. И к седьмому дню свершили они дела свои, которые делали; и смотрели они на красу мира, и радовались в сердцах своих. И весьма доволен был
Единый. В седьмой же день созвал Манве Валар на великое празднество на острове Алмарен, и почили Могущества Арды от трудов своих, которые
делали".

СТРАХ. НАЧАЛО ВРЕМЕН

В ту пору они не были врагами - не было и самого слова "враг". Мир был юн, и не было радости большей для юных богов, чем создавать новое.
...Ауле стоял и смотрел в огонь; перед глазами вставали еще неясные образы нового замысла. Черный Вала неслышно подошел и встал рядом.
- Пламя танцует...
- Ты... что-то видишь в нем?
- Да. Смотри - потрескавшаяся лава похожа на чешую, черную и
золото-алую, а языки огня - крылья...
- Как ты угадал? - Ауле был обрадован. - Ну да, конечно! Знаешь - я
только сейчас понял до конца, я же только что думал как раз об этом! Но
разве живое может жить в огне?..
- Попробуй...
Старший из Айнур задумчиво чертил в воздухе какие-то странные фигуры.
- Что это? - заинтересовался Ауле.
- Танец пламени. Тебе тоже показалось, что это похоже на письмена или
руны?
- Что-что?..
- Знаки, чтобы записывать слова, мысли, образы...
- Зачем?
- Чтобы, изменившись, не утратить часть знаний. Ведь не все из тех, кто еще придет в мир, будут такими же, как Айнур. Им пригодится. Это будет
называться - Къат-эр. Или - Къэртар. Но прости мне, брат, я вижу, в твоей душе возник замысел. Я оставлю тебя...

...Гибкое чешуйчатое ящеричье тело он создал из огня, меди и черненого золота, крылья - из пламени, а большие удлиненные глаза - из
обсидиановых капель. Черно-золото-алое существо с его ладони скользнуло в огненную круговерть, и Ауле ахнул, и застыл в изумлении: существо
танцевало, и в танце огня он узнавал те знаки, что чертил Мелькор. Основой танца была руна Ллах - Пламя Земли, и он подумал, что танцующая-в-огне так
и должна зваться - Ллах.
Ауле счастливо улыбался, глядя на новое существо, представляя себе, как будет изумлен и обрадован Мелькор - он удивительно умел радоваться
творениям других... Улыбка так и застыла на его лице, обернулась больным оскалом, когда что-то жгучее, похожее на незримый раскаленный обруч,
сдавило его голову. Багровые и черные круги заплясали перед глазами, и со стоном он медленно повалился на землю, без голоса шепча - за что, за что,
за что...
"Этого не было в Замысле". Больше он уже ничего не слышал.

- ...Ауле... брат мой! Что с тобой... Очнись... что с тобой?!
Глаза цвета темной меди с крохотными точками зрачков. Неузнающие. Слепые. Мертвые.
Он приподнял Ауле - тело Кузнеца безвольно обвисло на его руках, - сжал его плечи, заглянул в глаза, повторяя, как заклинание - очнись...
Медленно, медленно взгляд Ауле становился осмысленным, но теперь в его глазах появилось новое выражение - страха, всепоглощающего безумного
ужаса.
- Что с тобой случилось? Тебе больно?
- Больно... - бессмысленно-размеренно, по слогам. - Значит, это и есть - боль. Я так больше не могу. Не могу.
Он повторял эти слова бесконечно - ровным неживым голосом, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. И Мелькор начал понимать, что произошло.
- Это... из-за твоего замысла?
Руки Ауле дрогнули:
- Этого не было в Замысле. Этого не должно быть.
- Брат!..
Мелькор сильно тряхнул его за плечи. Кажется, подействовало; Ауле отчаянно замотал головой - и вдруг сбивчиво и горячо зашептал:
- Не могу это видеть, больно... Не хочу убивать... это ведь живое - я умоляю тебя, сделай что-нибудь, ведь заставят уничтожить - это не должно
существовать, а я не хочу, не могу...
- Идем со мной. Увидишь, у меня достанет сил защитить тебя.
- Нет, не поможет, ничего уже не поможет... я не хочу, чтобы - снова,
чтобы так стало - с тобой...
Мелькор пожал плечами, но промолчал.
- Нет, ты же не знаешь, как это больно... Поверь мне... знаю, ты
сильный, ты знаешь и умеешь больше нас всех...
Черный Вала про себя отметил это: "ты" - и "мы все".
- ...но он сильнее, он сломает тебя... я прошу тебя, Мелькор, брат мой - покорись... - с каждым словом в глазах Ауле все яснее читался - тот,
недавний, непереносимый ужас, он говорил все быстрее и быстрее, захлебываясь словами. - Или - уходи, прячься, огради себя - пойми, все,
все будут против тебя, все, даже я - да, да, и я тоже, потому что я не выдержу, не сумею - против всех, пусть ты проклянешь, пусть будешь
презирать, но мне страшно, я знаю, что это - страх, я знаю, знаю, я понимаю все, но - останусь с ними... Знаю - не простишь, уже все равно,
нет меня, пойми, нет, это - только оболочка, а в ней - ничего, кроме страха - нет; ты не поймешь, ты не знаешь, что это... А потом,
когда-нибудь - тебе не хватит сил, так спеши творить, ты все равно не умеешь по-другому, потому что тебя все равно настигнет эта кара, ты
погибнешь, но все равно - пока можешь... Он внезапно остановился, с побелевших губ сорвался стон - рухнул
навзничь, тело его выгнулось - забилось на земле - затихло. Это было новое чувство - как волна темного пламени: гнев. Мелькор
поднялся, сжимая кулаки, выпрямился во весь рост и, запрокинув голову, крикнул:
- Ты... Единый! Оставь его! Легко справиться с тем, кто слабее; а ты
попробуй - со мной!
И услышал слова из ниоткуда, из мертвой ледяной пустоты:
"Ты сказал".
Он ждал удара, боли - ничего не было. Бросив короткий взгляд в небо, опустился на колени рядом с распростертым на земле телом, положил руку на
лоб Ауле и замер неподвижно...

- ...Иди сюда, маленькая, - тихо и печально, протянув руку сквозь пламя. - Видишь, как с тобой обернулось...
Огненная ящерка скользнула к нему на ладонь, сложила крылья и свернулась клубочком - маленький сгусток остывающей лавы, только темные
глаза смотрят грустно и виновато.
- Будешь жить у меня, что ж поделаешь... Только лучше бы и он с нами ушел, как ты думаешь?
Саламандра шевельнулась и моргнула.
- Может, он все же решится...

ОБ АУЛЕ И ЙАВАННЕ. НАЧАЛО ВРЕМЕН

Послушай, разве тебе никогда не хотелось создать что-то свое, совсем новое?
Глаза Йаванны удивленно расширились:
- Зачем? Разве можно создать что-либо прекраснее задуманного Единым? И разве не высшее счастье - вершить Его волю, воплощать Его замыслы?
- Неужели не интересно создать крылатого зверя или существо, которое сможет жить и в воде, и на суше?
- Зачем? Ведь это значит - нарушить Замысел Творения.
- Но ведь и мы созданы Илуватаром; а значит, не можем сотворить ничего, противного его воле.
Йаванна заговорила наставительно, словно объясняла что-то непонятливому Майя-ученику:
- Звери должны жить на земле, быть четвероногими и покрытыми шерстью. В воздухе живут птицы, в воде - рыбы, покрытые чешуей. Таков был Замысел.
Разве может быть иначе?
- Конечно! Идем, я покажу тебе!
"Разве это не красиво?" - спрашивал Мелькор. Йаванна неуверенно кивала, но все больше омрачалось ее чело, и, наконец, нахмурившись, она
сказала:
- Это не должно существовать. Мы можем лишь исполнять волю Единого; такое же противоречит Его воле. Мы - орудие в руках Его, никто из нас не
может постичь всю глубину Его замыслов.
- Видишь, ты и сама говоришь... Быть может, эта часть Видения неведома тебе.
- Нет. Все келвар и олвар должны стать моими творениями. Никому из нас не дано вмешиваться в то, что делают другие. Вот ты: тебе дана власть
над огнем и льдом. Ты не должен творить живое. Делая это, ты нарушаешь волю Единого. Одумайся, - мягко сказала Йаванна. - Пойми, то, что ты
делаешь - грех. Откажись. Нет ничего выше воли Единого.

- ...Посмотри.
Ауле пожал плечами:
- Камни как камни, ничего особенного...
- Прислушайся, - Мелькор улыбнулся.
После недолгого молчания Ауле удивленно спросил:
- Что это? Песня... или музыка... не пойму. Откуда?
- Это Песнь Камня. Тебе нравится?
Кузнец как-то странно взглянул на Крылатого:
- Такого не было в Замысле Эру.
- Теперь будет. Разве тебе не хочется, чтобы так было? Разве это не
красиво?
Что-то непонятное творилось с лицом Ауле. Оно застыло как маска, но
временами по нему пробегала судорога, а голос звучал хрипло, когда он
сказал:
- Никто не смеет менять Замысел Творения!
- Но ты ведь знаешь, что мы сами создавали Музыку...
- Нет! Она рождена мыслью Единого, и против воли Его никто не может
изменить ее!
- Видишь, ты же сам говоришь. Ведь Эру хотел, чтобы этот мир стал
прекрасным - разве не дано украсить его по мыслям нашим? И что в этом
дурного, если мы...
- Замолчи! - с отчаяньем выкрикнул Ауле. - Неужели ты еще не понял:
все должно быть по воле Единого, а не так, как хотим мы!..
Он осекся.
- Что? - потрясенно спросил Мелькор. - Что ты сказал?
Ауле в ужасе посмотрел на него.
- Ничего... - голос его дрожал. Он судорожно вздохнул и добавил
отчетливо и резко:
- Ничего. Я. Не. Говорил. Тебе показалось.
- Повтори.
- Мне нечего повторять!
- Не бойся. Я понимаю. Я помогу тебе, обещаю.
Мелькор хотел взять Ауле за руку, но тот отшатнулся, заслоняясь
словно от удара:
- Что ты понимаешь?
- Да, у Эру есть еще силы карать тех, кто не повинуется ему. Я знаю, что это. Переступи через страх. Я помогу тебе. Поверь, все вместе мы
сильнее его. Мы свободны. Он увидит это. Он поймет - должен понять. Не бойся. Поверь себе. - Мелькор говорил мягко и успокаивающе, но в глазах
Ауле были только ужас и отчаянье.
- Уходи, - выдохнул он, наконец.
- Идем со мной. Тогда Эру не сможет помешать тебе. Лицо Ауле мучительно исказилось:
- Уходи, - хрипло выдохнул он. - Я прошу тебя. Я еще приду к тебе, приду, только уходи сейчас.
Мелькор покачал головой:
- Ты никогда не придешь. А когда мы снова встретимся...
Он отвернулся и повторил глухо:
- Когда мы снова встретимся...
- Уходи! - крикнул Ауле.
Теперь он сидел на земле, стиснув голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом поднялся, и, Мелькор увидел его пустые глаза.
Голос Кузнеца был ровным и безжизненным:
- То, что противоречит Замыслам Единого, не должно существовать.
Он поднял руку.
- Остановись! Если ты сделаешь это, тебе больше никогда не услышать голос Арты... Выслушай меня, я умоляю!
"Силой ничего не сделать, нельзя... Насилие рождает зло. Он должен понять!.."
- Не нужно бояться, слышишь? Поверь мне, никто не может запретить творить. Но если ты начнешь разрушать, оправдывая это тем, что - так велел
Эру, грань добра и зла исчезнет для тебя. Останется только воля Эру, и ты
воистину станешь слепым орудием в руке его... И ты перестанешь быть Творцом! - яростно выдохнул Мелькор.
- Замолчи... я не должен слушать тебя! Уходи! Слышишь, уходи!
...Огонь рванулся из трещин в земле, и через несколько минут на месте
долины было только озеро пламени - как воспаленная рана. И показалось Ауле - то ли вздох, то ли стон самой земли услышал он. А потом наступила оглушительная тишина. И Кузнец спрятал лицо в ладонях, не в силах вынести взгляда Мелькора,
потому что в глазах Крылатого не было ничего, кроме боли и жалости. ...И все же где-то есть она - долина Поющего Камня. Люди Востока
рассказывают о ней, и были Эльфы, видевшие ее и слышавшие Песнь Камня. Впрочем, предания Эльфов не говорят об этом. Но отголосок памяти живет в
имени эльфийского королевства Гондолин - Земля Поющих Камней...

...И все-таки еще один раз Мелькор пришел к Валар. К Валиэ Йаванне. Она встретила его настороженно.
- Выслушай меня, - попросил Мелькор. - Вы хотите создать мир, не
знающий смерти?
- Да. Волей Единого будет этот мир цветущим садом, и прекрасные животные будут бродить под сенью деревьев... - мечтательно улыбнулась
Кементари.
- Допустим. Не знающие смерти, звери будут плодиться и размножаться, и очень скоро, поверь мне, им перестанет хватать пищи. И что тогда?
Йаванна вздохнула:
- На это есть Великий Охотник Ороме...
- Верно. Охота - отрада и забава для него, он не знает усталости... И все же - вряд ли ему удастся управиться со всем зверьем. А потом - вон,
видишь двух оленей? Как ты думаешь, которого из них убьет Ороме?
- Не знаю.
- Я тебе отвечу. Того, кто сильнее и быстрее: какая же радость в том, чтобы затравить слабого и больного зверя? Слабый - оставит потомство;
выживут - слабейшие из слабых, а это вырождение.
- Да... - растерянно протянула Йаванна.
- А если попробовать по-другому?
- Это - как?
Существо, вышедшее из-за деревьев по неприметному знаку Мелькора, двигалось мягко и бесшумно, плыло над землей; только мышцы перекатывались
под мягкой серебристо-серой в темных мраморных разводах шкурой. Зеленые глаза, казалось, мерцали собственным светом: снежный барс.
- Красив?
- Да... какое чудо... - восхищенно вздохнула Валиэ.
Мелькор усмехнулся:
- Только ведь он не травкой питается. Ему нужно мясо, чтобы выжить. Смотри, какие клыки!
- Какой ужас, - Йаванна отшатнулась.
- Не более, чем забавы Ороме. Только этот убивать будет не ради забавы. Столько, сколько нужно, чтобы выжить самому. И в первую очередь -
слабых и больных. Выживет тот, чьи ноги крепче, а дыхание чище, чье сердце бьется ровнее - чтобы уйти от погони. Выживет тот, чье зрение острее, а
слух тоньше - он вовремя заметит врага. Выживет тот, чьи рога острее, а копыта тверже - он сумеет защитить себя. И хищник, что не сумеет
подкрасться к добыче или догнать ее, не сможет существовать. Равновесие.
- Но... это жестоко!
- Снова говорю тебе: не более, чем забавы Ороме.
- И ты хочешь, чтобы такие жили везде?
- Нет. Такие - в горах; в лесах и на равнинах - совсем иные.
- Ты... ты жесток! Да, да, жесток! Ты хочешь привести в мир смерть!
- Смерть и жизнь - две стороны бытия. Смерть сама придет в мир.
Впрочем, уже пришла. Ни вины, ни заслуги моей в этом нет. Неужели ты не видишь?
Йаванна резко поднялась:
- Замолчи. Уходи отсюда. Я не хочу тебя слушать.
Мелькор тоже встал:
- Я прошу тебя, подумай. Выслушай...
- Я жалею, что позволила тебе говорить. Уходи прочь! Верно говорят о тебе: ты - враг, безжалостное слепое зло!
- Ты увидишь сама, что я говорил правду, - глухо ответил Мелькор.
- Я не желаю ничего видеть! Уходи! Уходи, слышишь?!

СОЗДАНИЯ ОДИНОЧЕСТВА. НАЧАЛО ВРЕМЕН

...Люди сюда не придут - в ночную землю вечных льдов, в бессмертное царство холода, куда он ушел, измученный болью Арты. Живого и юного мира,
который Валар усмиряли, переделывая по воле и замыслу Эру. Просто словно острый клинок рассекает тело ребенка. Он пытался говорить - его не
слышали. Он пытался показать им - вот, смотрите, ведь мир - есть, он ждет лишь прикосновения ваших рук, вы же рвете живое... Они не видели. Он
говорил - вы убиваете вашу песню, ведь это музыка - ваша музыка! Они не понимали. Он умолял - кому - в угоду, чему - в жертву приносите вы ваши
замыслы, святая святых ваших душ?! Они ожесточились против него. Война, в которой не было победителей. И у него почти не осталось сил.
Сюда не придут и Валар - к горам на границе царства зимней ночи. Только Венец в небе: семь - осколки льда, одна - светлое пламя.
Хэлгор - Ледяные горы. Хэлгор - горький лед. Хэлгор, печаль. Горы, венчанные башнями - словно высечены изо льда вечной ночи. Это
позже первое убежище Черного Валы назовут Утумно; сейчас о нем не знает никто, и в одиночестве бродит он по подземным залам. Снова - один.
Они стали созданиями его одиночества - те, кого позже северяне назовут Духами Льда. Он дал им плоть морозного тумана и крылья метели,
одеяния из мерцающего ледяного пламени и холодные звезды глаз, кристальную чистоту мысли и голоса, похожие на шорох хрупких льдинок и звон
заледеневших ветвей. Все-таки они были похожи на людей, хотя и облик, и сущность их были иными.
Если Духам Льда ведома любовь, должно быть, любили они своего создателя. Они редко появлялись в его обители - чаще он приходил к ним, и
странный мерцающий мир, который творили они и частью которого были, дарил ему недолгие минуты покоя, и не так мучило одиночество.
Они были мудры и прекрасны. Но они не были людьми.

КУЗНЕЦ И ПОДМАСТЕРЬЕ. НАЧАЛО ВРЕМЕН

Велико могущество Валар, но и бессмертные могут устать от трудов своих. Потому было так: собрал Король Мира Могучих Арды и рек им:
- Подобно тому, как сотворил Единый Айнур, что были плодом мысли Его создадим и мы ныне помощников себе, и будут они частью разума Великих. И
как Айнур - орудия в руке Единого, призванные вершить волю Его, так и они станут орудиями в руках наших, и наречется имя им - Майяр. Да станут они
слугами и учениками нашими, народом Валар. Пусть же сотворит каждый себе Майяр по образу и подобию своему. И вложил мне в сердце Эру, что это
деяние будет угодно Ему, и даст Он жизнь твореньям нашим, как некогда дал Он жизнь Айнур.
И стало по слову его.

"Вы будете учениками моими, но не слугами мне, и будете вы иными, чем я - ибо зачем создавать подобие свое, свое отражение, тень свою? Ночь Эа
даст вам разум, Арта даст силу, и я дам вам душу. Да откроются сердца ваши Песне Миров, да увидят глаза ваши красоту Мироздания. Радость ваша станет
моей радостью, и боль ваша - моей болью, ученики мои: разве может быть иначе?.."
Старший Майя открыл глаза и, увидев лицо склонившегося над ним - прекрасное, мудрое и вдохновенное - улыбнулся, потянувшись к Крылатому,
как ребенок. И Вала, улыбнувшись в ответ, положил руки на лоб и на грудь ученика. Майя сомкнул веки.
"Часть разума моего, часть силы моей, часть сердца моего - ученики мои..."
...Оглушающая волна чужой ненависти обрушилась на него, сбила с ног, швырнула в воющую воронку стремительной пустоты, лишая сознания и сил. Он
перестал видеть и слышать, он терял себя; он не помнил ни что было с ним, ни сколько длилась эта пытка. Только когда это все кончилось, тьма мягко
коснулась его пылающего лба, и звезды взглянули ему в лицо...

- ...Ты более всех претерпел от Врага, о Великий Кузнец; пусть же ныне создания Врага станут слугами твоими, дабы его же оружием поразили мы
его. А может быть, с помощью этих существ сможем мы проникнуть в мысли Мелькора, в мрачные глубины замыслов его, ибо эти существа суть часть
разума его.
- Велика мудрость твоя, о Манве, воистину, Король Мира ты, сильнейший из нас. Да будет так, как говоришь ты.

...Чьи-то руки легли на его плечи. Не те - сильные и ласковые, хотя и от этих ладоней исходила сила. Он открыл глаза. И лицо, склонившееся над
ним, иное...
- Кто ты?
- Я твой создатель, господин и учитель, я Ауле, Великий Кузнец, владыка над всем, что есть плоть Арды.
- А где - тот?
- Кто? - взгляд темных глаз Ауле стал настороженным, почти
испуганным.
- Тот, ясноглазый, крылатый... Кто это был?
Жесткий голос Кузнеца царапал слух:
- Это твое видение. Наваждение. Тебе почудилось. Забудь. Майя тихо вздохнул. "Наваждение... как жаль..."
- А я? Кто я?
- Ты Майя, создание мысли моей. И ныне имя я дам тебе - Аулендил, слуга Ауле. Ты станешь помощником мне в трудах моих и будешь вершить волю
Единого и Могучих Арды.

...Братья - но так непохожи друг на друга и душой, и обликом...
Лучший ученик - Артано, искуснейший - Курумо. Один - насмешлив, юношески-дерзок, другой - молчалив, прилежен и усерден. Один - мастер,
другой - ремесленник. У старшего - глаза Мелькора, душа Мелькора; младший тих, благостен и смиренен, даже тоска берет: отослать бы с глаз подальше,
так ведь не за что... А с Артано Кузнец был зачастую суров и неприветлив: страшился странных, почти кощунственных вопросов Майя, на которые не смел
искать ответа, его сомнений, стремительности мыслей и решений... Рожденный Пламенем, и сам - пламя, ярое и непокорное: Артано Аулендил, Артано
Айканаро... Страшно предчувствовать, что когда-нибудь проснется память, дремлющая в глубине звездно-ярких глаз. И тогда он уйдет - и кара Единого
настигнет его, как и его создателя...
Однажды Артано принес ему кинжал - первое, что сделал сам; и снова страх проснулся в душе Кузнеца. Гибкие огнеглазые существа, сплетавшиеся в
рукояти, мучительно напомнили - то, крылатое, танцующее-в-пламени. Ауле видел горькую обиду в глазах ученика: он-то думал, что учитель разделит
его радость, ведь - первое творение... А услышал - равнодушные холодные слова. "Поймешь ли - это не я говорю, это страх мой, боль моя... Ты слишком дорог мне, и я боюсь за тебя..." Не понял. Не захотел. И с того часа словно стена отчуждения встала между ними. Сам Ауле давно смирился со своей судьбой; от прежней жизни осталась только горечь, глухая тоска. Он старался не вспоминать - и, наверно, это
даже удалось бы ему, если бы не Артано...
А Майя все не мог забыть того, кого первым увидел он при пробуждении. Тщетно искал он черты Крылатого в лицах Валар; и тогда странная мысль
родилась в его душе - мысль, показавшаяся ему безумной. Он гнал ее, но мысль не уходила; и однажды решился он задать Кузнецу вопрос:
- Я много слышал о Враге, учитель, но доселе не знаю я, кто он и как имя его. Каков облик его? Почему враждует он с Великими?
В глазах Ауле метнулся страх - сейчас Майя ясно видел это; слова зазвучали заученно и неестественно:
- Увидел он, носящий имя Мелькор - Восставший в Мощи Своей, что
становится Арда дивным садом, усладой для глаз наших, ибо усмирены были бури ее. И увидел он также, что приняли Могучие Арды облик прекрасный и
благородный, сходный с обликом Детей Единого. И зависть была в сердце его, и также принял он зримый облик - темный и страшный, как дух его, ибо злоба
пылала в нем. Так вступил он в Арду, превзойдя силой и величием прочих Валар; но разрушения - сила его, зло - власть его, и в величии его - ужас.
Сходен он был с горой, чья вершина выше облаков, в ледяной мантии и короне огненной, и взгляд его обжигал огнем и пронизывал холодом. Некогда великие дары власти и знаний были даны ему, но он посмел восстать против Единого. Зависть и ненависть иссушили душу его, и ныне не может он творить ничего - кроме как в насмешку над творением других. Потому в разрушении радость
его, потому и не числится имя его среди имен Валар. Надолго задумался Артано, а затем спросил снова:
- Учитель, ответь, откуда в нем злоба и ненависть? Ведь ты же говорил, что все Айнур - создания мыслей Единого; и нет в их замыслах
ничего, что не имело бы своего начала в Едином. Но это значит, что и зло было частью разума Эру...
Ауле опешил.
- ...И скажи, чему же позавидовал он - могущественнейший из Айнур, имевший часть в дарах всех собратьев своих?
Кузнец обрел, наконец, дар речи:
- Как смел ты помыслить такое! Как смеешь ты возносить хулу на Творца Всего Сущего! Или возомнил ты, ничтожная тварь, недостойный слуга Великих,
что можешь постичь всю глубину замыслов Сотворившего Мир?!
Майя невольно отступил на шаг - столь неожиданной была эта вспышка. Голос Кузнеца звучал гневно, а глаза умоляли - молчи, молчи...
- Но, Учитель, я...
- Прочь с глаз моих!
Майя ушел, недоумевая; и этот показной гнев, и потаенный страх были равно непонятны ему. Он понял: не каждую мысль можно высказать, не каждый
вопрос задать - даже учителю; и не на все вопросы знает ответ учитель.
И когда вернулся Артано, спросил его Ауле:
- Раскаиваешься ли ты в словах своих?
И снова почудилась Майя в глазах Кузнеца - мольба; и, подавшись внезапной жалости, он ответил, опустив глаза:
- Да, - и прибавил, - господин.
Господин. Больше не учитель. "Все верно - чему может научить трус?" -
с тоской подумал Вала, но вслух произнес совсем другое:
- Изгнал ли ты мятежные думы из души своей?
- Да, господин, - не поднимая глаз, ответил Майя. И Кузнец поверил ему. Слишком страшно было - не поверить.

- ...Что делаешь ты, Великий Кузнец? На что такие огромные чаши?
- Так сказали Валар: да будет изгнана из мира Тьма, да воцарится в нем вечный Свет. Потому воздвигнем мы Столпы Света на севере и на юге.
- Почему ты не призвал никого из нас, своих учеников, чтобы мы помогли тебе в твоих трудах?
- Вы еще не достаточно постигли глубину замыслов Эру. Это деяние для
меня, не по вашим силам.
- Господин, ты сказал - Свет... Что это?
- Свет уничтожает Тьму - Зло: Свет - это жизнь, как Тьма - смерть.
Эру повелел нам уничтожить Тьму, дабы дать миру жизнь. Как изгнан создавший Тьму за пределы Арды, так ныне и самое Тьму изгоним мы, и станет
вечный день.

- ...Взгляни, сколь прекрасны Столпы Света!
- Господин, скажи... это и есть - Свет?
- Да, а почему ты спрашиваешь?
Артано и сам не знал, почему усомнился в словах Ауле, но говорить о своих сомнениях не хотел. Он отвел взгляд:
- Прости, господин... Но ведь я никогда не видел Света...
- Да, это Свет. И ныне узришь ты во всем величии замыслы Единого!



Сообщение отредактировал dima4478 - Воскресенье, 10.10.2010, 13:39
 все сообщения
Кержак Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:00 | Сообщение # 3
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline
поясните мне - что это за текст? кто автор и тд?
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:27 | Сообщение # 4
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Кержак, автор и название книги в названии темы...
 все сообщения
Каури Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:33 | Сообщение # 5
Хранительница
Группа: Хранительница
Сообщений: 14466
Награды: 153
Статус: Offline
dima4478, лучше в первом посту повторять это название и автора.)))
Еще интересно - каков жанр.


 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:39 | Сообщение # 6
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Каури, это история появления черный войнов- назгулов и Темного Властелина- предистория Властелина кольца Толкиена...
 все сообщения
Velkan Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:41 | Сообщение # 7
Охотник и рыбак
Группа: Модераторы
Сообщений: 3809
Награды: 13
Статус: Offline
dima4478, мда глобальная тема.


Делай что должно, случится чему суждено.
 все сообщения
Дык Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:43 | Сообщение # 8
Хмельной Вепрь
Группа: Станичники
Сообщений: 1077
Награды: 10
Статус: Offline
Альтернативка "Сильмарилирну" походу.


" Коли умный предлагает выпить, то только дурак откажется!" Онуфрий Заглоба.
 все сообщения
Дык Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:45 | Сообщение # 9
Хмельной Вепрь
Группа: Станичники
Сообщений: 1077
Награды: 10
Статус: Offline
Эру Единственный, кого в Арда называли "Илюватар", был всегда.
Вначале Он сотворил Аинур, Первых Святых, порождение Его мысли, и они
были при Нем уже тогда, когда еще ничего другого не было.
И Он обратился к ним и дал им темы для музыки, и они пели для Него, и
Эру радовался.
Но долгое время они пели поодиночке, либо малыми группами, а
остальные слушали, потому что каждый воспринимал только ту часть разума
Илюватара, воплощенного в теме музыки, из которой сам был создан. И каждый
медленно постигал каждого. Но все же слушая они пришли к более глубокому
пониманию, и пение становилось все более гармоничным.
И случилось так, что Илюватар созвал всех Аинур и предложил им
величественную сцену, показав вещи более значительные и удивительные, чем
те, что Он открыл им раньше. Но великолепие начала этой темы и блеск ее
окончания так изумил Аинур, что они склонились перед Илюватаром и молчали.
Тогда Илюватар сказал им: "Я желаю, чтобы по предложенной вам теме вы
все вместе создали гармоничную великую музыку. И так как в вас горит
зажженное мной вечное пламя, вы покажете свою силу, украсив эту тему
каждый по своему разумению и способностям. Я же буду смотреть и слушать и
радоваться великой красоте, что пробудится в песне с вашей помощью".
И вот голоса Аинур, подобно арфам и лютням, флейтам и трубам,
скрипкам и органам, подобные бесчисленным хорам, начали развивать тему
Илюватара. И звуки бесконечно чередовались в гармонично сотканных
мелодиях, уходивших за пределы слуха в глубину и в высоту. И место, где
обитал Илюватар, переполнилось звуками, и музыка, и эхо музыки ушли в
пустоту, и та перестала быть пустотой. Никогда больше с тех пор не
создавали Аинур музыки, подобной этой. Но говорят, что более
величественная музыка прозвучит перед Илюватаром, сотворенная хорами Аинур
и детей Илюватара, когда настанет конец дней. И лишь тогда темы Илюватара
зазвучат правильно и обретут Бытие, потому что все тогда поймут Его
замыслы, и каждый постигнет разум каждого. И Илюватар даст их мыслям
тайный огонь и возрадуется этому.
Пока же Илюватар сидел и слушал, и долгое время не находил
недостатков в музыке. Но тема развивалась, и вот Мелькор начал вплетать в
нее образы, порожденные его собственным воображением, не согласующиеся с
темой Илюватара, потому что Мелькор искал способ увеличить силу и славу
той части темы, что была назначена ему.
Мелькору, среди всех Аинур были даны величайшие дары могущества и
знаний, к тому же он имел часть во всех хорах, полученных его собратьями.
Он часто бродил один, разыскивая Вечное пламя, потому что Мелькора сжигало
желание принести в Бытие свои собственные творения. Ему казалось, что
Илюватар обошел вниманием пустоту, и Мелькор хотел заполнить ее. Однако он
не нашел огня, потому что этот огонь - в Илюватаре. Но когда Мелькор
бродил в одиночестве, у него стали возникать собственные замыслы, отличные
от замыслов собратьев.
Некоторые из этих мыслей он начал теперь вплетать в свою музыку. И
тотчас же прозвучал диссонанс, и многие из тех, кто пел вблизи Мелькора,
пришли в замешательство, и мысли их спутались, и музыка их начала
спотыкаться, а некоторые начали подстраивать свою музыку к музыке
Мелькора, предпочитая ее той, которая возникла в их собственных мыслях. И
тогда диссонанс, порожденный Мелькором, стал распространяться все шире, и
мелодии, слышавшиеся до этого, утонули в море бурных звуков.
Но Илюватар сидел и слушал, пока не стало казаться, что вокруг Его
трона бушует яростный шторм, как будто темные волны двинулись войной друг
против друга в бесконечном гневе, который ничем нельзя успокоить.
Тогда Илюватар встал, и Аинур увидели, что Он улыбается. Он поднял
левую руку, и вот среди бури зазвучала готовая тема, похожая и не похожая
на прежние, и в ней были сила и новая красота. Но диссонанс Мелькора
возвысился над шумом и стал бороться с темой. И снова началось
столкновение звуков, более неистовое, чем прежде. И Мелькор начал
побеждать.
Тогда опять поднялся Илюватар и Аинур увидели, что лицо у Него стало
суровым, и Он поднял правую руку, и вот, среди смятения зазвучала третья
тема, и она не была похожа на другие. Потому что сначала она казалась
мягкой и приятной, как бы журчание спокойных звуков в нежных мелодиях, но
ее нельзя было заглушить, и она заключала в себе силу и глубину. И в конце
концов показалось, что перед троном Илюватара звучат одновременно две
мелодии, совершенно противоречащие друг другу. Одна была глубокой и
обширной, прекрасной, но медленной, и она сочеталась с неизмеримой
печалью, из которой, главным образом, и исходила ее красота. Другая же
мелодия достигала теперь единства в самой себе, но она была громкой и
гордой и бесконечно повторялась. И в ней было мало благополучия, скорее,
она напоминала шум, как будто множество труб твердили несколько нот в
унисон. И эта вторая мелодия пыталась поглотить первую. Но казалось, что
ее победные ноты забирала первая мелодия и вплетала в собственный
торжественный рисунок.
В апогее этой борьбы, от которой колебались стены залов Илюватара и
дрожь убегала в недвижимые доселе безмолвия, Илюватар встал в третий раз,
и лицо Его было ужасно. Он поднял обе руки, и одним аккордом - более
глубоким, чем Бездна, более высоким, чем небесный свод, пронзительным, как
свет из очей Илюватара, музыка прекратилась.
Тогда Илюватар заговорил, и Он сказал: "Могущественны Аинур, и самый
могущественный среди них - Мелькор, но он не должен забывать, и все Аинур
тоже, что я - Илюватар. Я покажу вам то, что сотворило ваше пение, дабы вы
могли взглянуть на свои творения. И ты, Мелькор, увидишь, что нет темы,
которая не исходила бы от меня, потому что тот, кто пытается сделать это,
окажется не более, чем моим орудием в соответствии вещей более
удивительных, чем он сам может представить себе".
И Аинур испугались. Они еще не понимали слов, обращенных к ним, но
Мелькор исполнился стыда, породившего тайный гнев.
А Илюватар поднялся во всем своем блеске и вышел из прекрасной
страны, которую Он создал для Аинур. И Аинур последовали за Ним.
И когда они оказались в пустоте, Илюватар сказал им: "Глядите, что
сотворила ваша музыка!" И Он дал им возможность видеть там, где раньше они
только слышали, и они увидели новый мир, возникший перед ними. И он имел
форму шара, висящего в пустоте. И пока Аинур смотрели и удивлялись, этот
мир начал раскрывать свою историю, и им казалось, что он живет и
совершенствуется.
Аинур долгое время вглядывались и молчали, а Илюватар заговорил
снова: "Смотрите на дело вашей музыки! Это то, что вы напели. И каждый из
вас найдет в его содержимом, в задаче, которую я поставил перед вами, все
то, что, как ему могло бы показаться, он придумал или добавил сам. И ты,
Мелькор, обнаружишь там все тайные мысли твоего разума и ощутишь, что они
- не более чем часть целого и помогают его славе".
И еще многое говорил Илюватар в этот раз Аинур, и они запомнили Его
слова. И так как каждый из них знает содержание музыки, которую он сам
создал, всем Аинур известно многое и о том, что было, есть и будет, и мало
что скрыто от них.
Но все же есть и такое, чего они не могут увидеть - ни по
отдельности, ни объединив свои силы; потому что Илюватар никому не открыл
до конца свои замыслы, и в каждой эпохе происходит что-то новое и
непредсказуемое, не возникающее из прошлого.
И случилось так, что когда это видение Мира развернулось перед ними,
Аинур заметили, что оно содержит в себе нечто, чего не было в их замыслах.
И они увидели с изумлением приход Детей Илюватара и место приготовленное
для них. И Аинур ощутили, что они сами, трудившись над своей музыкой, были
заняты подготовкой местопребывания Детей Илюватара. Но все же они не
поняли, что смысл создания мира не только в воплощении красоты их
замыслов, потому что Дети Илюватара - это позднейшие эпохи, это конец
Мира.
Тогда смятение охватило Аинур, но Илюватар обратился к ним, сказав:
"Мне известно ваше желание: чтобы то, что вы видели, обрело истинное
существование - не только в ваших мыслях, но так же, как существуете вы
сами. Поэтому я говорю: Да! Пусть все это обретет Бытие! И я изолью в
пустоту Вечное Пламя, и оно станет сердцем Мира, и Мир возникнет. И те из
вас, кто пожелает, смогут сойти в него".
И внезапно Аинур увидели вдалеке свет, как будто там было облако с
бьющимся в нем огненным сердцем. И они поняли, что то было уже не
видением, но Илюватар сотворил нечто новое: Эа, Мир Существующий.
И некоторые Аинур остались с Илюватаром за пределами мира, а другие,
и среди них многие из величайших и самых прекрасных, покинули Илюватара и
спустились в Мир. И так ли решил Илюватар, или же это было неизбежно, но с
тех пор их могуществу суждено остаться в мире и ограничиваться его
пределами - остаться в нем навсегда, пока срок существования его не
завершится. И эти Аинур стали жизнью Мира, а он - их жизнью. И потому их
называли Валар, Силы Мира.


" Коли умный предлагает выпить, то только дурак откажется!" Онуфрий Заглоба.
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:47 | Сообщение # 10
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
ВЕСНА АРДЫ. ВЕК СТОЛПОВ СВЕТА

Мелькор еще не восстановил силы после борьбы с Единым и Валар. За гранью мира ныне пребывал он, и на время Валар получили власть над Ардой.
И была ночь, но они не увидели ни Луны, ни звезд. И был день, но они не увидели Солнца.
Казалось им - темнота окружает их; ибо до времени волей Единого были удержаны глаза их.
Тогда-то Ауле, Великий Кузнец, создал то, что назвали Валар Столпами Света. Золотые чаши поместили на них, и Не-Тьмой наполнила их Варда, и
Манве благословил их. И поместили Валар Столпы Света: Иллуин - на севере и Ормал - на юге. Созданные из Пустоты и Не-Тьмы, в скорлупу Пустоты
замкнули они частицу Эа - Арду. В то время дали ростки все те семена, что посадила в Средиземье Валиэ
Йаванна, и поднялось множество растений, великих и малых: мхи и лишайники, и травы, и огромные папоротники, и деревья - словно живые горы, чьи
вершины достигали облаков, чье подножие окутывал зеленый сумрак; яркие сочные цветы - сладким тягучим соком напоены были их мясистые лепестки.
И явились звери, и бродили они по долинам, заросшим травами, и населили реки и озера, и сумрак лесов.
И нигде не было такого множества растений и цветения столь бурного, как в землях, находившихся там, где встречался и смешивался свет Великих
Светильников. И там, на острове Алмарен, что в Великом Озере, была первая обитель Валар - в те времена, когда мир был юным, и молодая зелень еще
была отрадой для глаз творцов. И долгое время были весьма довольны они. Радостно было Валар видеть плоды трудов своих; и назвали они время
это - Весной Арды; и, дабы ничто не нарушило покой мира, не в силах повелевать пламенем Арды, попытались они усмирить его, и под землей
заключили его.
Но открыли Валар путь в Арду тварям из Пустоты; и те поселились в непроходимых лесных чащах и в глубоких пещерах. Временами покидали они
свои убежища, и в ужасе бежали от них звери, и увядали растения там, где проходили они - как клубится ползучий серый туман. Так Пустота вошла в
мир.

