Сибирь - Форум Дружины

Форма входа
Логин:
Пароль:
Главная| Форум Дружины
Личные сообщения() · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · PDA
Страница 1 из 1 1
Модератор форума: ber5  
Форум Дружины » Научно-публицистический раздел (история, культура) » Обсуждения событий реальной истории. » Сибирь
Сибирь
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:44 | Сообщение # 1
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Воеводы и письменные головы Мангазеи первой половины XVII века (Новые материалы)
400 лет тому назад, в 1601 г., как считают многие исследователи, князь В. М. Рубец-Мосальский с С. Т. Пушкиным достроили Мангазейский острог, который незадолго до этого стали сооружать М. М. Шаховской и Д. П. Хрипунов-Дубенский. Вскоре по соседству был возведён и «Тазовский город», сделавшийся центром «златокипящей» «государевой вотчины» на северо-восточной окраине Московского царства.

Изучение биографий воевод и письменных (т. е. имевших право «писать» в центральные правительственные учреждения) голов Мангазеи служит немаловажным направлением исследования ее административной истории.1

В. М. Рубец-Мосальский в первые два года царствования Шуйского воеводствовал в Кореле. Отозванный в Москву, приближенный Лжедмитрия I вскоре очутился в Тушине. Он стал одним из вождей «воровской» думы, хотя не смог вернуть себе чин дворецкого, который получил от «расстриги». После бегства Лжедмитрия II в Калугу захудалый князь сделался приверженцем польско-литовского короля и отправился на переговоры с ним к Смоленску.2 Едва ли можно утверждать, что вслед за воцарением Шуйского Рубец-Мосальский превратился в его сторонника,3 а посылая Василия Михайловича в Корелу, новый государь сводил с ним личные счёты.4 После исследований Р. Г. Скрынникова нельзя быть уверенным и в том, что прежний мангазейский воевода сдал первому самозванцу Путивль.5

Преемник Мосальского в «Тазовском городе» Ф. Ю. Булгаков принадлежал (по меньшей мере с конца 1580-х годов) к рязанским выборным дворянам.6 При царе Василии он являлся «на Резани» вторым воеводой, вместе с князем Б. М. Лыковым сражался против мятежников на Восме, участвовал в осаде Тулы, где укрылись болотниковцы, посылался наряду с П. П. Ляпуновым под Гремячий и Епифань, которые удерживали повстанцы, оборонял Москву от тушинцев, находясь на Ваганькове.7

Царской грамотой от 27 декабря 1603 г. Верхотурским властям предписывалось отпустить в Мангазею с «запасом» к Чудину Чортову его «человека» Р. Семёнова.8 В боярском списке того времени выборный дворянин по Костроме Ч. С. Чортов (его оклад составлял 450 четвертей) упоминается с пометой «в Сибири». Весной 1601 г. Ч. Чортова и чёрного попа Варлаама из Казани через Верхотурье сослали в Тобольск. 9 Оттуда, по-видимому, костромского дворянина и направили в острог, «поставленный» накануне в устье Таза Вероятно, опальный стал мангазейским головой. (В составленном Е. В. Вершининым перечне лиц, управлявших «Тазовским городом», Ч. С. Чортов не значится).10

Следующий мангазейский воевода Д. В. Жеребцов в день коронации Бориса Годунова вместе с дьяком И. Барановым охранял вход в Успенский собор у «поповских дверей».11 В разгар Смуты во главе ратных людей из Галича, Костромы, поморских и сибирских городов Давыд Васильев сын осадил тушинцев в Ипатьевском монастыре и овладел им.12 Позднее сподвижник М. В. Скопина-Шуйского оборонял Троице-Сергиеву и Калязинскую обители.