...Он задыхался; каждый вздох причинял ему боль - острые мелкие горячие иглы кололи легкие изнутри. На лбу и висках его бисеринками
выступил пот. Ему казалось - он дышит раскаленным, душным, влажным сладковатым туманом...
Что это?
Незачем было спрашивать. Он знал: Арта. Жизнь Арты была его жизнью, боль Арты - его болью.
Он снова вступил в Арту. Это было нелегко: словно какая-то упругая, пружинящая невидимая стена не пускала его; словно огромная ладонь
упиралась ему в грудь, отталкивала настойчиво и тяжело. Он с трудом преодолел сопротивление.
И страшен был мир, встретивший его, ибо мир умирал; но даже в мучительной агонии своей был он прекрасен.
Вечный неизменный день пробудил к жизни семена и споры тысяч и тысяч растений. Огромные деревья тянулись к раскаленному куполу неба, и
поднимались травы в человеческий рост на холмах. Но в лесах плющи и вьюны медленно упорно ползли вверх, впиваясь в бугристую шершавую кору, и ни
один луч света не пробивался сквозь тяжелую листву. И под сенью исполинских деревьев кустарники, травы и побеги душили друг друга,
рождались и умирали, едва успев расцвести. В душном жарком воздухе умершие травы, увядшие цветы, опавшие листья быстро начинали гнить, и запах тления смешивался с запахом раскрывающихся цветов. Пыльца - золотистое марево -была повсюду; все было покрыто ее мягким теплым налетом, и медовый приторный привкус не сходил с языка, и губы были липкими и сладкими, и от густого тяжелого аромата цветов кружилась голова. Влажный теплый воздух наполнял легкие. Растения давили и пожирали друг друга, и в агонии распада цеплялись за жизнь; и хищные плющи высасывали жизнь из деревьев, и деревья
упорно тянулись вверх, стремясь опередить друг друга...
Симметричный мир, где царит вечная Не-Тьма.
Симметричный мир, где нет ни гор, ни впадин.
Здесь некуда течь рекам, и озера становятся болотами, затянутыми тиной и ряской, и буйным цветом цветут они, и в них копошатся странные
скользкие мелкие твари, и тяжелый золото-зеленый туман ползет с болот, стелется по земле: удушливый запах гниения и густой, почти физически
ощутимый аромат болотных трав...
Растения сплетаются, движутся, ползут, стискивают друг друга в смертных объятиях; и в сумеречных чащах темные мхи разъедают стволы
деревьев, как проказа; и пятна ядовито-желтой плесени на их скрюченных корнях похожи на золотые язвы, и деревья гниют заживо, становясь пищей для
других, и животные сходят с ума...
Такой была Весна Арды.
Такой увидел Арту Мелькор.
Он стиснул виски руками.
Мир кричал: первый крик новорожденного переходил в яростный вопль - и в предсмертный хрип. Арта глухо стонала от боли, словно женщина, что не
может разрешиться от бремени; огонь, ее жизнь, жег ее изнутри. Крик пульсировал в его мозгу в такт биению крови в висках, не
умолкая, не умолкая, не умолкая ни на минуту.
Боль стиснула его сердце, словно чья-то равнодушная рука.
Не-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет.
Не-Тьма царствовала в мире.
На мгновение Властелину Тьмы показалось - все кончено.
Ему показалось - это гибель.
Для Арты.
Для него.
И тогда он поднял руку.
И дрогнула земля под ногами Валар.
И рухнули Столпы Света: Тьма поглотила не-Тьму.
В трещинах земли показался огонь - словно пылающая кровь в
открывшихся ранах.
По склонам вулканов ползла лава, выжигая язвы оставленные не-Тьмой на теле Арты, и с оглушительным грохотом столбы огня поднимались в небо.
Из глубин моря поднимались новые земли, рожденные из огня и воды, и белый пар клубился над неостывшей их поверхностью.
И была ночь.
...И над ночной пылающей землей на крыльях черного ветра летел он и смеялся свободно и радостно.
С грохотом рушились горы - и восставали вновь, выше прежних. И кто-то шепнул Мелькору: оставь свой след...
Он спустился вниз и ступил на землю. Он вдавил ладонь в незастывшую лаву, и огонь Арты не обжег руку его; он был - одно с этим миром.
И на черной ладье из остывшей лавы плыл он по пылающей реке, и огненным смехом смеялась Арта, освобождаясь от оков, и молодым, счастливым
смехом вторил ей Мелькор, запрокинув лицо к небу, радуясь своей свободе и осознанной, наконец, силе.
...И был день. И в клубах раскаленного пара, в облаках медленно оседающего на землю черного пепла встало Солнце, и свет его был алым, багровым, кровавым.
И было затмение Солнца.
Оно обратилось в огненный, нестерпимо сияющий серп, а потом стало черным диском - пылающая тьма; и корона протуберанцев окружала его, и в их
биении, в танце медленных хлопьев пепла слышался отголосок темной мятежной и грозной музыки; в нее вплетался печальный льдистый шорох и тихий звон звезд, как мучительная, болезненно нежная мелодия флейты; и стремительный ветер, ледяной и огненный, звучал как низкие голоса струнных; и приглушенный хор горных вершин - пение черного органа...
...Теперь он стоял на вершине горы. Он протянул руки к раскаленному черному диску, и темный меч с черной рукоятью из обсидиана лег на его
ладони, и огненная вязь знаков змеиным узором текла по клинку: Меч Затменного Солнца.
Он шел по земле, вслушиваясь в прерывистое дыхание Арты. Он говорил, и музыкой были его слова. И произносил он Слова Силы, исцеляющие и
изгоняющие боль - тогда ровно и уверенно стало биться огненное сердце Арты, и спокойным стало дыхание ее. Настала тишина в мире, и услышал
Крылатый тихий шепот нерожденных растений, скрытых слоем пепла. И произносил он Слова Силы, обращающие смерть в сон, дабы в должный час
пробудились в новом мире деревья и травы. Слова были Музыкой, что дарит жизнь, что творит живое из неживого.
Но пока говорил он, вновь рванулось в небо пламя вулкана, и расступилось, и вышли из него новые неведомые существа,
пугающе-прекрасные. Пылающая тьма была плотью их, и глаза их - как озера огня. С изумлением смотрел на них Крылатый; и понял он, что не желая того,
сам пробудил их к жизни, ибо были они рождены из пламени земли словом его.
И увидел он, что живут они своей жизнью, и пришли они в мир, чтобы остаться в нем. Тогда подумал Крылатый: "Не по моей воле, но благодаря мне
явились они, и я в ответе за них и не могу оставить их". И стали новые существа свитой его и войском его. Имя он нарек им - Ахэрэ, Пламя Тьмы.
Были они иной природы, чем Майяр; огонь был их сущностью, и ни смирить, ни укротить их до конца не мог никто. Дети Илуватара, Перворожденные, назвали их Валараукар, и Балрогами - Могущественными Демонами. Жизнь их могла длиться вечно, но, если удавалось убить их, обращались они в пламя и
возвращались в огонь земли, ибо не было им дано бессмертной души, но были они воплощением стихии огня, и огонь был сущностью их.
И было имя первому из Ахэрэ - Нээрэ, Огонь; но под другим именем узнали его Смертные и Эльфы. Стал он предводителем воинства Демонов
Темного Пламени, когда пришло время войны, и Готмог, Воин-Ненависть, нарекли его Эльфы. Не знали бессмертные в земле Аман, как пришли в мир эти
духи огня, и сочли их - Майяр. Потому так говорит "Валаквента":
"Многих из Майяр привлекло величие Мелькора во дни его могущества, и остались они верны ему, когда склонился он к тьме; прочих же сделал он
слугами своими, прельстив их лживыми речами и дарами, таившими предательство. Ужаснейшими среди духов этих были Валараукар, огненное
бедствие, пламенный бич в руке Врага, те, что зовутся в Средиземье Балрогами, Демонами Ужаса".
Они были могучи и прекрасны. Но они не были Людьми.

...Когда утихла земля, и пепел укрыл ее, словно черный плащ, и развеялась тяжелая туманная мгла, Мелькор увидел новый мир.
Нарушена была симметрия вод и земель, и более не было в лике Арты сходства с застывшей маской. Горные цепи вставали на месте долин, море
затопило холмы, и заливы остро врезались в сушу. Пенные бешеные неукрощенные реки, ревя на перекатах, несли воды к океану; и над
водопадами в кисее мелких брызг из воды и лучей Солнца рождались радуги.
Так мир познал смерть; и вместе с Артой на грани смерти был Возлюбивший Мир.
Так мир возродился; и вместе с Артой обрел силы Возлюбивший Мир. Мелькор вдохнул глубоко, всей грудью, воздух обновленного мира. И
улыбался он, но рука его лежала на рукояти меча. Бой был еще не окончен.

И, чтобы бороться с тварями Пустоты, новые существа были созданы Мелькором. Драконы - было имя их среди Людей.
Из огня и льда силой Музыки Творения, силой заклятий Тьмы и Света были созданы они. Арта дала силу и мощь телам их, Ночь наделила их разумом
и речью. Велика была мудрость их, и с той поры говорили люди, что тот, кто убьет дракона и отведает от сердца его, станет мудрейшим из мудрых, и
древние знания будут открыты ему, и будет он понимать речь всех живых существ, будь то даже зверь или птица, и речи богов будут внятны ему.
И Луна своими чарами наделила создания Властелина Тьмы, поэтому завораживал взгляд их.
Первыми явились в мир Драконы Земли. Тяжелой была поступь их, огнем
было дыхание их, и глаза их горели яростным золотом, и гнев Мастера, создавшего их, пылал в их сердцах. Красной медью одело их восходящее
Солнце, так что, когда шли они, казалось - пламя вырывается из-под пластин чешуи. И в создании их помогали Властелину демоны Темного Огня, Балроги.
Из рода Драконов Земли был Глаурунг, которого называют еще Отцом Драконов.
И был полдень, и создал Мастер Драконов Огня. Золотой броней гибкой чешуи одело их тела Солнце, и золотыми были огромные крылья их, и глаза их
были цвета бледного сапфира, цвета неба пустыни. Веянье крыльев их - раскаленный ветер, и даже металл расплавится от жара дыхания их. Гибкие,
изящные, стремительные, как крылатые стрелы, они прекрасны - и красота их смертоносна. В создании их помогал Властелину ученик его Гортхауэр, чье
имя означает - "Владеющий Силой Пламени". Из рода Драконов Огня известно лишь имя одного из последних - Смауг, Золотой Дракон. Вечером последней луны осени, когда льдистый шорох звезд только начинает вплетаться в медленную мелодию тумана, когда непрочное стекло
первого льда сковывает воду и искристый иней покрывает тонкие ветви, явились в мир Драконы Воздуха. Таинственное мерцание болотных огней жило в
глазах их; в сталь и черненое серебро были закованы они, и аспидными были крылья их, и когти их - тверже адаманта. Бесшумен и стремителен, быстрее
ветра, был полет их; и дана была им холодная, беспощадная мудрость воинов. Немногим дано было видеть их медленный завораживающий танец в ночном небе, когда в темных бесчисленных зеркалах чешуи их отражались звезды, и лунный свет омывал их. И так говорят люди: видевший этот танец становится слугой
Ночи, и свет дня более не приносит ему радости. И говорят еще, что в час небесного танца Драконов Воздуха странные травы и цветы прорастают из
зерен, что десятилетия спали в земле, и тянутся к бледной Луне. Кто соберет их в Ночь Драконьего Танца, познает великую мудрость и обретет
неодолимую силу; он станет большим, чем человек, но никогда более не вернется к людям. Но если злоба и жажда власти будут в сердце его, он
погибнет, и дух его станет болотным огнем; и лишь в Драконью Ночь будет обретать он призрачный облик, сходный с человеческим. Таковы были Драконы
Воздуха; и один творил их Мелькор. Из их рода происходил Анкалагон Черный, величайший из драконов. Порождением Ночи были Драконы Вод. Медленная красота была в движениях их, и черной бронзой были одеты они, и свет бледно-золотой Луны жил в их
глазах. Древняя мудрость Тьмы влекла их больше, чем битвы; темной и прекрасной была музыка, творившая их. Тишину - спутницу раздумий - ценили
они превыше всего; и постижение сокрытых тайн мира было высшим наслаждением для них. Потому избрали они жилища для себя в глубинах темных
озер, отражающих звезды, и в бездонных впадинах восточных морей, неведомых и недоступных Ульмо. Мало кто видел их, потому в преданиях Эльфов не
говорится о них ничего; но легенды людей Востока часто рассказывают о мудрых Драконах, Повелителях Вод...

Черной нитью в парче золотых легенд,
Лунной руной на свитке прошедших лет
Мы - остались. Осталось у рухнувших стен
Черных маков поле - нас больше нет...



Сообщение отредактировал dima4478 - Воскресенье, 10.10.2010, 15:07
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:49 | Сообщение # 11
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Дык, да- это про Мелькора... Выкладывать дальше- мне так понравилось... biggrin
 все сообщения
Дык Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:51 | Сообщение # 12
Хмельной Вепрь
Группа: Станичники
Сообщений: 1077
Награды: 10
Статус: Offline
Но мне больше нравится "ЗВирьмарилион"
Quote (Дык)
Эру Единственный, кого в Арда называли «Илюватар», был всегда. Нам неизвестно, чем он там занимался в одиночестве это долгое время, но можно предположить, что для него тогда не было ничего святого, потому что аинур, первых святых он сотворил, когда еще ничего другого не было. Повисшим в пустоте аинур было предложено что-нибудь спеть – единственное, чем можно было заняться, и они пели сначала неумело и путаясь в словах, но потом хор наладился и собрался было затянуть «Ой, мороз, мороз», но случилось так, что Илюватор не любил русских народных песен. Он сказал им: «Я желаю, чтобы все вместе вы заделали что-нибудь этакое, чтоб душа развернулась и назад свернулась, из „Технологии“ чего-нибудь, или вот „Естурдей“ тоже песенка неплохая.»
И вот голос аинур, подобно флейтам и лютням, арфам и гуслям, гитарам «Фендер» и синтезаторам «Ямаха», подобно бесчисленным хорам имени Пятницкого начали петь. Никогда с тех пор не повторялся этот сейшн, хотя говорят, что еще круче можно будет оторваться на фестивале «Монстры рока-92», и тогда настанет конец света.
Пока же Илюватор сидел и радовался, долгое время не находя к чему придраться, но вот Мелькор начал вплетать в музыку свои образы – пока хор со слезой упрашивал поручика Голицына не падать духом, он с присвистом орал про «Глеб Жеглов да Володя Шарапов».
Мелькору из всех Аинур были даны самые мощные усилитель и колонки, и те, кто плавали в пространстве рядом, невольно тоже подхватили истошные вопли: «Атас! Веселей, рабочий класс!». Уловив лажу, Илюватор поднялся и с отеческой улыбкой завел новую песню, и в ней была новая сила и новая красота. Но прекрасные звуки темы про белые розы в злые морозы вновь были заглушены криками: «Танцуйте мальчики, любите девочек!» – и хотя среди аинур не было ни мальчиков, ни девочек, Мелькор вновь стал побеждать.
Тогда опять поднялся Илюватор, и лицо его было суровым. И он поднял правую руку, и возложил ее на клавиши резервного секвестора «Корг-01-МХ», и среди смятения зазвучала третья тема, и ультразвук ей вторил: «В шуме дискотек слышу я твой смех…» – и печаль и любовь была в этой песне. Но Мелькор уже добрался до последнего куплета своей песни, и теперь, как заведенный, повторял: «Атас! Атас! Атас!» – и было в этом мало благополучия, но много шуму и грубой мужской силы. Илюватор встал в третий раз, и лицо его было ужасно. Он поднял обе руки, и со словами: «Испортил песню, дурак!», дернул рубильник, и вырубил все электричество на сцене. И тогда Илюватор сказал: «Знаете что? Была у меня мысль к вашему музону цветуху присобачить и кордебалет созвать, но раз я какой-никакой бог, то вместо этого нате вам планету, и творите на ней то же самое, что сейчас сыграли. И знайте, что поскольку я ваш в некотором смысле папа, то и все, что вы будете делать, сиречь моих рук дело. И даже то, что кто-то будет пытаться мне нагадить – не будем говорить кто, хотя это это будешь ты, Мелькор, – так вот, даже это будет исключительно мне на пользу. Вот вам билеты, вот подъемные. На лиц, не отправившихся к месту работы в течение двадцати четырех часов, будет наложено взыскание. Списки вывешены. За работу, товарищи!. Эта речь ошарашила всех, а больше всего Мелькора. „Вот так, – подумал Мелькор, – стараешься, стараешься, а старикан берет, и заявляет, что все к его вящей славе. Прямо руки опускаются.“ Но по зрелому размышлению он понял, какую великолепную индульгенцию вручил ему Эру, и с тех пор творил зло, не иначе как приговаривая „Во славу Илюватора на веки вечные – Аминь!“.


" Коли умный предлагает выпить, то только дурак откажется!" Онуфрий Заглоба.
 все сообщения
Дык Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:53 | Сообщение # 13
Хмельной Вепрь
Группа: Станичники
Сообщений: 1077
Награды: 10
Статус: Offline
dima4478, валяй! smile Там хоть без управленческой магии. biggrin biggrin


" Коли умный предлагает выпить, то только дурак откажется!" Онуфрий Заглоба.
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:57 | Сообщение # 14
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Дык, пасибо за разрешение.. cool
 все сообщения
Кержак Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 14:59 | Сообщение # 15
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline
Quote (dima4478)
Кержак, автор и название книги в названии темы...

просто я про эту тему уже слышал, это вроде фанфика?
или как? или ты эту тему и придумал - про черную книгу арды?
я просто не в теме ваще
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 15:16 | Сообщение # 16
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Quote (Кержак)
просто я про эту тему уже слышал, это вроде фанфика? или как? или ты эту тему и придумал - про черную книгу арды? я просто не в теме ваще

я предложил выложить рассказ про назгулов как они появились (но это не мой рассказ), спросил у Каури куда выложить- она сказала чтор лучше в отдельную тему, за одно убрали из фанфика Изверг сказания предания- в отдельную тему..
я создал тему- а Каури перенасла туда часть выложенную ранее... cool
если не надо- я не буду выкладывать... cry
 все сообщения
Каури Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 15:23 | Сообщение # 17
Хранительница
Группа: Хранительница
Сообщений: 14466
Награды: 153
Статус: Offline
Quote (dima4478)
если не надо- я не буду выкладывать...

Леший, ты уж начал, так чего назад шаг делать - все норм))))))



 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 15:24 | Сообщение # 18
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Каури, слушаюсь Хранительница!!! friends
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 15:29 | Сообщение # 19
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРИКАЗАНО ЗАБЫТЬ

КТО СМЕЕТ ВИДЕТЬ. ВЕК ТЬМЫ

...Имен не осталось.
Приказано забыть.
Только следы на песке - на алмазном песке, на острых режущих осколках - кровавые следы босых ног. Но и их смыло море, но и их иссушил ветер...
Ничего.

Когда Светильники рухнули, по телу Арты прошла дрожь, словно ее разбудило прикосновение раскаленного железа. Глухо нарастая, из недр ее
рванулся в небо рев; и фонтанами брызнула ее огненная кровь; и огненные языки вулканов лизнули небо. Когда Светильники рухнули, сорвались с цепи
спавшие дотоле стихии. Бешеный раскаленный ветер срывал с тела Арты гнилостный покров неживой растительности, выдирал из ее недр горы,
размазывал по небу тучи пепла и грязи. Когда Светильники рухнули, молнии вспороли слепое небо, и сметающий все на своем пути черный дождь обрушился навстречу рвущемуся в небо пламени. Трещины земли набухали лавой, и огненные реки ползли навстречу сорвавшимся с места водам, и темные струи пара вздымались в небо. И настала Тьма, и не стало неба, и багровые сполохи залили тяжелые низкие тучи, и иссиня-белые молнии рвали в клочья
дымные облака. И не стало звуков, ибо стон Арты, бившейся в родовых муках, был таков, что его уже не воспринимало ухо. И в молчании рушились и
вздымались горы, срывались пласты земли, и бились о горячие скалы новые реки. Словно незримая рука сминала мир, как глину, и лепила его заново. И
в немоте встала волна, выше самых высоких гор Арды, и беззвучно прокатилась - волна воды по волнам суши... И утихла плоть Арды, и стало
слышно прерывистое огненное дыхание земли.
Когда Светильники рухнули, не было света, не было тьмы, но это был миг Рождения Времени. И жизнь двинулась.
Когда Светильники рухнули, ужас сковал Могущества Арды, и в страхе страхом оградили они себя. И со дна Великого Океана, из тела Арды вырвали
они клок живой плоти и создали себе мир, и имя дали ему - Аман. Отныне Эндорэ значило для них - враждебный ужас, и те, кто не отвратился от него,
не были в чести у Валар...
Когда Светильники рухнули, не стало более преграды, что застила глаза не-Светом. И он, забытый, потерянный в агонизирующем мире, увидел темноту.
Ему было страшно. Не было места на земле, которое оставалось бы твердым и неизменным, и он бежал, бежал, бежал, обезумев, и безумный мир, не имеющий формы и образа, метался перед его глазами, и остатки разума и сознания
покидали его. И он упал - слепое и беспомощное существо, и слабый крик о помощи не был слышен в реве волн, подгоняемых бешеным радостным Оссе.
...И в немоте встала волна выше самых высоких гор Арды, и на гребне ее, как на коне, взлетел, радостно хохоча, Оссе. Долго мертвый покой мира
тяжелым грузом лежал на его плечах, но он не смел ослушаться господина своего Ульмо. И теперь великой радостью наполнилось сердце его, когда
увидел он, что ожил мир. И не до угроз Ульмо было ему - он почуял свою силу. Волна вознесла его над миром, и на высокой горе увидел он Крылатого
Валу. Мелькор смеялся - и смеялся в ответ Оссе, проносясь на волне над Ардой. И в тот, первый День, Майя Оссе стал союзником Черному Вале.

Вода подняла его бесчувственное тело, закрутила и выбросила на высокий холм, и отхлынула вновь. И много раз перекатывалась через него
вода - холодная, соленая, словно кровь, омывая его, смывая с тела грязь. Ветер мчался над ним, сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, протирая
черное стекло ночи. И когда открыл он глаза, на него тысячами глаз смотрела Ночь. Он не мог понять - что это, где это, почему? Это - Тьма?
Это - Свет? И вдруг сказал - это и есть Свет, настоящий Свет, а не то, что паутиной оплетало Арду, источаясь из Светильников. Вечность смотрела ему в
лицо, он слушал шепот звезд и называл их по именам, и, тихо мерцая, они откликались ему. Тьма несла в себе Свет бережно, словно раковина - жемчуг.
Он уже сидел, запрокинув голову, и шептал непонятные слова, идущие неведомо откуда, и холодный ветер новорожденной Ночи трепал его
темно-золотые длинные волосы. И именовал он Тьму - Ахэ, а звезды - Гэле, а рдяный огонь вулканов, тянущий алые руки к Ночи - Эрэ. И казалось ему, что
Эрэ - не просто Огонь, а еще что-то, но что - понять не мог. И полюбил он искать слова, и давать сущему имена - новые в новом мире.
И сделал он первый шаг по земле, и увидел, что она тверда, и пошел в неведомое. Он видел и первый Рассвет, и Солнце, и Закат, и Луну; удивлялся
и радовался, давал имена и пел... И думал он: "Неужели это - деяние Врага? Но ведь это прекрасно! Разве может быть так прекрасно зло? И разве Враг
может творить, тем более - такое? Может, это ошибка, может, его просто не поняли? Тогда ведь надо рассказать!" Он не решался искать Мелькора сам,
страшась могучего Валы, потому решил вернуться и поведать о том, что видел.

Манве и Варда радостно встретили его.
- Я думала, что ты погиб, что Мелькор погубил тебя! - ласково сказала Варда. - Я счастлива, что снова вижу тебя!
"Странно. Я же Майя, я не могу погибнуть!" - удивленно подумал он.
Высокий, хрупкий, тонкий, он был похож на свечу, и темно-золотые волосы были словно пламя. Тому, кто видел его, почему-то казалось, что он быстро
сгорит, хотя был он Майя, и смерть не была властна над ним. И когда пел он перед троном Короля Мира, его огромные золотые глаза лучились, словно
закат Средиземья отражался в них.
Он пел о том, что видел, о том, что полюбил, и те, кто слушал его, начинали вдруг меняться в сердце своем, и что-то творилось с их зрением -
сквозь яркий ровный свет неба Валинора они различали иной свет, и это был - Свет. И боязнь уходила из душ, и к Средиземью стремились сердца, и уже
не таким страшным казался им Мелькор. Светилась песнь, и создавала она - мысль. Но встал Манве, и внезапно Золотоокий увидел его перекошенное лицо
и страшные глаза. Король Мира схватил Майя за плечи, и хватка его была жестче орлиных когтей. Он швырнул Золотоокого наземь и прорычал:
- Ты! Ничтожество, тварь... Как смеешь... Предался Врагу! - наверно, Манве ударил бы Золотоокого, но Варда остановила его.
- Успокойся. Он только Майя, и слаб душей. А Мелькор искушен во лжи и злых наваждениях, - ласковым был ее голос, но холодным - ее взгляд.
Манве снова сел.
- Иди, - сурово сказал он. - Пусть Ирмо колдовскими снами изгонит злые чары из души твоей.
Ступай! А вы, - он обвел взглядом всех остальных,
- запомните: коварен Враг, ложь его совращает и мудрейших! Но тот, - он возвысил голос, - кто поддастся искушению, будет наказан, как отступник!
Запомните это!

В мягкий сумрак садов Ирмо вошел Золотоокий. Ему было горько и больно; он не мог понять - за что? Не мог поверить словам Манве: "Все это
наваждение; Тьма - это зло, и за Тьмой - пустота". "Но я же видел, я видел!" - повторял он, сжимая руками голову, и слезы обиды текли по его
щекам. Кто-то легко коснулся его плеча. Золотоокий обернулся - позади стоял его давний друг, ученик Ирмо. Его называли по-разному: Мастер
Наваждений, Мечтатель, Выдумщик, Чародей. И все это было правдой. Он такой и был, непредсказуемый и неожиданный, какой-то мерцающий. И сейчас
Золотоокий смутно видел его в сумраке садов. Только глаза - завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался, но неуловимой
была эта улыбка на красивом лице, смутном в тени темного облака волос. Его одежды были мягко-серыми, но в складках они мерцали бледным золотом и
темной сталью. Золотоокий посмотрел на него, и в его мозгу вспыхнуло новое слово - Айо, и это слово значило все, чем был ученик Ирмо.
- Что случилось? - спросил он, и голос его был глубок и мягок.
- Мне не верят, - со вздохом, похожим на всхлип, сказал Золотоокий.
- Расскажи, - попросил Айо, и Золотоокий заговорил - с болью, с
обидой, словно исповедуясь. И, когда он закончил, Айо положил ему руки на плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза Золотоокого, и лицо его в
этот миг стало определенным - необыкновенно красивым и чарующим. - Это не наваждение, поверь мне. Это не наваждение. Я-то знаю, что
есть наваждение, а что - истина.
- Но почему тогда?..
- Я не знаю. Надо подумать. Надо увидеть мне самому...
- Но я... - он не договорил. Айо коснулся рукой его лба и властно сказал:
- Спи.
И Золотоокий тихо опустился на землю; веки его словно налились свинцом, голова упала на плечо... Он спал.

Сказала Йаванна, горько плача:
- Неужели все, что делала я, погибло? Неужели прекрасные Дети Илуватара очнутся в пустой и страшной земле?
И встала ее ученица, по имени Весенний Лист.
- Госпожа, позволь мне посетить Сирые Земли. Я посмотрю на то, что осталось там, и расскажу тебе.
На то согласилась Йаванна, и Весенний Лист ушла во тьму.

Почва под ногами была мягкой и еще теплой; ее покрывал толстый слой извергнутого вулканами пепла. Как будто кто-то нарочно приготовил эту
землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь опробовать здесь, в страшном, пустом, еще не устроенном мире свое искусство. Соблазн был
велик. С одной стороны, следовало, конечно, вернуться в Валинор и рассказать о пустоте и сирости Арды, а с другой - очень хотелось сделать
что-нибудь самой, пока некому запретить или указать, что делать... Очень хотелось. И она подумала - не будет большой беды, если я задержусь. Совсем
немножко, никто и не заметит. Она не думала, что сейчас идет путем Черного Валы - пытается создать свое. Она не осознала, что видит. Видит там, где видеть не должна, потому, что в Средиземье - Тьма, и она знала это, а во тьме видеть невозможно. Но сейчас ей было не до того. Она слушала землю. А та ждала семян. И Весенний Лист прислушалась, и услышала голоса нерожденных растений, и радостно подумала - значит, не все погибло, когда
Светильники рухнули. То, что было способно жить в новом мире - выжило. Она взяла горсть теплой, мягкой, рассыпчатой земли, и была она черной, как
Тьма и, как Тьма, таила в себе жизнь. И Весенний Лист пошла по земле, пробуждая семена. Она видела Солнце и Луну, Звезды - но не удивлялась.
Почему-то не удивлялась. Некогда было. Да и не могла она осознать этого - пока. А все росло, тянулось к небу, и, вместе с деревьями и травами,
поднимался к небу ее взгляд. И забыла она о Валиноре, захваченная красотой живого мира.
И все же скучно было ей одной. И потому появились в мире поющие деревья и говорящие цветы, цветы, что поворачивали свои головки к Солнцу
всегда, даже в пасмурный день. И были цветы, что раскрывались только ночью, не вынося Солнца, но приветствуя Луну. Были цветы, что зацветали
только в избранный день, - и не каждый год случалось такое. Ночью Колдовства она шла среди светящихся зловеще-алых цветков папоротника, что были ею наделены спящей душой, способной исполнять желания. Но такое бывало лишь в избранный час. Со дна прудов всплывали серебряные кувшинки и
мерно покачивались на черной воде, и она шла в венке из мерцающих водяных цветов. Она давала души растениям, и они говорили с нею. И духи живого
обретали образы и летали в небе, качались на ветвях и смеялись в озерах и реках.
И вырастила она растения, в которых хотела выразить двойственность мира. В их корнях, листьях и цветах жили одновременно смерть и жизнь, ибо
полны были они яда, который при умелом использовании способен был приносить исцеление. Но более всего ей удавались растения, что были совсем
бесполезны, и смысл их был лишь в их красоте. Запах, цвет, форма - ей так нравилось колдовать над ними! Она была счастлива, и с ужасом думала о
возвращении. Ей казалось: все, что она создала, будет отнято у нее и убито... Но она гнала эти мысли.
В тот день она разговаривала с полевыми цветами.
- Ну, и какая же от вас польза? Что мы скажем госпоже Йаванне в вашу защиту, а? Никакой пользы. Только глазки у вас такие красивые... Что же мы
будем делать? Как нам оправдать наше существование, чтоб не прогнали нас?
- Наверное, сказать, что мы красивы, что пчелы будут пить наш нектар, что те, кто еще не родились, будут нами говорить... Каждый цветок станет
словом. Разве не так?
Весенний Лист обернулась. Кто-то стоял у нее за спиной - высокий, зеленоглазый, с волосами цвета спелого ореха. Одежда его была цвета
древесной коры, а на поясе висел рог охотника. Сильные руки были обнажены
до плеч, волосы перехвачены тонким ремешком. Весенний Лист удивленно посмотрела на пришельца.
- Ты кто таков? - спросила она. - Зачем ты здесь?
- Я Охотник. А зачем - зачем... наверное, потому, что надоело смотреть, как Ороме воротит нос от моих тварей.
- Как это? - засмеялась она. Смешные слова - "воротит нос".
- Говорит, что мои звери бесполезны. Он любит лошадей, собак любит - чтобы травить зверей Мелькора. Да только есть ли эти звери? А в Валиноре
он учит своих зверюг травить моих тварей... Я говорил ему - не лучше ли натаскивать собак все же в Эндорэ, на злых зверях... А он убивает моих.
Тогда я дал им рога, зубы и клыки - защищаться. А он разгневался и прогнал меня. Вот я и ушел в Средиземье. Вот я и здесь, - он широко улыбнулся. -
Зато тут никто не мешает творить бесполезное - так он зовет моих зверей. А я думаю - то, что красиво, не бесполезно хотя бы потому, что красиво.
Смотри сама!
И она видела оленей, лис - ярких, словно язычки пламени; видела волков - Охотник сказал, что они еще покажут собакам Валинора. И отцом их
был Черный Волк - бессмертный волк, волк говорящий. И они ехали по земле: она - на Белом Тигре, он - на Черном Волке. И не хотелось им расставаться
- они творили Красоту. Охотник сотворил птиц для ее лесов и разноцветных насекомых - для трав и цветов; зверей полевых и лесных, и гадов ползучих;
и рыб для озер, прудов и рек. Все имело свое место, все зависели друг от друга, и все прочнее Живая Красота связывала Охотника и Весенний Лист. Но
то здесь, то там встречались странные существа, им неведомые: птицы-бабочки, похожие на россыпь драгоценных камней, кружили над
причудливыми цветами, или крылатая рыба вдруг взлетала над гладью моря, или похожий на лисицу большеухий зверек с темными умными глазами
настороженно выглядывал из-за песчаного холма; а однажды, забравшись высоко в горы, они нашли там, среди холодного камня, цветок, похожий на
серебристую звездочку... Словно кто-то был рядом, и этому "кому-то" нравилось удивлять их неожиданными дарами; а иногда он по-доброму
подсмеивался над ними - как это было, когда они сидели возле теплой ленивой речушки, а на корень дерева вдруг выбралась пучеглазая рыбешка
уставилась на них в недоумении. Ити даже вскрикнула от неожиданности, а потом рассмеялась невольно - уж очень чудная была тварь, и в налетевшем
внезапно порыве ветра им послышался еще чей-то смех, но чей - они не знали... Между собой они называли этого, неизвестного - другом, и думали,
что, верно, бродит по земле кто-то, подобный им, и творит чудеса - веселые или светло-печальные; только почему-то не показывается им на глаза.
И случилось так: в ночи они увидели что-то непонятное, тревожное и прекрасное. Две гибких крылатых тени парили беззвучно в небе, кружась в
лучах луны. Это был танец - медленный, колдовской, и они стояли, завороженные, не смея и не желая пошевелиться, и странная глуховатая
музыка звучала в их сердцах.
- Что это? Кто это? - изумленным шепотом спросила Весенний Лист, глядя огромными глазами в лицо Охотнику.
- Не знаю... Это не мое. Ороме тоже такого не создать...
И они переглянулись, пораженные внезапной мыслью:
"Неужели Враг?"
Но разве он может создавать, тем более - такое?
И Отцы Зверей помчались на северо-восток, унося своих седоков в страшные владения Врага.



Сообщение отредактировал dima4478 - Воскресенье, 10.10.2010, 15:30
 все сообщения
Кержак Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 16:17 | Сообщение # 20
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16021
Награды: 39
Статус: Offline
Quote (dima4478)
я предложил выложить рассказ про назгулов как они появились (но это не мой рассказ), спросил у Каури куда выложить- она сказала чтор лучше в отдельную тему, за одно убрали из фанфика Изверг сказания предания- в отдельную тему.. я создал тему- а Каури перенасла туда часть выложенную ранее...

аааа, то есть
Quote (dima4478)
НИЭННАХ ИЛЛЕТ

это имя)))) хммммм
а я думал ругательство какое то)))
лады
все - понял и больше не туплю)))
 все сообщения
dima4478 Дата: Воскресенье, 10.10.2010, 16:57 | Сообщение # 21
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Quote (Кержак)
это имя)))) хммммм а я думал ругательство какое то)))

biggrin biggrin biggrin
завтра вторую главу выложу... wink
 все сообщения
dima4478 Дата: Понедельник, 11.10.2010, 13:18 | Сообщение # 22
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
КЛИНОК. ВЕК ТЬМЫ

Так говорят: во тьме Средиземья Ауле создал Гномов. Ибо столь желал он прихода Детей Единого, учеников, которым мог бы он передать свои
знания, что не захотел ждать исполнения всех замыслов Илуватара. Но облик тех, что должны были прийти, помнил он смутно, потому и творил он по своим
мыслям; дал он Гномам долгую жизнь, и телам, и душам их - твердость и стойкость камня. Ибо мыслились ему они не только учениками, но и
соратниками в войнах с Мелькором, Властелином Тьмы.
И первым помощником его в исполнении замыслов был старший из учеников его - Артано Аулендил, по силе и знаниям своим равный самому Кузнецу.
Однако деяния Ауле не были сокрыты от Илуватара; и когда окончены были труды Валы, и начал он учить Гномов тому, что знал и умел сам,
Илуватар заговорил с ним. И в молчании внимал Ауле словам его.
- Почему сотворил ты это? Почему пытаешься создать то, что за пределами твоего разумения? Ибо не давал Я тебе ни власти, ни права
творить такое; только твое бытие дал Я в дар тебе, и создания твоих рук и мысли твоей связаны неразрывно с бытием твоим. Они повинуются тебе, но
если ты подумаешь о другом, они застынут, как живые камни - без движенья, без мыслей. Этого ли ты хочешь?
Знал Майя Артано, что это не так; но, услышав голос Единого, смутился он и не решился сказать ни слова.
И ответил Ауле:
- Я не желал такой власти. Хотел я создать существ иных, чем я, любить и учить их, дабы познали они, сколь прекрасен Эа - мир, сотворенный
Тобой. Ибо казалось мне, что довольно в Арде места для многих творений, которые увеличат красоту ее, и пустота Арды наполнила меня нетерпением. И
в нетерпении моем впал я в неразумение. Но Ты, сотворивший меня, и в мое сердце вложил жажду творить; неразумное дитя, обращающее в игру деяния
отца своего, делает это не в насмешку, а лишь потому, что он - сын своего отца. Но что делать мне ныне, дабы не навлечь на себя Твой вечный гнев? В
Твои руки предаю я творения рук своих. Да будет воля Твоя. Но не лучше ли мне уничтожить их?
И со слезами взял Ауле великий молот, дабы сокрушить Гномов. Тогда крикнул Майя Артано:
- Что ты делаешь, учитель? Они ведь живые, они твои творения; останови руку свою!
- Я нарушил волю Единого, Творца Всего Сущего, - простонал Ауле и поднял молот; но Артано схватил его за руку, пытаясь предотвратить удар. И
Гномы отшатнулись от Ауле в страхе, и взмолились о пощаде. Тогда, видя смирение Ауле и его раскаяние, возымел Илуватар
сочувствие к нему и его замыслу. И так сказал Илуватар:
- Я принимаю дар твой. Ныне видишь ты: они живут своей жизнью и говорят своими голосами...
И Ауле опустил молот свой и возрадовался, и возблагодарил Илуватара, говоря:
- Да благословит Единый творения мои!
И сказал на это Илуватар:
- Как дал Я суть и плоть мыслям Айнур, когда творился мир, так ныне дам Я твоим творениям место в мире. И будут они такими, как ты замыслил
их; Я дал им жизнь, и более не изменю ничего в них. Но Я не потерплю, чтобы пришли они в мир раньше, чем Перворожденные, как было по мысли Моей;
и не будет вознаграждено нетерпение твое. Станет так: будут они спать под скалами, пока не пробудятся Перворожденные, дети Мои, в Средиземье; и ты
будешь ждать до той поры, пусть и покажется долгим ожидание. Но когда придет время, Моей волей будут пробуждены они; и будут они как дети тебе;
и часто будут бороться они с Моими детьми: Мои приемные дети - с избранниками Моими.
И вновь на коленях благодарил Ауле Илуватара, и сделал по слову его; потому до пробуждения Эльфов под скалами Средиземья спали Семь Отцов
Гномов.
Но гнев был в сердце Майя, ибо слышал он ложь Единого и видел непонятную ему покорность Ауле. И так сказал он:
- Я почитал тебя своим учителем, но ныне отрекаюсь от тебя. Только трус мог поднять руку на свои творения.
- Ты... - Ауле задохнулся от возмущения. - Как смеешь ты, слепое орудие в моих руках, слуга, раб, так говорить со мной!
- Смею. Я не слуга тебе более. И я повторяю: ты трус, как и все те, кто бежал в Валинор!
- Ты... ты... - Кузнец не находил слов; и, наконец, выдохнул - Видно, слишком многое дал тебе Мелькор!
Ауле била дрожь.
- А-а, значит, не ты создал меня.
- Да! И убирайся к нему! И будь ты проклят! Ты еще вернешься, еще будешь вымаливать прощение! - в голосе Кузнеца сквозило отчаянье.
Артано смерил Ауле презрительным взглядом.
- Трус.
И, плюнув под ноги Ауле, он повернулся и пошел прочь - во тьму. Ауле не посмел идти следом, не посмел даже окликнуть Майя. Он вернулся в
Валинор.