Сослуживец Жеребцова в крепости на Тазе Курдюк Веригин сын Давыдов в 1591-1592 гг. [17] числился дворовым сыном боярским по Клину с окладом 400 четвертей (у его отца Вериги Фёдорова было на 100 четвертей больше).13 В 1613 г. Курдюк владел поместьем близ Твери.13а

Утверждение И.О. Тюменцева, что при царе Василии Мангазеей ведал И.В. Кольцов-Мосальский,14 источниками не подтверждается. (Этот князь в начале 1607 г. действовал пол Калугой15).

Сменивший Жеребцова на мангазейском воеводстве И.Ю. Налединский унаследовал и расширил вотчину отца (управлявшего в первые годы XVII в. Нижним Новгородом) в Угличском уезде. В 1604 г., имея чин жильца (его оклад равнялся тогда 350 четвертям), Иван Юрьев сын в отряде воеводы А.Р. Плещеева выступил на «Северу» против Лжедмитрия I. В 1615 г. Налединский являлся уже дворянином московским. В 1618/19 г. он получал в Устюжской четверти 49 рублей.16 Голова Степан Забелин, который вместе с Иваном Юрьевым сыном нес службу на сибирской «украйне», возможно, был стрелецким сотником при Иване Грозном и «святоцаре» Фёдоре. Согласно расходной книге Устюжской четверти за 1618/19 г., Забелин тогда скончался.17 В головах он оставался и после приезда в Мангазею нового воеводы В. А. Новокщёнова. Последний происходил из старинного рода новгородских дворян. «Выведенный», согласно боярскому списку 1588—1589 гг., «из Новагорода» с братом Богданом, он тогда принял участие в походе на шведов; среди дворовых оба Новокщёнова находились и в канун Смуты.18 В течение 1585-1593 гг., по подсчётам Р. Г. Скрынникова, Воин Афанасьев сын приобрёл тринадцать кабальных людей, заплатив за них свыше 79 рублей (ранее у него был один холоп и три джонки-робы»). Холопов Новокщёнов покупал и в 1607/08 г.19 Найденная Л. В. Черепниным челобитная жены Воина Афанасьева Ирины (1615 г.) позволяет установить, что ему принадлежали поместья в Передольском и Городенском погостах Новгородской земли. (В 1607 г. он владел поместьем брата в Водской пятине).20 По сведениям Е. В. Вершинина, Новокщёнов продолжал управлять Мангазеей и в 1615-1618 гг., только уже в роли второго воеводы, уступив должность первого переведенному из Берёзова И. И. Биркину.21 Потомок рязанских бояр Биркин в пору организации Первого земского ополчения был «прислан» П. П. Ляпуновым «с Рязани» в Нижний Новгород «для договору» о совместной борьбе против «литвы» и «воров», затем воеводствовал в Арзамасе, а в декабре 1611 г. в сопровождении нескольких смоленских дворян выехал из «Нижнего» в Казань для сбора рати, которую привёл к Д. М. Пожарскому уже в Ярославль. Умер Биркин в 1618/19 г.22

Служивший в 1625/1627 г. в построенной в устье Таза крепости А. А. Волохов десятилетие спустя в должности письменного головы оказался в сибирской столице. Осенью 1604 г. с братом Иваном он снарядил одного всадника в поход против самозванца В начале «междуцарствия» Андрей Афанасьев сын — выборный дворянин по Суздалю. Волохов был и помещиком Ростовского уезда. В 1615 г., являясь сотенным головой, Андрей Афанасьев сын участвовал в разгроме отряда 3. Заруцкого в Васильевой слободе Юрьевского уезда, за что был награжден золотым размером в одну четверть золотого угорского. В 1632 г., хотя поместный оклад Волохова равнялся 800 четвертям, за ним числилась всего лишь 41 четверть «на Суздале», и Андрею пожаловали нижегородское поместье размером в 250 «четей», отобранное у не явившегося в смоленский поход В. В. Волынского. На случай татарского вторжения в 1633 г. видного провинциального дворянина назначили головой у патриарших стольников. В 1635 г. с тобольским подьячим С. Комаровым его послали в Томск для сыска про воеводу Н. И. Егупова-Черкасского. Там Волохов проявил «ко князю Никите» «наружную во всём» дружбу. 23

Кичившийся родством с царствующим домом Г. И. Кокорев, затеявший в Мангазее «смуту» со вторым воеводой А. Ф. Палицыным, согласно боярской книге 1615 г. входил в число столичных дворян.24 К этому же кругу относился тогда «присланный» ему на смену В. А. Давыдов. В 1588— 1589 гг. Василий Алексеев сын — коломенский выборный дворянин («без окладу»), отправленный в Новгород для участия в намечавшемся шведском походе; два десятилетия спустя мы встречаем Давыдова среди дворян -Тушинского вора»,25 пожаловавшего Василия и его брата Ивана Селенской волостью в Подмосковье.

Мангазейский сослуживец В.А. Давыдова Д.Ф. Клокачёв в 1604/05 г. был наделён поместьем наряду с другими смоленскими детьми боярскими. По меньшей мере с наступления «безгосударного времени» Дмитрий Фёдоров сын — выборный по Смоленску; вскоре в числе многих смольнян его с отцом испоместили «на Кинешме»; в 1620 г. ему пожаловали земли в Ярославском уезде. По «смоленскому списку» он служил и позднее; в 1б26/27г. являлся уже дворянином московским.26 Любопытно, что сын Д. Ф. Клокачёва Тимофей умер в 1674 г. на воеводстве в Таре.27

Г. Н. Орлов, «правивший» Мангазейским уездом в 1633-1635 гг., по сообщению официального летописца, во время боев под Москвой между ополченцами и войсками гетмана К. Ходкевича провел в Кремль шестьсот гайдуков; при Михаиле Федоровиче его пожаловали землями из дворцового фонда. Суздальский и арзамасский помещик Орлов приобрёл два экземпляра Соборного уложения 1649 г.28

Вслед за составителем «Книги записной» Е. В. Вершинин полагает, что Н. М. Барятинский скончался в Мангазее.29 В действительности, как [18] показал Д. Я. Резун, этому князю после ссоры с дьяком Б. Обобуровым было велено «ехать к Москве». Тем же исследователем выяснено, что вопреки свидетельству Сибирского летописного свода (опять-таки сочтённому Е. В. Вершининым достоверным), А. Т. Секерин являлся не воеводой Мангазеи (в отличие от своего сына Андрея), а сыщиком, подобно направленному туда в 1650/51 г. подьячему Я. Иванову.30