...Майя шел быстро и уверенно, сжимая кулаки.
"Трус, ничтожество. Илуватар, видно, не терпит соперников: одного проклял, другого - запугал. Ну, ничего. "Убирайся к Мелькору", говоришь? И
уйду. Он, по крайней мере, ничего не боится. Даже гнева Единого..." Он остановился. Говорили ведь: Властелин Тьмы. Враг.
"А я иду к нему... Что он сделает со мной?.. Вернуться? Покаяться, валяться в ногах? У этого труса?! Ну, уж нет! Нет мне пути назад. Скажу: я
пришел, прими меня к себе. Пусть делает, что хочет - все лучше, чем унижение..."
У черных врат Хэлгор он остановился в нерешительности. Но тут перед ним предстала фигура - очерком багрового пламени во тьме: Ахэро. Он сделал
знак: следуй за мной. И Майя повиновался. Черные врата открылись.
...По длинным крутым лестницам - словно в сердце Арды, по бесконечным анфиладам подземных залов шли они, и Майя изумленно оглядывался по
сторонам. Но последний зал поразил его больше, чем все уже виденное. Черный каменный пол; но стены и своды светятся ровным мягким светом.
Словно застывшие струи воды - сталактиты; кажется - тронь, и отзовутся легким звенящим звуком...
Майя стоял перед тем, кого называли в Валиноре Владыкой тьмы; его проводник незаметно исчез куда-то: он был один. Он поднял глаза - и замер.
Это лицо - гордое, величественное и прекрасное - было первым, что увидел он при пробуждении. И теперь видел - снова.
"Мелькор... Значит, Мелькор. Ауле проговорился".
- Приветствую тебя, Вала Мелькор.
Мелькор пристально посмотрел на Майя; в его глазах промелькнула тень насмешки:
- Привет и тебе, Майя Ауле, Артано-Аулендил.
Майя передернуло.
- У меня больше нет имени. И более я не слуга Ауле!
- Почему?
Майя стал рассказывать, сжимая кулаки от гнева. Мелькор слушал молча и, наконец, сказал:
- Значит, так ты ушел. Ты смел и дерзок, Майя. И чего же ты хочешь от меня?
- Я хочу стать твоим учеником. У меня ничего нет - кроме этого, - Майя снял с пояса кинжал и протянул его Мелькору. - Возьми. Только прими к
себе!
Мелькор, не глядя, взял оружие и усмехнулся:
- Ученичество не покупают дарами. Разве ты не знаешь этого?
Но, когда взглянул на кинжал, лицо его изменилось. Две стальных змеи сплетались в рукояти, и глаза их горели живым огнем.
- Откуда тебе известен этот знак?
- Не знаю... Может, сказал кто-то, а может, я знал всегда... Мне показалось - Мудрость Бытия...
- Ты прав; только это идет из Тьмы. А камни? Я никогда не видел таких; что это?

...Клинок был первым, что сделал он без помощи Ауле. Но когда, радостный, принес он свое творение Кузнецу, тот как-то странно посмотрел
на рукоять кинжала и сказал с показным равнодушием:
- Что можешь ты создать такого, что не было бы ведомо мне? Ты - порождение мысли моей, и ни в замыслах, ни в деяниях твоих нет ничего, что
не имело бы своего абсолютного начала во мне.
Майя стоял в растерянности. Ауле, наконец, перевел взгляд на самого Майя:
- И что это за одежды у тебя? Почему черное?
- Мне так нравится. Неужели ты не видишь: это красиво?
Ответ был дерзок. Ауле нахмурился и проворчал:
- Красиво, красиво... Сказано: слуги Валар должны носить их цвета. Почему ты считаешь себя исключением? Красиво... Кто только тебе это в
голову вбил?
- Ты же сам сказал: я - порождение мысли твоей, и ни в замыслах, ни в деяниях моих нет ничего, что не имело бы своего абсолютного начала в тебе!
И, глядя на Кузнеца своими пронзительно-светлыми глазами, Майя усмехнулся. Ауле не нашелся с ответом.

...Впервые хоть кто-то заинтересовался творениями Майя Артано. Потому с мальчишеской радостью начал он рассказывать, как задумал сделать камень,
похожий на каплю крови Арды; как взял он частицу пламени Арды и заключил ее в кристалл; как украсил этими камнями созданное им...
Мелькор слушал внимательно, изредка задавал вопросы, потом сказал:
- Тебе ведь дано создавать. Почему же ты пришел ко мне - ведь у вас говорят, что, кроме как разрушать, я не способен ни на что?
Майя взглянул на руки Мелькора, спокойно лежащие на подлокотниках трона. Узкие, сильные. Тонкие длинные пальцы. Удивительно красивые руки.
- У тебя руки творца, - тихо сказал Майя. - Только я никогда не видел твоих творений...
Вала улыбнулся - чуть заметно, уголком губ - прикрыл глаза и медленно провел рукой по клинку кинжала. И клинок загорелся льдистым бледным
пламенем под его пальцами.
Майя ошеломленно смотрел на Мелькора.
- Как ты это сделал? Никто из них не умеет такого...
- Они отвергли Тьму, что древнее мира; отвергли и знания Тьмы. А заклятия Тьмы сильнее заклятий Света. Все просто.
Мелькор протянул Майя кинжал:
- Возьми.
- Ты... отвергаешь мой дар?
- Это по праву твое. И я уже сказал тебе: нельзя купить ученичество дарами, - Мелькор усмехнулся, на этот раз грустно. - Возьми.
Майя принял из рук Мелькора холодно мерцающий клинок.
"Я не нужен ему, - тяжело думал Майя, - и мне некуда идти. Зачем я ему? Слишком мало знаю. Слишком мало могу. Все кончено".
Мелькор внимательно посмотрел на молодого Майя и, поднявшись с трона, коротко сказал:
- Идем.
Майя, стиснув зубы, медленно пошел следом.
"Сейчас скажет - уходи. И что я буду делать? Не вернусь. Ни за что не вернусь. На коленях умолять буду - пусть у себя оставит. Все, что угодно,
сделаю. Только - с ним", - ожесточенно думал Майя.
Они стояли теперь на вершине горы. И Мелькор сказал молодому Майя:
- Смотри.
Сначала тот не видел ничего, кроме привычной темноты. А потом рванулось над головой ослепительным светом - сияющее, огненное,
раскаленное... Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой:
- Свет... откуда? Что это?
- Солнце.
- Это сотворил - ты?
- Нет. Оно было раньше, прежде Арды. Смотри.
И Майя смотрел, и видел, как огненный шар, темнея - словно остывал кипящий металл, - скрылся за горизонтом. И наступила тьма, но теперь Майя
видел в ней свет - искры, мерцающие холодным светом капли.
- Что это?
- Звезды. Такие же солнца, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там - иные миры...
- Их тоже создал Единый? Как и Арду?
- Нет. Они были и до Эру; и он - не единственный творец, хотя всеми силами пытается забыть об этом. Его имя - Эру - изначально "Пламя"; но он
называет себя Единым и пытается заставить остальных верить в это.
Молодой Майя, наверно, испугался бы, скажи это кто-то другой, не Мелькор. Но сейчас страха не было: он верил Мелькору и восхищался им.
"Он воистину бесстрашен. И воистину - могущественнейший из Айнур.
Недаром Валар так боятся его".
- Но почему же я раньше не видел этого? - спросил Майя.
- Не только ты. Другие тоже - до времени. Только смотрят, не видя. Воля Эру. Я рад, что тебе они не смогли закрыть глаза.
И, положив руку на плечо Майя, так сказал Мелькор:
- Ты будешь моим учеником. Я давно решил. Еще когда увидел творение
твоих рук.
Он вздохнул и прибавил с непонятной грустью:
- И все-таки первым ты сделал - клинок...
- Учитель... - выдохнул Майя.
- Отныне имя тебе - Ортхэннэр, Владеющий Силой Пламени.
И улыбнулся светло и спокойно:
- Многому еще придется учить тебя, Майя Ортхэннэр...

- ...А чему хочешь научиться ты?
- Всему. Всему, что не знает Ауле.
- Зачем ты хочешь знать это?
- Как это - зачем? - Майя недоуменно воззрился на Мелькора. - Чтобы создавать новое. Чтобы знать. Почему ты спрашиваешь?
- Я не хочу, чтобы ты торопился. Сначала разберись в себе. Убедись, что не употребишь знания во зло.
- Но разве знание может быть злом?
- Конечно. Вот, смотри.
Мелькор поднял руку, и Ортхэннэр увидел на его запястье странный черно-золотой браслет. Нет, не браслет - гибкое, прекрасное существо
обвивало руку Учителя.
- Что это?
- Локиэ - Змея.
- Я не знал, что такое бывает...
- Рукоять твоего клинка - помнишь?
- Да... Но мне казалось - я просто придумал, а тут живое...
- Протяни руку.
Ортхэннэр повиновался, и чешуйчатое холодное тело змеи обвилось вокруг его запястья.
- Какая красивая... Это ты сделал?
- Я... Ты говоришь - красивая? Но она смертельна опасна.
- Разве такое может быть опасным?
- Да. Ее яд таит смерть. Но в умеющих и знающих руках этот же яд может приносить исцеление. Двойственность. Потому во многих мирах змея -
символ знания: ведь знание также может нести и жизнь, и смерть. И также опасно оно в неопытных руках, ибо может обернуться злом. Помнишь, я сказал
- первым твоим творением был клинок. Потому и спросил.
- Но и у тебя - меч, Учитель...
- И меч не всегда служит смерти.
Они остановились.
- Прислушайся. Что ты слышишь?
- Песню волка. Шорох крыльев совы.
- Слушай.
- Я слышу, как ветер поет в ветвях, как шелестит трава.
- Слушай сердцем, Ученик.
Ортхэннэр молчал долго. Потом сказал, словно сам удивляясь своим словам:
- Знаешь, Учитель... мне кажется: что-то бьется - живое, хочет вырваться... и почему-то не может...
- Ты умеешь слышать. Смотри.
Мечом очертил Мелькор в воздухе странный знак, на мгновение вспыхнувший, но почти в тот же миг рассыпавшийся голубоватыми искрами, и
коснулся клинком земли. И почудилось Майя - тихо вздрогнула земля. И там, где коснулся ее черный меч, забил родник. Опустившись на колени, Ученик
зачерпнул ладонью ледяную воду и поднял сияющие глаза на Учителя:
- Как ты сделал это?
- Узнаешь, - Мелькор улыбнулся в ответ.

- ...Знаешь... иногда почему-то кажется - мир так хрупок...
- Потому я и хочу, чтобы ты был осторожен. Великая сила те знания, что я даю тебе; одно неверное движение, шаг с пути - и ты начнешь
разрушать.
- Я понимаю, - Майя обернулся к Мелькору - и замер.
"Крылья?!"
Вала смотрел на ночное небо, тихо улыбаясь - то ли своим мыслям, то ли чему-то неслышимому пока для Ортхэннэра.
Огромные черные крылья за спиной.
"Конечно... если Валар могут принимать любой облик, кому же и быть крылатым, как не ему?.."

 все сообщения
dima4478 Дата: Понедельник, 11.10.2010, 13:48 | Сообщение # 23
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
ЧЕТВЕРО. ВЕК ДЕРЕВ СВЕТА

Золотоокий спал, но сон его был не совсем сном. Ибо казалось ему, что он в Арде - везде и повсюду одновременно: в Валиноре и в Сирых Землях; и
видит и слышит все, что творится. Он видел все - но ничего не мог. Не мог крикнуть, что звезды - гэле - не творение Варды, что это и есть Свет... Он
видел, как ушел Артано; он даже позавидовал ему, ибо знал, что у самого не хватит силы духа уйти к Врагу... А Врага он уже не мог называть Врагом. И
слова, идущие из ниоткуда, дождем падали в сердце его, и он понял смысл имени - Мелькор...
А потом он увидел над собой прекрасное лицо Айо. Он знал, что это -сон. Но Айо мог входить в любые сны, и сейчас он выводил из сна
Золотоокого.

- Все что ты видел - истина, - тихо говорил Айо. - Истина и то, что Король Мира и Варда не хотят, чтобы это видели. Мне тяжело понять, почему.
Золотоокий молчал. Терять веру всегда тяжко. Наконец он поднял голову.
- Я не могу больше, - с болью проговорил он. - Надо уходить.
- К Врагу?
- Нет. Просто уходить. Не "к кому" - "откуда".
- Тебя не отпустят.
- Все равно. Иначе лучше бы не просыпаться...
- Хорошо. Постараюсь помочь. Но тогда уйду и я... Как же отпустить тебя одного - такого, - грустно улыбнулся Айо.

Были ли то чары Айо, или действительно Манве и Варда больше не желали видеть Золотоокого здесь, но его отпустили. Правда он уходил лишь для
того, чтобы узнать, пришли ли уже в мир Старшие дети Единого - Валар не желали покидать светлый Аман. Ирмо же легко отпустил Айо, и друзья ушли
вместе.

Они выходили из Озера Куивиэнен - слабые, беспомощные, испуганные, совсем нагие. А земля эта не была раем Валинора. И они дрожали от
холодного ветра и жались друг к другу, боясь всего, боясь этого огромного, чудовищного дара Эру, что упал в их слабые, не подготовленные к этому руки
- боясь Эндорэ. Ночь рождения была безлунной, непроглядной, и в темноте таился страх. И только там, вверху, светилось что-то доброе и красивое, и
один из Эльфов протянул вверх руки, словно просил о помощи, и позвал:
- Эле!

Тот, кто пришел к ним первым, откликнувшись на их зов, носил черные одежды, и те, что ушли с ним, стали Эльфами Тьмы, хотя им было дано
ощутить и познать радость Света раньше всех своих собратьев. Ибо было им дано - видеть.
Тот, кто пришел к ним вторым, был огромен, громогласен и блистающ, и многие Эльфы в ужасе бежали от него в ночь; те же, что ушли с ним из
Эндорэ, стали Эльфами Света, хотя и не знали Света истинного.
Те, что пришли к ним третьими, были очень похожи на них, но гораздо мудрее. И Эльфы, слушавшие песни Золотоокого и видевшие наваждения Айо,
полюбили Эндорэ и остались здесь навсегда. Они разделились на разные племена и по-разному говорили они, но в Валиноре их звали Авари,
Ослушники.
Так Золотоокий нарушил приказ Короля Мира, ибо остался в Эндорэ. Так остался в Покинутых Землях Айо. Так не вернулся Охотник, ибо хотел он
творить. Так не вернулась Весенний Лист, ибо остался в Средиземье Охотник. А Оссе не покидал Средиземье никогда.

Бродил по земле Золотоокий, и Эльфы чтили его и любили его песни, хотя и не все понимали. Пел он и о Валиноре, и о Творении, и о
Светильниках, но если бы все это слышал Король Мира, то вряд ли Золотоокий сумел бы спеть потом хоть одну песню. И только Эльфы Тьмы, что жили на
севере, понимали его так, как он сам понимал себя. Потому любил он бывать среди них, но тайно - он боялся мощи и величия Мелькора.
...Так и зародились у Эльфов Средиземья предания о добрых богах, что жили среди них и учили их Красоте...


РОЖДЕННЫЕ ТЬМОЙ. ВЕК ДЕРЕВ СВЕТА; ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ ДО 487 ГОДА

Медленно освобождались Эльфы от оков сна. Слабые и беспомощные в этом огромном мире, они держались вместе. И проснулось в них желание говорить
друг с другом, и давать имена всему, что окружало их. Казалось иногда, что эти подсказывает им неслышный голос. И называли они себя - Квенди, Те, Кто
Говорит...
Пришло время, когда захотелось Эльфам покинуть долину Озера Пробуждения и взглянуть на мир за ее пределами. Но некоторые из ушедших во
тьму не вернулись, и впервые в душах Эльфов проснулся страх, отныне неразрывно связанный для них с темнотой и тьмой. Говорили - Охотник увез
их с собой, и никогда не вернуться им.
"Бешеный конь несет страшного всадника тьмы; стая чудовищ - свита его... Грому подобна поступь коня, вянет трава, где ступает он; адское
пламя - всадника взгляд. Тот, кто встречает его, не вернется назад. Огненный ветер - дыханье его, ужас - оружье в руке его, смерть - его
знамя, чертоги - ад... Тот, кто встретит его, не вернется назад".

"Но о несчастных, которых заманил в ловушку Мелькор, доподлинно не известно ничего. Ибо кто из живущих спускался в подземелья Утумно или
постиг тьму замыслов Мелькора? Однако мудрые в Эрессеа почитают истиной, что все те из Квенди, которые попали в руки Мелькора прежде, чем пала
крепость Утумно, были заключены там в темницу, и медленными жестокими пытками были они извращены и порабощены; и так вывел Мелькор
отвратительное племя Орков - из зависти к Эльфам и в насмешку над ними; и не стало позднее более жестоких врагов Эльфам, чем они. Ибо Орки были
живыми и умножались, подобно Детям Илуватара, но ничто, живущее собственной жизнью или имеющее видимость жизни никогда после своего мятежа
в Предначальные времена Музыки Айнур не мог создать Мелькор: так говорят мудрые. И глубоко в сердцах своих Орки ненавидели Господина своего,
которому служили из страха. Может статься, это деяние - самое низкое из свершенных Мелькором, и более прочих ненавистно Илуватару".
Так говорит "Квента Сильмариллион".

Но было так: те, что, устрашившись Тьмы, рассеялись по лесам, стали Эльфами Страха. Ужас неведомого сковал их души; отныне и Свет, и Тьма
равно страшили их. Страх изменил не только облик, но и души их, ибо слабы сердцем были они. Страх гнал их в леса и горы, прочь от владений Черного
Валы, чью мощь и величие чувствовали они, а потому страшились его; прочь от тех, кто был одной крови с ними. Из этого страха родилась ненависть ко
всему живущему. Красота Эльфов, Детей Единого, изначально жила и в Эльфах Страха; но совершенная красота сходна с совершенным уродством. Так стало с Эльфами Страха. Все в облике их казалось преувеличенным: громадные удлиненные глаза с крохотными зрачками; слишком маленький и яркий рот,
таивший почти звериные - мелкие и острые - зубы и небольшие клыки, слишком длинные цепкие паучьи пальцы... При взгляде на них в душе рождался
неосознанный непреодолимый ужас, и ныне страшились они не только других, но и самих себя... И назвали их - Орками, что значит - Чудовища.
Меняли облик Орков и их темные скитания в лесах. Дикая жизнь сделала их сильными и яростными и научила их охотиться стаями, подобно хищным
зверям. Привыкшие к вечному сумраку пещер и лесов, они возненавидели свет и стали бояться огня; даже мерцание далеких звезд было нестерпимо для их
глаз. Получивших тяжелые раны на охоте добивали или бросали в лесу; иногда - когда было голодно - и поедали: жалость была неведома Оркам. Сильнейшие и беспощадные становились их вожаками: только Силе поклонялись они.
Милосердие казалось им слабостью, сострадание - чувством чуждым и неведомым, и в муках живых существ находили они лучшую забаву для себя.
Был у Орков и свой язык, в котором - искаженные до неузнаваемости - жили отзвуки Языка Тьмы. Ни песен, ни сказаний не было у них; грубыми
стали голоса их, и хриплый вой был их боевым кличем. Им незачем было оттачивать разум, но развивались в них чувства,
свойственные ночным хищникам: острый слух и обоняние, умение видеть в темноте, неутомимость в охоте и жажда крови. И не было спасения от них,
порождений страха и темноты...

И было так: старшие из Эльфов, охваченные изумленной радостью при виде нового, юного мира и жаждой познать его, ушли далеко за пределы
Долины Эльфов и странствовали при свете звезд - ибо Солнце и Луну не дано было еще видеть им - в сумрачных лесах. И однажды встретился им всадник на вороном коне. Эльфы изумились, ибо не знали, что есть в мире и иные живые существа, подобные им. Но не было во всаднике ничего угрожающего, бледное лицо его было прекрасным и мудрым: в Эльфах не возникло страха перед ним. Всадник спешился. Он не был огромен ростом: просто очень высок, выше любого из Эльфов. Одеяния его казались сотканными из тьмы, и плащ летел за его плечами, как черные крылья, а глаза его были - звезды.
Эльфы рассматривали его с удивлением, и он улыбался уголком губ, невольно представив их - в Валиноре. Таких, какими они были сейчас: в
одеждах из шкур, в руках - копья с кремневыми наконечниками; лишь у немногих на ногах - сандалии на деревянной подошве, с переплетением
кожаных ремешков до колен...
А им было странно в незнакомце все: и весь его облик, и его одежда ("Каким же огромным должен быть зверь, чтобы из его шкуры сшить такой
плащ!"), и охватывающий его тонкую талию наборный пояс из стальных пластин - Эльфы не знали металлов; и его вороной скакун - Эльфы никогда не видели коней...
Коснувшись правой рукой груди, незнакомец затем протянул ее одному из Эльфов раскрытой ладонью вверх - в знак мира. Эльф повторил его жест и
улыбнулся:
- Кто ты? Как зовут тебя?
- Мое имя Мелькор, - ответил незнакомец.
- Мелькор... Любовь к миру? Прекрасное имя... Меня зовут Гэлеон.
- У тебя тоже прекрасное имя: Сын Звезд.
- Ты - из Эллери Кэнно?
Мелькор про себя отметил, что их язык отличается от языка других Эльфов: на том языке имя народа звучало бы Элдар Квенди.
- Нет, я не из вашего народа.
- Но ты похож на нас, хотя и другой...
- Я из Творцов Мира. Мы приняли облик, подобный вашему.
- Значит, ты можешь изменять облик?
- Да; только зачем? - Мелькор улыбнулся, но в тот же миг произошло странное: огромные черные крылья, осыпанные звездной пылью, взметнулись за
его плечами, звезда вспыхнула на его челе, и в длинных черных волосах, казалось, запутались звезды.
- Ох... - восхищенно выдохнул Гэлеон, - неужели все Творцы Мира такие... такие...
В это время мальчонка лет пяти появился из-за спины отца, стоявшего чуть поодаль: глаза горят, рот приоткрыт от удивления:
- Это что за зверь у тебя?
- Конь.
- А его можно погладить?.. Какой красивый... Он не укусит?
Мелькор рассмеялся:
- Нет... хочешь посидеть на нем?
Малыш восхищенно закивал. Мелькор взял его на руки, посадил в седло; мальчик осторожно погладил густую длинную гриву коня, поднял голову:
- Отец! Смотри!..
Мелькор заметил девочку, жмущуюся к ногам матери:
- А ты что же, маленькая? Иди сюда.
Девочка обхватила руками колени матери, искоса поглядывая на Крылатого. Мать закрыла лицо руками.
- Она не говорит, Мелькор, - после недолгого молчания сказал Гэлеон.
- У нее отнялся язык. Понимаешь, мы сидели у костра, она гуляла неподалеку, и вдруг - крик... Смотрим она бежит к костру, а за ней...
Тварь какая-то жуткая на поляну выскочила - в лохмотьях шкуры, сутулая, лапы длинные... и не лапы - руки, пальцы скрючены, скалится страшно, а
глаза - красноватые, светятся, показалось - без зрачков... Самое страшное - это не зверь был. Это было больше похоже на нас. С тех пор...
Мелькор посерьезнел:
- Понимаю. Как ее зовут?
- Аэни.
- Светлячок... Не бойся меня, маленькая. Иди сюда.
Девочка помедлила несколько мгновений, потом с опаской пошла вперед.
Остановилась, глядя на Валу снизу вверх. Тот присел на траву:
- Дай мне руку, Аэни.
Ручонка девочки доверчиво легла в ладонь Мелькора. Вала внимательно посмотрел ей в глаза, погладил ее мягкие светлые волосы.
- Я могу ее вылечить.
Мать Аэни вспыхнула:
- Это... правда?
- Да. Только... для этого мне нужно взять ее с собой. Если ты отпустишь ее, прекрасная госпожа. Поверь, я не причиню ей зла.
Женщина задумалась, потом ответила:
- Я почему-то верю тебе. Но мне тяжело расставаться с Аэни. Она у меня одна... Это надолго?
- Несколько дней.
- Прости... как ты сказал? День... что это?
- Ах да... Какой же я недогадливый! Вы же не видите... Видишь - звезду? Когда в седьмой раз она встанет в зените, девочка вернется. И я
обещаю: твоя дочь будет здорова.
- Благодарю тебя, Крылатый.
- Поедешь со мной, маленькая?
Девочка обернулась к матери, словно прося разрешения, потом кивнула.

- Мама! Мамочка!
Женщина подхватила Аэни на руки:
- Ты... говоришь, девочка моя? Он вылечил тебя?
- Мамочка, смотри, что он мне подарил! - Аэни разжала кулачок.
- Пойдем к костру, малышка, я посмотрю...
- Зачем? - удивилась девочка. - Ведь так светло...
- Светло?.. Пойдем к костру.
На ладони девочки лежал маленький кленовый листок в золотых прожилках со сверкающей каплей росы. Мать осторожно взяла его в руку, боясь, что
капля скатится с листка...
Он был из камня.
- Какое чудо... - тихо промолвил Гэлеон. - Как бы мне хотелось создавать такое же...
- Научишься, - ответил бесшумно подошедший Мелькор.
- А почему Аэни говорит, что - светло?
- Может быть, скоро вы поймете...
- Неужели ты не видишь, мама? Вон там, наверху - огонь, такой яркий, ярче костра... Видишь? Он говорит - это Солнце, Саэрэ, - девочка очень
тщательно выговорила последнее слово.
- Саэрэ?
- Да, да! Он говорит - это звезда, только очень близко, поэтому так ярко светит...
Девочка весело щебетала, рассказывая, что было там, куда она ездила. Ей не хватало слов, и она озабоченно морщила нос, пытаясь объяснить, как
это - дворец из камня, мерцающие стены пещер, высокие черные горы... Какой там был странный зверь - пушистый, черный, с глазами - как светящиеся
зеленые листья, ласковый... Потом, утомленная, свернулась калачиком у костра и задремала, крепко сжимая в кулачке кленовый листок. По лицу
вертевшегося тут же мальчишки было заметно, что он жгуче завидует Аэни; однако справился с собой и, присев рядом, начал жадно прислушиваться к
разговору взрослых.
- Ты говорил - один из Творивших Мир... Кто они? Как был создан мир?- допытывался Гэлеон. Мелькор прислонился к стволу дерева, скрестил руки
на груди и начал:
- Был Эру, назвавший себя - Единым, которого в Арте стали именовать Илуватаром, Отцом Всего Сущего...

Когда рассказ был окончен, некоторое время все молчали. Потом снова заговорил Гэлеон:
- Значит, мы - Дети Единого?
- Да, так...
- Скажи, а где же другие Бессмертные? Почему мы никогда не видели их?
Ты говоришь: вы пришли в Арту, чтобы приготовить этот мир к приходу Эльфов и Людей: почему же только ты пришел к нам? Разве другие не знают того, что
знаешь ты?
- Знают. Но они покинули эту землю и ныне пребывают в Земле Бессмертных, Валиноре. Здесь я один.
- Почему же ты не среди них?
- Мой путь иной, чем у них. Не зная Тьмы, они изначально отвергли ее и могут жить только в Свете. Теперь Тьма и темнота равно страшат их.
- Разве Бессмертным ведом страх?
Мелькор промолчал.
- Тебе известны судьбы мира. Скажи, какова судьба Эльфов?
- Вам предопределено бессмертие - таков дар Единого. Вам суждено уйти в землю Бессмертных.
- Но мы не хотим уходить! - горячо воскликнул тот, кому предстояло стать Художником.
- А я хотел бы взглянуть на Валинор, - задумчиво промолвил кто-то. - Увидеть и вернуться...
- Вы не сможете вернуться. Такова воля Единого.
- Но если нам суждено уйти, зачем же ты говоришь с нами? - спросил Гэлеон.
- Вы не испугались Тьмы, а значит, способны понять ее, и тогда вам откроется суть Равновесия Миров. Вы сможете освободиться от оков
Предопределенности, и вам будет дано право выбора.
- Ты говорил - выбор дан только Людям... Значит, мы станем Людьми?..Бессмертие... А что такое смерть?
- Только Смертные могут уйти из этого мира, найти свой путь в Эа.
- Это тоже дар Илуватара?
- Нет. Это мой дар тем, кто разорвет замкнутый круг Предопределенности.
- Я не все еще понимаю в твоих словах. Нужно думать. Ты останешься с нами?
- Мне нужно покинуть вас ненадолго. Но я вернусь.
- Мы будем ждать тебя, Крылатый.
...Когда Черный Всадник скрылся в сумраке леса, глядя ему вслед, Гэлеон тихо сказал:
- Кажется, я понял его... Если бы не было Тьмы, мы никогда не увидели бы звезд...

Он вернулся к ним, Крылатый Вала. И снова говорил с ними, объяснял, отвечал... Дети привязались к нему, а он рассказывал им прекрасные истории
о травах и звездах, о зверях и камнях... Первые дети в этом юном мире, они были удивительными существами - доверчивые, открытые, восхищенные,
удивительно нежные, как хрупкие цветы. Наивные, чудесные создания, которых невозможно было не любить. И казалось Мелькору - все, что творит он сейчас- творит для них. Так появились в мире удивительные существа: огромные черные бабочки с крыльями, отливающими зеленью и золотом; летучие рыбы;
морские раки, строившие себе прекрасные раковины-дома; единороги и дельфины; стрекозы с огромными глазами, похожими на драгоценные камни;
водяные паучки-серебрянки и морские змеи... И не было для Валы радости большей, чем видеть изумленные глаза детей и слышать: "Что это? Какое
чудо..." И теперь, глядя на Учителя, Ортхэннэр с трудом мог удержаться от улыбки. Как все переменила маленькая гостья Хэлгор! И правда -
удивительные существа...
Эльфы полюбили Крылатого. И однажды Гэлеон сказал ему:
- Чем дольше говорю с тобой, Мелькор, тем яснее понимаю, сколь многого мы еще не знаем... Но так скажу я: довольно нам скитаться по земле
без цели. Если позволишь, пойдем с тобой.
- Идите. Я покажу вам путь.

...Они удивлялись, как дети, всему, что видели вокруг - да, по сути, они ведь и были детьми. Они любили давать имена новому: они видели Солнце
и Луну, но больше любили ночь и звезды - Свет-во-Тьме. Не сознавая этого, они уже шли путем Людей, и Мелькор не удивился, когда Гэлеон сказал:
- Мы понимаем, какой выбор ты предлагаешь нам. И принимаем твой путь.
- Все ли вы обдумали? Не торопитесь с ответом; дар смерти - великий и страшный дар. Не проклянете ли вы меня за этот выбор?
- Нет. Мы сами выбрали путь; другого ныне для нас нет.
- Загляните в себя. Нет ли в вас страха и сомнений?
- Нет, Мелькор. Мы с открытыми глазами выбираем дорогу, и никто из нас никогда не скажет, что лживыми словами ты привлек нас на свою сторону.
Я знаю сердцем, что ты говоришь правду. Мы сделали свой выбор, Крылатый.

Он называл их Эльфами Тьмы, Эллери Ахэ, и своими учениками. Для них он был Учитель, и Аэанто - Дарящий Свет. На Севере, в Долине Гэлломэ -
там, где была обитель Мелькора, - построили они свой деревянный город, и Мелькор часто покидал свой черный замок и жил среди них. Для Майя
Ортхэннэра они стали друзьями и братьями; ему радостно было ощущать себя одним из них. На своем языке они произносили его имя, как Гортхауэр, и сам
он вскоре стал считать это своим именем. Гортхауэром начал называть его и Учитель; только иногда в минуты задумчивости он называл своего Ученика
по-прежнему - Ортхэннэр.
И пришло время, когда в своих владениях собрал Мелькор Орков, дрожавших от ужаса перед неведомым, слепых и для Тьмы и для Света. Он
надеялся с помощью своих учеников вернуть им то, что утратили они, поддавшись страху. Но темнота сковывала их разум, и страх вытеснил из их
душ все. Мелькор был бессилен что-либо изменить. У Эльфов Страха остался лишь дар Единого - бессмертие.

 все сообщения
dima4478 Дата: Вторник, 12.10.2010, 14:03 | Сообщение # 24
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
СЕМИЗВЕЗДЬЕ

"...И высоко в небе на севере, как вызов Мелькору, поместила Варда корону из семи ярких звезд - Валакирка, Серп Валар и знак судьбы..."

Черной ледяной полночью, в тот час, когда умирают земные звуки, над вечными сединами северных гор вставали семь звезд. Семь - и Одна. Те, кому
суждено было увидеть их в неуловимый миг, когда грань между миром и мирозданием почти исчезает, вдруг начинали слышать безмолвную музыку,
живущую вечно. Тот, кто слышал, никогда не мог забыть эту музыку, для него она звучала повсюду, везде и всегда: днем - в шорохе ветра, в грохоте
обвала, в реве шторма, в тихом скрипе пера по пергаменту, в беззвучном кружении сокола в яркой синеве горного неба; ночью - в вое волка, в искрах
костра, в песне луны, отраженной в неподвижной воде... Слова, смысл которых чувствуешь всей душой - но никак не разобрать их. Стоишь на
пороге, а войти не смеешь.
Кто, что за великий мастер создал этот дивный венец, кто короновал им Смертные Земли? Семь звезд трепетно мерцали - так дрожит мир в
переполненных слезами глазах. Одна - горела ровно и спокойно. И лишь присмотревшись, можно было заметить, что она пульсирует - словно бьется
сердце. Каждый, кто видел эти звезды, пытался понять - что значит этот венец в ночи. И рождались легенды - прекрасные и грубые, печальные и
напыщенные...

"Восемь Аратар в Арде царят. Предводитель их - Манве. Как венец на державном челе - знак угрозы рабам и злодеям, так Венец Средиземья -
угроза и напоминанье о возмездии том, что Врага непременно настигнет. Будь он проклят навеки, посмевший ослушаться Эру!
...Как звезда в полуночном Венце - так средь Аратар Манве. Имена Семерых, что всей Ардою правят в величьи - Звездноликая Варда и Ульмо,
глубин повелитель, Мать Живого Йаванна и Ауле, кузнец вековечный, Судеб Арды вершитель, владыка над мертвыми Намо, Мать Скорбящих Ниенна и Ороме Коневластитель. И Венец Средиземья во славу их сделала Варда, и ярчайшей сияет - звезда повелителя Манве. Враг же изгнан из круга Великих, да
сгинет навеки! Пусть Венец Средиземья ему вечным вызовом служит!"

"...Видишь - вон там, над горами, - Венец? Видишь - Звезду? Говорят, она не солнце далекого мира, как те Семь. Говорят, Учитель зажег ее силой
любви и магией знания давным-давно, еще до того, как мы пробудились в темных водах Озера. Это знак тем, кто вечно идет по пути поиска и
свершения, знания, любви и жертвы. Тем, кто идет, и тем, кто еще не родился в море, но кто ступит на этот путь. Говорят, это вызов Валар. И
еще говорят - если присмотреться и прислушаться, можно услышать, как бьется звезда. Но это все говорят - Учитель только улыбается, когда
спрашиваешь его об этом. И все-таки, я думаю, это правда. Потому что... Не знаю. Это красиво, и я в это верю, и почему-то сердце говорит - так и
есть... А почему - Семь и Одна? Я не знаю. Семь - это такое волшебное число, его суть мы поняли только недавно - это число истины и гармонии, и
означает - множественность миров. Верно ведь - Семь Солнц и Арта! Может, поэтому? Правда, некоторые говорят, что Семь звезд собрались так случайно, но... уж слишком хорошее совпадение. Вряд ли. В Эа, наверное, эти Семь что-то значат именно для Арты. Но я пока не знаю. Надо думать и искать..."