Умерший в 1647 г. на мангазейском воеводстве Я. А. Тухачевский по верстанию 1605/06 г., когда был новиком, получил поместье размером 300 четвертей (его отец, тоже принадлежавший к смоленской корпорации имел в то время на 200 четвертей больше).31 В сентябре 1610 г., то есть через год после того, как польско-литовские войска осадили Смоленск, вместе с четырьмя другими смольнянами Тухачевский получил от Сигизмунда III деревню Зуеву в Буйгородском стане — прежнее поместье знатных дворян Головиных. Жена Якова Астафьева (Остафьева, Евстафьева) сына Матрена в то время оставалась в окруженном королевской армией Смоленске, где. видимо, после падения города стал нести службу будущий мангазейский воевода.32 Но вскоре Тухачевский «отъезжает» от Сигизмунда III в Москву. В результате смотров февраля — августа 1615 г. Яков Астафьев сын был «написан в естех» и получил жалование «большой статьи», посланное ему под Смоленск. При царе Василии оклад Тухачевского составлял 12рублей; от боярского правительства смоленский дворянин получил «придачу» в 13 рублей (что позволяет заключить, что он оставил королевскую службу до воцарения Михаила Фёдоровича); в 1615 г. его оклад достиг 35 рублей, между прочим, он увеличился вследствие участия Тухачевского в осаде Смоленска русскими войсками. Тогда Яков Астафьев сын выступал и поручителем за нескольких смоленских дворян. Осенью 1618 г., накануне осады Москвы отрядами королевича Владислава, по словам летописца, ратные люди во главе с ярославцем Б. Тургеневым, смольнянином Я. Тухачевским и нижегородцем А. Желринским «приходяху на бояр з большим шумом и указываху, чего сами не знаху».33 Тем не менее и в 1626 г. Тухачевский относился к Смоленску «выбору».34 Поэтому нуждается в уточнении взгляд Е.В. Вершинина, будто назначение вторым воеводой «на Тару» (1639 г.) Яков Астафьев сын получил после двадцатилетней службы в Сибири, куда был сослан в чине сына боярского. Поскольку Тухачевский назывался первым среди «умников и горланов» из окружения князя Н.И. Егупова-Черкасского, Е.В. Вершинин предполагает, что этот томский воевода покровительствовал прежнему смоленскому дворянину. В 1635 г. Тухачевский, будучи сыном боярским в Томске, с Д. Огарковым посылался к алтын-хану (правителю Западной Монголии). В результате похода 1641-1642 гг. в киргизские степи, когда против Тухачевского выступили служилые люди «по заводу» детей боярских Тобольска, были основаны Уйбатский и Ачинский остроги. За эту экспедицию тарский воевода удостоился значительных «придач» к поместному и денежному окладам. Они возросли до 1000 четвертей и 100 рублей. (Известно, что в 1643 г. Тухачевский был землевладельцем Белозерского уезда) Имея в виду Тухачевского, Е.В. Вершинин находит весьма редким случай, когда опальный сын боярский выслужил воеводское место.35

Заслуживает внимания тот факт, что ведавший Мангазеей в 1620 - 1623 гг. И. Ф. Тонеев подобно ряду предшественников и преемников уже в начале царствования Михаила Федоровича был дворянином московским.36 Большинство же воевод и письменных голов «Тазовского города» рассматриваемого времени относилось к выборным служилым людям.

Выявленные материалы расширяют наши представления о принципах комплектования сибирской администрации XVII в. и влиянии службы в Мангазее на карьеру тамошних «начальных людей».

Примечания

1 Содержащиеся в настоящей работе данные существенно дополняют сведения, приведенные нами в подготовленных для энциклопедии Ямало-Ненецкого автономного округа статьях о «начальных людях» Мангазеи.

2 Тюменцев И. О. Органы государственного управления в Тушине в 1608-1610 гг. //Средневековая и новая Россия СПб., 1996. С. 405 - 407, 416: Он же Смута в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II. Волгоград. 1999. С. 203. 280, 282, 283, 304, 305, 488, 501, 539, 544. См также: Корецкий В.И. История русского летописания второй половины XVI-начала XVII в. М., 1986. С. 152, 155, 190; Солодкин Я. Кто основал Мангазею // Мир Севера 2000. №3. С. 90 - 91. Вдобавок к ранее приведенным сведениям о М.М. Шаховском отметим, что в июле 1606 г. ему была выдана подорожная до Устюжны Железопольской и обратно (Воско6ойникова Н.Н. Описание древнейших документов архивов московских приказов XVI – нач. XVII в. М., 1994. С. 223).

Утверждение, будто В Мосальский в 1607 г. построил Туруханское зимовье (Резун Д. Я., Василевский Р.С. Летопись сибирских городов Новосибирск. 1989 С. 24), безосновательно. Это зимовье было сооружено в воеводство Д.В. Жеребцова.

3 Морозова Л. Е. Василий Иванович Шуйский // Вопросы истории (далее - ВИ). 2000 №10. С. 81.

4 Абрамович Г. В. Князья Шуйские и российский трон Л. 1991. С. 137.

5 Перевалов В.А . Эскин Ю. М. Первые воеводы Мангазеи // Русские старожилы: Материалы III Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». Тобольск. Омск. 2000. С. 296.

6 Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. I. C. 143, 208, 284, 313, 335.