О ПРИХОДЕ ЛЮДЕЙ

...Кто знает, кто расскажет, когда появились в Арте Люди? Мудрые говорят - когда над миром впервые взошло Солнце. Но Солнце старше Арты, и
его восход видели не раз те, кому это было дано, и было это еще задолго до Людей. Эльфы знают лишь о тех Людях, что пришли на Запад во дни Финрода
Фелагунда, о тех, что звались потом Тремя Племенами, или Атани. О других же людях, что избрали иные пути, кроме дороги на Запад, не ведали Эльфы.
Не ведали они и о том, что изначально дано было Людям видеть и Солнце, и Луну, - задолго до того, как увидели Лик Дня и Лик Ночи Эльфы. Странные
дары были даны Людям, и многие из них неведомы и непонятны Эльфам. И даны они были не сразу, как Эльфам, а пробуждались в них постепенно, и,
осознавая свой дар, открывая в себе что-то новое, человек не терял это потом, а оттачивал, передавая из поколения в поколение. Если, конечно, сам
не пугался своего дара...
О Пробуждении Людей говорят предания, хранимые ныне лишь немногими. В той долине, что Элдар зовут Хилдориэн, первыми пробудились те, кого
называют Рожденными-в-Ночи, хотя пришли они в предутренний час, когда на востоке уже начинает светлеть небо, но ночные звезды еще ярки. Имена
четырех народов называют предания: Аххи, Ночные, и Аои, Люди Лесных Теней; Илхэннир, Дети Луны, и Охор'тэнн'айри, Видящие-и-Хранящие.
В те часы, когда на светлеющем небе горят готовыми сорваться вниз каплями росы звезды, а по земле течет медленной сонной рекой колдовской
мерцающий туман, пришли в мир Эллири, Дети Звезды, первые из Народов Рассвета. Росистая трава и тающая утренняя дымка - народ Эннир эрт'Син, и
первые лучи золотого Солнца - люди Этуру...
Детьми Солнца зовутся Три Племени Эдайн; и братья их - народ Асэнэр, люди Ханатты и Нгхатты, и кочевые племена, полуденным ветром летящие над
землей. И тень полудня дала жизнь тем, кто назвал себя - Уллайр Гхэллах, Народом Полуночных Звезд.
На закате Солнца вступили в мир народы Ана и Даон. Последние светлые лучи - дар Солнца народу Дахо, и в час рождения звезд пришли племена той
земли, что названа была - Ангэллемар, Долиной, где Рождаются Звезды. И когда еще не успело потемнеть небо на западе, рождены были нареченные
Братьями Волков.
Не все имена названы, и многие народы не помнят Часа Пробуждения. Утраченная мудрость Охор'тэнн'айри хранила имена всех народов, но некому
ныне рассказать об этом, ибо исчезло это племя с лика Арты; смешалась кровь народов и наречия их, смутными стали сказания, передававшиеся
многими поколениями из уст в уста. И все же многие помнят Того, Кто Приходил. Так рассказывает о нем предание Народа Звезды: "И явился меж нами некто, подобный нам, но мудрее и прекраснее нас. И пришел он к нам в ночи, и был облачен в одежды Тьмы, и черные крыла были
за спиной его. И были волосы его, как ночь, и звезды запутались в них, но ярче звезд сияли глаза его. И заговорил он с нами, и была речь его сходной
с нашей, но иной, и были музыкой слова его, подобные ллиэнн тайрэ омм эллар - песне, летящей среди звезд; и было нам внятно все.
И сказал он: Я пришел к вам, ибо хотел увидеть вас. И сказал он: не для того пришел я, чтобы вести вас торной дорогой; я
укажу вам пути, но свой вы изберете сами, и сами пойдете по нему. Если пожелаете, я дам вам начала знаний, что помогут вам в дороге, но к
мудрости придете вы сами. И когда станет так, будете вы такими же, как я, и выше меня, ибо вы свободны и можете менять судьбы мира...
И взглянули мы, и вот - великую мудрость и великую любовь увидели в лице его. И тогда сказали мы - будь Учителем нам...
И многому учил он нас, и говорил он с нами обо всем, что есть в мире, и обо всем, что есть плоть мира, и о душе его; и о светилах, и о
бесчисленных звездах, сияющих во тьме... И говорил он нам о творении мира, о Великой Музыке и об иных мирах, мерцающих жемчужинами среди звезд Эа. И рассказывал он, как созданы были растения и живые существа, Старший Народ и Люди, и учил говорить с духами лесов, гор и вод, со зверями и птицами, слушать голоса земли, деревьев и трав, песни звезд и песни ветра. Не единожды приходил он к нам, и ждали мы его, ибо жаждали новых
знаний и радовались, открывая новое; а еще потому, что полюбили его. Но имени своего не открыл он нам, и называли мы его - Возлюбившим, и
Учителем. И печалились мы, когда однажды ушел он, и не вернулся..." Не знали люди имени Того, Кто Приходил, как не знали и того, кем был
он; и многие называли его Богом Ночи, и многие имена давали ему. Эллири же звали его - Элго Тхорэ, что значит - Тот, кто слышит Мир, Пришедший в
Ночи. От Долины Пробуждения разошлись пути Людей, и каждый народ нашел землю, что стала домом им. Лишь Эллири были Странниками от начала. Долгие годы провели они в странствиях, и видели многие земли, но ни об одной не сказали - вот дом наш. И счастливы были они странствием, открывая для себя юный мир, тайны и чудеса его. И в пути застала их Ночь Великого Колдовства...

...И кто-то воскликнул вдруг:
- Смотрите!..
Распахнув огромные крылья, в ночном небе бесшумно парил Дракон. В лучах медно-медовой чешуя его мерцала бледным золотом; он танцевал,
поставляя гибкое тело колдовскому свету, и люди услышали глухой мерный ритм чародейного танца. Они смотрели, не отводя глаз, поддавшись чарам
Лунного Танца, и в сердцах их рождалась Музыка. Ночь пела, и раскрывались странные бледно светящиеся цветы, плыл в воздухе горьковатый печальный
аромат, и звучала тихая мелодия флейты, и темно-огненными сполохами с отливом в червонное золото вплетались в нее пряные ноты цветов
папоротника. Ночь звучала приглушенными аккордами органа - пели тысячелетние деревья, и танцевали духи леса, не таясь от людских глаз, и
песни их были неотличимы от песен цветов и трав, и на фиолетово-черном бархате осеннего неба чертили странные руны звезды, и в колдовском танце
кружил Дракон...
Иннирэ, Танцующая-под-Луной, вплела в волосы свои белые цветы-звезды, и вышла она, и повела танец; и духи леса танцевали с нею. И в ту ночь
языком трав и цветов говорили люди, ибо не хотели звуком голоса нарушить тишину: цветы и травы были словами их, и звезды венчали их...
С той поры знаком высокой мудрости и магии Знания стал для Эллири танцующий в ночном небе дракон под короной из Семи звезд, венчанной -
Одной, ярчайшей.

Так шли они по земле - Странники Звезды. И настал час, когда в странствиях своих увидели они в тишине полуночи Венец, опустившийся на
седые горы севера, и как драгоценнейший камень в Короне Мира сияла Звезда. Так окончились их темные скитания по лику Арты, ибо Звезда указала им
дорогу, и теперь знали они, куда идти. Предания сохранили древние имена. Был один по имени Нэйир, Тот, кто
указывает Путь. Говорят, когда смотрел на Звезду, говорил он - она болит и любит. И как-то раз, проведя ночь под открытым небом без сна, в странной
светлой печали, пришел он к вождям и сказал:
- Я знаю - есть Земля-под-Звездой, и сердце мое зовет меня туда. Я хочу, я должен отыскать ее, сколь бы ни был долог путь. Кто пойдет со
мною?
И поверили ему люди, ибо знали, что дальше других видит сердцем Нэйир. И пошли за ним, ибо и в их сердцах звучал зов Звезды.
Много дней и ночей, много лет шли они за Звездой. Песни о Великом Странствии прекрасны и печальны, полны тоски и ожидания, предчувствия и
надежды, и в песнях этих звучит имя Звезды - Мельтор. Никто не знал, почему назвали ее Силой Любви, но никто и не спрашивал, ибо представить
другого имени для Звезды они не могли: им дано было чувствовать больше, чем пока могли они осознать.
И хранят Песни Великого Странствия рассказ о людях в черных одеждах, чьи глаза сияли как звезды - о мудрых странниках, приходивших говорить с
людьми, приносивших им свои песни, мудрость и знания. И имя их народа было похоже на то, которым называли себя Странники Звезды: Эллери Ахэ.

О КРЫЛАТЫХ КОНЯХ. 15 ГОД ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ

Осенняя ночь была живой. Сторожко прислушиваясь к шагам времени - звуку мерно падающих с ветвей капель росы, - она застыла в ожидании
чего-то, ведомого только ей. Ночь слушала Время. Двое слушал ночь. Медленно струился серебристыми лентам вечный туман долины Гэлломэ. Весной,
летом и осенью травы здесь казались серебряными, словно подернутыми инеем; лишь здесь по весне расцветал тихо светящийся в ночи звездоцвет, что
весенним колдовством мерцает в венках в День Серебра... Майя улыбнулся. Сейчас звезды цвели в небе, даже в ярком свете луны видны были знакомые
очертания созвездий, а время от времени небо чертили белые молнии падающих звезд. "Наверно, и они теперь станут цветами..." Майя смотрел в небо,
чувствуя, как овладевает им волшебное очарование ночи. Казалось, ночь была и будет всегда, а он так и остается в ней - вечно смотрящий в звездное
небо. Там, наверху, летел ветер, скользили легкие полупрозрачные облака, иногда на мгновение скрывавшие темной вуалью драгоценные нити созвездий.
Внезапный порыв ветра взметнул волосы Майя вихрем - серебряным в свете луны.
- О чем ты молчишь? - тихо спросил Мелькор, коснувшись его плеча.
Гортхауэр вздрогнул, словно просыпаясь:
- Я видел... или мне показалось? - растерянным полушепотом заговорил он. - Эти облака... наверное, они обманули меня... Знаешь, мне вдруг
показалось, что там, в небе - конь. Облако, сгусток лунной осенней ночи - тело его, крылья - ветер небесный, грива - из тумана и росчерков падающих
звезд, глаза - отражение луны в ночном озере... Я слышал его полет, его дыхание - словно порыв осеннего ветра... Учитель, как я хотел бы, чтобы
это не было лишь видением...
- Это больше не видение. Смотри!
Мелькор указал куда-то в туман - и вот, плавно, бесшумно скользя над землей, возник крылатый конь, приблизился, неслышно переступая, и
остановился рядом с ними, кося звездным глазом. Майя улыбнулся:
- Это ты сделал? Снова подарок?
- Нет, - Мелькор был серьезен. - Это ты сам. Просто - очень
захотел...

Гортхауэр уже было собрался войти, но дорогу ему заступил Нээрэ.
- Властелин велел не тревожить, - пророкотал Балрог.
- А что случилось?
- Сказал - ему надо подумать. Ты уж извини, Гор...
Майя со вздохом устроился в углу:
- Подожду. Мне с Учителем посоветоваться...
Помолчали.
- Не понимаю, что с ним происходит, - пожаловался Гортхауэр. - Спору нет, эти маленькие - истинное чудо... но все же: вечно они вокруг него
крутятся. И, кажется, он счастлив. Скоро, видно, и в замке спасения от них не будет!
- Вот-вот, - пробасил Балрог. - Давеча тоже вертелась тут одна малявочка. Тебе, спрашиваю, чего? А она мне так серьезно и отвечает: по
важному, мол, делу к Учителю. И - шасть мимо меня! Я и слова сказать не успел... Ну, думаю, раз дело важное, может, и я понадоблюсь. Иду прямиком
в мастерскую: он там эту штуку странную из дерева делал... ну, один из них на такой играет еще...
- Лютня, - подсказал Гортхауэр.
- Точно - лютня. Работа тонкая, понятное дело. Только Властелин, как малявочку эту увидел, заулыбался, сразу все в сторону... Дело важное! Она
ему ягоды принесла!
Балрог замолк после необычно длинной тирады.
- Видел, - откликнулся Гортхауэр, - землянику. Я захожу - сидят они в мастерской, и - ну, я ушам своим не поверил - Учитель что-то ей поет.
Тихо-тихо... - Майя невольно улыбнулся воспоминанию: голос у Мелькора был удивительно красивый. - Он же детям почти ни в чем не отказывает. Уверен:
если завтра кто-нибудь захочет на драконе полетать, Учитель позволит.
- А дракон? - хмыкнул Балрог.
- Нет, я ему все скажу. Хватит, - решительно поднялся Майя, но тут в дверях появился, наконец, Мелькор. Лицо совершенно счастливое, глаза
сияют:
- Знаешь, Ученик, я понял, какую сказку им расскажу.
- Ох, Учитель... - Гортхауэр улыбнулся.

Менее всего Гортхауэр ожидал застать такую картину. Он знал, что Мелькор непредсказуем; но то, что увидел теперь, настолько не вязалось с
образом спокойного и мудрого Учителя, что Майя растерялся. Они... играли в снежки! Похоже, Мелькору доставалось больше прочих: разметавшиеся по
плечам волосы его были осыпаны снегом, снегом был залеплен плащ.
"Своеобразный способ выразить любовь к Учителю!" Впрочем самому Вале все происходящее доставляло удовольствие. Он смеялся - открыто и радостно, как умеют смеяться только дети; подбросил снежок в воздух, и тот рассыпался мерцающими звездами, озарившими мягким светом разрумянившиеся от игры лица Эллери.
- Учитель! - окликнул его Гортхауэр.
Тот обернулся и подошел к Ученику, на ходу стряхивая налипший на одежду снег.
- Что ты делаешь? Зачем?
Мелькор, едва успев заслониться от метко пущенного рукой Мастера снежка, ответил:
- Чтобы поднять людей, нужно делить с ними все: и горе, и радость, и труд, и веселье. Разве не так, Ученик?
- Да, Учитель, но все же... они же просто как дети, и ты...
Мелькор рассмеялся молодым, счастливым смехом:
- Почему бы и нет? Скажи честно: не хочется самому попробовать?
Гортхауэр смутился:
- Но ты ведь - Учитель... Как же они... Как же я...
Снежок, попавший ему в плечо, помешал Майя закончить фразу.
Гортхауэр нагнулся, зачерпнул ладонью пригоршню снега; второй снежок угодил ему в лоб.
- Ну, держитесь! Я ж вам!.. - с притворной яростью прорычал он. - Я тут по делу, а вы вот чем меня встречаете!
Увернуться Мастеру не удалось.
- А это от меня! - крикнул Мелькор, и снежок, коснувшись груди Сказителя, обратился в белую птицу.
Гортхауэр, повернув к Мелькору залепленное снегом лицо - Мастер Гэлеон в долгу не остался - предложил, широко улыбаясь:
- Ну что, Учитель, покажем им, на что мы способны?
Мелькор кивнул, изящно увернувшись от очередного снежного снаряда. В руках Менестреля, снежок неожиданно обернулся горностаюшкой. Зверек
замер столбиком на ладони Эльфа, поблескивая черными бусинками глаз, фыркнул, когда его осыпали снежинки, и юркнул под меховую куртку
Менестреля.
- Развлекаешься, Учитель? - рассмеялся Гортхауэр.

...К ночи собрались в доме Мага - греться у огня и сушить вымокшую одежду. Слушали Менестреля, пили горячее вино с пряностями. Мелькор,
разглядывая окованную серебром чашу из оникса - дар Мастера - вполголоса говорил Гортхауэру:
- Конечно, простого заклятия довольно, чтобы прогнать холод, высушить одежду; Бессмертные могут вообще не ощущать стужи. Но разве не приятнее
греться у огня в кругу друзей, пить доброе вино - хотя, по сути, тебе это и не нужно - просто слушать песни и вести беседу?
- Ты прав, Учитель, - задумчиво сказал Майя. - И я не могу понять:
почему в Валимаре тебя называют Врагом? Почему говорят, что добро неведомо тебе, что ты не способен творить? Прости, если мои слова оскорбили тебя...
но разве не проще жить, если понимаешь других, не похожих на тебя самого?
Если не боишься?
- Я понял тебя. Беда в том, что они не хотят понимать. Тебе, конечно, не рассказывали, что я предлагал им союз?
- Нет...
- Неудивительно, - Мелькор грустно усмехнулся. - Что доброе может сделать Враг? Валар страшатся нарушить волю Эру. А союз со мной означает
именно это. И, чтобы никто и помыслить не мог о таком, меня именуют врагом и отступником. Значит, ничего доброго не может быть ни в мыслях, ни в
деяниях моих.
- Но ведь это не так!
- А ты можешь считать врагом того, кто умеет любить, как и ты; кто хочет видеть мир прекрасным, как и ты; кто умеет мыслить и чувствовать,
как и ты; кто так же радуется способности творить? Кто, по сути желает того же, что и ты?
- Какой же это тогда враг?
- В том-то и дело, - Мелькор отпил глоток вина.
- Знаешь, - после минутного молчания тихо сказал Гортхауэр, - я пытаюсь представить себе Ауле, играющего в снежки со своими учениками.
- И что? - заинтересовался Вала.
- Не выходит, - вздохнул Майя. - Он не снизойдет. Наверное, ему никогда не придет в голову превратить комок снега в птицу. Ведь пользы от
этого никакой. Просто красиво, интересно, забавно... А он - Великий Кузнец, потому и должен создавать только великое и нужное. К вящей славе
Единого. А от такого - какая слава? Просто... на сердце теплее, что ли? Не знаю, как сказать...
Мелькор вздохнул:
- Когда-нибудь я расскажу тебе, что сделало Ауле таким...

- Странник!
Юноша обернулся.
- Слушай, Странник, что с твоими глазами?
Тот недоуменно пожал плечами: да вроде ничего особенного... Художник тихо рассмеялся:
- А глаза у тебя золотые...
- Что? - не понял Странник.
- Золотые, как мед, как восходящее солнце. Посмотри сам!
Странник хмыкнул:
- И ничего смешного. И нечему удивляться. У тебя вон - синие, у Мага - зеленые, как листва на солнце...
- Правда? - Художник вдруг посерьезнел. - Послушай, а почему?
- Разве не всегда так было?
- Нет... Были - серые, и у тебя, и у меня, и у него... Не понимаю. Может, Учитель ответит?

- Раньше как-то не до этого было...
- Мы только сейчас поняли...
- Может, ты знаешь? Глаза разные становятся, и волосы... Почему?
Вала улыбнулся. Какими разными они стали... Непокорные волнистые пряди темно-золотых волос разметались по плечам Странника, ведь он
какой-то светлый, ясный и тонкий, как солнечный луч. У Художника взгляд цепкий и острый, но глаза - бархатисто-синие, как темный сапфир, а
иссиня-черные волосы перехвачены узким кожаным ремешком. Он кажется старше: Странник в сравнении с ним - мальчишка совсем, хотя оба - из
Изначальных. Но всем давно известно, что синеглазый Мастер Орэйн теряет и смелость, и уверенность, и суровость свою, стоит лишь появиться рядом
маленькой хрупкой Халиэ - искусной вышивальнице и ткачихе.
- Почему, Учитель?
- Просто - вы Люди. А люди все разные, непохожи друг на друга, как
листья дерева, как звезды...
"Вы - Люди. Такие, какие виделись мне, когда я слышал Песнь Эа. Только они волей Эру будут недолговечны, как искры костра, и смогу ли я
вернуть им то, что отнял он? Или дар свободы обернется для них карой и горем? Неужели в этом Эру окажется сильнее?"

Разговор получился неожиданным.
- Скажи, Гортхауэр, а другие Творцы Мира, те, что живут в Валиноре, они красивы?
Он надолго задумался, в первый раз с изумлением осознав, что теперь безупречные лица Валар вовсе не кажутся ему прекрасными. Ни одной неверной
черты, словно кто-то задался целью изобразить безупречную красоту, и это ему удалось, но в погоне за точностью и чистотой линий исчезло что-то
главное, столь важное, сколь и неуловимое, и в этих лицах не было жизни. Все Валар были разными и - схожими, хотя отличались ростом и чертами лица,
цветом волос и глаз. Впрочем, почти все...
Нет, те, кого видел он вокруг теперь, стократ прекраснее. И смуглый золотоглазый мечтатель Странник, и широкоплечий насмешливый Оружейник,
Гэллор-Маг, всегда задумчивый и сосредоточенный, и порывистая Аллуа, и почти величественная Оннэле Кьолла...
- А Валиэр?
Пожалуй, красивыми можно было бы назвать двоих: Ниенну и Эстэ. Именно потому, что на их лицах оставили след чувства. Но венец завершенности,
совершенная Королева Мира - кто из Людей назовет прекрасной - ее?
- И Король... младший брат Учителя?
Манве. Странно: огромные сияющие глаза и длинные ресницы не делают старшего брата менее мужественным, а черты младшего почти женственны -
почему? Снова что-то неуловимое...
- Послушай, Гортхауэр... я только сейчас подумал... - Странник выглядел смущенным. - Какого же цвета глаза у Учителя?
А правда - какого? Светло-серые? Зеленые? Голубые? Разве различишь цвет звезд?.. Ему приходили в голову только сравнения: небо, море,
звезды... Но ведь небо не всегда голубое, не всегда зелеными кажутся воды моря... Молния?.. Лед?.. Сталь?..
- Не знаю. Я не знаю.

Разными были они - Ученики Мелькора, Эллери Ахэ. Были те, под чьими руками начинал петь металл и оживал камень. Были понимавшие язык зверей и
птиц, деревьев и трав, и те, кто умел читать Книгу Ночи... И тот, кто лучше прочих умел слагать песни, звался - Черным Менестрелем.
Девятилучевая крылатая звезда была знаком его: совершенствование души, путь крылатого сердца. Похожи и непохожи были его баллады на те, что пел
Золотоокий Майя; может, потому, что жила в них неведомая печаль. И туманились глаза тех, кто слышал песни его. И тот, кто видел знаки Тьмы,
нашел способ записывать мысли. Он создал знаки тай-ан, что можно было писать на пергаменте пером и кистью, и те, что можно было высекать на
камне и вырезать на дереве. И среди Эльфов Тьмы носил он имя Книжника. И тот, кто слышал песни земли, облекал их в форму сказок - странных и
мудрых, радостных и печальных. Так говорил он: "Наши дети полюбят эти сказки; когда начинаешь открывать для себя мир, он кажется полным чудес и
загадок - пусть же будет так в тех историях, что будут рассказаны им..."
Мелькор улыбался, слушая его; и назвали его - Сказитель.
Разными были они, но схожими в одном: все они называли себя Людьми, ибо, хотя и были изначально Эльфами, избрали они путь Смертных; но жизнь
их была столь же долгой, сколь жизнь Перворожденных, и усталость не касалась их - разве успеешь устать, когда вокруг столько неизвестного,
нового и прекрасного? И мир ждет прикосновения твоих рук, и радуется тебе, и твое сердце открыто ему...
И радовался Учитель, видя, как растет мудрость и понимание учеников его.
И был в Арте мир. Но недолго длился он.

 все сообщения
dima4478 Дата: Вторник, 12.10.2010, 14:09 | Сообщение # 25
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
ЧАША. 488-500 Г.Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ

Со времени ухода Артано как-то странно начали смотреть на него в Валиноре, и многие даже сторонились. Он приписал это тому, что Ауле впал в
немилость у Короля Мира и Великих, но вскоре ему представился случай убедиться, что это не так. В очередной раз предложив Кузнецу свои услуги,
он услышал угрюмое: "Нет".
- Но почему, о господин мой?
- Что ты, что этот - в одной форме отлиты, - мрачно ответил Ауле.
Курумо не понял его, но переспросить не решился. Однако задумался и ответ господина своего запомнил.
Однажды он поймал на себе недобрый взгляд Тулкаса:
- Тебе что здесь надо?
Курумо изящно поклонился:
- Я послан с поручением от Ауле, моего господина, о Могучий...
- Ну, иди... - буркнул Тулкас. И за спиной Майя услышал, - вражье
отродье...
Курумо был умен - да и несложно было догадаться об истине. "Значит, как и Аулендил, я был создан Мелькором. И я -
могущественнейший и мудрейший среди Майяр, как он - среди Валар... Ну конечно! И теперь Валар просто боятся меня. Даже Тулкас. Слуга Ауле! Тоже
мне - титул. Что меня ждет здесь? Участь слуги? А - там? Конечно, он примет меня, как принял Артано..." Курумо досадливо поморщился. Артано.
Соперник.
"Но разве не меня считают самым искусным из учеников Ауле? Конечно, могучий Вала оценит это. А там посмотрим. И, чтобы он не усомнился в моей
преданности, я преподнесу ему великий дар, достойный Владыки!"

- ...Что ты здесь делаешь?
Курумо вскочил и склонился перед Кузнецом:
- О, господин мой! Задумал я сделать чашу для Короля Мира...
- Почему не сказал мне? - Ауле нахмурился.
- О Великий! Ты открыл мне бездну премудрости, и многие знания дал ты мне. Но усомнился я, достоин ли считаться слугой столь мудрого Валы?
Потому, если несовершенно будет изделие рук моих, лишь на мне, нерадивом ученике, будет вина. Если же дар мой будет достоин Короля Мира, станут
говорить: сколь же велик Ауле, если его подмастерье, слуга его мог создать такое? И возрастет слава твоя, о мудрый господин мой.
- А ведь и верно... Что же, я доволен тобой, и замысел твой нравится мне. Ты можешь продолжать, - слова звучали так, словно Кузнец говорил
против воли.
Курумо вновь поклонился:
- Благодарю тебя, о мудрый. Слова твои вселяют надежду в сердце мое. Я слишком ничтожен, чтобы помогать тебе в твоих трудах; но если творение
рук моих послужит славе твоей, не будет для меня награды выше этой...

Он ушел из Валинора тихо и незаметно; Ауле нескоро хватился его.
И у черных врат твердыни Мелькора встретил его Гортхауэр. Он не успел ничего сказать: Курумо бросился ему на шею:
- О, брат мой, как я счастлив, что, наконец, мы вместе!
- Но... - Гортхауэр был в растерянности.
- Веди меня к Властелину, скорее!
Курумо следовал за шедшим впереди Черным Майя:
- Сколь неустрашим ты, брат мой! Я преклоняюсь перед твоим мужеством и решимостью твоей; даже испытывая все унижения и презрение, которыми
окружили меня в Валиноре, я не сразу осмелился пойти за тобой...
Они вошли в тронный зал, и Курумо, рыдая, бросился к ногам Мелькора, обняв его колени:
- Наконец-то, господин мой! Наконец-то я пришел к тебе!
Мелькор ошеломленно смотрел на него и, наконец, выговорил:
- Встань, что ты? Как можешь ты так унижаться?!
- Нет мне прощения, о Великий! Я ведь тоже был с ними и служил тем, кто осмелился противостоять тебе! Но я прозрел, я понял все величие
замыслов твоих. Мое место здесь, подле тебя, господин мой... Как же я рад, что постиг, наконец, истину!
- Встань, я прошу тебя...
- Нет, Великий, я - прах у ног твоих, я недостоин... Простишь ли ты меня? - он хотел припасть к руке Мелькора, но тот почти в ужасе вырвал
руку и, встав, поднял Курумо с колен:
- Ну, хорошо, хорошо, я прощаю тебя, прощаю, если тебе так нужно это...
- Благодарю тебя, о Великий... Снизойдешь ли ты до того, чтобы принять мой дар?
Чаша червонного золота, изукрашенная изумрудами и рубинами, оплетенная тонким алмазным узором. Витая ножка, обвитая лентой из
четырехгранных бриллиантов. Искусная работа... но даже на вид - как тяжела... "Как же я подниму ее?.." - успел подумать Мелькор.
- Только ты - истинный Властелин Мира - достоин пить из такой чаши.
- Властелин Мира?..
- Конечно же, господин! Смешно слышать, как Манве величают Королем Арды. Власть его простирается не дальше пределов Валинора; воистину, лишь
ты правишь миром, о господин мой...
- Почему ты называешь меня господином? - справившись с удивлением, спросил Мелькор.
- Как же иначе? Все в Арде послушно твоей воле; мы - лишь слуги твои, которым недоступны глубина и величие замыслов твоих.
- Прекрати, - решительно оборвал речь Курумо Черный Вала.
- Я разгневал тебя, о Великий? Умоляю, прости ничтожного слугу твоего.
Курумо распростерся перед троном.
- Встань! Если хочешь стать моим учеником - не смей унижаться! Как можешь ты называть меня господином? Здесь ты не слуга - ты свободен!..
- Я понял тебя, Великий, да будет так, как ты хочешь. Но скажи мне - ведь ты примешь мой дар? Ты не отвернешься от меня?
- Нет... нет. Только скажи, почему ты сделал эту чашу?
- Я рад объяснить тебе, Великий... Прости, если я что-то скажу неверно, ибо я еще мало постиг, и невелики знания, что мог дать мне Ауле.
Золото - металл властителей, потому избрал я для творения моего этот материал. Три камня сочетаются в этой чаше: рубин - камень власти,
изумруд, изгоняющий тоску и дарящий радость, и алмаз - знак победителей и могучих воинов, подобный всесильной воле твоей, ибо несокрушим он...
Скажи, Великий, неужели я ошибся?
- Нет... Но все, что сказал ты - взгляд лишь с одной стороны. Поговори с Мастером - он объяснит тебе...

- Одно кажется мне непонятным, Мастер: я не видел здесь изделий из золота. Даже украшения у вас - из других металлов. Вот твое кольцо; оно
красиво, но ведь это сталь? Подумай - разве не возросла бы красота кольца, будь оно золотым?
- Я понимаю тебя, Курумо. Но учитель говорит, что золото - тяжелый и надменный металл, немногим под силу подчинить его своей воле и изменить
его суть. Маги и целители предпочитают серебро, металл Луны, не терпящий крови, дающий власть над сутью вещей и над собой. Серебро - это мудрость и
спокойствие, и означает - равновесие.
- Это я понимаю; но - сталь? Разве она не значит - власть силы?
- Прости меня, но снова ты смотришь только с одной стороны. Все зависит от тех рук, что касаются стали. Сталь - это воля и верность; сталь
- металл защитников и ничем не ниже серебра. Но выше всех металлов мы ценим - железо.
- Может ли это быть? Железо - металл грубый и косный...
- И снова - ты прав лишь отчасти. Железо - древний металл, хранящий множество великих тайн. Но откроются они только истинно мудрым. Высокой
мудростью и величайшим искусством должен обладать мастер, чтобы работать с железом. У этого металла - своя воля. Мы только начинаем постигать его
тайны, а Учитель, кажется, знает все... знаешь, в его руках железо поет...
- А что же Гортхауэр?
- О, ему открыто многое. Он - первый из учеников Мелькора.
Курумо поморщился. Упоминание об Артано было неприятно. "Золото - низший металл? Много они понимают в металлах!"
- А камни? - вслух спросил он. "Уж об этом-то я наверняка знаю все".
- Ты ответил Учителю верно, но... Взгляни на этот рубин: он похож на пламя и горячую кровь, но в то же время холоден, как лед. Та же
двойственность - и в его свойствах, и в свойствах других камней. Рубин - знак не только власти, но и беды, алмаз - еще и камень целителей, а
значение изумруда - красота природы и любовь Мироздания. Разве ты не знал?
- Конечно знал, но...
Курумо не окончил фразы, но, похоже, Гэлеон-Мастер и не ждал продолжения.
"Сам не пожелал объяснить. Не снизошел. Отослал к этому недоучке, Ну, да ничего. Он скоро поймет, что я достоин большего. Я докажу..."

- Гэлеон!
- Да, Учитель?
- Взгляни; нравится тебе эта чаша?
Мастер задумался, потом промолвил неуверенно:
- Не знаю, Учитель... Я не вижу изъянов... Никогда не видел я столь тонкой работы по золоту, и камни подобраны умело и искусно... все
пропорции соблюдены, но...
- Но?
- Прости, Учитель, но почему-то мне даже не хочется касаться ее, - кажется Гэлеон сам был удивлен своими словами. - Кто сделал это?
- Мой... ученик, - Мелькор запнулся на этом слове. Медленно поднес чашу к губам...
Червонное ли золото сыграло злую шутку с его зрением, или было это отзвуком того, что - будет, но на мгновение почудилось - до краев
наполнена чаша густой кровью. Наваждение? Но откуда на губах - солоноватый
привкус?..
В ужасе и отвращении Мелькор отшвырнул тяжелую чашу. Она зазвенела, покатившись по каменным плитам. Мелькор прикрыл глаза дрогнувшей рукой.
- Что с тобой, Учитель?!
- Ничего... ничего... Мне показалось...
"Что же за дар ты поднес мне, Курумо? Чья кровь в этой чаше - чьей крови дал ты испить мне? Это - знак; это проклятый дар - видеть, не зная,
не понимая, что видишь..."
Разлитое вино больше не напоминало кровь, и он понимал, что это было лишь видением... но - слишком ярким и отчетливым.

ПОЛЫНЬ. ГОД 497 ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ

...Выбор Звездного Имени - кэннэн Гэлиэ - праздник для всех. И даже среди зимы, она знала, будут цветы. Тем более сегодня - в День Звезды:
двойной праздник. Она выбрала именно этот день, а с нею - еще двое, оба двумя годами старше. На одну ночь они трое - увенчанные звездами, словно
равны Учителю: таков обычай. Но это все еще будет...
А сейчас - трое посреди зала, и Учитель стоит перед ними.
- Я, Артаис из рода Слушающих-землю, избрала свой Путь, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллаан, Звездная Долина.
- Перед звездами Эа и этой землей ныне имя тебе Гэллаан. Путь твой
избран - да станет так.
Рука Учителя касается склоненной темноволосой головы, и со звездой, вспыхнувшей на челе, девушка выпрямляется, сияя улыбкой.
- Я, Тайр, избираю Путь Наблюдающего Звезды, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллир, Звездочет.
- Перед звездами Эа и этой землей...
Последняя - она. И замирает сердце - только ли потому, что она - младшая, рано нашедшая свою дорогу?
Как трудно сделать шаг вперед...
- Я, Эленхел...
Она опускает голову, почему-то пряча глаза.
- ...принимаю Путь Видящей и Помнящей... и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру...
Резко вскидывает голову, голос звенит.
- ...то имя, которым назвал меня ты, Учитель, ибо оно - знак моей дороги на тысячелетия...
Знакомый холодок в груди: она не просто говорит, она - видит.
- ...имя Элхэ, Полынь.
Маленькая ледяная молния иголочкой впивается в сердце. Какое у тебя странное лицо, Учитель... что с тобой? Словно забыл слова, которые
произносил десятки раз... или - я что-то не так сделала? Или - ты тоже - видишь?
Ее охватывает страх.
- Перед звездами Эа и... Артой... отныне... - он смотрит ей в глаза, и взгляд у него горький, тревожный, - и навеки, ибо нет конца Дороге...
имя твое - Элхэ. Да будет так.
Он берет ее за руку - и это тоже непривычно - и приводит пальцами по узкой, доверчиво открытой ладони. Пламя вспыхивает в руке - прохладное и
легкое, как лепесток цветка.
"Сердце Мира - звездой в ладонях твоих..."
Несколько мгновений она смотрит на ясный голубовато-белый огонек, потом прижимает ладонь к груди слева.
Учитель отворачивается и с тем же отчаянно-светлым лицом вдруг выбрасывает вверх руки - дождь звездных искр осыпает всех, изумленный
радостный вздох пролетает по залу, где-то вспыхивает смех...
- Воистину - Дети Звезд...
Он говорит очень тихо, пожалуй, только она и слышит эти слова.
- А ты снова забыл о себе.
Он переводит на Элхэ удивленный взгляд. Та, прикрыв глаза, сосредоточенно сцепляет пальцы, потом раскрывает ладони - и взлетает
вокруг высокой фигуры в черном словно снежный вихрь: мантия - ночное небо, и звезды в волосах...
- Где ты этому научилась? - он почти по-детски радостно удивлен.
- Не знаю... везде... Мне... ну, просто очень захотелось, - она окончательно смущена. Он смеется тихо и с полушутливой торжественностью подает ей руку. Артаис-Гэллаан и Тайр-Гэллир составляют вторую пару.

...А праздник шел своим чередом: искрилось в кубках сладко-пряное золотое вино, медленно текло в чаши терпкое рубиновое; взлетал под
деревянные своды стайкой птиц - смех, звенели струны и пели флейты...
- Учитель, - шепотом.
- Да, Элхэ?
- Учитель, - она коснулась его руки, - а ты - ты разве не будешь
играть?
- Ну, отчего же... - Вала задумался, потом сказал решительно. - Только петь будешь - ты.
- Ой-и... - совсем по-детски.
- И никаких "ой-и"! - передразнил он на удивление похоже и, уже поднимаясь, окликнул:
- Гэлрэн! Позволь - лютню.
Все умолкли разом: менестреля и так никто никогда не прервет, а если Учитель сам будет играть... Странный выдался вечер нынче, что и говорить!
Только что - смех и безудержное веселье, но взлетела мелодия - прозрачная, пронзительно-печальная, и звону струн вторил голос - Вала пел,
не разжимая губ, просто вел мелодию, и тихо-тихо перезвоном серебра в нее начали вплетаться слова - вступил второй голос, юный и чистый:

Андэле-тэи кор эме
Эс-сэй о анти-эме
Ар илмари-эллар
Ар Эннор Саэрэй-алло...
О ллаис а лэтти ах-энниэ
Андэле-тэи кори'м...

Два голоса плели кружево колдовской мелодии, и мерцали звезды, и даже когда отзвучала песня, никто не нарушил молчания - эхо ее все еще
отдавалось под сводами и в сердце...
...пока с грохотом не полетел на пол тяжелый кубок.
Собственно, сразу никто не разобрался, что происходит; Учитель только сказал укоризненно:
- Элдхэнн!
Дракон смущенно хмыкнул и сделал попытку прикрыться крылом.
- И позволь спросить, зачем же ты сюда заявился?
Резковатый металлический и в то же время какой-то детский голосок ответствовал:
- Я хотел... как это... поздравить... а еще я слушал...
- И - как? - поинтересовался Вала.
Дракон мечтательно зажмурился.
- А кубок зачем скинул?
Дракон аккуратно подцепил помянутый кубок чешуйчатой лапой и со всеми предосторожностями водрузил на стол, не забыв, впрочем, пару раз лизнуть
тонким розовым раздвоенным язычком разлитое вино:
- Так крылья же... опять же, хвост...
Он-таки ухитрился, не устраивая более разрушений, добраться до Валы, и теперь искоса на него поглядывал, припав к полу: ну, как рассердится?
- Послу-ушать хочется... - даже носом шмыгнул - очень похоже, и просительно поцарапал коготком сапог Валы: разреши, а?
- Ну, дите малое, - притворно тяжко вздохнул тот. - Эй!.. а эт-то еще что такое?
Элхэ перестала трепать еще мягкую шкурку под узкой нижней челюстью дракона - дракон от этого блаженно щурил лунно-золотые глаза и только что
не мурлыкал.
- А что?.. ну, Учитель, ну, ему ведь нравится... смотри!
Элдхэнн в подтверждение сказанного мягко прорычал что-то.
Гортхауэр беспокойно взглянул на своего младшего брата: еще скажет чего, вон на лице так и читается - нашли, мол, чем заняться! Тот однако
промолчал, хоть и нахмурился недовольно, пренебрежительно кривя губы. Вот и славно.
- Слушай, Элхэ, хочешь его домашним зверьком взять - так прямо и скажи! - притворно возмутился Вала.
Элхэ в раздумье сморщила нос.
- А это мысль, Учитель! - просияв, заявила она через мгновение.
В ответ раздался многоголосый смех и крики: "Слава!" Вала тоже рассмеялся облегченно: ну вот, все-таки совсем девочка! а то взгляд - даже
не по себе стало. Видящая и Помнящая. Кроме нее, такой путь избрали всего трое. Двенадцать лет - и Видящая. Не бывало еще такого...
Все-таки тревожно на сердце.
- ...А песня, Гортхауэр!.. Видел, как Гэлрэн на нее смотрел?
Ученик лукаво взглянул на Учителя:
- А - подрастет?
- Хм... Остерегись - как бы и тебя не приворожила! Но какие глаза!.. Словно ровесница миру. "Знак Дороги на
тысячелетия"...

...Здесь было так холодно, что трескались губы, а на ресницах и меховом капюшоне у подбородка оседал иней. Она уже подумала было не
вернуться ли, и в это мгновение увидела их. Крылатые снежные вихри, отблески холодного небесного огня - это и
есть?..
- Кто вы?
Губы не слушались. Шорох льдинок, тихий звон сложился в слово:
- Хэлгеайни...
Она улыбнулась, не ощущая ни заледенелого лица, ни выступившей в трещинах рта крови.
Она не смогла бы объяснить, что видит. Музыка, ставшая зримой, колдовской танец, сплетение струй ледяного пламени, медленное кружение
звездной пыли... Она стояла, завороженная неведомым непостижимым чудом ледяного мира - мира не-людей, Духов Льда.
"Откуда же вы..."
Она уже не могла спросить - только подумать. Не знала, почему - время остановилось в снежной ворожбе, и не понять было, минуты прошли - или
часы. Была радость - видеть это, невиданное никем. Они услышали.
"Тэннаэлиайно... спроси у него..."
Шесть еле слышных мерцающих нот - имя. Она повторила его про себя, и каждая нота раскрывалась снежным цветком:
ветер-несущий-песнь-звезд-в-зрячих-ладонях. Тэннаэлиайно. Она смотрела, пока не начали тяжелеть веки, и звездная метель кружилась вокруг нее - это и есть смерть?.. - как покойно... Уже не ощутила стремительного порыва ветра, когда черные огромные крылья обняли ее.

- Элхэ... вернись...
Как тяжело поднять ресницы... Ты?.. Тэннаэлиайно... Нет сил даже улыбнуться. Как хорошо...
Он погладил ее серебристые волосы:
- Все хорошо. Теперь спи. Птицы скажут, что ты у меня в гостях, никто не будет тревожиться.
Она прижалась щекой к его ладони и снова закрыла глаза.

- Учитель... Ты так и просидел здесь всю ночь?
- И еще день, и еще ночь. Как ты?
- Я была глупая. Мне так хотелось увидеть их... Хэлгеайни. Они... они прекрасны. Я не сумею рассказать... Но я бы... я бы умерла, если бы не ты.
Прости меня...
- Сам виноват. Я знаю тебя - не нужно было рассказывать. После той истории с драконом...
На щеках Элхэ выступил легкий румянец.
- Ты не забыл?
- Я помню все о каждом из вас. Конечно, тебе захотелось их увидеть.
Она опустила голову:
- Ты не сердишься на меня, Тэннаэлиайно?
- Не очень, - он отвернулся, пряча улыбку. - Подожди... как ты меня назвала? Они - говорили с тобой?
- Я не уверена... Я думала, мне это приснилось. Просто это так красиво звучит...
- Они редко говорят словами... - поднялся. - Я пойду. Есть хочешь?
- Ужасно!
Он рассмеялся:
- В соседней комнате стол накрыт. Потом, если хочешь посмотреть замок или почитать что-нибудь - спроси Нээрэ, он покажет.
- Кто это?
- Первый из Духов Огня. Ты их еще не видела?
Она склонила голову набок, отбросила прядку волос со лба:
- Не-ет...
- Они, правда, не слишком разговорчивы, но ничего. Я скоро вернусь.

- Нээрэ!..
Двери распахнулись, и огромная крылатая фигура почтительно склонилась перед девочкой. Она ахнула, завороженно глядя в огненные глаза.
- Это ты - Дух Огня?
- Я, - голос Ахэро прозвучал приглушенным раскатом грома.
Элхэ протянула ему руку.
- Осторожно. Можешь обжечься. Руки горячие. Эрраэнэр создал нас из огня Арты...
"Эрраэнэр - крылатая душа Пламени..."
- ...Я понимаю его, когда он говорит, что любит этих маленьких.
- Ты знаешь, что такое - любить?
Нээрэ долго молчал, подбирая слова.
- Они... странные. Я бы все для них сделал, - он запахнулся в крылья как в плащ, в огненных глазах появились медленные золотые огоньки;
задумался. - Такие... как искры. Яркие. Быстрые. И беззащитные. На этот раз он умолк окончательно.
- Проведи меня в библиотеку, - попросила Элхэ.
Балрог кивнул.

Едва увидев того, что - в расшитых золотом черных одеждах - стоял у стола, она почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Понять
причину этого она не могла, потому всегда упрекала себя за смутную неприязнь к Майя Курумо.
Майя Курумо. Но ведь Гортхауэр - просто Гортхауэр, хотя - тоже Майя, а вспоминаешь об этом мимолетно, когда видишь, что даже раскаленный металл
не причиняет его рукам вреда...
- Что ты здесь делаешь?
Вопрос, хоть и заданный голосом мягким, почти ласковым, заставил ее смешаться; она беспомощно пролепетала:
- Я?.. Я в гостях... у Учителя...
- Зачем?
Она с трудом справилась с собой:
- Просто... Ничего особенного. А что ты читаешь?
Майя снисходительно улыбнулся:
- Тебе еще рано, девочка. Ты ничего не поймешь.
Голос Элхэ дрогнул от обиды; никто и никогда еще не говорил с ней так:
- Я избрала Путь. Уже три зимы минуло; ты забыл?..
Снова равнодушно-снисходительная улыбка:
- Не могу же я помнить всех.
Она порывисто шагнула к дверям, но вдруг испугалась, что обидела этим Майя.
- Я ранила тебя? Я не хотела, правда...
Майя удивленно приподнял брови и, снова принявшись за книгу, бросил:
- Вовсе нет.
Только выйдя из библиотеки она почувствовала, что дрожит, словно от холода. Страх. Не страх опасности, а что-то неопределенное, душно-липкое,
похожее на щупальца серого тумана... а это откуда? Кажется, Учитель что-то говорил... или нет?
"Учитель. Тысячу раз произносишь про себя его имя - это имя, единственное, и никогда вслух. Не смеешь. Тысячу раз - безумные слова, и
никогда не скажешь их. Лучше не думать об этом. И - ни о чем другом.
Скорее бы ты вернулся, Учитель. Учитель".
По этому замку можно просто бродить часами. Просто ходить и смотреть, вслушиваясь в еле слышную музыку, стараясь унять непокой ожидания.
Она поднялась на верхнюю площадку одной из башен, словно кто-то звал
ее сюда...
...Он медленно сложил за спиной огромные крылья, все еще наполненный счастливым чувством полета, летящего в лицо звездного ветра и свободы. И
услышал тихий изумленный вздох. Девочка протянула руку и, затаив дыхание, словно боясь, что чудо исчезнет, коснулась черного крыла. Тихонько
счастливо рассмеялась, подняв глаза:
- Учитель... у тебя звезды в волосах, смотри!
Он поднял было руку, чтобы стряхнуть снежинки, но передумал.
- Пойдем. Так ты никогда не поправишься - без плаща на ветру...
"Это как сон. Или сказка. Но сны и сказки длятся недолго и быстро забываются... Это - когда сказки счастливые. А моя видно - горше полыни.
Или ты - чувствуешь это, поэтому дал мне такое имя... Все это закончится. Все это скоро закончится. Ненавижу себя, лучше бы мне не родиться
Видящей... И если бы знала, что произойдет... Чувствовать - но не знать, не предупредить... Я увижу - но тогда будет поздно".

- ...Ты искусен в сложении песен, Менестрель; почему бы тебе не сложить балладу о нашем господине?
- Но зачем, Курумо? Он никогда не говорил, что хочет этого...
- И не скажет никогда. Конечно же хочет! Разве есть кто-то, кто более достоин восхваления, нежели он? Ведь он - Владыка Арды, Повелитель Мира, и
все, что есть живого в Арде, все, что есть плоть Мира, повинуется ему...
Это будет лучшей твоей песнью, Менестрель!
- Но Учитель никогда не говорил, что ему нужно такое...
- Поверь мне, я знаю. Подумай - он один противостоит всем Валар! И самым могучим и сильным нужна поддержка. Неужели ты не хочешь доставить
нашему господину радость? Уверяю тебя, он будет доволен...
- Я не знаю... я попробую... Может быть ты прав, Курумо...

- ...Как я слаб, Учитель... Ничего я еще не умею...
- О чем ты, Гэлрэн?
- Я хочу сложить балладу в твою честь, и вот - не сумел...
- Зачем, ученик?
- Я думал порадовать тебя...
- Мне не доставляют радости восхваления. И ты знаешь это. Кто подсказал тебе эту мысль?
- Курумо, Учитель...
- Курумо, - задумчиво повторил Мелькор; потом поднял глаза на ученика и улыбнулся. - Теперь ты знаешь, что сердцу невозможно приказать петь.
- Да, Учитель... я понимаю...
- Иди, ученик. И пусть придет ко мне Курумо.

- Почему ты решил, что мне нужно такое?
- О Великий! Кто же достоин восхвалений, если не ты? В Валиноре денно и нощно возносят хвалу Манве - разве ты не более заслужил это? О деяниях
твоих должно слагать песни... Ведь я же знаю - это придаст тебе силы для новых великих подвигов... Вся Арда будет славить тебя, Владыка!
- Ну и сложил бы песню сам, - насмешливо сказал Мелькор, - у тебя ведь тоже хороший голос!
- Но, господин мой, - с достоинством ответил Курумо, - песни - дело
менестрелей; они - как птицы: поют, ибо такова их природа. Мое же назначение в другом.
- Это верно. С такими крыльями взлететь тяжело, - усмехнулся Вала.
Курумо остался невозмутимым:
- Я предпочитаю твердо стоять на земле, - ответил он, с удовольствием оглядывая свои черные одежды, богато расшитые золотом и бриллиантами.
- Ладно, оставим это, - Мелькор посерьезнел. - Ответь мне, разве я просил, чтобы кто бы то ни было слагал песни в мою честь?
- Нет, о Великий; но думаю я, что не мог измыслить ничего противного твоей воле. Ведь я - твое создание, и все мысли и деяния мои имеют начало
в тебе...
Мелькор тяжело задумался. Курумо в молчании ждал его ответа.
- Иди, - не поднимая глаз на Курумо, молвил, наконец, Вала.
И с поклоном удалился Курумо, исполненный сознания собственного достоинства и правоты.
"Может в глубине души я действительно жажду восхвалений - и просто боюсь признаться себе в этом? Нет... Или - да? Ведь он действительно мое
творение, хотя я и думал создать существ иных, чем я... Может быть то, что таится во мне, вошло в него и внушило ему эти мысли? Может быть... Тогда,
чтобы одолеть в себе это, я должен объяснить ему, научить его... Видно, плохой я учитель, если он продолжает думать так... Моя вина".
- Курумо!..

Он сидит в резном черном кресле: высокий стройный человек в черных одеждах; плащ небрежно брошен на спинку кресла, рубашка распахнута на
груди: жаркий день выдался сегодня в кузне, но тело его не знает усталости. Мерцающий свет озаряет его лицо. Удивительно красивое лицо.
Высокий лоб; взлетающие легким изломом брови; в тени длинных прямых ресниц - глаза, светлые и ясные, как звезды; тонкий нос с легкой горбинкой, чуть
впалые щеки, твердо и красиво очерченный рот, волевой подбородок... Он улыбается ласково и мечтательно: завтра новый день, наполненный радостью
творения и познания, словно чаша до краев - искрящимся золотым вином. Они даже не догадываются, сколь многому он, их Учитель, учится у них, и сам
он, по сути, лишь один из них, познающий тайны Эа... А вечером придут дети и попросят снова рассказать сказку... Что же он расскажет им?
Он надолго задумывается, глядя в окно. Ветер играет прядями длинных темных волос. Потом решительно поворачивается к столу, берет чистый лист и
черно-серебряное перо. У него узкие сильные руки и тонкие длинные пальцы.
Руки творца.
Летящие знаки Тай-ан проступают на белом листе, так похожие на знаки Тьмы. Он снова улыбается, вспомнив счастливое лицо Книжника: "Учитель,
кажется, я понял, как можно записывать мысли... Взгляни, тебе нравится, да?"
Он откладывает в сторону перо, когда небо на востоке уже начинает светлеть. Бессмертному не нужен сон. Перечитывает написанное, и легкая
тень ложится на его лицо. Странная вышла сказка; да и сказка ли?
...Идет по земле Звездный Странник, и заходит в дома, и рассказывает детям прекрасные печальные истории, и поет песни. Он приходит к детям и
каждому отдает частичку себя, каждому оставляет часть своего сердца. Словно свеча, что светит, сгорая - Звездный Странник. Все тоньше руки его,
все прозрачнее лицо его, и только глаза его по-прежнему сияют ясным светом. Неведомо, как окончится путь его; он идет, зажигая на земле
маленькие звезды. Недолог и печален его путь, и сияют звезды над ним - он идет...
Он встает, идет к дверям. Завтра - тот день, что Гэлрэн зовет днем своего второго рождения: много лет назад в этот день сложил он свою первую
песню. Он приготовил Менестрелю дар: осталось лишь натянуть струны из поющего небесного железа и настроить лютню. Он представляет себе сияющее
лицо Менестреля... Но что-то не дает покоя.
Этот новый ученик, Курумо. Его создание, и все же - совсем иной. Иногда начинает казаться - он все понял, а потом... Пришел ведь к
Менестрелю и уговорил сложить эту песню. А - зачем? Часть сердца, его творение, его ученик... и - не понять. Иной. Он любит этого странного
ученика, но не забыть тяжелой чаши и кровавого привкуса на губах. Почему?
И кажется - именно из-за этого придется взять в руки меч Затменного Солнца. Чего-то не достает в Курумо; может, той ясной открытости, без
которой невозможно себе представить других? И эти разговоры о славе, о власти... Сначала он искренне удивлялся: зачем? Потом в душе поселилась
тревога. Не замечая этого, он стал внимательнее к Курумо, чем даже к Гортхауэру. Старший ученик смотрел на это с полушутливой ревностью, но
постепенно стал сторониться своего младшего брата. А Учителю мучительно не хотелось, чтобы новый ученик считал себя чужим здесь. Но словно какая-то
стена стояла между ними.
Тряхнул головой. Хватит. Иначе лютня запомнит эти мысли. Нужно идти. Конечно, если Арта меняет всех (он не любил говорить "Арда", Княжество -
имя, данное миру Илуватаром), должно быть это происходит и в Валиноре. Со временем Курумо станет иным: Арта лечит, да и трудно не измениться, живя
среди Эльфов Тьмы...

- Позволишь ли переночевать у тебя?..
У него не было своего дома в поселении Эллери; обычно к ночи он возвращался в Хэлгор, но сегодня ему хотелось остаться со своими
учениками.
Гэллор-Маг просиял:
- Конечно, Учитель! Зачем ты спрашиваешь? Мы всегда рады тебе...
Гости уже разошлись, и они остались одни. Разговор затянулся допоздна. Гэллор был не прочь и продолжить беседу, но Вала с улыбкой
остановил его:
- Довольно, пощады! Если бы я был человеком, ты вконец замучил бы меня: не торопись, ты хочешь узнать все сразу.
Эльф смущенно рассмеялся:
- Ты прав, Учитель.

...Девушка свернулась калачиком в кресле, подобрав ноги: огонь в камине догорал, и в комнате было прохладно. Лицо спящей было полно тихой
печали, и Вала невольно залюбовался ею. Пожалуй, красотой она не уступает Аллуа, которую считают прекраснейшей среди Эллери. Но Аллуа - огненный
мак, эта же девочка - цветок ночи... Наверно, хотела спросить о чем-то, а ждать пришлось долго. Вала осторожно укрыл девушку плащом, отошел к окну.
- ...Учитель!
Он мгновенно оказался рядом. Девушка с ужасом смотрела на его руки; дрожащими пальцами коснулась запястий, коротко вздохнула и прикрыла глаза.
- Что с тобой? - он был встревожен.
- Ничего... прости, это только сон... Страшный сон... - она попыталась улыбнуться. - Я тебе постель застелила, хотела принести
горячего вина - ты ведь замерз, наверно, - и, видишь, заснула...
Он провел рукой по серебристым волосам девушки; в последнее время они все чаще забывают, что он не человек.
- Но ведь ты не за этим пришла. Ты хотела говорить со мной, да, Элхэ?
- Да... Нет... Я не хочу этого, но я должна сказать... Учитель, -
совсем тихо заговорила она, - он страшит меня. Не допускай его к своему сердцу - или сделай его другим... Я не знаю, не знаю, мне страшно...
Учитель, он беду принесет с собой - для всех, для тебя... Он только себя любит - мудрого, великого...
- О ком ты, Элхэ? - Вала был растерян; он никогда не видел ее такой.
- Об этом твоем новом... - она не могла выговорить "ученике", - о Курумо. Я наверное, не должна так говорить...
- Нет... Я и сам думал об этом. Не тревожься, Арта излечит его.
- Ты не веришь в это, Учитель.
Вала усмехнулся - как-то грустно это у него получилось:
- Видно, от тебя ничего не скроешь.
Помолчали.
- Учитель, я принесу тебе вина?
Он рассеянно кивнул.
- И огонь почти погас... Сейчас я...
- Не надо, Элхэ, - он начертил в воздухе знак Ллах, и в очаге взметнулись языки пламени.
Она вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся, приняв из ее рук чашу.
- Учитель...
Он поднял голову: Элхэ стояла уже в дверях, - тоненькая фигурка в черном; и необыкновенно отчетливо он увидел ее глаза.
- Учитель, - узкая рука легла на грудь, - береги себя. Знаю, не умеешь, и все же... Я боюсь за тебя. Гнев лишает разума, жажда власти
убивает милосердие, и оковы ненависти не разбить...
Он хотел спросить, о чем она говорит, но она уже исчезла.

- Ты сказал, о Великий, что никто из учеников твоих не может совладать с Орками?
- Да, Курумо.
- Даже Гортхауэр? - лицо Курумо выражало изумление.
- Даже он.
"Вот и представился случай. Я докажу ему, что более достоин его милости, чем Гортхауэр. Он поймет, что лучше иметь дело со мной. Артано
только и умеет, что слушать, да звезды считать, да возиться с этими...
Эльфами Тьмы. Нет, он мне не соперник. И Владыка увидит это".
- Позволь мне, о Великий...
- Что? - Мелькор был удивлен.
- Позволь, я попытаюсь...
- Ну что ж, попробуй...

"Спору нет, Эльфы красивы. Но начнись война - никто из них не сможет сражаться. Если бы в Валиноре знали об этом, вряд ли Мелькор надолго
остался бы свободным. Не могу его понять! Он мог бы воистину быть Владыкой Мира, подчинить себе всех - почему же он не думает об этом? Песенки их
слушает, сказки... И что же, из Орков хотел сделать - таких же? Неужели не видит - они предназначены для войны! Силе поклоняются они? - так и должно быть с воинами. Он говорит, страх стал их сущностью? - тем лучше: страшась его могущества, они будут сражаться до последнего. Владыка не хочет думать
о таких вещах - ну, так о них позабочусь я. Я обучу их ковать металл и сражаться; я стану для них вторым после Властелина: в чьих руках войско, у
того и власть. Валинорские сволочи еще будут ползать у меня в ногах!
Они-то, глупцы, сидят в своей Благословенной Земле и даже не помышляют о войне... Что ж, тем хуже для них!"

- Я исполнил твое повеление, Великий!
Пятеро могучих Орков в полном воинском доспехе простерлись перед троном Мелькора.
Курумо просиял, взглянув на удивленное лицо Властелина. Все это время он работал в одиночестве, чтобы никто раньше времени не увидал его трудов,
и теперь ожидал похвалы от своего господина.
- Что это? - наконец выдохнул Мелькор.
- Орки, мой господин. Твои слуги и воины. С ними ты завоюешь весь мир - взгляни, сколь могучи они, сколь преданы тебе! Пусть отныне страшится
тот, кто смел называть себя Королем Мира: теперь-то он узнает, кто истинный Владыка Арды!
- Что ты сделал? - тяжело спросил Мелькор.
Курумо опешил: такого приема он не ожидал.
- О Великий! Как может Властелин обойтись без армии? И ведь тебе не обязательно самому вести войну - поручи это мне, ты увидишь - я оправдаю
твое доверие.
- Я не хочу крови. Ты что же, так и не понял ничего?
- Я понимаю тебя, господин мой. Твои руки будут чисты - я сделаю все сам, - Курумо снова обрел уверенность в себе, он говорил, наслаждаясь
звуком собственного голоса, упиваясь словами. - И будет великая война, и Валар падут к ногам твоим - ты один будешь царить в Арде, и я буду вершить
волю твою...
Внезапно он увидел лицо Мелькора, искаженное гневом и отвращением.
- Вон отсюда, - свистящий страшный шепот.
- Что?.. - Курумо показалось - он ослышался.
- Убирайся! Забери свой проклятый дар - на нем кровь!
Курумо отшатнулся, закрывая лицо руками. Словно с его лица слетела маска мудрого величия: страх и ненависть в темных глазах, злобный волчий
оскал. Мелькор с силой швырнул в него золотой чашей; и, взвизгнув от ужаса, Майя опрометью бросился из зала.
Вала стоял, тяжело дыша, стиснув кулаки от гнева; и тогда предводитель Орков, хищно оскалившись, сказал:
- Позволь мне, о Великий!..
- Вон! - прорычал Мелькор.
...Ему показалось - он ослеп. Багровая пелена перед глазами. Но страшнее этой внезапной слепоты было - видение, беспощадно-отчетливое,
неотвратимое - как нож у горла. Он застонал сквозь стиснутые зубы, и это вернуло его в явь. Кто-то
осторожно коснулся его судорожно сжатых рук. Гортхауэр.
- Что с тобой? Ты стоял, как слепой, и глаза... прости меня... мне стало страшно... Никогда не было, чтобы ты смотрел - так. Тебе плохо?
- Ничего, - глухо обронил Мелькор. - Уже все.
- Нет-нет, не отнимай рук. Пожалуйста. Я хочу помочь, позволь мне
это.
- Не нужно. Иди.
- Я чем-то оскорбил тебя?
- Нет. Прости. Мне нужно побыть одному.

 все сообщения
dima4478 Дата: Вторник, 12.10.2010, 15:52 | Сообщение # 26
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИК. 500-502 Г.Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ

Майя несколько секунд постоял в растерянности, затем, коротко поклонившись, вышел. Мало ли, что за мысли у Учителя. Может, ему
действительно лучше побыть одному? Кто может проникнуть в замыслы его? Какое-то мгновение Мелькор видел его высокую стройную фигуру на пороге,
затем дверь затворилась. Он тяжело наклонился вперед, сцепив вместе почему-то дрожащие руки. Трудно прятать напряжение души от чужих глаз.
Особенно этих. Сам себе он казался сейчас натянутой до предела тетивой. Лук ли сломается? Тетива ли лопнет? Рука сорвется? Или все же взовьется
стрела? Страх. Страх и растерянность. Страшное откровение - Курумо. Часть души. Часть своего "я". Ведь сам создавал это совершенное тело, любовно
творил каждую черточку лица, вливал в неподвижное еще существо душу и жизнь, отдавал ему часть своего живого сердца... "И это - я? И все, что
мне ненавистно, я вложил в него, пытаясь избавиться от самого себя? А теперь гоню прочь? Это слишком ужасно, слишком похоже... Или я - такой же
как Эру? Это я сам. Но я же не то, что он думает, неужели это вторая сторона меня... О, как тяжело... Или его так искалечили? Но ведь Гортхауэр
совсем иной, хотя и брат ему, он же не такой!" Он вздрогнул, пораженный внезапной мыслью. "А почему не такой? Может именно такой, только хитрее.
Более скрытный. Нет, не может быть... Неужели это все - ложь? Не могу поверить..." Но сомнение уже зашевелилось в его душе. И словно лавина,
хлынули воспоминания, но теперь он видел все совсем по-другому...
"Не зря он принес мне дар. Тоже - дар. Плату. Покупал меня. И к тому же - клинок. Другого он творить не умеет. Да и верно - что хорошего он
сделал здесь? Говорят, он учит Эльфов ковать оружие и сражаться... Зачем? Нельзя, нельзя этого позволить. Курумо пожелал власти и сколотил себе
воинство. Нет! Я не позволю калечить их души! Он сделает из них тварей, подобных Оркам... Нет, нет... Кому верить, кому молиться? Я один, я совсем
один... Лучше и остаться одному. Верить себе - такому, какой я есть. Но как прогоню его? Может, я ошибся? Может, он - то, чем кажется? Да что же
мне делать, скажите хоть кто-нибудь!" Он долго сидел, вцепившись в виски пальцами. "Нет, не могу его прогнать просто так. Это больно. Но среди
Эльфов ему больше не быть. Пусть идет к Оркам. Пусть. Как и его братец". А Майя Гортхауэр уже забыл о том, как холоден был с ним Учитель. Мир
был юн, и сам он был юн, и радовался всему. Тем более, что его ждали - Мастер и Оружейник. Курумо? Да Эру с ним, пусть идет куда угодно, только
бы больше не появлялся со своими погаными Орками. Он бежал по улицам деревянного города, среди украшенных затейливой резьбой домов, приветливо
улыбаясь Эльфам, которые хорошо знали и любили его. А там, у реки, была кузница, где они с Оружейником работали. Немногие из Эльфов учились у
Гортхауэра; им пока оружие и искусство боя казалось не более, чем увлекательной игрой. Да Майя надеялся, что это игрой и останется. Он не
говорил этого Мелькору, не считая это важным, хотя и не стремился этого скрывать.
У Гэлеона ярко блестели глаза - так было всегда, когда он задумывал что-либо новое. Гортхауэр не успел ничего сказать, как тот схватил его за
руки и заговорил возбужденно:
- Понимаешь, его можно укротить! И я понял, как!
- О чем ты... - еле успел вставить Майя.
- О золоте, о чем же! Я все не могу забыть чашу Курумо. Я мучился, сам не понимая почему, а потом понял - я хочу укротить золото. Найти и
открыть его душу. Ведь нет дурных и хороших камней и металлов, надо лишь уметь слушать их! И я понял, я сделаю!
Оружейник тихо смеялся в углу, щуря ясные синие глаза. Он хотел что-то сказать, но не успел - вошел Эльф и сказал:
- Учитель зовет тебя, Гортхауэр.

Голос Мелькора был сух и холоден, как зимний ветер, что несет с севера секущую ледяную крупу. Глаза смотрят отстраненно и как-то
неприязненно.
- Мне стало известно, что ты учишь Эльфов ковать оружие. Зачем?
- Прости, Учитель, если я сделал что-то не так, но я подумал, что они должны уметь защищать себя. Я очень бы хотел верить, что Валинор оставит
нас в покое, но увы - не могу. Что-то тревожит...
Он не договорил.
- Об этом позволь уж позаботиться мне, Артано.
Что-то дернулось внутри у онемевшего Майя. Он невольно прижал руку к груди - там, где это было. Еще... еще раз сжалось и затихло...
- Не кажется ли тебе, что то, чему ты учишь Эльфов - убивать - более приличествует Оркам? Или лавры Курумо не дают покоя?
Майя смотрел в лицо Мелькора широко открытыми глазами раненого животного, не в силах сказать хотя бы слово.
- Я решил дать тебе важное поручение. Вижу я, недаром принес ты мне клинок. Ты не творец. Ты воин. Ты понимаешь толк в войне. Так иди же в Аст
Ахэ. Там Ахэрэ возятся с Орками, пытаясь приручить их. А ты ведь мой первый ученик, - он особенно подчеркнул эти слова, - не так ли? Да и Ауле
тебя жаловал. Ты умен и талантлив. Так? Ну так ступай же, Артано - твои знания будут в помощь им!
Гортхауэр еле расслышал свой голос:
- Да... господин...

Все, что творилось сейчас с ним, сливалось в один огромный, безмолвный вопль - "За что?" Ведь раньше, когда по глупости своей он делал
жуткие ошибки и промахи, ни разу его не унижали... Ведь он все объяснил, все рассказал честно, и вот... Ясное весеннее солнце теперь жгло его
глаза, приветливые улыбки казались злыми оскалами, а теплый воздух - душным, давящим на грудь, как тяжелая вода. Он еле добрел до своего дома и
без сил повалился на пол, сжавшись в комок от внезапно вновь возникшего дергающего ощущения в груди.
Он не мог представить себе, что Учитель, которого он - сам из народа создателей - боготворил, мог оказаться неправым или несправедливым. Как
ребенок в детстве верит в непогрешимость своих родителей, так он верил Мелькору. И, значит, виноват во всем он сам. Но в чем? Что он сделал?
Понять он был не в силах. Просить объяснения - не осмеливался. "Может его гнев утихнет, и он скажет мне? А может он действительно только мне может доверить это дело". И Майя схватился за эту мысль, как за соломинку и принялся убеждать себя...
Он был совсем спокоен, прощаясь с Оружейником и Гэлеоном поутру, улыбался - только внутри заноза сидела.

Теперь Гортхауэр и Мелькор общались только через посредников. И все тяжелее становилось Майя читать написанные словно чужой рукой холодные
приказания "военачальнику Артано". Будто гвоздь каждый раз вбивали в его тело. Значит, не простил. Не простил... И все чаще дергало в груди.
Орки слушались его, как собаки - Ороме. А он ненавидел их. Они и память о Курумо стояли между ним и тем, кого он не осмеливался теперь
назвать Учителем. И потихоньку он стал сомневаться в себе самом.

...Он читал послания из Аст Ахэ, написанные рукой его ученика.
Краткие - ни одного лишнего слова. "Властелину Мелькору от правителя Аст Ахэ. Господин мой..." А сердце болезненно дергалось, когда замечал: вот
здесь рука Гортхауэра дрогнула, здесь строчка поползла вниз, здесь проскользнул какой-то мучительно неловкий оборот речи...
Он уговаривал себя, пытался убедить доводами разума - ничего не помогало, и все не утихала тревога, и горечь переполняла сердце; и в
тишине ночи, меряя шагами бесконечные коридоры и высокие залы замка Хэлгор, он вел нескончаемый спор с самим собой - самым жестоким и страшным
собеседником...
Он был совсем прежним со своими учениками. Говорил с ними, слушал их, улыбался, а сердце все жестче сжимали ледяные когти. Ему не нужен был сон,
и он завидовал тем, кому ночь приносила забвение и избавление от печалей. Для него каждая минута одиночества превращалась в пытку, каждая ночь
становилась цепью изматывающих, болезненных и бесполезных размышлений. Он пытался заставить себя не думать об этом. И не мог.
"Властелину Мелькору от правителя Аст Ахэ. Господин мой..."
Письмо можно разорвать, сжечь, уничтожить - но не забудешь уже ни слова, тебе не дано, ты не умеешь забывать, и строчки - огнем на черном -
возникают перед глазами, стоит только опустить веки. И хлещет как плеть:
"Господин мой..."

"- Свет... откуда? Что это?
- Солнце.
- Это сотворил - ты?
- Нет, оно было раньше, прежде Арты. Смотри.
- ...Что это?
- Звезды. Такие же солнца, как видел ты. Только они очень далеко. Там - иные миры..."

"- Знаешь, иногда мне кажется - мир так хрупок..."

"Нет, это не могло быть ложью, так не лгут... Или - могло? Сердце противится разуму... А если... Пусть придет сюда... поговорить с ним,
объясниться... Но во второй раз я не смогу оттолкнуть его. И, что бы он ни сказал, я поверю. Я не сумею понять, где правда, а где ложь. Воистину, мы слепы с теми, кого любим... А если - солжет, что тогда? Нет, пусть все останется как есть..."
Но душа его не знала покоя, и сердце рвалось надвое. Он старался чаще бывать со своими учениками, и их радовало это - но жить среди них уже не
мог. И затемно седлал он крылатого коня, или черным ветром летел к деревянному городу. Город спал, и он долго блуждал без цели по улочкам
между медово-золотых домов...
По-прежнему дети приходили к нему. Только истории, что рассказывал он, становились все печальнее.

...Цветок Ночи, полюбивший Луну, был подобен звезде. Ему суждена была недолгая жизнь, и цветок знал, что к осени уснет, чтобы пробудиться лишь
через год. Но Луна любила его, и каждую ночь он тянулся к ее ласковым лучам, и казалось ему невозможным на долгие месяцы расстаться со своей
любовью. И так говорила ему Земля: "Усни... Осень близка, и жизнь покидает тебя, дитя мое... Весной пробудишься ты ото сна и снова станешь звездой
земли..." Но цветок не ответил матери своей, Земле. И, видя его печаль, так сказала Ночь: "Если любовь твоя так сильна, если она дороже жизни
тебе; знай, звезда земли, ты будешь светить еще много ночей, но заплатишь за это жизнью".
И стало так.
Много ночей прошло, и свет цветка был болью, ибо он умирал. И неизъяснимая печаль рождалась в сердцах тех, кто вдыхал его горьковатый
аромат, но горечь эта была счастьем, ибо Луна дарила любовью своей. И однажды, взглянув на землю, увидела Владычица Ночи, что угасла
звезда земли. Тогда поняла она, чем платил цветок за свою любовь. Горше морской воды были слезы Луны, и велика была печаль Земли. Но печаль эта и
слезы эти стали - полынью, скорбной травой, чьи соцветия хранят серебро лунного света, а стебли - горечь слез Луны. Травой печали зовется полынь,
и горечь ее свята, ибо это горечь любви, что дороже жизни...

"Что происходит с тобой, Учитель? Для всех ты такой же, как прежде, но я вижу - ты стал иным... Ты улыбаешься, но глаза твои печальны; ты с
нами, но мысли твои далеко, и кто знает их? Я вижу, печаль на сердце у тебя, но как спросить?
Как ждешь ты посланий из Аст Ахэ - но нет радости в лице твоем, когда читаешь их. Почему твой Ученик покинул нас? Дом его пуст, и высоко
поднялись печальные травы у стен его... Учитель, почему он не возвращается к нам?
Кто мог, кто смел ранить сердце твое, почему ты таишь эту боль - ведь мы любим тебя, каждый из нас отдал бы и саму жизнь, чтобы помочь тебе... А
ты словно стеной отгораживаешься от нас - зачем? Ведь когда болит сердце, это видно, а я рождена Видящей...
Скажи, что с тобой, Учитель? Что мучает тебя, Учитель? Стремителен полет крылатого коня, звездный свет родниковой водой омывает лицо всадника
- горе в твоих глазах, и нет тебе покоя... Что гонит тебя, что мучает тебя? Скажи мне, ответь мне - я не смею спросить... Чем помочь тебе,
Учитель? Учитель..."

В самом начале осени он получил весточку от Гэлеона. Тот звал его посмотреть на укрощенное золото. На тот праздник, что устраивается по
этому поводу. Звал Гэлеон - не Мелькор. И Гортхауэр отважился. Ведь никто ему не запрещал покидать Аст Ахэ...
Он так долго жил среди Эллери Ахэ, что во многом стал похож на них. Он научился понимать и ценить тепло и холод, радость огня в очаге в
морозный день, костра в зябкую осеннюю ночь, искры факела в ночь весеннего праздника. Он научился любить звенящий мороз и черный лед зимнего ночного
неба, мягкое сонное величие заснеженного леса, отблеск зари на замерзших озерах, и падение шапки снега с ветки в тишине лесной чащи. Он полюбил
радостную усталость доброго труда - после дня в кузнице, среди раскаленного металла и горячего запаха железа, шумных вздохов мехов и
звенящего стука молота, когда обессиленный и мокрый от пота он смотрел на искусную свою дневную работу, и наивная радость и гордость распирали
грудь. Усталость властно клала руку на веки, наливало тело тяжестью, погружая в омут мыслей и мечтаний о чем-то новом, что он сделает,
обязательно сделает завтра, только настанет день. Он научился получать удовольствие во вкусе еды и питья... Ему ничего этого не нужно было - он
был Майя. Но он хотел знать то же, что и они. И он переделывал себя, становясь почти одним из них. Он понимал, что это скорей игра, чем
превращение, но играл он в нее со всей серьезностью. И все же он не знал сна. Он не знал боли. Он не знал очень многого, и это еще не было ему
дано.
В Дом Пиршеств он пришел самым последним, чтобы, смешавшись с толпой гостей, не попадаться на глаза Мелькору. Гортхауэр отчаянно хотел быть одним из этой радостной толпы, но не мог - они были веселы, и сердца их были легки. Он тоже улыбался, но кусок льда был у него внутри, и тревога
застыла в глазах. Ему было холодно - не так, как на зимнем ветру, гораздо холоднее, ибо это было в нем самом. Он сел в дальнем углу зала, в тени,
подальше от того конца стола, где уже сидел Мелькор рядом с виновником торжества. Мелькор улыбался и что-то говорил своим соседям, и все
смеялись, и сам Вала смеялся в ответ... "Какая улыбка... Чистая, радостная, словно у ребенка... Совсем прежний. Учитель, что же я сделал
такого, что погасла твоя улыбка? Почему так тяжел был твой взгляд, когда ты говорил со мной? Чем виноват я перед тобой?" Ему страстно захотелось,
чтобы его увидели, подойти, заговорить... Но он представил, как эта улыбка погаснет, и все это увидят, и все, все будут думать, что он виноват... А
если и правда виноват?.. Гортхауэр еще глубже спрятался в тень. Творение Гэлеона лежало на черном деревянном простом подносе, и
каждый брал в руки это чудо, и постепенно тишина наполняла зал, и лишь изумленный шепот и вздохи слышались среди золотистого колыхания пламени
свечей. Это был венец из двух переплетенных гибких ветвей с распустившимися листьями и цветами. Гэлеон действительно укротил золото -
оно жило. Игра теплого света на поверхности - где-то полированной, где-то шероховатой или прочеканенной, заставляла листья шевелиться тихо, словно
на ветру. У золота был разный цвет, видимо, Мастер брал металл разной чистоты, и цветы были светлей листьев, а листья - ветвей. При каждом
повороте венца живые ветки играли, и, если долго смотреть на них, казалось, что слышится тихая музыка. Это не был надменный тяжелый металл -
укрощенное золото было мягким и ласковым, и блеск его стал тихим теплым светом. Венец осторожно передавали из рук в руки, и каждый, отдавая его
соседу, словно оставлял себе частичку того странного наваждения, что источал венец. Гортхауэр держал его на кончиках пальцев, будто боялся
смять трепетные живые листья. Казалось, капельки росы ползут по листьям, и хотя он знал, что это лишь игра света, созданная волшебной рукой Гэлеона,
он никак не мог понять, почему влага не падает вниз, на его руки. Он не замечал, что уже стоит, и все видят его, видят его восторженное, по-детски
изумленное лицо. Его пальцы слегка дрожали и, как под ветром, дрожали листья. Он не видел и не слышал никого вокруг. Он смотрел. Впитывал это
странное очарование укрощенного металла...
- Жаль, что Гортхауэр этого не видит, - вздохнул Мастер. - Учитель, скажи, неужели даже на день он не может покинуть Аст Ахэ?
Мелькор не ответил. Ему вдруг мучительно захотелось, чтобы Майя оказался здесь: "Да будь я проклят с этим своим решением! Не хочу верить в
то, что он лжет! Если бы можно было сделать так, чтобы он..."
Внезапно Вала увидел поднявшуюся в дальнем углу зала высокую стройную фигуру. Как ожог: "Он здесь?! Откуда?! Подойти, заговорить..." Но он
представил, как со страхом и почтением склонится перед ним Майя, как снова услышит он: "Господин..." Не один он - все, все услышат и увидят это...
"Почему - здесь? Даже не пришел ко мне... спрятался в углу..."
Чудовищная путаница мыслей и чувств. И словно со стороны - собственный голос, слова, смысл которых не осознаешь:
- Почему ты здесь? Почему пришел тайком?

Спокойный и ровный, но ледяной как безразличие голос ворвался, разрушил, рассек наваждение. Руки Майя дрогнули, и венец упал на пол...
Жалобный вздох разнесся по залу, кто-то вскрикнул. Гортхауэр стоял, в ужасе глядя то на потерянное лицо Гэлеона, то на то, что мгновение назад
было чудом. И опять прозвучал тот же голос, теперь горький, полный затаенной боли:
- Воистину, ты не можешь творить - лишь разрушать. И среди творцов тебе не место. Иди к Оркам - они тебе ближе по духу!
Гортхауэр ни разу не осмелился посмотреть на говорившего. Он повернулся - медленно, как поворачиваются смертельно раненые, перед тем
как упасть, - и бросился прочь. Он не видел, как встал Гэлеон и, подняв смятый венец, глухо промолвил, исподлобья глядя в лицо Мелькору:
- За что ты так ранил его, Учитель? Неужели из-за куска мертвого металла? Да будь он проклят тогда!
И Гэлеон, бросив венец на пол, наступил на него ногой и ушел, не оборачиваясь.

Мелькор стоял очень прямо, глядя вслед ушедшим.
- Учитель... - начал было Менестрель. И замолчал. Вала шагнул вперед, отстранил Эльфа и медленно пошел к дверям. Перед ним молча расступались,
давая дорогу. Глаза - потемневшие, страшные - словно две больных звезды в тени длинных прямых ресниц.
...Стремительный полет навстречу черному ветру, навстречу режущим лицо ясным звездам... Он бежал ото всех, сейчас ему казалось - во всех
взглядах читается упрек, на всех лицах - горечь разочарования в том, кого больше они не назовут Учителем, ибо - как может быть Учителем совершивший
такое?..
С трудом добрался до своей комнаты, пошатываясь, как раненый, прижав ладонь к груди, где саднящим комом дергалось сердце. В глазах было темно,
он находил дорогу на ощупь. Распахнул окно, рванул ворот рубахи, постоял несколько мгновений, вдыхая ледяной ветер. Добрел до ложа и ничком упал на него, сжимая руками пылающую адской болью голову.
"Гортхауэр... Что наделал я, слепая жестокая тварь... Мне не место среди них. Нет мне прощения. Что я наделал, Ученик мой... как смею
называть - тебя - моим учеником?.. Видно, верно... тот угадал меня..."
Сколько времени прошло, он не знал. Стук в дверь - негромкий, настойчивый.
- Учитель!
В первое мгновение он не понял, что это - ему. Когда осознал, лицо дернулось в кривой усмешке.
- Учитель, открой мне, я должен говорить с тобой! Гэлеон. "Что же, суди меня, Мастер".
- Да.
Голос - неузнаваемо хриплый, глухой и безжизненный.
- Ты... - гневно начал Мастер, когда Вала появился на пороге.
И осекся.

Хорошо, что почти все сейчас были в Доме Пиршеств, иначе он бы шел под взглядами, как под бичами. Хорошо, что был вечер, и сумерки прятали
его. Хорошо, что его дом стоял на самой окраине города. Уже давно этот дом был пуст, но теперь он опустеет навсегда. Майя не решался переступить
через порог. Не имел права. В темноте он слышал голоса немногих своих вещей, дорогих ему потому, что это были дары друзей и его собственные
творения. Но теперь все, что сделал он сам, казалось ему грубым и уродливым. И тогда он вошел.
Его рука не могла уничтожить лишь одну вещь - тот кинжал, что когда-то осмелился он предложить в дар Учителю. Сейчас и это изделие рук
его казалось ему безобразным, но он не мог его сломать. Не мог. Клинок светился, храня прикосновение рук Мелькора, тогда еще дружественных рук,
рук того, кого он чтил как все лучшее в своей жизни. Он ощущал сейчас какое-то новое чувство, одновременно болезненное - и очищающее. Оно
заставляло хватать ртом воздух, он задыхался, как выброшенная на берег рыба, он давился этим воздухом, так как не умел дышать; в груди что-то
беспорядочно дергалось. Что-то творилось с глазами - какая-то непонятная влага текла по щекам - он думал, что это болезнь и не мог понять, почему это с ним, так и не сумевшим стать сыном Арты. С трудом он успокоился и, вновь ощутив в себе привычную тишину, последний раз осмотрелся вокруг...
Когда Гэлеон, наконец, решился подойти к дому на окраине, он увидел лишь распахнутую дверь и груду обломков на полу. Дом был пуст.

Это круглое лесное озерцо он отыскал давно. Тогда была весна в самом разгаре, и он шел в лесной полутьме, где под деревьями жались хрупкие,
ломкие звездчатки, словно белые ночные звездочки прятались здесь от солнечных лучей. И весь лес затопляли волны колдовского запаха восковых
полупрозрачных ландышей. Тогда впервые у него что-то зашевелилось в груди, и он судорожно глотнул немного весеннего воздуха. Ему показалось, что
внутри, спит какая-то птица, и почему-то он испугался, что вдруг она проснется и улетит... А потом увидел темно-голубой глаз в острых ресницах
деревьев. Кусочек неба растекался лесным озером. Вода была теплой, со странным приятным привкусом и запахом осенних листьев. Дно было устлано
темным лиственным слоем, и сквозь прозрачную воду было видно, как по дну проползают тени облаков. Он приходил сюда осторожно, стараясь не помять ни травинки, ни листика. Это было его озеро, а он был - озера. Иногда ему казалось, что здесь есть кто-то еще, особенно когда озеро куталось в
туман. Такой туман был только здесь. Он был полон намеков и неоконченных образов, словно обрывков мыслей. И каждый раз он уносил в себе кусочек
наваждения, зародыш замысла, вопрос, который надо было решить... Ночью он смотрел, как тихо светится мох, и как звезды неба беззвучно говорят со
звездами воды, расцветающими никогда не виданными им раньше цветами.
Однажды он принес один такой цветок Учителю... тогда еще смел называть его - так. Он спросил - это ты создал такую живую звезду? Но Учитель с
радостным изумлением рассматривал цветок и, покачав головой, ответил, что это сделал кто-то другой, нежнее и добрее его. Теперь эти цветы есть почти
во всех заводях - так сделал Учитель. А иногда он осмеливался войти в озеро, и вода охватывала его тело,
бесшумно расходясь тяжелыми темными пластами за его спиной, когда он плыл от берега к берегу. И он лежал на спине и улыбался небу. Только он
волновал вечно гладкое водяное зеркало, ибо ветер никогда не прорывался сюда. Это зеркало не лгало никогда. Он склонился над водой и спрашивал -
кто я? Он видел себя и улыбался, и пил лучшее в мире вино с привкусом осеннего листа...
Немногие неопавшие листья дрожали, истекая золотом, словно венец Гэлеона в его руках. Прозрачный хрустальный день, прозрачный звонкий лес.
Поздние ягоды костяники, словно маленькие пирамидки светящихся рубинов на темно-зеленых ладонях. Яркие шляпки грибов, приманчивые ядовитые капли ландышевых ягод, черные зрачки вороньего глаза. Весенний аромат стал осенним ядом. Золото и огонь. Золото и яд. Золото и кровь. "А у меня-то и
крови нет... Божественный ихор струится в жилах детей Амана... Кто же я, кто? Что случилось, почему я изгнан? Кому молиться..." Он встал на колени
и склонился над водой... Ветер ли подул, капля упала с ветки, но зеркало дрогнуло, и из воды на него глянул - Орк...
Он отшатнулся, и лавиной обрушилась на него страшная догадка, мир закрутился спиралью, и с каждым стремительным витком истина представала
перед ним все более обнаженной и страшной.
"...Значит, он все увидел и понял сразу... и дара не принял... Он знал, что я никогда, никогда не стану живым, что Предопределенность пришла
со мной. Он знал, чем я стану... Ох... Неужели я действительно буду творить только зло... Но я же не хочу, я же все понимаю, я же не сделаю
дурного". А в памяти всплыло лицо Гэлеона и Эльфы с мечами, и послушные от страха Орки. Вот и доказательства. Страшно понимать, что ты зло, и не
чувствовать себя злом... Но почему случилось так? Неужели Мелькор изначально знал, что в нем, Гортхауэре - зло? Или он сам сделал что-то
такое, что превратило его...
"Когда-то Эру испугался своего творения, потому что Мелькор был сильнее его. Он счел его злом. Вот и я испугал своего создателя. Только я
на самом деле зло. Но зачем же он не изгнал меня сразу, зачем заставил полюбить его?! Может, думал, что меня можно переделать, ведь надеялся же
он исцелить Орков... Но я еще не Орк. Я успею уйти..."
Каждый шаг давался с трудом. Он буквально тащил себя, насильно заставляя идти. Не хотел уходить.
"А этот кинжал - неужели я отдам его там, в Валиноре? Не дождутся. Не про них. Кому тогда? Ему место здесь, в Арте, ведь я еще мог стать другим,
когда делал его; в нем еще нет зла..." Он вспомнил Нээрэ. Впервые увидел он его среди вечных льдов севера, вспоротых неутихающим вулканом. Балрог
стоял по колено в текучем огне и смеялся, перекрывая рев извержения. Отблески огня играли на его черной блестящей, словно полированной, коже,
искры перебегали по черным крылам, а глаза его и волосы были - пламя. Наверное его рука была горячей как лава, но Гортхауэр не знал боли.
Оружейник всегда изумлялся, когда он голой рукой выхватывал из огня раскаленный брусок металла, и не было на его руке и следа ожога... "Пусть
Нээрэ носит кинжал. Он не станет злом. Не станет Орком, как я..."
Теперь, осознав свою обреченность, свою отверженность, он почти успокоился. Он шел на северо-запад, и с каждым шагом утешал себя - еще не
сейчас, еще не скоро, еще можно побыть здесь, в Арте, еще не сейчас...
"Я все-таки что-то делал и хорошее. Пока мог. Что ж, мое время кончилось, и я больше не нужен. Я все понимаю - теперь пора Эльфов. И если
я стал таким, то воистину надо уйти, чтобы не погубить их... Гэлеон, Оружейник... Даже не смею назвать вас друзьями..."
Осеннее море хмурилось, мешаясь с низким, затянутым клочковатыми облаками - словно пыльной паутиной - небом. Великое море Арты. Живое,
певучее, любимое море. Серо-зеленая мутная вода яростно грызла берег.
Воздух пах солью и водорослями - густой, хоть режь ломтями, запах. Моросило. Ветер смешивал мелкие морские брызги с водяной пылью неба.
Хорошо и грустно. "Будет еще одна ночь. А на рассвете я уйду. Нет, на закате, пусть будет еще день, и я поплыву за Солнцем. Ведь больше ничего
не будет. Это порог..." Он пошел прочь от берега, подальше от шума моря, чтобы последние часы в Арте прожить без этого напоминания о том, что надо
уйти. За каменной гривкой моря не было слышно. Здесь начинался лес, так похожий на тот, у озера. Мох, алые бусинки брусники... Ни такого мха, ни
таких ягод за морем нет.
К вечеру распогодилось. Небо. Небо Арты, бездонное, прозрачное.
Чертог Мирозданья... Звезды... Очи Тьмы...
"- Свет... откуда? Что это?
- Солнце.
- Это сотворил ты?
- Нет. Оно было раньше, прежде Арты. Смотри.
- Что это?
- Звезды. Такие же солнца как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там - иные миры..."

 все сообщения
dima4478 Дата: Вторник, 12.10.2010, 15:52 | Сообщение # 27
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
"Там этого не будет. Там небо слепое. Но ведь я не смогу ничего забыть. Куда же мне идти, ведь и умереть мне не дано..."
Что-то зашуршало в кустах. Гортхауэр вскочил. Желтые глаза волка. Он знал этих зверей. Неизвестно, откуда они взялись, но они были друзьями и
ему, и Мелькору. Они не могли говорить, но Гортхауэр умел читать их мысли.
И он понял, что волк искал его. Искал по приказу Мелькора. И стало ему страшно, что, увидев Валу, он не сможет уйти.
- Пожалуйста, - быстро и сбивчиво заговорил он, - не выдавай меня, не говори, где я. Я должен, обязан уйти, пойми! Умоляю, не выдавай меня!
Волк несколько мгновений смотрел на него, оскалившись, словно усмехаясь. Затем повернулся и исчез так же тихо, как и появился.
Майя успокоился. В мыслях волка было сочувствие. Не выдаст.

Утром - совсем теплым, почти летним - ветер принес напоминание о море. Хотелось в последний раз ощутить Арту всей кожей... Как же тяжело
будет в липком, сладком, безветренном воздухе Амана... Он сбросил разодранную куртку, как змея старую кожу, словно снимая с себя плоть,
данную Артой.
- Ортхэннэр! - долетел откуда-то зов. Совсем близко. Он задрожал, словно бич Ахэро коснулся его спины. Нашел. Выследил. Как преступника.
Зачем, зачем... Ведь он сам хотел, чтобы ушел... Зачем мучить...
- Ортхэннэр! Где ты? Не прячься, где ты?
Он заметался по поляне, охваченной каменной подковой. Уйти, спрятаться, скорее, чтобы не видеть... Снова беспокойная птица
зашевелилась в груди... Ничего, скоро перестанет... Он бросился, куда глаза глядят, налетел на камень, упал ничком, ободравшись об острые сколы,
вскочил, ругаясь от досады, и понял, что бежать поздно.
- Ортхэннэр, подожди! Почему ты бежишь? Выслушай!
- Нет... Нет, уходи! Уходи, пожалуйста! Оставь меня! Я же не выдержу!
- Подожди...
- Не-е-ет!.. Не надо, я все знаю, я все понял, не говори! Ты ничего не сможешь, не жалей меня! Предопределенность... Тебе ее не одолеть, я
ничего не смогу, я все понимаю: мне суждено разрушать. Молчи, не надо ничего! Я же все, все уже сделал, что мог, дальше - я зло. Будь
милосерден, отпусти, зачем я тебе?
- Куда же тебе идти? - каким-то упавшим голосом сказал Мелькор, и лицо его стало страшно усталым и постаревшим.
- Не жалей, доканчивай. Я не останусь здесь, я не должен приносить зло, я чужой Арте! Я знаю, знаю, ты думаешь, я уйду в Валинор и буду
против тебя, как Курумо. Ведь так?! Поверь хоть сейчас - я скорее язык себе вырву, чем хоть слово против тебя скажу там! Я уже не смогу забыть! Я
там тоже чужой, я и здесь чужой, но там я зла не принесу! Отпусти, уйди! - Что ты говоришь! Выслушай! Там же не простят тебя, ты же не будешь
лизать им ноги, как Курумо!
- "Как твой брат" - так и говори. Не все ли тебе равно, господин...
Да что они смогут мне сделать? Ну, посадит Ауле на цепь, когда-нибудь отпустит... Но там не будет тебя, никто не приручит меня, легче, когда
враги... Не говори ничего! ("Проклятая птица, ну почему ты опять рвешься, почему сейчас!") Никто не приручит меня...
Он странно засмеялся:
- Скажи, господин, если ты все знал, зачем приручил меня? Зачем дал надежду? Почему не прогнал? А ведь я полюбил тебя... Нет, я не лгу, это
правда. Жалел? Жестока же твоя жалость! ("Да не рвись же ты, утихни!") Теперь мне трудно уйти... Да что тебе все это, я же только
слуга-ослушник... Ну так прикажи Ахэрэ бить меня, если я стал злой тварью,
так все же легче!
Он отступал шаг за шагом, пятясь от идущего к нему Мелькора, пока не наткнулся на каменную подкову. Все. Он замолчал, подняв отчаянное лицо,
ожидая чего угодно - удара, проклятия, гнева... Он шел, прижимаясь спиной к шероховатому камню вдоль подковы, не отводя взгляда от лица Мелькора,
всеми силами пытаясь заставить утихнуть страшную птицу. А она все не утихомиривалась, она рвалась наружу, и он уже не понимал своих слов,
потому что перестал владеть своим телом. Он судорожно хватал воздух, глотая его, давясь, обжигая горло, и, уже упав, он пытался отползти,
спрятаться. А потом он только кричал от боли и бился раненым зверем на земле, пытаясь разорвать грудь и выпустить птицу. И Мелькор всем телом упал на него, прижимая его руки к земле, потому что в руке Майя был острый как нож камень, и уже дважды он рассек свое тело там, где билась птица, и
по его груди текла живая теплая кровь. Мелькор никогда не думал, что в этом теле таится такая сила. Он едва справился с ним. Думал только об
одном - в Гортхауэре проснулось сердце. Не дать ему убить себя. В Валиноре ему тогда не жить. Лучше не думать, что с ним могут сделать в назидание
другим. Изменившего простят, изменившегося - никогда. А Гортхауэр все кричал, и глаза его были неестественно большими и черными, и слезы текли
по его измазанному землей и кровью лицу. Никогда еще Мелькор не видел в глазах живого существа такой муки. Такой боли. Гортхауэр тонул в воздухе
Арты, он мучительно прорастал ей, становясь частью ее, превращаясь в живое существо. Он рождался заново. И боль была первым знаком и даром новой
жизни. Мелькор не помнил, сколько прошло времени до того, как крик Майя перешел в судорожное всхлипывание, и его тело, задрожав, обмякло. Вала
поднялся, с трудом переводя дыхание. Никогда он еще так не уставал... Майя лежал неподвижно, закрыв глаза, словно мертвый. Лицо его было измученным, осунувшимся, отмеченным печатью боли. Но он был живым - живым по-настоящему. Он неумело, тяжело, неровно дышал, и, даже не слушая его
сердца, можно было видеть, где оно бьется. Мелькор устало опустился рядом, положив голову Гортхауэра себе на колени. Осторожно стер с его лица кровь
и грязь. Постепенно дыхание Майя стало тише и ровнее, сердце забилось спокойнее, лицо разгладилось и стало таким же беззащитным, как лицо
младенца. Он спал - в первый и последний раз. Но и сон его был необычным: он слышал Арту. Он был каплей воды и вместе с паром поднимался в небо, чтобы стать радугой, золотистым облаком в лучах восходящего солнца и лететь над всей Артой, и падать дождем на землю, и вливаться в подземные
ручьи и реки, пройти по волоскам древесных корней и услышать жизнь и мысли дерева, раствориться в нем, раскрыться клейким листом... Он был орлом
высоко в небе, над облаками, и своими острыми глазами видел все живое внизу... Он был травой, он пробивал черную землю, он слышал ее, он слышал
ветер над собой, он пил ветер и Солнце; и воздух Арты вливался в него, и пламя Арты билось в его новорожденном сердце. Он прорастал Артой, как она
прорастала им...
Он спал. Прошла ночь, и минул день. И еще ночь и день. И много ночей и дней. А Мелькор все сидел неподвижно, закрывая спящего от ветра и дождя,
раскинув над ним свой плащ, как птица - крылья над гнездом. Отгорела осень, и настала зима, и снег засыпал его плащ, и Мелькор был как ель, чьи
ветви под снегом - защита траве. Эльфы пришли и хотели унести спящего, но Мелькор молча покачал головой и прижал палец к губам. Снег засыпал его
волосы... И пришла весна, и пробудились травы и деревья. Тогда Вала сложил крылья за спиной, и солнечные лучи разбудили спящего... И Мелькор тихо
сказал, глядя в его глаза:
- С днем рождения, Гортхауэр.
Гортхауэр ничего не спросил. Он все понял. Он слишком многое понял в своем долгом сне. Он поднялся, почти равный ростом со своим Учителем и,
взяв его руку, положил ее туда, где билось его сердце.
- Когда-то ты отверг мой дар. Знаю, не из-за того, что хотел обидеть меня. Но этот дар примешь ли?
Мелькор улыбнулся.
- Да, и с величайшей благодарностью. Прими и ты такой же дар от меня, Ученик мой...

И случилось так - пришел к Мелькору Оружейник, и, посмеиваясь - такая уж у него была манера говорить - сказал:
- Учитель! Гортхауэр просил меня поговорить с тобой.
Это было любопытно. Обычно Майя всегда приходил сам. Непонятно, что могло помешать ему теперь.
- Ну, так говори. Я всегда рад слушать тебя и его.
Оружейник опять усмехнулся. Был он Эльфом спокойным и уверенным в себе, что, впрочем, никогда не переходило в нахальство. Не слишком рослый,
он обладал огромной силой. Постоянная работа в кузнице дала ему мощную широкую грудь и плечи, мускулистые руки, похожие на корни тысячелетнего дерева. Один из немногих, он носил бороду. "Для внушительности", - говорил он, и видно, эта внушительность помогала ему. Мало, кто мог подумать, что
этот спокойный основательный Эльф моложе многих, чуть ли не ровесник Менестрелю.
- Так вот, Учитель, сам Гортхауэр не решился идти к тебе...
- Почему? - чуть ли не обиженно спросил Мелькор, а сердце задергало
воспоминание - немудрено, что Майя боится теперь любого своего творения, любого поступка после того, что случилось между ними.
- Да побаивается, - усмехнулся Оружейник.
- Но чего? Ведь я еще не знаю, в чем дело. Разве я хоть раз пенял ему на его деяния... с тех пор?
Действительно, Мелькор теперь очень осторожно говорил с Учеником, боясь опять ранить его. Слишком ему был дорог горячий, по-юношески
взбалмошный Майя.
- Понимаешь ли, Учитель, это не вещи касается. Он сделал живое, - последнее слово Оружейник произнес по слогам, - и, похоже, сам не знает,
что делать со своими тварями.
Оружейник опять усмехнулся:
- Право же, забавные чудища. Но, клянусь, не понимаю, чего хотел Гортхауэр!
Мелькор недоуменно смотрел на Оружейника.
- Так пусть идет сюда. Да вместе со своим произведением. Кажется, что-то он не то натворил.
А Гортхауэр чувствовал себя страшно виноватым. С одной стороны, им руководили благие намерения. Он хотел, чтобы тяжелый труд в шахтах и
рудниках, может потом и на строительстве каменного жилья, выполнял бы кто-нибудь покрепче Эллери. С другой стороны, была тут и толика тщеславия
и гордости. На существа высшие его не хватило бы, но создать что-нибудь гномообразное, не хуже, чем у Ауле, он надеялся. Так и сотворил он нечто
живое. Спохватился поздно - ведь по сути дела, рабов создал. И вот тут ему стало страшно. От глаз Мелькора все равно не укроешь, уничтожить - рука не
поднимается, живые все-таки. Решил покаяться, пока не поздно.
...Тварь была здоровенная и несуразная. Можно было разгневаться, но можно было и рассмеяться. Мелькор предпочел второе. Да и нельзя было не
рассмеяться, глядя на неуклюжее туловище, похожее на заросший лишайником булыжник.
- Что ты сотворил? - веселился Мелькор. - Это что такое?
- Учитель, - облегченно вздохнул Майя. - Я сам не знаю. Хотел сделать их в помощь Эльфам, да, боюсь, толку от них немного будет. Да и, честно
говоря, неловко мне как-то. Они получились... как бы точнее сказать...
ущербными. Даже если они сами этого не сознают - что до того? Разум говорит - уничтожь, а рука не поднимается.
- В этом ты прав. Они живые. И разум у них есть, какой-никакой. Пусть живут. Кстати, из чего ты их сотворил?
Майя заулыбался. Он любил рассказывать о том, как он делал ту или иную вещь, увлекаясь, расписывая все до мельчайших подробностей.
- Понимаешь, я их давно задумал, но никак не мог представить, какими они могут быть. А вот раз ночью увидел кучу валунов. Очертаниями они были
похожи на что-то с руками и ногами. Ну, я и поспешил заклясть образ, чтобы не забыть, не потерять. Наверное, поторопился... А потом я дополнил его
кое-какими деталями и заклял уже заклятием сущности. Вот такой он и появился...
Гортхауэр растерянно и все-таки с какой-то симпатией посмотрел на
гиганта.
- А что же он в чешуе? И в пасти такие зубища?
- Ох, Учитель, если бы я знал! Похоже, в камнях спала ящерица, и, когда я заклинал образ, я и ее заклял. А еще он света не любит, ведь я его
в ночи увидел. Учитель, что же мне с ним делать?
- Что делать?.. Ничего. Пусть живет. Может, и из них выйдет толк. Я понимаю тебя; не бойся - это не Орки. Они вряд ли сумеют принести большой
вред, если, конечно, на них не найдется какого-нибудь Курумо...
- Не дам! - упрямо сказал Гортхауэр. - Не допущу! И чтобы никто не посмел использовать их во зло, я наложу на них еще одно заклятие. Они не
смогут жить на солнце. Ночь породила их образ, дневной свет будет их превращать в те же камни, из которых они рождены.
- Не спеши. Знаешь ли, зачастую живая тварь выходит из-под власти
создателя. И, думаю, поскольку они живы и разумны, пусть будут свободны. Пусть будет у них возможность стать иными. Пусть живут сами по себе -
может, хватит им силы и ума сделать себя.
Гортхауэр улыбнулся.
- Хорошо. Я даже надеяться не смел. Но, Учитель, прости меня - если бы ты повелел сейчас уничтожить их, я бы тогда точно ушел. Только не
обижайся, ладно?
Мелькор засмеялся, странно глядя на ученика. Гортхауэр не понял и задумался. Впрочем, кто ведает замыслы Учителя?

 все сообщения
dima4478 Дата: Среда, 13.10.2010, 09:01 | Сообщение # 28
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
ГОСПОДИН И СЛУГА. 500 Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ

Курумо задыхался от страха и ярости. "Выгнал! Меня - выгнал! Ну, ничего, ты еще заплатишь за это! Вы все еще заплатите! Однако... что же
делать? Остаться в Эндорэ? Бессмысленно. Нет. Только в Валинор. Валар я уговорю. Ты еще поймешь, кто я такой! Железо любишь, сволочь? Будет тебе
железо. Полный убор - и на руки, и на шею, и на голову. И эти... ученички твои - тоже свое получат!"

В Маханаксар, Собрании Великих, перед тронами Владык Арды предстал Курумо - с измученным лицом, в изорванных одеждах - и простерся перед
троном Манве, обняв его колени и оросив слезами ноги его:
- Наконец-то, господин мой! Наконец-то я пришел к тебе!
Король Мира взглянул на Майя с плохо скрытым недоверием:
- Откуда же ты пришел?
- Нет мне прощения, о Великий! Лживыми речами и предательскими дарами склонил меня Враг к черному служению, и страшными карами грозил он мне,
если посмею я ослушаться его. Но я прозрел, я увидел истинный свет; и тогда он заточил меня в подземелье, устрашив чудовищными муками, какие
способен измыслить лишь Враг Мира. Но хотя внешне я покорился, в сердце моем жила память о Благословенной Земле, и ждал я удобного случая, чтобы
бежать. И вот - я здесь. Да, я был слаб, я виновен перед тобой, о Владыка Мира и перед вами, о Великие. Со смирением приму я, ничтожный прах у ног
ваших, любую кару, каков бы ни был ваш приговор... О, как же я счастлив быть здесь! Как же я рад, что постиг, наконец, истину! Но чем искуплю я
вину свою?
- Встань, - изрек, наконец, Манве с явным удовольствием. - Каково будет решение ваше, о Могучие Арды?
- Пусть поведает о деяниях Мелькора, - молвил Намо. - Все, что знает.
- Язык отказывается служить мне, о Великие, едва вспомню я о чудовищных злодеяниях Врага. Все, чего касается он, становится
извращенным, гнусным, источающим зло. Леса, дивное творение Владычицы Йаванны, наполнил он мраком и ужасом, и страшными тварями, жаждущими
крови, населил их в насмешку над созданиями Ороме, Великого Охотника Валар. Не смог покорить он воды Средиземья, но отравленные злом, горьки,
как отрава, стали они, и молчат голоса их, как ведомо Повелителю Вод Ульмо. Разрушает он все, что может, и уродливым становится лик Арды, ибо
глумится он надо всем, что сотворил ты, о Ауле, Великий Кузнец, милостивый господин мой. И отвратительные наваждения, туманящие разум, измыслил он, о
Ирмо, Повелитель Снов, так, что каждый видящий их, может сойти с ума. И ты, о Намо, знай, что называет себя Враг Владыкой Судеб Арды, нарушая волю
Единого. И прекрасных Детей Единого пытками и черным чародейством обращает он в мерзостных Орков, кровожадных чудовищ, полных ненависти ко всему живому, принуждая их служить себе, и готовит войну против вас, о Могучие.
Приносят они кровавые жертвы, терзая невинных тварей живых, и гнусные пляски устраивают они во время этих сборищ, о прекрасная Нэсса; и птицы
избегают владений его, где никогда не бывает весны, о вечно юная Вана. Плачь, о Целительница Эстэ: чудовищны муки любого, кто отдан во
власть Врага! Плачь, о милосердная Ниенна: страшны раны, что наносит он Арде!
Но даже это не самое страшное из деяний Врага. Ибо есть среди слуг его те, кто сохранил несравненную красоту Эльфов, но их души отравлены
злом. Черными Эльфами называют они себя, и гораздо опаснее они, чем Орки, ибо облик их прекрасен и благороден, но искусны они во лжи. И всю историю
Арды искажают они, о мудрая Вайре, и возносят хулу на Единого, и почитают Врага - да будет он проклят навеки! - Творцом Всего Сущего. И ведут они
еретические речи о множестве миров, и говорят, что не ты, о пресветлая госпожа Варда, зажгла звезды, но что были звезды прежде Арды, и не Единый
создал их. А Хозяин их, Мелькор, в гордыне своей Владыкой Арды провозглашает себя, и повелителем всего в Арде, и сильнейшим среди
Валар...
- Довольно! - взревел Тулкас. - Пора покончить с гнусным мятежником!
- Помедли, о могучий Тулкас, - сказал Манве. - Велика сила Врага...
- Прости, о Великий, что смею говорить без твоего позволения...
- Говори, - тут же разрешил Король Мира.
- Мощь его не столь велика, как думает он. Он не ждет войны, ибо уверен, что никто не осмелится напасть на него. Слуги его слабы и
неискушенны в деле военном, Орки же покуда немногочисленны. Собери войско, о Король Мира, и да возглавит его могучий Тулкас, неодолимый воитель. Я же знаю укрепления Врага и укажу вам дорогу.
Тогда восстал с трона Манве, Король Мира, и молвил:
- Да будет так. Ты же, Курумо, получил прощение Великих, и ныне ждем мы, чтобы деяния твои стали порукой словам твоим. И будешь ты в чести
среди народа Валар. И, пав на колени, припал младший брат Гортхауэра к руке Манве. И
младший брат Мелькора не отнял руки.

ВОЙНА СВЕТА. 502 Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ. ВОЙНА МОГУЩЕСТВ АРДЫ

"Тогда сказал Манве Валар: "Таков совет Илуватара, открывшийся мне в сердце моем: вновь должно нам принять власть над Ардой, сколь бы велика ни
была цена, и должно нам избавить Квенди от мрака Мелькора". Тогда возрадовался Тулкас, но Ауле был опечален, предвидя, что многие раны
причинит миру эта борьба... Долгой и тяжелой была осада Утумно, и много было битв перед вратами Черной Твердыни, о которых не дошло до Эльфов
ничего, кроме слухов..."
Так говорит "Квента Сильмариллион".

Эленхел. Имя - соленый свет далекой звезды. На языке Новых, Пришедших, оно прозвучало бы Элхэле, звездный лед. Зеленоватый прозрачный
лед, королевской мантией одевающий вершины гор, цветом схожий с ее глазами.
Он сказал как-то - Элхэ. Имя - горькое серебро полынного стебелька. Назвал так - и не ошибся. И вправду похожа на стебель полыни - невысокая,
хрупкая, тоненькая. И этот невероятный цвет волос - почти серебряные, словно водопад светлого металла. Огромные, на пол-лица глаза -
прозрачно-зеленые, как горные реки зимой...
Она редко плакала, но смеялась еще реже. Она была - мечтательница, умевшая рассказывать чудесные истории, но иногда взгляд ее становился
горьким и пристальным - тогда немногие могли выдержать его, ибо была она - Видящей.
Непредсказуемая, она могла часами беседовать с Книжником или Магом, расспрашивать Странника об иных землях, и они забывали за разговором, что
ей лишь шестнадцать - слова ее, печальные и мудрые, казалось, не принадлежали подростку; - а потом вытворяла что-нибудь по-мальчишески
лихое и отчаянное. Ну кто, кроме нее, отважился бы летать в полнолуние в ночном небе, оседлав крылатого дракона? Дети восхищались и втайне
завидовали, Учитель хотел было отчитать за хулиганство, но был совершенно обезоружен смущенной улыбкой и чуть виноватым: "Но ведь он сам позволил...
Знаешь, Учитель, ему понравилось..."
Подолгу сидела она со своим братом Дэнэ и рассказывала ему о звездах и Арте. Ей говорили: "Послушай, ведь он же ничего не понимает - ему же так
мало лет; погоди, пусть подрастет немного..." Она улыбалась и отвечала:
"Нет, он понимает и будет помнить..."
В последнее время так случалось все чаще: она уходила одна в горы, в леса, к реке и возвращалась молчаливой и грустной. Одиночество - священный
дар; никто не расспрашивал ее, но задумчивость и некоторая "поэтическая меланхоличность", как с усмешкой определил отец, появившаяся в ее облике,
и та мягкая женственность, что внезапно открылась в ней, наводили на мысль, что пришло время оттаять сердцу маленькой Снежной Королевы. Мать
лукаво и ласково улыбалась, отец недоумевал - что же скрывать-то? - юноши гадали, кто стал счастливым избранником...

Из цветов и звезд
сплету я венок тебе,
сердце мое:
звезды неба и звезды земли,
травы разлуки и встречи,
жемчужины скорби
вплету я в венок тебе,
Крылатая Тьма;
тонкой нитью жизни моей
перевью цветы...

...Такая сумасшедшая выдалась весна - никогда раньше не было такой. Он-то видел все весны Арды и помнил их - бессмертные ничего не забывают.
Сумасшедшая весна - словно кровь бродила в жилах, как молодое вино. Как-то получилось, что он оказался совсем один - всех эта бешеная круговерть
куда-то растащила. Утром он столкнулся с Гортхауэром - глаза у того были большущие и совсем по-детски восхищенные. Он смотрел на Мелькора и словно
не видел его, вернее, никак не мог понять, кто перед ним.
- Что с тобой? - удивился и немного испугался Вала, Гортхауэр ответил не сразу. Говорил он медленно, словно обдумывая слова, и голос его
снизился почти до шепота.
- Но ведь весна, - непонятно к чему сказал он. - Ландыши в лесу...
А потом ушел, словно околдованный Луной.
Мелькор засмеялся. Чего уж непонятного - весна, и в лесу ландыши. Конечно. Что может быть важнее? Весна. Ландыши. Брось думы, бессмертный
зануда, иди - весна, в лесу ландыши. Ведь пропустишь всю весну! И ему стало почему-то настолько хорошо из-за этой простоты ответа - весна,
ландыши - что он просто, как мальчишка, поддал дверь ногой и выскочил наружу, под теплые солнечные лучи. Чего еще нужно? Вот она, эта жизнь, и
не ищи ее смысла, просто люби и живи.
Лес был полон весеннего сумасшествия. Даже лужицы между моховыми кочками неожиданно вспыхивали на солнце, словно тот смех, что доносился с
реки. Неужели купаются? Ведь вода еще холодна... Он пошел на смех. Здесь берег был самым высоким, и лес подходил вплотную. На камне под обрывом
кто-то сидел. Он раздвинул ветви. Совершенная неподвижность. Бледно-золотые волосы. Конечно, это Оннэле Кьолла. Даже в такой яркий
день. У нее бывали такие часы - ничего не замечая, она замирала, погруженная в непонятные мысли, и если удавалось ее вывести из этого
состояния, она говорила: "Я слушала". А что слушала - она даже не могла объяснить. Однажды она почти весь день просидела так под холодным ветром и
мокрым снегом - после того, как он пытался зримо изобразить вечность. Тогда ее привели домой Эленхел и Дэнэ, и пришлось срочно лечить ее - она
жестоко простудилась. А сейчас ему, словно мальчишке, захотелось тихонько подкрасться и дернуть ее за волосы. Он беззвучно рассмеялся.
- Оннэле!
Девушка медленно обернулась. Она улыбалась, и на ее коленях он увидел венок.
- Ты опять задумалась? Даже сегодня?
- Мысли не выбирают часа, Учитель. Приходят, и все.
- Да брось ты их! Сейчас весна ведь. Ландыши в лесу! Кстати, вот и венок. Значит, кто-то подарил? Так ведь?
- Да, - девушка рассмеялась. - И знаешь кто? Гортхауэр.
- Да? - брови Мелькора поползли вверх.
- Учитель, ты ошибаешься. Я поняла, о чем ты подумал. Знаешь, просто у меня не было венка - некому подарить. Он и сказал, что сегодня - он мой
рыцарь. Просто пожалел, видно.
- Неужели никто не подарил тебе венка? Ты же так красива...
- Наверное, не так уж и красива. Впрочем, меня трудно найти. Но, кстати, даже у Аллуа нет венка. Учитель, если бы она принимала все венки,
то утонула бы в них! Эленхел тоже отвергает всех ухажеров.
- Почему?
- Я не читаю их мыслей. Думаю, она ждет только одного венка и подарит свой тоже только одному.
Мелькор помолчал.
- Ну что же, я рад за нее.
- А там, посмотри - видишь? Ну, смотри же!
Он тихонько посмотрел туда, словно боялся спугнуть. Моро и Ориен.
- Смотри, делают вид, что не знают друг друга, что им все равно! Знаешь, Учитель, сегодня хороший день. Несмотря ни на что.
- В чем дело? - он почти инстинктивно ощутил какую-то тревогу в ее словах.
- Я слушала, - она промолчала. Затем резко подняв ярко-зеленые глаза, спросила:
- Что такое смерть? Как это - умирать? Почему? Зачем? Это - не быть?
Когда ничего нет? Значит, когда меня не было, это тоже было смертью? Или смерть - когда осознаешь, что это смерть, что ничего больше не будет?
- Девочка... В такой день...
- Хорошо. Не будем.
- Нет-нет. Я, знаешь ли, могу сказать только одно: это выбор. Он есть у тебя и сейчас, но ты - изначально есть ты. А когда ты сможешь выбрать...
нет, трудно объяснить...
- Значит, смерть - это благо?
- Нет! Но и не надо бояться ее. Это - не конец. Но потеря всего, что так тебе дорого... Я не знаю. Я не умирал. Я же Вала... Словом, это право
создать себя заново, прожить другую жизнь - но лишь прожив достойно эту, сделав выбор еще сейчас. Послушай, а может я тоже когда-то жил, только
ничего не помню? Откуда я знаю все, что знаю? Откуда моя сила? Ох, девочка, ты умеешь спрашивать...
- Я не хотела, право же!
- Да нет, ты правильно поступила. Ладно, сегодня не тот день. А кому ты подаришь венок?
- Надо же сделать приятное Гортхауэру!
Девушка замолчала. Затем серьезно посмотрела в лицо Мелькору:
- А ты кому подаришь венок?
- Я... я не знаю... не думал!
Девушка улыбнулась - но как-то невесело.
- Я знаю, кто ждет твоего венка. Это не я, не думай.
- Кто тогда?
- Этого я не скажу. Прости.

Сейчас все в мире казалось ему новым, непривычным, неизведанным, все вызывало в нем радостное изумление. Прав был Учитель, назвав тот весенний
день - днем его рождения. Он жадно впитывал в себя красоту мира, потому что знал уже, знал наверно - это последняя весна, и никогда не суждено ей
повториться...
Учитель сказал - Арта предчувствует беду. Да, так... Никогда еще не были так обреченно-прекрасны цветы, так чисты и печальны птичьи голоса,
никогда не поднимались так высоко голубоватые горькие травы. Или - это только кажется ему? Словно Арта прощается со своими детьми... Может просто
взгляд изменился? Но только никогда прежде в дни весны не плакало звездами высокое ночное небо...
Гортхауэр бродил по лесу, когда вдруг - услышал. Он даже не сразу понял, что это: показалось - песнь Арты звучит в нем. И замер, не решаясь
подойти ближе, словно боялся спугнуть трепетную чуткую птицу. Человек поет так, лишь когда он один, и нет дела до того, что подумают о его песне
другие.
Постепенно он стал различать слова:

Прозрачно-зеленая льдинка - печаль, легкий вздох белокрылой зимы -
тебе не увидеть высоких вершин, не услышать Северный Ветер, недолог твой век...
Надломленный стебель полыни, тебе не быть вплетенным в венок,
родниковой водой серебристых лучей не омоет тебя Луна;
ты останешься горечью памяти на губах...
И мне из цветов и звезд венка уже не сплести:
Горькие воды моря таят жемчужины скорби, не дойти до светлых долин, где встречи трава растет...
Серебряной нитью жизни цветы перевить не сумею -
легче, чем тонкую паутинку западный ветер ее разорвет...
Лишь трава разлуки так высока...

Майя слушал, затаив дыхание. Было мучительно неловко - словно случайно подслушал чужую тайну, - но уйти не мог: заворожил летящий голос.
Он узнал поющую - по длинным серебряным волосам. Он не понимал, что с ней, что происходит с ним самим, - просто было горько и светло, словно
пришло знание неизбежного, словно нашел ответ на давно мучивший его вопрос.
Она умолкла, подставив лицо свету первых звезд. Нужно было уходить. Теперь он не имел права оставаться. Майя бесшумно растворился в
сгущающихся сумерках. Он знал, что уже никогда не забудет...
...Чуть позже Гортхауэр решил, что должен принести Элхэ что-нибудь в дар об этой встрече. Нет-нет, конечно, он не скажет ей, что - слышал.
Просто - так надо. Прощальный дар, как эта песня - прощание.
Странно и пугающе - день начался с веселого сумасшествия, а кончился тревожным раздумьем. Майя медленно брел домой. Слева, где-то
далеко-далеко, догорал закат. Однако было еще довольно светло, и звездчатка в сумерках словно светилась. Гортхауэр замер. Почему раньше он
не замечал этих цветов? Конечно, роскошный ландыш, восковая чаша с густым дурманящим ароматом, великолепен; но когда везде - ландыши, ландыши,
ландыши - просто устаешь. Он наклонился получше рассмотреть цветы. Маленькие белые звездочки без запаха, словно вплетенные в пышную путаницу
тонких и ломких разветвленных стеблей с крохотными узенькими листьями. Сейчас вся и без того темная блестящая зелень звездчатки казалась совсем
черной. Он осторожно взял три стебля - и в его ладонях оказался ажурный ворох зеленых нитей, в котором запутались звезды... Как в том уборе, что
Гэлеон сделал для Иэрне. Майя улыбнулся. Вот и подарок от этого неповторимого дня...
Огни в окнах домов были такими уютными и добрыми, что у Майя стало тепло на душе, и неясная тревога и горечь улеглись и затихли. Он брел к
себе, вертя в руках цветы - какая-то задумка должна была вот-вот обрисоваться, но что именно, он пока не знал.
- Ой, Гортхауэр! А Учитель тебя искал. Он тебя давно ждет, иди скорее!
Майя кивнул, и быстро пошел к дому Гэлеона - Мелькор сейчас гостил у него.
Майя вошел. С первого взгляда стало ясно, что Учитель тоже странно угнетен. Он хотел было спросить, но Вала заговорил первым:
- Тебе не кажется, что сегодня что-то тревожное в воздухе?
- Да. Как-то все неясно - такой день, а тяжело...
- Знаешь ли, я хотел поговорить с тобой. Помнишь, я говорил тебе о тех девяти детях?
Майя кивнул. Он знал их всех очень хорошо. Не то чтобы они были любимцами Учителя - он равно любил всех - но наедине с Гортхауэром он чаще
всего говорил именно о них.

"- ...У каждого из них свой дар. Он пока еще не развит, но я чувствую в них такую силу, что мне иногда становится страшновато. Просто потому,
что я не могу предвидеть их мощи и кажусь себе глупцом... Мне кажется, что вместе они сильнее всех Валар. Знаешь, я очень хочу развить их
способности, как могу. Ты представляешь, что они смогут свершить тогда?
- Но другие разве менее талантливы?
- Нет. Вовсе нет. Может в других еще проснется это, или родятся новые, но они - первые. Может, не самые сильные. Я должен их научить
понимать друг друга, должен развить их дар. Подожди, лет через пятнадцать Дэнэ и Айони подрастут, и к тому времени... даже трудно представить, что
тогда будет! Гортхауэр, они сильнее меня, это правда!"

Сейчас он опять говорил о них.
- Знаешь, сегодня меня спросили - какова смерть. А я не смог ответить. Оннэле Кьолла. Она уже сейчас думает о том, о чем я и не
задумывался. Но - о смерти... Словно предсказание. Гортхауэр, я не могу ждать. Завтра же поговорю с ними всеми. Пора объяснить им все.
- Да, так. Мне тоже тревожно. И нечего ждать, пока подрастут. Они и так в дружбе, так пусть единство скрепит их уже сейчас, Учитель. Пусть так
будет.

Они - все девять сидели перед ним, притихшие, враз посерьезневшие - взрослые дети. Как же красивы... Все - совершенно разные, но - ни одного
незапоминающегося лица... С чего начать? Как объяснить? Он опустил голову, сосредоточиваясь. Дети молчали.
- Я выбрал вас, - медленно, мучительно-трудно текли слова, - чтобы вы стали Хранителями и Учителями. Сейчас начинается ваше ученичество. Но я
немного могу дать вам. Ваша сила - в вас самих, я могу лишь помочь разбудить и понять ее. А вы должны понять друг друга, чтобы потом вершить
и творить. Каждый из вас имеет свой собственный великий дар, но и часть в дарах других имеет каждый. Потому вместе - вы сильнее даже меня. Это так.
Просто вы еще не поняли друг друга до конца. Вот в этом и есть главная часть вашего ученичества. А потом... Потом придут Люди...
- А мы - разве не Люди? - это Наурэ.
- Люди. Но вы ими стали, выбрав свободу. А они будут обладать ею изначально. Вас я мог вести. Их - нет. Не вправе, да и не в силах. Они
тоже будут сильнее меня. По крайней мере, сердцем. Но вы сможете быть с ними, ибо вы - Люди. Вы поймете их лучше, чем я. Я же не человек... - он
грустно и неловко улыбнулся.
- Вот и все. Пришла пора учиться.

 все сообщения
dima4478 Дата: Среда, 20.10.2010, 00:41 | Сообщение # 29
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
ПРАЗДНИК ИРИСОВ. 502 Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ

Праздник Ирисов - середина лета. Здесь, на Севере, поздно наступает весна, и теплое время коротко. Праздник Ирисов приходится на пору белых
ночей: три дня и три ночи - царствование Королевы Ирисов...

...Испуганный ребенок закрывает глаза, думая, что так можно спрятаться от того, что внушает страх; но она давно перестала быть
ребенком, и - как закрыть глаза души? Видеть и ведать - дар жестокий, но разве от него отречешься?
На три коротких дня - забыть обо всем. Это праздник - да уймись ты, проклятая птица! - и во всех лицах - радость, и свет - во всех глазах -
забудь, забудь, забудь... Вот и Учитель улыбается - видишь? Но кому - стать последней Королевой Ирисов?
Последней... Забудь, забудь, забудь...

...Сияющие глаза Гэлрэна:
- Элхэ... Мы решили, Королева - ты!
Она заставила себя улыбнуться, но, показалось - на мгновение остановилось сердце.
Потому, что с той поры, как празднуется День Ирисов, Королева должна называть имя - Короля.
Это - как же? - перед всеми - назвать имя?..
Хотя и было так несколько раз: та, чье сердце свободно, называла Королем - Учителя или его первого Ученика; может, никто и не подумает...
"Нет, не могу... что же делать?.."
Решение пришло мгновенно, хотя ей показалось - прошла вечность:
- Нет, постойте! Я придумала! - она тихонечко рассмеялась, захлопала в ладоши. - Йолли!
Мягкие золотые локоны - предмет особой гордости девочки; глаза будут, наверно, черными - неуловимое ощущение, но сейчас, как у всех маленьких -
ясно-серые. Йолли - стебелек, и детское имя - ей, тоненькой, как тростинка - удивительно подходит. Упрек из ясных глаз Менестреля, и так еле заметный
исчезает мгновенно: и правда, замечательно придумано!
Йолли со взрослой серьезностью принимает, словно драгоценный скипетр, золотисто-розовый рассветный ирис. Элхэ почтительно ведет маленькую
королеву к трону - резное дерево увито плющом и диким виноградом; Гэлрэн идет по другую сторону от Йолли, временами поглядывая на Элхэ.
Глаза девушки улыбаются, но голос серьезен и торжественен:
- Госпожа наша Йолли, светлая Королева Ирисов, назови нам имя своего Короля.
Йолли задумчиво морщит нос, потом светлеет лицом и, подняв цветочный жезл, указывает на...
"Ну, конечно. А, согласись, ты ведь и не ждала другого. Так?"
- Госпожа королева, - шепотом спрашивает Элхэ; золотые пушистые волосы девочки щекочут губы, - а почему - он?
Йолли смущается, смотрит искоса с затаенным недоверием в улыбающееся лицо девушки:
- Никому не скажешь?
Элхэ отрицательно качает головой.
- Наклонись поближе...
Та послушно наклоняется, и девочка жарко шепчет ей в самое ухо:
- Он дразниться не будет.
- А как дразнятся? - тоже шепотом спрашивает Элхэ.
Девочка чуть заметно краснеет:
- Йутти-йулли...
Элхэ с трудом сдерживает смех: горностаюшка-ласочка, вот ведь прозвали! Это наверняка Эйно придумал; у мальчишки всегда был острый
язычок. Не-ет, на три дня - никаких "йутти-йулли": Королева есть Королева, и обращаться к ней нужно с должным почтением.
Праздник почти предписывает светлые одежды, поэтому в привычном черном очень немногие, из женщин - одна Элхэ. А Менестрель - в
серебристо-зеленом, цвета полынных листьев. Словно вызов.
И, конечно, в черном - нынешний Король Ирисов: только талию стягивает пояс, искусно вышитый причудливым узором из сверкающих искр драгоценных
камней.
- Госпожа Королева... - низкий почтительный поклон.
Девочка склоняет голову, изо всех сил стараясь казаться серьезной и взрослой.

Праздник Ирисов - середина лета. Три дня и три ночи - царствование Королевы и Короля Ирисов. И любое желание Королевы - закон для всех...
Каково же твое желание, Королева Йолли?
- Я хочу... - ее лицо вдруг становится не по-детски печальным, словно и ее коснулось крылом тень предвиденья, - я хочу, чтобы здесь всегда был
мир. Чтобы не было зла.
Она с надеждой смотрит на своего Короля; его голос звучит спокойно и ласково, но Элхэ невольно отводит глаза:
- Мы все, госпожа моя Королева, надеемся на это.
Поднял чашу:
- За надежду.
Золотое вино пьют в молчании, словно больше нет ни у кого слов. И когда звенящая тишина, которую никто не решается нарушить, становится
непереносимой, Король поднимается:
- Песню в честь Королевы Ирисов!

...Днем - он ковал мечи, обучал Эллери Ахэ воинскому искусству. По ночам со странным смущением - будто делает что-то недозволенное - подбирал
камни и плавил серебро.
Элхэ он видел не часто, и с каждым уроком все острее сознавал, что боится за нее. Так же, как и другие, она предпочитала отбивать удары; но
если остальные могли хотя бы выбить оружие из рук противника, ей не удалось бы даже это. В бою она была бы обречена. Почему-то запомнилось, как однажды поднесла она Учителю после долгого дня в кузне чашу воды. Как сплелись тонкие пальцы на деревянной чаше, как
стояла, чуть откинув голову - показалось, совсем девочка, ведь Учителю, пожалуй, и до плеча не доходила ее голова в венце серебристых кос...
Смотрела прямо, со спокойной ласковой улыбкой, так похожей на улыбку Учителя, и та же горькая тень легла в уголках губ. Элхэ. Полынь.
И вот - ожерелье, сплетенное из почти невесомых осыпанных росой веточек полыни, лежит в его ладонях. Но чего же не достает?..
- Учитель, взгляни...
Мелькор перевел взгляд с ожерелья на лицо Майя. Тот опустил глаза:
- Здесь не хватает чего-то... Я понимаю, сейчас не время, но мне хотелось...
- Пусть останется пока у меня. Я подумаю.
"Не время, ты сказал? Нет, именно теперь. Девять знаков, девять рун, девять камней. Девять вас будет, как девять лучей звезды..."

В сплетении серебристых соцветий мерцает осколок зеленого льда - прохладный невиданный камень, придающий всей вещи завершенность.
- Думаю, Элхэ это понравится.
Майя вспыхнул:
- Иногда мне кажется - ты и вправду всевидящий, Учитель...
- Да нет, - вздохнул Вала.
- Понимаешь... я просто хотел отблагодарить за песню. Я был в лесу и услышал... - Майя замолчал, не зная, как продолжить.
"...Надломленный стебель полыни, тебе - остаться горечью памяти на губах..."
- Я понял.
- Что это? - вдруг тихо вскрикнул Гортхауэр.
Искрящимся очерком блеснул в камне знак.
- Ниэн Ахэ. Руна Тьмы, Скорби и Памяти. Девятая. Передай Элхэ - время собираться в путь.

Бывает так, что судьба ни за что ни про что - только по своему непредсказуемому капризу - одаряет кого-нибудь на удивление и зависть
всем. А дальше ей уже все равно, кем станет счастливчик - будут ли ее дары на пользу людям или, возгордившись, ее избранник станет горем для всех. Он
был одним из первых во всем - хотя и ни в чем не был самым первым. Но сама по себе его незаурядная талантливость выделяла его среди прочих. Сам о
себе он иногда в шутку говорил: "равновеликий". Похожий на идеально ограненный кристалл, где каждая грань равна прочим. Может, поэтому ему
нравились симметричность и уравновешенность. Пожалуй, никто не умел так четко определять сущность каждого предмета или явления, как он, хотя перед
такими понятиями, как душа, любовь, мечта и все такое прочее, капитулировал даже его четкий ум. Еще он был красив. И в этом судьба
благоволила ему. Идеально красив, красив настолько, что взгляд скользил по его лицу, не в силах задержаться ни на чем - все было равно прекрасно,
ничто не выделялось. Таков же был его голос, таковы же были его манеры.
Удивительно, как это все завораживало и завлекало. Его уважали, им восхищались, но едва ли кто любил. Он был идеален и целостен, и не
нуждался в этом, храня себя вечным драгоценным кристаллом. Но уважение и, главное, восхищение ему были нужны, как кристаллу - свет, дабы, отражая
его, он мог светиться. Только отражая. Не принимая в себя. Своего света у него не было.
Ему удавалось все в равной мере, но было и то, что он предпочитал всему. И было это искусство магии и странная наука, которой ныне нет
названия. Ее уже вообще нет на свете - жалкие ее обрывки разбросаны по другим наукам, и некому собрать их в единое целое. Ведь люди слишком
рациональны и давно не верят себе. Эллери Ахэ называли ее "зрением души".
Любой, овладевший ею, мог бы подчинить себе другого, но великий запрет позволял использовать ее лишь ради других, не ради себя.
И все же самым первым он не был даже здесь. Четверо были сильнее его.
Можно было смириться с тем, что Учитель и Гортхауэр его превосходят, но были еще двое - Наурэ и Аллуа, и хуже всего, что именно Аллуа. Взгляд этих
четверых был сильнее его. Да, он мог выдержать взгляд дракона - но в этом ему многие были равны. Но заставить дракона подчиниться было ему не под
силу. А вот Аллуа это могла сделать. Казалось, ей доставляет удовольствие дразнить его. Аллуа, похожая на язык пламени, быстрая, порывистая,
сильная, то взрывающаяся смехом, то вдруг резко мрачневшая. Костер в ночи, одаряющий всех своим теплом и светом, животворящее пламя. Иногда он ловил себя на мысли, что почти падает в обморок, увидев ее. Но красота ее не вызывала зависти, а делала других красивее. Как-то у нее это получалось -
как один светильник зажигается от другого. Аллуа. Он хотел ее света. Но это свет должен был принадлежать только ему одному. И первое время Аллуа
действительно не избегала его, словно понимая, что ее свет нужен этому идеальному кристаллу. Затем, когда он думал, что она принадлежит ему,
вдруг Аллуа вышла из его воли. И как вернешь ее, если ее глаза сильнее драконьих? Как удержишь? Он попытался. Обычно он умел убедить собеседника.
Он умел говорить, его голос обладал великой силой, его глаза зачаровывали - все это вместе заставляло другого подчиниться ему, так мышь сама идет в
пасть змеи. Но здесь он был бессилен.
- Понимаешь, - она искренне пыталась ему объяснить, - я так не могу.
Я не могу принадлежать. Нет, дело не в том... Я могла бы стать твоей женой, но ты требуешь полного подчинения. А огонь не запрешь. И свет лишь
тогда свет, когда его видят.
- Но ведь ты нужна мне! Почему ты не хочешь идти со мной?
- Нет. Ты хочешь, что я шла не с тобой, а за тобой, как на веревке. И разве другим я не нужна? Ты же не видишь меня равной. Ты никого не
считаешь себе равным. И не хочешь стать другим. А я так не могу...
На секунду он поверил, что сможет обмануть ее.
- Аллуа, я сделаю все, что ты захочешь! Я изменюсь. Это правда.
Она покачала головой.
- Нет. Глаза выдают тебя. Если бы Учитель мог тебя изменить...
Но он сам не хотел этого. Он любил себя таким, каким он был, и считал себя идеальным. Да и Учитель никогда не прикасался насильно к чужой душе -
не считал себя вправе. Если только не просили. И он не стал просить. Объяснение он нашел себе простое и вполне его устраивающее - он слишком
умен и красив, чтобы остальные любили его. Ему просто завидуют. А Учитель по-прежнему выделял его среди прочих, хотя и не допускал к сердцу своему.
Впрочем, он этого и не хотел.
Когда Учитель призвал к себе девятерых для какого-то важного дела - впервые скрывая это от прочих - он неприятно удивился. Почему не его?
Почему - уж этого он никак не мог понять - доверяли этим неразумным детям:
Айони, Дэнэ, этой пустой дурочке Эленхел, но не ему? Тайна - даже от него?
Он должен был знать. Поначалу он пытался прямо спросить у Мелькора.
- Учитель, ты не доверяешь мне?
- Почему ты так решил? Ведь другие так не считают.
- Но почему тогда ты не открыл всем той цели, для которой выбрал этих девятерых?
- Тебе я могу сказать, почему. Это опасная тайна. Для того, кто знает. Потому ее лучше не знать.
- Но почему нельзя мне? И почему ты не выбрал меня?
- Потому что ты равновелик. Все, кого я выбрал, первые в чем-то одном. Хотя в целом каждый гораздо слабее тебя. И, к тому же, ты мне
будешь нужен здесь.
С одной стороны, это польстило ему, но и встревожило. Опасность.
Здесь какая-то угроза. Он хотел знать. С пятью старшими бесполезно было иметь дело. Оннэле Кьолла не доверяла ему никогда. Оставались трое
младших. Их можно было заставить. А что? Разве он хочет дурного? Он просто хотел знать...
Странно, Эленхел оказалась куда сильнее, чем он думал. Он никак не мог пробиться сквозь непроницаемый заслон к ее мыслям. С Айони повезло
больше. Девочка даже не поняла ничего - будто заснула на минуту и, конечно, ничего не запомнила. Теперь он знал. Не понимая, правда, цели
Учителя, но причастность к тайне как бы возвышала его надо всеми.

- Никогда не подумал бы, Мастер, что ты выберешься из дому в такое ненастье! Заходи и будь гостем!
Мастер сбросил промокший плащ и вошел вслед за хозяином. Дом был большой, из крепких дубовых бревен, весь изукрашенный резьбой. В большой
комнате ярко горел камин, на столе лежала толстая книга, которую хозяин расписывал затейливыми инициалами и заставками. Рядом, на отдельных
листах, были уже готовы разноцветные миниатюры.
- Красивая книга будет, - сказал Мастер, рассматривая искусную работу. - Хочешь, я сделаю к ней оклад и застежки?
- Кто же откажется от твоей работы, Мастер Гэлеон! Думаю, Книжник будет рад, что и ты поможешь ему. Да и Сказитель тоже. Впрочем, - Художник
усмехнулся, - не за этим же ты пришел, Мастер.
Гэлеон отчаянно покраснел. Не зная, куда девать глаза, он вынул из-под руки небольшой ларец резного черного дерева и подал его Художнику.
- Вот. Это свадебный подарок. Для Иэрне.
Художник рассмеялся.
- Это для меня не новость. Разве я слеп и глух? Разве не знаю, что у вас уговор? Что ж, всякому лестно породниться с Мастером. И я рад, хотя и
тяжко мне будет расстаться с дочерью - других детей у меня нет. А ведь она еще и танцовщица, каких мало. Сам Учитель любит смотреть на ее танец в
день Нового Солнца и в праздник Начала Осени... Ну что ж, если дочь согласна - да будет так. В конце лета начнем готовить свадьбу, и в день
Начала Осени будет у нас большой пир. Идем же, выпьем меду по случаю нашего сговора!

Не было цены дару Мастера - не потому, что дороги были металл и каменья, не это ценили Эллери. Бывало, что резную деревянную чашу ставили
выше драгоценного ожерелья. А здесь - в сплетении тонких серебряных нитей сгустками тумана мерцал халцедон. Все уже видели подарок Мастера и
говорили, что драгоценный убор будет очень красить Иэрне в свадебном танце. И говорили еще, что красивая будет пара - ведь хотя Мастер и из
Старших, Изначальных, но вдохновение хранило его юность, и лишь в лучистых глазах таилась древняя мудрость. А Иэрне всегда слыла красавицей.
В середине лета пришлось ковать оружие, о свадьбе и думать забыли. Больше Мастер не плавил серебра, не шлифовал камней - из его рук выходили
мечи и щиты, шлемы и кольчуги. Он не украшал их - не до того было. Только один меч - легкий и удобный - был с красивой витой рукоятью. Меч, что он
подарил Иэрне.

Бои у Аст Ахэ были жестокими. Здесь впервые столкнулись Бессмертные с Ахэрэ - Пламенем Тьмы, демонами Темного Огня - Валараукар. Майяр отступили
было, но предводители Светлого Воинства были непреклонны. И пала крепость.

Гортхауэр гнал коня на север, к деревянному городу Эльфов Тьмы. И, опережая его, огненным ветром летели к Хэлгор Духи Огня, а позади,
чудилось ему, слышалась тяжкая поступь воинства Валинора.

- ...Нет, Гортхауэр. Я понимаю твою тревогу; но Учитель ведь говорил, что по велению своей любви к Миру и ради Эльфов и Людей пришли Валар в
Арту. Так он сказал, и я верю ему. Валар не тронут нас; а мы объясним им все, и они поймут. Мы ведь никому не делаем зла, за что же нас убивать? Да
и как это можно - убить? - Художник пожал плечами и улыбнулся. - Не тревожься, все обойдется...

- ...Куда же я пойду, Гортхауэр? Посмотри - колосья налились, время жатвы близко: земля говорит - еще день-два, и можно будет убирать рожь...
И яблоки уже спелые - вот, попробуй! Какие-то особенные они в этом году, верно? Тоже мне, придумали: воевать в самый сбор урожая! Глупости это все.
Никуда я не пойду: хлеб пропадет, жалко ведь...

Все-таки многие ушли. И многие - остались; а принудить их силой покинуть свои дома, свою землю Гортхауэр не мог. Да и в его душе еще жила
надежда, что их и вправду не тронут. Может и сам погорячился. Балрогов на них выпустил, как будто забыл - самому-то куда как страшно было идти на
чужой, неведомый Север - к Врагу. Немудрено, что они вооружились: и сам Гортхауэр тогда, случись что, не преминул бы пустить в ход кинжал...
Но Балроги, хоть и живые - и жаль, что многие погибли - все же не Люди... Действительно, Великие не должны причинить им зла: это ведь как
ребенка ранить, поймут же!.. Разум говорил - ты прав. Сердце билось птицей с перебитым крылом... "Может, я все испортил? Почему же Учитель не
остановил меня? А почему - должен был остановить... Он просто не считал меня глупым неловким ребенком. Только я, видно, именно таков и есть. После
гибели стольких воинов - станут ли те слушать Учителя? Захотят ли понять? Поверят ли?.."

- Послушай, Гортхауэр, - золотоглазый Странник Гэллаир говорил, чуть растягивая слова, - я видел многие земли и много племен...
Ты говоришь - война; но ни от кого больше я не слышал этого слова. Ты говоришь - жестокость; но нигде я не видел жестокости. Нет, я верю тебе; но думаю, если поговорить с ними, они поймут. Поверь, я говорил со многими.
- Ты говорил с Эльфами. Они - не Эльфы и не Люди.
Странник с улыбкой пожал плечами:
- Но Учитель - тоже Вала, а ты - Майя... Разве вы непохожи на нас?
Разве не понимаете нас? Разве хотите войны?
- Но мы хотели стать такими же, как и вы!
- А прочие Валар? Разве они приняли облик, сходный с обликом Эльфов и Людей не для того, чтобы лучше понять их? Ведь Учитель говорил так; ты не
веришь ему? - Странник снова улыбнулся: есть ли хоть один, кто не верит Учителю? Подумать смешно!
Положил руку на плечо Гортхауэру, сказал мягко и успокаивающе:
- Ничего не случится. Они поймут, Гортхауэр...

...Когда вспыхнул первый дом, и пламя веселыми язычками взбежало по резной стене, он застыл на мгновение, а потом бросился к ним, вскрикнув с
болью и непониманием:
- Что вы?.. Зачем вы это делаете?.. Остановитесь, выслушайте... Разве мы делали вам зло?
Некоторое время Майяр не обращали на него внимания; потом кто-то, поморщившись, - что этот тут мелет... - потянул из ножен меч. Странник
словно оцепенел.
- Нет... - его голос упал до шепота. - Да нет же... не может быть... Больше он не успел сказать ничего.

Деревянный резной город, не имевший стен, сгорел. Сгорел и дом Художника. Сам он был убит на пороге, и погребальным костром был ему пожар
его жилища. Какой-то Майя с любопытством рассматривал чудные значки в толстом томе и забавные рисунки, но Тулкас вырвал книгу и швырнул в огонь,
а Майя получил здоровенного тумака, чтобы не отвлекался от великого дела.

...Маг с трудом спешился и рухнул на руки подбежавших к нему товарищей. Открыл подернутые дымкой страдания глаза:
- Они... не щадят... никого... Ты был прав, Гортхауэр... Прости, что не поверили тебе... Учитель... Там больше... никого... живых... я один...
чтобы успеть... сказать... Гэллаин, Гэллаин, снежная звезда моя... - он обхватил руками голову. - Что же я наделал, почему не сказал тебе уйти...
Ведь ты бы защитил ее, Учитель, да?..
Страшно это чувство полной беспомощности. Тебя почитают всесильным - а ты можешь положиться лишь на крепость рук и остроту меча... И можно
оградить, можно защитить - можно, если вырвать из тела Арды кусок кровоточащей плоти... а ты не в силах сделать это - ведь она живая, ей
будет больно...
Он пробовал говорить мыслями со своими братьями. Плохо помнил, что было потом: такая жгучая волна ненависти обрушилась внезапно в его мозг,
ненависти к нему самому и к его ученикам... Сквозь эту стену он не смог пробиться. И бесконечные дни и ночи осады были лишь отсрочкой неизбежной
развязки, обращавшей ожидание в пытку...

Те, кто добрались до замка Хэлгор, мало что унесли с собой - теперь ценнее всего было оружие. Немного книг все же удалось спасти. От той,
счастливой, невероятной, как бред, жизни у Мастера остался лишь змеиный перстень - Кольцо Ученика; у Иэрне - похожая на темный миндалевидный глаз
большая бусина из халцедона, которую она носила на шее. Вот и все сокровища.
Замок Хэлгор был последним пристанищем и оплотом Эльфов Тьмы. Осада не могла быть долгой - они плохо умели сражаться, да и мало было их, а
уйти никто не захотел. Накануне Начала Осени, тихой лунной ночью стоял на скале Майя Гортхауэр и смотрел на лагерь внизу... "Их так мало. Учитель, ты не хотел, чтобы они познали ненависть - и вот расплата. Что толку в их мечах, если они не умеют убивать... Ты думал - они уйдут по твоему
приказу, а видишь вот - не захотели оставить тебя... Видно, Мастеру Гэлеону следовало сначала сделать клинок, и лишь потом - перстень..."

...Только теперь они начали постигать смысл слова "война". Это понятие, казавшееся страшной выдумкой, стало ныне еще более чудовищной
реальностью. То, что они считали игрой, упражнениями в силе и ловкости, оказалось необходимым, чтобы выжить; все, что знали и умели они, кроме этого, стало бесполезным, ибо не могло помочь остаться в живых. И нужнее всего было то, чего ни один из них не знал и не умел: убивать.

- ...Уходите. Уходите все. Теперь же. Сейчас. Немедленно.
- А как же ты, Учитель?
- Я... уйду тоже. После.
Видящий отвел глаза:
- Ты не умеешь лгать. Ты решил, что мы оставим тебя, сбежим, спасая свою жизнь? Зачем ты так унижаешь нас, Учитель?
- Поймите, это необходимо!
- Они убьют тебя, как убили Странника.
- Я бессмертен, вы - нет. Я приказываю вам...
- Ты не можешь, - впервые глаза Оружейника смотрели с таким сумрачным вызовом. - Мы - Люди, и вправе сами сделать свой выбор!
Он растерялся. Впервые он пожалел, что не властен над ними, не может заставить их слепо повиноваться приказу. Мысль об этом была кощунственной,
но стократ страшнее было - знать, что сделают с ними, останься они в Хэлгор. Он обернулся к тем двоим, что недавно пришли сюда, в земли Севера. Такое иногда случалось: Эльфы забредали в сумрачные леса, выходили к деревянному городу - да так и оставались тут, среди ясноглазых и открытых
Эллери Ахэ. Брат и сестра, Гэлнор и Гэллот, оба пепельноволосые и сероглазые, стояли, держась за руки. Было что-то детское в их лицах; даже
юная Артаис из Слушающих Землю казалась сейчас старше. Но в ответ на его молчаливый вопрос они в один голос сказали - нет.
- Учитель, - с трудом подбирая слова, прибавил Гэлнор, - мы старались быть достойными того, чтобы зваться твоими учениками. Может, мы многого не
понимали из того, что говорил ты; может, часто совершали ошибки. Но скажи, как могли бы мы оставить своих друзей, тебя - в час беды? Да, верно, мы не
успели научиться сражаться, мы не сможем защитить тебя. Мы не постигли очень и очень многого, но Путь избран. Прости, мы не уйдем.
- Вы еще не видели ни смерти, ни крови. Если в бою...
Менестрель вспыхнул:
- Если нужно, мы дадим клятву! Я клянусь...
Он жестом остановил ученика:
- Не надо. Не спеши говорить за всех. Если таково ваше решение - выбирать самим - я не волен изменить его, - голос Учителя звучал горько и
тяжело; он опустил глаза. - Но пусть каждый обдумает и взвесит все. Я не связываю вас клятвой. Я прошу, - он подчеркнул это слово, - лишь одного:
не судите тех, кто останется жить.
А немного спустя в его комнату вошел Гэлеон и сказал - тихо и твердо:
- Мы остаемся. У тебя и у нас один путь. А кто оставит своего учителя в час беды - достоин ли называться учеником?

"Какие-то четыре месяца - а как повзрослели. Даже эти двое самых юных, да что там - самых маленьких. Крохи. Что же я еще могу..."
- Пришло время. Пора вам идти.
Молчание. Затем заговорил Наурэ:
- Почему? Почему мы должны уйти именно сейчас, когда случилось такое?
Ведь сейчас каждый меч дорог!
- Есть кое-что дороже меча. Постарайтесь понять меня. Вам, наверное, кажется сейчас, что я чудовищно несправедлив, что жертвую остальными ради
вас. Это не так, поверьте! Да, вы знаете, какие надежды я возлагал на вас, но увы - не успел сделать ничего, и кто знает, когда я снова смогу помочь
вам. Я обещаю - как только кончится война, я найду вас. А сейчас - уходите. Остальных я защищу - не бойтесь. Я все же Вала, и я еще властен
над стихиями. Но вас я хочу укрыть надежно.
Он обвел их глазами. "Не верят ни одному слову. Кого ты хочешь обмануть?"
- И потому я возьму с вас клятву. Вы уйдете. Вы выполните то, для чего я избрал вас. ("Жестоко, жестоко, подло! Бедные дети...")
Они молча целовали льдистую сталь меча, преклоняя колени, и потом - кто звонко, кто почти беззвучно повторяли - во имя Арты. Все. Теперь легче
на сердце.
- И вот, примите дары от меня. Каждый из них поможет вам развить ваши еще спящие силы. Я, видите, не успел. А ждать, когда встретимся снова -
кто знает, когда это случится? Только - не отступайте. Эти знаки помогут вам всегда быть единой силой, всегда слышать и понимать друг друга, всегда
помогать. Найти, если потерялись и вспомнить, если забудете. Это - сила.
Это - все, что я смогу вам дать...
- Наурэ - ты старший. Тебе объединять. Вот твой знак...
Браслет, выточенный из цельного кристалла мориона, пульсировавшего светом, словно внутри него билось сердце. В центре алого круга, там, где
пересекались почти невидимые лучи, в воздухе возникла руна Эрат, руна Пламени, знак Движения и Творения.
Моро - горькие темно-синие ночные глаза. Он уходил один. Ориен оставалась.
- Тебе - определять путь.
Тяжелая девятилучевая звезда из вороненой стали. На каждом луче - руна. Его руна - Кьот, руна Пути и Прозрения. Тот же знак серебром на
печатке простого железного перстня.
Олло. Прозрачно-голубой кристалл на тонкой цепочке, ледяным огнем очерчена руна Хэлрэ: Очищение и Ясность Разума, знак Льда. Юноша низко
склоняет золотоволосую голову, принимая дар, и, выпрямившись, уже не отводит странных своих - отраженное в глубокой реке небо - глаз от лица
Учителя.
Аллуа - пламя жизни, светильник, зажигающий души других. Гладкий овальный камень без оправы, цвета вина или крови, внутри бьется алая
искра. А на черном обсидиановом медальоне - руна Жизни и Возрождения, знак Земли, знак Арты - Эрт. Девушка вздрогнула и тихо прошептала: "Кровь..."
Голубая брошь-капля, где из глубины, на пересечении двух лепестков - прошлого и будущего - искрой горит Тэ-Эссе, вечная Вода, течение Времени.
- Это тебе, Оннэле Кьолла.
- Глоток воды... - грустно улыбается девушка.
- А это - тебе, Элхэ.
Больше - слов нет. Тихий, еле слышный ответ:
- Благодарю тебя.
И все.
- Тебе, Альд.
Юноша коротко вздохнул и шагнул вперед. Привычно тряхнул головой, отбрасывая со лба волосы. Резкий, порывистый, как ветер. Вот и знак его
таков - Ол-аэр, руна Крыла и Ветра. Руна Мысли - и серебряный дерзкий сокол с аметистовыми глазами.
- Надежда моя, Айони...
Кленовый лист, золото-зеленый перстень из того же камня - слишком велик для тоненьких пальцев девочки, - и руна Надежды и Света, Аэт.
- И ты, Дэнэ.
Наверное, в другое время это было бы смешно - мальчик - и руна Силы и Твердости, руна Железа Тор-эн. Пряжка с изображением дракона. Мальчик взял
ее - солидный, серьезный - и нарочито низко проговорил:
- Я все исполню, Учитель.
Вот и все. Небо, как же пусто в душе, как же больно...
- Теперь, Оннэле, ты знаешь, какая она - смерть. Ты видела.
- Да. Какой бы ни была свобода там, за гранью, жизнь прекрасна. И нельзя уходить до срока... Может, я неправа? Но, кажется, пока не свершишь
все, что можешь из того, что суждено, нельзя уйти. Слишком слаба и бесполезна будет душа, чтобы сохранить силу, волю и образ и, тем более, свершать... А смерть страшна, даже когда знаешь...
- Учитель, - тихий и какой-то режущий как осколок стекла, голос Элхэ, - а вернуться можно? Если шагнешь за грань?
- Не знаю... Но если дан выбор... Если нужно, если что-то не окончил, не исполнил, не завершил, и больше - некому... Наверное, можно. Зачем
тебе?
- Просто. Чтобы знать.
Больше ничего не добьешься. Он это знал.
- Что же, пора. Будьте благословенны. Теперь все зависит от вас...

Она остановилась перед зеркалом и долго вглядывалась в свое отражение. Потом тряхнула коротко остриженными волосами, стянула через
голову черненую длинную - до колен - кольчугу. Слишком тяжела, стесняет движения. А вот шлем пригодится...
- Элхэ!..
Аллуа распахнула дверь в комнату подруги. Хрупкий юноша, стоявший к ней спиной, вздрогнул и обернулся.
- Элхэ?.. - девушка растерянно остановилась. Юноша снял шлем, и Аллуа улыбнулась:
- Тебе идет... и не узнать тебя... - посерьезнела. - Думаешь, это понадобится в дороге?
Элхэ не ответила, только закусила губу.
- Ты... идешь?
- Нет, - тихо и твердо.
- Почему?.. Но ведь... А Учитель - знает?
Элхэ отрицательно покачала головой.
- Но нужно сказать... - Аллуа окончательно растерялась.
Взгляд зеленых глаз стал жестким и холодным.
- Ты не скажешь ему.
- Элхэ! Ведь это наш долг - исполнить...
- Я вернусь, - коротко, как удар клинка.
- Послушай, - Аллуа прикрыла дверь и заговорила серьезно и печально, - ведь ты понимаешь... Это война, а смерть не выбирает...
- Знаю. Я не уйду.
И вдруг рванулась к Аллуа, порывисто сжала ее горячие руки ледяными пальцами, заговорила тихо и торопливо:
- Пойми, поверь - знаю, все знаю, вижу, но - не могу, не могу уйти...
Прости - может и он простит - я должна остаться. Я вернусь; не знаю, как - знаю одно: так будет. Не останавливай. Не говори никому. И ему - не
говори. Он не должен знать. Я прошу тебя - так надо, верь мне, верь мне... Аллуа долго стояла молча, глядя куда-то в сторону.
- Что же, ты права. Вот как... как же я не поняла раньше... Не бойся, я никому не скажу, никому и никогда. И ничего не стану объяснять, если
спросят...
- Да, да! Пусть обвинят в предательстве, пусть проклянут - я не могу иначе, не могу! Если я не останусь сейчас, я перестану быть тем, что я
есть, моя сила погибнет, я стану никчемной пустышкой, зачем я - такая...
- Не надо, молчи. Я все понимаю. Но ведь нас должно быть - девять. Мы вряд ли сможем совершить задуманное, если хоть кто-то уйдет.
- Я вернусь, клянусь тебе! Аллуа, ты же знаешь меня! Ты веришь? Ты веришь?
- Я знаю и верю. Что же - будем ждать. Будем ждать.
- Прости меня. Не кори. И прошу тебя...
- Не надо говорить. Давай лучше помолчим...
- Аллуа, Аллуа... Как мне страшно...

- Наурэ, я должна сказать тебе. Эленхел догонит нас позже.
- Почему она не идет со всеми?
- Она заболела. Учитель велел мне передать, чтобы мы уходили без нее.
Дней через двенадцать она найдет нас.
- Ну, если так... Что же, на рассвете - в дорогу.

Восемь - отправились в путь. Одна - осталась. Когда он говорил ей слова прощания, она стояла, опустив голову, пряча глаза, уже зная, зная
наверняка, что не сумеет подчиниться его приказу. И не смела сказать ему об этом.

Тонкие пальцы не сдержат тяжелый меч.
Но я не уйду - и неважно, что будет потом.
Стальная броня тяжела для девчоночьих плеч,
Но я буду рядом, я стану тебе щитом.

Она знала - это последняя ее песня, которую уже некому будет спеть. "А потом вы вернетесь", - говорил он, и этот мягкий голос, эти уверенные
слова могли обмануть кого угодно - но не ее, Видящую. Ей было так больно, словно, оставаясь, она предавала его, но по-другому не могла - потому что
была Видящей. Потому, что подчиниться значило - убить рвущуюся слева в груди птицу. Потому что знала, что должно случиться.
...Немного было тех, кто умел держать в руках оружие. Перо привычнее рукам книжника и сказителя, и более пристала менестрелю лютня. И дело
женщин - не сражаться, но дарить жизнь и исцелять. Но никто не повернул назад; и сам Мелькор вступил в бой во главе Эллери Ахэ.
И тогда, встав на обломке скалы, крикнул Менестрель Гэлрэн:
- Последнюю песню - тебе, Крылатый!
Сияли вдохновением глаза его, и ветер развевал пепельные волосы, и горела крылатая звезда на груди - ярче алмаза. Он запел. И замерли все на
поле битвы, слушая его. Он пел об Арте - о трепетном сердце в ласковых руках Тьмы, и об иных мирах, которые есть жизнь и величие Мироздания. И
каждому слышалось в песне что-то свое, и опускались руки, державшие оружие, и появлялись улыбки на залитых кровью лицах, и Тьма не казалась
более страшной и враждебной, ибо только во Тьме - Свет...
Никто и никогда не слагал в Арде такой песни, а, быть может, и никогда не сложит - разве что рухнет Стена Ночи, и сердца людей
распахнутся для Музыки Миров и Зова Эа, и открыты будут Врата... Но Вала Тулкас, стряхнув колдовское наваждение, крикнул:
- Что вы слушаете его?! Бейте!
И Майя, ближе всех стоявший к Менестрелю, бросился к нему и нанес удар. Тот не успел поднять меча. Мелькор рванулся вперед, и черный меч
опустился на голову Майя.
- Убирайся в чертоги Мандоса! Будь проклят!
Вала склонился над своим учеником. Крыльями обернулся его черный плащ, и эти крылья скрыли от глаз Бессмертных умирающего. И словно
невидимая стена окружила их: никто не мог и не смел приблизиться, хотя вокруг кипел бой.
Серебряная звезда на груди Менестреля стала красной. "Знак внезапной смерти... Так вот, что носил ты на сердце, ученик..." - успел подумать
Мелькор.
Гэлрэн прижал его руку к сердцу и улыбнулся:
- Все-таки увидел тебя еще раз, Учитель... Благодарю...
- Ученик мой... - голос Валы сорвался.
- Прощай... прости меня... прости нас всех... за то... что будет... Мы не сумели... прости...
- Что ты говоришь... что ты говоришь... - Мелькор задохнулся от боли.
- Учитель... Не опускай рук; в них - Арта... не вини себя ни в чем, Крылатый... Теперь я знаю, Звезда... я вижу... я слышу...
Голова Менестреля бессильно запрокинулась. Пальцы, сжимавшие руку Мелькора, разжались. Мертв.
Осторожно, словно боясь разбудить спящего ребенка, Вала опустил тело ученика на землю и провел ладонью по его лицу, закрыв ему глаза. Лицо
Мелькора застыло.
- Спи, мальчик мой... - чуть слышно вымолвил он.

 все сообщения
dima4478 Дата: Четверг, 21.10.2010, 22:45 | Сообщение # 30
Леший
Группа: Джигиты
Сообщений: 419
Награды: 3
Статус: Offline
Она видела только одно: это побелевшее, искаженное гневом и болью лицо. Лицо обреченного. Она знала - он обречен на жизнь, как они - на
смерть, и смерть показалась ей в этот миг великим даром милосердия. Для него. Для нее - трусость, предательство. Но по-другому - не могла.
Потом все произошло слишком быстро. Сколько их было - Майяр в багряных одеждах, чьи глаза горели мрачным огнем смерти - она не успела
понять, но заметила еще одного, внезапно появившегося слева. И рванулась
вперед.
Она не ощутила боли, приняв два тяжелых удара в грудь. Только успела осознать, что ни меча ни щита у нее уже нет - отбросила их за миг до того,
как оказаться рядом. Теперь они уже не нужны. А потом его рука подхватила ее, и она удивилась - разве я падаю?..
Склонившееся к ней лицо - растерянное, тревожное. Он торопливо сорвал шлем с головы маленького воина. Лицо Элхэ показалось совсем девчоночьим,
невероятно юным из-за коротко обрезанных волос. Она подумала - зачем они теперь? И под шлем не лезут... И только вздохнула, когда тяжелые косы
волной лунного света упали к ее ногам.
Одна прядь, длиннее других, змейкой сбегала по шее; он хотел поправить ее - нелепый, ненужный жест - и только сейчас понял, что все еще
сжимает в руке меч.
"Зачем же ты... я же просил, я же приказал уходить... зачем..."
Элхэ судорожно вздохнула, лицо ее побледнело, на висках бисеринками выступил пот.
- Ты... не... ранен?.. - выдохнула она.
Боль разорвалась двумя огненными комками - под ключицей и слева в груди.
- Мэл кори...
Она попыталась улыбнуться ему - сквозь боль, сквозь подступающую кровавую тьму. А потом вспыхнула перед глазами - Звезда. Последней
отчаянной мыслью была мысль о возвращении... и мир перестал существовать.

Птицей, звездою, ветром, осенним дождем Я вернусь, обретя новый облик и новое имя...
Сердце мое, я стану тебе щитом. Через тысячи лет - я вернусь, я знаю...
Прости мне.

Он плохо помнил, что было дальше. Рубился страшно; меч его был по рукоять в крови врагов: Майяр тоже знают некое подобие смерти. Отступал
под их натиском, глядя на врагов слепыми от боли и гнева глазами, и взгляд этот казался многим страшнее, чем разивший без промаха черный меч. И
плечом к плечу с ним сражался Майя Гортхауэр. На короткое время Ахэрэ сумели оттеснить Бессмертных. Мелькор обернулся к Гортхауэру:
- Идем. Скорее.
В тронном зале он отдал ученику Книгу Арты.
- Уходи, Ортхэннэр.
- Я не предатель, Учитель. Я не оставлю тебя.
Мелькор поднял на Ученика страшные сухие глаза.
- Я приказываю, я прошу тебя... Неужели ты не понимаешь, что сейчас произойдет? Даже если ты останешься, нам не выстоять. Уходи. Я вернусь.
Нескоро. Но - вернусь. Я обещаю тебе.
- Пусть судят меня!
- Им нужен я. Ты останешься в Эндорэ. Так нужно, Ученик, - голос Мелькора был жестким и ровным. - Иди. Только этим ты можешь помочь мне. И
еще: Книга не должна попасть к ним. Это память Арты, Ученик.
На какое-то мгновение Гортхауэру показалось - он видит тяжелую цепь, сковывающую руки Мелькора.
- Учитель!
Наваждение исчезло. Мелькор глухо повторил:
- Иди.
На пороге Ученик обернулся. Последнее, что увидел - Мелькор, напряженно застывший среди зала, сжимая в руках меч.

Иэрне сама удивлялась, как ей удалось продержаться так долго. Может, в мече Гэлеона было какое-то колдовство? Или гнев давал силу? Ее сильное
тело привыкло к танцу и быстрым движениям, она легко уходила от ударов и долго не ощущала усталости. А потом перед ней появилась женщина,
прекрасная и беспощадная, с мертвыми черными глазами, и Иэрне поняла, что не устоит. И все-таки она пыталась сопротивляться, но удар меча рассек
длинной полосой и легкий кожаный доспех, и одежду, и тело. Узкая рана мгновенно наполнилась кровью. Второй удар опрокинул ее на землю. Меч
отлетел в сторону. "Вот и конец", - без малейшего страха подумала она, увидев окровавленный клинок над своим горлом. Но вдруг жало меча медленно
отклонилось в сторону. Что-то новое, живое затеплилось в больших черных глазах. Не по-женски сильная рука приподняла ее, обхватив под спину.
- Ты не бойся... Мы не тронем пленных, я обещаю... Больно, да? Идти можешь?
Иэрне ошеломленно кивнула. Воительница медленно повела свою пленницу вниз, к развалинам ворот, где уже было около десятка Эльфов Тьмы,
окруженных стражей.

Он сражался, словно загнанный в угол зверь, с пришельцами из благословенной земли Аман. Чудом они продержались в осаде так долго,
прежде чем Майяр решились на штурм. Девять ушли ночью - вернее, он думал, что ушли все девять. Потом понял, что не так... И в бою его ярость
удваивалась горечью осознания того, что им, как и прочими, пожертвовали ради девяти. Учитель пожертвовал им, а он так почитал его... Разве не
благодаря ему они удержались так долго? "Учитель, ты избрал не тех... Я должен был стать хранителем... Учитель, ну почему ты не избрал меня?.."

Среди учеников Тулкаса они были лучшими - брат и сестра, Воители. Зловеще красивые, отважные и сильные, они в бою были равны самому Гневу
Эру. Когда же они бились спина к спине, никто не мог их одолеть. Мрачным огнем боя горели их черные глаза, когда Тулкас говорил своим Майяр о
Великом Походе на север. И жестокий боевой клич вырвался из груди Воителя, когда главой над своими Майяр поставил Тулкас - его.
...И было разгромлено воинство Врага. Только последние защитники - Черные Эльфы - стояли у врат черных чертогов молча, и смерть была в их
глазах.
Они падали мертвыми, отчаянно защищая своего повелителя, и постепенно в душе Воителей вставало восхищение отвагой врагов, и остановила руку
Воительница, и не смогла добить раненую - такую же воительницу, как она сама. Так она узнала жалость. И вот - с последним из Эльфов схватился Воитель. Тот был уже весь изранен и с трудом защищался.
- Сдавайся! - крикнул Майя. - Сдавайся, и я клянусь - ты получишь пощаду!
Но Эльф покачал головой. Тогда Воитель выбил меч из ослабевших рук Эльфа. Тот упал. Воитель наклонился, чтобы помочь ему встать, но
неожиданно Эльф схватился за лезвие меча Воителя и рывком всадил его себе в горло.
"Почему?" - растерянно, почти обиженно думал Воитель. "Ведь я сдержал бы слово... Почему? Неужели он так ненавидел и боялся меня?" Но в открытых
мертвых глазах не было ни страха, ни ненависти - только боль и жалость. Они ворвались во дворец. И Тулкас бился с Мелькором, и Воители, глядя
на поединок, видели - Черный Вала сражается куда искуснее. И честнее. Мечи сломались, и противники схватились врукопашную. Несколько секунд они
стояли не шевелясь, и хватка их могла бы показаться братскими объятиями. Но вот медленно-медленно Тулкас, багровея лицом, стал опускаться на
колени. Казалось, сам взгляд Врага гнетет его. Воитель толкнул сестру в плечо:
- Смотри! Вот это мощь!
Та молча кивнула. Лицо ее разрумянилось.
- Если он его одолеет, нам придется уйти ни с чем - таков закон честного боя!
Но честного боя не было. Кто-то взвизгнул: "Что стоите, бейте его!"
И воинство Валар набросилось на Мелькора и, когда толпа расступилась, он лежал на полу - избитый и связанный. Тулкас зло пнул его ногой и
обернулся к ученикам, ожидая восхищенных похвал. Но в ответ услышал угрюмое:
- Это против чести.
Лицо Гнева Эру передернулось, но он промолчал. Однако этого не забыл.

И тогда принесена была несокрушимая железная цепь, искусная работа великого Ауле. Могущественное заклятие лежало на ней, и была она так
тяжела, что даже Тулкас, сильнейший среди Валар, с трудом мог поднять ее. И имя цепи было - Ангайнор, "Огненное Железо".
И Ауле-кузнец раскалил на огне железные браслеты, и навечно замкнул их на запястьях Мелькора. Тот рванулся, едва сдержав крик; но Тулкас и
Ороме держали крепко. С того часа боль не угасала, и не заживали ожоги:
таково было проклятье Единого и Манве.
Валар завязали ему глаза. Он не понимал, зачем; и приписал это, не без оснований, тому, что они страшились его взгляда, да и хотелось им еще
более унизить мятежника. Но истинную причину понял Мелькор гораздо позже. И так заставили его идти в гавань, где уже ждали их корабли Валинора; и
шел он прямо и твердо, хотя боль не утихала, а оковы, словно становясь тяжелее с каждым шагом, гнули его к земле. И в душе своей поклялся
Мелькор, что ни стонов его, ни мольбы о пощаде не услышат Валар, что никакие муки не заставят его унизиться перед ними и никакие угрозы и
оскорбления ни слова не вырвут у него. Кусая губы в кровь, повторял он эту клятву, валяясь, беспомощный и скованный, на досках трюма. И с великим
торжеством Валар доставили пленника в Благословенную Землю Бессмертных. Гортхауэра тогда не нашли. Говорили потом, что, страшась гнева Валар,
затаился в одной из пещер Твердыни Мелькора, и долго, уже после отплытия Бессмертных, не решался покинуть своего укрытия, дрожа от ужаса. Но было
так: он ушел в замок Аханаггер, что на востоке, кося с собой Книгу. Огнем были вписаны в нее строки о Войне Могуществ Арды. И, читая слова эти,
Гортхауэр глухо застонал, ощутив боль Учителя и поняв то, что до времени скрыто было от них обоих. И за беспомощность и слепоту свою проклял себя
Черный Майя.

...По окончании битвы пришел Ороме к Эльфам, и из числа их троих избрал он: Ингве, Финве и Элве, что стали впоследствии королями. И повелел
он им идти за ним, дабы были они посланцами Перворожденных в Валиноре и увидели немеркнущую красоту Благословенных Земель, и рассказали об этом,
вернувшись, народам своим...

Море было неспокойно, и корабль покачивало. Из трюма мало что было слышно, и это неведение было страшнее всего. Иэрне устало прислонилась к
плечу Мастера.
- Вот и сыграли мы свадьбу, - печально сказала она. Мастер молча
обнял ее.
- Может, все обойдется? Она сказала - пленных не тронут... Может, нас даже заточат вместе. Ведь правда, все обойдется? - Иэрне умоляюще
посмотрела на Мастера, и тот вымученно улыбнулся. Кто-то подошел и опустился на пол рядом с ними. Книжник.
- Иэрне, ты не печалься. Что бы ни случилось - мы свободны. Мы Люди, понимаешь? Мы сумеем вырваться из замкнутого круга предопределенности. Они
ничего не смогут. Так Учитель говорил, и я ему верю. А ты веришь?
- Верю. И все-таки я хотела бы еще пожить.
- И я тоже...
Повисло тяжелое молчание. Внезапно Книжник резко поднялся. Глаза его сияли.
- Так ведь вы же должны были пожениться... Эй, все сюда!
Остальные окружили их, не понимая, что происходит. И тогда Книжник, подняв руки вверх, произнес:
- Перед Ардой и Эа, Солнцем, Луной и Звездами, отныне и навсегда объявляю вас мужем и женой!
Это были обрядовые слова. Одного он только не произнес - "в жизни и смерти".
- Да будет так!
И тогда вдруг навзрыд расплакалась вторая из пленных женщин - почти совсем девочка: только сейчас она поняла, что все кончено, что никогда у
нее не будет ничего - даже такой свадьбы. И Книжник подошел к ней и отвел ее руки от заплаканного лица. Он негромко заговорил:
- Зачем ты плачешь? Ты - стройнее тростника, ты гибка, как лоза; глаза твои - утренние звезды, улыбка твоя яснее весеннего солнца. Твое
сердце тверже базальта и звонче меди. Волосы твои - светлый лен. Ты прекрасна, и я люблю тебя. Зачем же ты плачешь? Остальное - ерунда. Я
люблю тебя и беру тебя в жены - перед всеми. Не плачь.
- Выдумываешь, - всхлипнула девушка.
- Разве я когда-нибудь лгал? И теперь я говорю правду. Верь мне, пожалуйста. Веришь, да?
- Правда?
- Конечно, - соврал он впервые в жизни. "Сочиняю не хуже Сказителя.
Вот и кончилась моя первая и последняя сказка".

- Ныне узрели вы Благословенную Землю, славу и величие ее, красоту и свет ее. Что скажете вы, Дети Единого Творца?
- О Великий, - нарушил молчание Ингве, опустив ресницы, - слова меркнут, ибо бессильны выразить то, что чувствуем мы в сердцах своих...
- Не называй меня великим, - мягко улыбнулся Майя, - ибо я не более, чем слуга или посланник Владык Арды, лишь прах у ног Валар и тень тени их.
Но вы избраны не затем лишь, чтобы видеть Аман и говорить о нем с народами вашими: тень скорби омрачила покой Великих, и должен я, ибо такова воля
их, говорить с вами о Враге.
- Враг? А что это? - растерянно спросил Элве.
- Узнайте же, что Враг есть отступник и мятежник, что желает он уничтожить красу мира, обратить в пепел сады и в пустыню долины, иссушить
реки и всепоглощающее пламя выпустить на волю, дабы в хаос был повержен мир, и дабы вечная Тьма поглотила Свет...
Элве вздрогнул, отступив на шаг.
- Но и это не худший из замыслов его. Знайте, что возжелал он отнять то, что даровано вам Илуватаром, взамен дав - смерть.
- Что это - смерть? - губы Элве дрожали, как у испуганного ребенка.
- Смерть уведет вас за грань мира, в ничто, в пустоту, и пустотой станете вы, а все чувства и мысли ваши, творения ваши и само существо ваше
обратится в прах.
Они молчали, пытаясь осознать услышанное. Как же так? Все это будет - цветы и деревья, звезды и трава, и горы, и сам мир, - но не будет их. Все
останется как есть, не будет только их, и никогда не услышать песни ручья, не увидеть ясное небо в звездной пыли, не ощутить вкуса плодов, не
вдохнуть запах трав, не подставить лицо ветру... Как это? Непостижимо и страшно: все есть, нет только тебя самого, и это - навсегда?
- Зачем... зачем ему это? - шепотом спросил Ингве.
- Зависть в его сердце - зависть ко всему светлому и чистому, ко всему, недоступному для него. И несчастьем вашим хочет он возвеличить
себя, и обратить вас в рабов, покорно вершащих его волю, - голос Майя стал грозным. - Страшно то, что души многих отвратил он от Света Илуватара, и
стали они прислужниками его, но страх жестоких мучений, которым подвергает он отступников, сильнее, и ныне ненависть их обращена на весь мир, всего
же более - на тех, что некогда были их соплеменниками, но отвергли путь Зла. Тех же, чью душу не смог поработить Враг, в мрачных подземельях слуги
его подвергают чудовищным пыткам, затмевающим разум и калечащим тело; и так создает Враг злобных тварей, которые суть насмешка над прекрасными
Детьми Единого, ибо сам он ничего не может творить, но лишь осквернять и извращать творения других.
- О посланник... - Элве низко опустил голову; пряди длинных пепельных волос совершенно скрыли его побледневшее лицо. - Ответь, зачем ты говоришь
нам об этом здесь, в земле, недоступной Врагу? Или и в Валинор уже проникло зло?
Майя долго молчал, из-под полуопущенных век разглядывал троих. Его слова достигли цели. Наконец, он заговорил медленно и торжественно:
- В тяжкой войне Могучие Арды повергли Врага, и прислужники его уничтожены или рассеяны, как злой туман. Но Великие призваны не карать, а
вершить справедливость; потому Враг и те, кто служил ему, предстанут ныне перед судом Валар. И так как не ради покоя своего, но ради Детей Единого
вели они войну, как ради Детей Единого пришли они некогда в Арду, дабы приготовить обитель им, то достойные из Элдар должны будут сказать слово
свое на этом суде: такова воля Валар. Лишь после этого сможет Король Мира вынести приговор отступникам. И я пришел сказать вам: да будут ныне мысли
ваши о благе народов ваших; укрепите сердца свои, очистите помыслы свои и следуйте за мной, ибо должно вам предстать перед Великими в Маханаксар.
Он удовлетворенно отметил, как вспыхнули глаза до сих пор молчавшего Финве. Кажется, этот, молчаливый, лучше других понял его слова.
...Что сделает ребенок, впервые в жизни увидев паука - многоногое мохнатое уродливое чудовище? Один - убежит в ужасе и с плачем будет жаться
к ногам старших. Другой застынет, не в силах от страха ни сдвинуться с места, ни понять, что он видит. Третий - с жестокой детской отвагой
раздавит отвратительное насекомое, чтобы навсегда избавиться от него...

Перед троном Короля Мира Манве поставили Мелькора. С презрительной жалостью смотрел Манве на старшего брата своего, могущественнейшего из
Айнур. Издевки Манве не достигли цели: Мелькор молчал. И Король Мира приказал снять повязку с глаз мятежника, и молвил:
- Ныне увидишь ты, что будет с теми, кто посмел нарушить повеления Единого и Могучих Арды, кто осмелился идти за тобой и сражаться с нами!
С вершины Таникветил взглянул Мелькор вниз, куда указывала рука Манве. Мертвенно-бледным стало лицо его, и от ужаса и боли содрогнулся он,
и страдание исказило черты его, ибо в тот миг понял он все.
Не все Эльфы Тьмы погибли в бою. Оставшихся в живых захватили в плен Валар: ни Мелькор, ни Гортхауэр не знали этого. На том же корабле, что и
Мелькора, доставили их в Валинор; и ныне у подножия Таникветил, под стражей Майяр стояли они, ожидая решения своей судьбы. Связанные, в
изорванных черных одеждах, были они все же прекрасны, и звездным светом горели их глаза.
И гордый Вала рухнул в ноги Королю Мира, младшему брату своему, и взмолился:
- Пощади их! Я в ответе за все, я! Я заставил их повиноваться мне, я вел их: что хочешь делай со мной, но их пощади! Я умоляю тебя!
И снова холодно усмехнулся Манве, глядя на своего поверженного врага, и спросил:
- Раскаиваешься ли ты, ничтожный, в содеянном тобою?
- Да! - с отчаяньем выкрикнул Мелькор. "Может хоть такой ценой я смогу спасти их?"
- Признаешь ли ты мудрость и величие Валар?
- Да.
- Признаешь ли ты, что пытками и гнусным чародейством обращал ты в мерзостных Орков прекрасных Детей Единого?
- Да.
- Признаешь ли ты, самозванец, что объявил себя Властелином Всего Сущего?
- Да.
- Признаешь ли ты, что пришел в Арду, неся злобу и зависть в сердце своем, что хотел подчинить себе весь мир, населив его собственными отвратительными созданиями?
- Да, да, - стонал Мелькор, - я все признаю, я признаюсь во всем - только пощади их! Смилуйся над ними - и я стану слугой Валар!
И спросила Варда:
- Признаешь ли ты, что только из черной зависти к Творцу Всего Сущего и желая умалить величие Его вел ты лживые речи об иных мирах?
- Признаю, - голос Мелькора звучал глухо; он закрыл лицо руками.
"Только бы они не слышали этого, только бы не видели, только бы..."
- И ложью этой хотел ты смутить сердца Верных, хотя знал, что до Арды не было ничего, кроме Единого и Айнур, и что за гранью Арды - только
пустота и тьма?
- Да...
- И ты ничего не видел в пустоте?
- Ничего, - хрипло выдохнул Вала.
- Громче!
- Ничего! - крикнул Мелькор. - Я признаюсь, что лгал! Только пощадите, пощадите, пощадите!
Потом он уже не слышал ни вопросов, ни своих ответов. Он только твердил: "Да... да..." Да, Илуватар - единственный Творец; да, Мелькор
вершил только зло; да, он хотел исказить замысел Творения; да, он умел только разрушать, но не созидать; да, он ненавидел все живущее; да, звезды
- творение Варды; да, да, да... Он отрекался от всего, что видел и знал, он обвинял себя во всех возможных и невозможных преступлениях; он уже не
понимал, что говорит - только одна мысль: теперь их должны пощадить, он заплатит за них собой, иначе они умрут - ведь они выбрали путь Смертных...
Пусть лучше его Валар обрекут на вечные муки - он ведь бессмертен и не сможет умереть, какой бы ни была кара... Но останутся те, кто продолжит
начатое им... Останутся...
Наконец, Король Мира удовлетворенно кивнул и сделал знак Тулкасу. И вывели Мелькора за золотые врата столицы Валинора, Валмар. И в Совете
Великих, Маханаксар, на троны свои воссели Могучие Арды; но Ауле не было в их кругу, и на его трон усадили Мелькора. И слуги Могучих, Майяр,
собрались по приказу Манве: хотел он, чтобы и они видели и слышали все. И так сказал Манве, Король Мира:
- Повтори слова свои, что говорил ты нам. И пусть слышат тебя все.
И Мелькор повторил. Глухо и тяжело, мертвым голосом говорил он. И Валар, И Майяр, и три вождя эльфийских племен, стоявшие тут же - Ингве,
Финве и Элве - слушали и запоминали.
Он предавал себя, чтобы спасти своих учеников. И когда умолк он, одна только мысль была у него: они не слышали этого...
Снова Манве подал знак, и в Круг Судеб ввели Эльфов Тьмы, числом двадцать один; и было среди них двое дев-воительниц. И, обратившись к
Мелькору, сказал младший брат его, Манве:
- Валар справедливы и милосердны. Мы слышали слова твои и видели раскаянье твое. Ты будешь прощен, и получишь свободу. Станешь ты одним из
нас, и займешь по праву трон в Маханаксар. Знания твои будут служить Великим, и Детям Единого, Перворожденным, дашь ты их во искупление
злодеяний твоих. Клянись!
И Мелькор дал клятву. И сказал Манве:
- Смотри - теперь ты на троне, равный нам. И будет так отныне.
Прощение Великих будет даровано тебе, но прежде пусть деяния твои станут порукой словам твоим.
И, кивнув в сторону пленных, прибавил:
- Убей их. Сам. Своими руками. Их кровь да искупит вину: убей.
И тупое отчаянье оставило Мелькора; боль и гнев исказили лицо его, и он прорычал:
- Нет!
Воцарилось молчание.
И в Кольце Судьбы перед троном Манве стояли Эльфы Тьмы; но смотрели они только на Мелькора, Учителя своего, и он смотрел на них. И с ужасающей
ясностью понимал: все было напрасно. Пощады не будет.

Тогда заговорил Король Мира:
- Что должно сделать с теми, кто отверг Единого и встал на сторону Врага? Что сделаем мы тем, кто хотел гибели вашей, о Дети Единого? -
обратился он к троим, что ныне стояли у подножия его трона.
Смутившись под взглядом Короля Мира, трое опустили глаза. Но внезапно Финве выступил вперед; глаза его горели, а ясный напряженный голос звучал
почти вдохновенно:
- Дозволь мне сказать слово, о Манве Сулимо, Король Мира, повелитель небесных сфер! Самой суровой кары достойны отступники, и никакое наказание
не будет слишком жестоким для них. Должно Великим забыть о бесконечном милосердии своем в этот час, и да свершится воля Единого!
Манве согласно кивнул и молвил:
- Ныне возвещаю я слова Единого, что рек он мне, и хочу я, чтобы все слышали их: дурная трава должна быть вырвана с корнем. Велика милость
Единого, но страшен гнев Его. Так пусть орудием гнева Его станут Валар!
И Манве произнес слова приговора. И когда заговорил он, Мелькор прохрипел:
"Не надо!.." - и рухнул на колени, протянув к Манве скованные руки беспомощным отчаянным жестом мольбы.
Тогда раздался ясный голос Гэлеона:
- Не унижайся перед ними, Учитель: жалость и сострадание неведомы им.
Они...
Но подскочивший Тулкас, чье лицо потемнело от ярости, ударом кулака заставил Эльфа замолчать.
И, стиснув зубы, Мелькор поднялся с колен и встал рядом со своими учениками. Он дослушал приговор до конца. Больше он не вымолвил ни слова.
Сам Ауле заковывал отступников, и Финве помогал ему в трудах его, ибо остальные двое в ужасе отступились. И велика была награда Валар; избранным
родом стал его род. Но Мелькор проклял его.

Они ждали тринадцать дней. И еще десять. Эленхел не было. И тогда Аллуа сказала - она не придет. Наурэ гневно посмотрел на нее:
- Так ты знала?
- Да, с самого начала.
- И молчала? Вы обе - все, все предали!
- Пусть так. Но она вернется.
- Она убита, - глухо сказал Моро. Впервые со дня ухода он заговорил.
- Все кончено. Все погибли. Разве ты не понял, почему Учитель отослал нас?
- Я-то понял. Думаешь, мне хотелось уходить? Думаешь, я...
- Хватит! - оборвала их Аллуа. - Довольно. Все понимали.
- Но ведь она не ушла! Она же клялась! И теперь все погибнет из-за нее! Это же предательство! И ты, ты тоже... Аллуа, ты-то как могла? Почему
молчала?
- Не надо, Наурэ. Ты сам не веришь своим словам. Впрочем, кляни нас, как хочешь. Но она вернется.
- Когда? Ну?!
- Не знаю. Но вернется. И мы это увидим, - она сжала в руке холщовый мешочек, висевший у нее на шее - там лежал алый камень. - Надо ждать.
- Что же теперь - сидеть в бездействии?
- Нет. Будем жить. Познавать себя и учить других, чтобы быть готовыми, когда настанет время.
- Но ведь все изменилось, - дрогнувшим голосом сказал Альд. - Что же теперь нам делать?
- Будем решать сами, - ответила Оннэле Кьолла. - В нас верили. У нас есть Дар и есть Наследие. Будем думать.
Судьба не дала им времени. На третью ночь напали Орки. Утром, когда они вновь собрались вместе, оказалось, что их только четверо. Дэнэ и Олло
подошли попозже. Айони пропала. Она уже давно жаловалась на странные головные боли, которые почти лишали ее памяти. Вот и теперь она бросилась
в лес и, сколько потом ее ни искали, не отзывалась. Орки же, сами перепуганные неожиданной стычкой, быстро разбежались и вряд ли увели ее с
собой. Оннэле Кьолла побежала за ней, ее все еще не было. Она так и не пришла... Потом пропал Дэнэ - ушел куда-то ночью. Наверное, маленький воин
решил все же найти Айони...
А потом уже стало бесполезно искать. И тогда пятеро разошлись - каждый в свою сторону, чтобы встретиться здесь же, когда старший - Наурэ
позовет их, и Наследие откликнется. Может, удастся найти прочих... Одно было утешением - они умели ощущать друг друга, и знали, что все живы.
Жаль, что они еще не были так сильны, чтобы уметь вести мыслью. Можно позвать - а куда? Этого они не могли указать. Знали, что живы. Не знали -
где...

Иэрне жалась к Мастеру, пытаясь запахнуть на груди распоротую мечом одежду. Это было страшно неудобно со скованными руками. Цепь была короткой
и мешала любому движению. Мастер прижимал ее к себе - она была в кольце его скованных рук. Так они и стояли вместе. Иэрне давно поняла, что их
убьют, только не знала как и когда. Здесь было муторно и тяжко - яркий свет со всех сторон, безжизненный и ровный, неподвижный воздух без запаха,
ни теплый, ни холодный - никакой. У него был странный режущий вкус, почему-то напоминающий о крови... У нее мутилось в голове, и она плохо
воспринимала происходящее. Даже если бы она не изнемогала от раны, все равно ее мозг отказался принимать то, что творилось. Сначала - Учитель на
коленях, потом Мастер оставил ее и, шагнув вперед, говорил какие-то слова, потом его ударили, и он упал, сплевывая кровь, потом чей-то голос:
- Пощадите хоть женщин!
И другой - холодный и торжественный.
- Здесь нет мужчин и женщин. Здесь есть только проклятые отступники!
"Все-таки вместе, - успокоенно подумала она. - Хотя бы умрем вместе". И - огромные черные глаза из толпы, полные ужаса и гнева...

...За скованные руки на цепях повесили их на скалах Таникветил. И орлы Манве кружили над вершиной, и, снижаясь, когтями рвали их тела. И
Мелькор видел это. Если бы он и захотел отвести взгляд, то не смог бы сделать этого: подле стоял Тулкас, зорко следивший за пленником. Но если
бы и не было рядом стража, он не закрыл бы глаза: он хотел видеть, чтобы запомнить навсегда. Все силы свои отдал он им, своим ученикам. Они избрали
смерть; но смерть не приходила - даже этого он не мог им дать. Он мог только смотреть. Ремни стягивали грудь его так, что больно было даже
дышать; цепи впивались в его тело, но он не чувствовал этого; на руках его вздулись жилы, и кровь брызнула из-под наручников. Он был беспомощен. И
тогда он открыл мозг свой мыслям их, и сердце свое - страданиям их...

"- ...Вы принимаете дар смерти, великий и страшный дар; не проклянете ли вы меня за этот выбор?
- Нет; мы сами выбрали путь. Другого отныне для нас нет.
- Загляните в себя. Нет ли в вас страха и сомнений?
- Нет, Мелькор. Мы с открытыми глазами выбираем дорогу, и никто из нас никогда не скажет, что лживыми словами ты привлек нас на свою сторону.
Я знаю сердцем, что ты говоришь правду. Мы сделали свой выбор..."
"За что, за что их - так? Неужели никто не скажет: "довольно"?! Я
виновен во всем; я должен, должен был защитить их - а теперь не могу даже дать им быстрой смерти... Лучше бы мне висеть там!" Он ненавидел Единого,
ненавидел Валар, но более всего - себя самого. Он проклинал себя. Он смотрел, не отводя глаз, зная, что никогда не сможет ни забыть, ни
простить себя. И тогда, как вздох, как стон, донеслись до него не слова -
мысль:
- Не казни себя, Учитель. Те не виновен ни в чем: мы сами сделали свой выбор; мы - Люди, и платим за это собой. Так было всегда. Не мучай
себя, мы умоляем: нам больно... Мы ведь слышим тебя...
И последним усилием он закрыл от них свой мозг, свои мысли...

Они могли видеть друг друга даже не поворачивая головы. Словно чтобы сделать для этих двоих смерть еще более мучительной, их приковали к
соседним скалам. Орлы пока не трогали Иэрне, хотя уже дважды острые когти разорвали бок Мастера, обнажив ребра. Его кровь капала вниз, на блестящую алмазную дорожку. Но он не кричал. Он видел, как белело от ужаса, искажалось страданиями ее лицо. Но она не кричала.
- Не смотри, - прохрипел он. - Не надо, умоляю тебя...
Иэрне закусила губу и опустила голову. Разодранная одежда обнажала грудь, пересеченную алой полосой сверху вниз. Видеть это было мучительнее
всего, и он стискивал зубы от бессилия.
Он закричал лишь, когда огромный орел стремительно ринулся вниз, на Иэрне. Но птица не обратила внимания на него - она уже выбрала жертву.
Словно в тяжелом дурном сне он увидел, как изогнутый клюв ударил в шею, сбоку. Кровь забила фонтаном, и птица с недовольным клекотом испуганно
взвилась вверх. Все его тело напряглось, словно он хотел вырваться, броситься к ней... Иэрне не шевелилась, ее тело раскачивалось от толчка,
как тряпичная кукла. Ему казалось, что там, под разодранной черной одеждой другая - ярко-алая, зловеще красивая. Он подумал - Иэрне уже умерла, но
внезапно она приподняла голову, и он еще раз увидел ее лицо, залитое кровью. Губы что-то беззвучно прошептали. Он понял - что. Затем голова ее
бессильно упала на грудь. Все было кончено.
"...Я подожду тебя..."

 все сообщения
Форум Дружины » Библиотека Дружины » Библиотека художественных произведений » НИЭННАХ ИЛЛЕТ. ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ (Истории про черных войнов..)
Страница 1 из 3 1 2 3 »
Поиск:

Главная · Форум Дружины · Личные сообщения() · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · PDA · Д2
Мини-чат
   
200



Литературный сайт Полки книжного червя

Copyright Дружина © 2017