7 Белокуров С. А. Разрядные записи и Смутное время: 7113 - 7121 гг. М., 1907. С. 49. 118. 186, 207 и др; Разрядная книга. 1550-1636 гг. М . 1976. Т. 2. Выл. 2. С. 240. Станиславский Л. Л. Новые документы о восстании Болотникова // ВИ. 1981 № 7. С. 82; Корецкий В.И. Соловьева Т.Б. Станиславский A. Л. Документы первой Крестьянской войны в России// Советские архивы 1982. № l. С. 35.

В.А. Перевалов и Ю. М. Эскин не сумели обнаружить сведения о Ф. Ю. Булгакове -Денисьеве. Впрочем, в одной из статей Ю. М. Эскина упоминается о сборе этим рязанским воеводой местных служилых людей, которых намечалось использовать для обороны Москвы от тушинцев [19] (но не летом 1607 г., как пишет исследователь, а годом позже). См.: Эскин Ю. М. Смута и местничество // Архив русской истории. М ., 1993. Вып. 3. С. 101.

8 Андреев А. Описание актов, хранящихся в Археографической комиссии Академии наук СССР // Летопись занятий Археографической комиссии за 1927-1928 годы. Л., 1929. Вып. 35. С. 245.

9 Боярские списки. Ч. I. C. 199; Верхотурские грамоты конца XVI - начала XVII в. М., 1982. Вып. I. С. 88. В 1615 г. костромитин Ч. Чортов по старости был отставлен от службы. См.: Документы Печатного приказа: 1613 - 1615 гг. / Составил академик С. Б. Веселовский. М., 1994. С. 348.

10 Вершинин Е. В. Воеводское управление в Сибири: XVII век. Екатеринбург. 1998. С. 161.

11 Мятлев И. Челобитная Михаила Татищева. М., 1907. С. 3. Примеч. I. См. также: Солодкин Я. Мангазейский воевода — герой Смутного времени // Мир Севера. 2000. № 5. С. 62 - 63.

12 Тюменцев И. О. Смута. С. 4I8, 444. Кроме того, под началом Л. В. Жеребцова находились «понизовые» служилые люди, в частности, нижегородские стрельцы.

13а Документы С. 96.

13 Тысячная книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в./Подг. к печ. А. А. Зимин. М., Л., 1950. С. 222 Е. В. Вершинин вслед за К. Б. Газенвинкелем именует Давыдова Курдюком Петровичем.

14 Тюменцев И. О. Смута. С. 288.

15 Боярские списки. Ч. 1. С. 251.

16 Акты Московского государства (далее — АМГ). СПб., 1890. Т. 1.С. 146; Русская историческая библиотека (далее — РИБ). М ., 1912. Т. 28. Стб. 693; Боярские списки. М., 1979. Ч. 2. С. 16, 17; Ивина Л. И. Опыт ретроспективного изучения писцовых книг 20-30-х годов XVII в. как источника по исторической географии (на материалах Угличской земли) // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1982. Т. 13. С. 200.

17 Тысячная книга. С. 215. 217. 219. Примеч. 8; РИБ. Т. 28. Стб. 694.

18 Боярские списки. Ч. I. С. 176. 340.

19 Новгородские записные кабальные книги 100-104 и 111 годов (1591-1596 гг. и 1602-1603 гг.)/Под. ред. проф. А. И. Яковлева М. Л., 1938. Ч. 2. С. 407; Скрынников Р. Г. Россия на пороге «смутного времени». М ., 1981. С. 102.

20 Самоквасов Д. Я. Архивный материал. М., 1909. Т. 2. С 533; Черепнин Л. В. Обзор фонда новгородских Докуметов, хранящихся в государственном архиве Швеции в Стокгольме//Проблемы источниковедения. М ., 1961. Т. 9. С. 246.

21 Вершинин Е. В Указ. соч. С. 161.

22 РИБ. Т. 28. Стб. 694; Андреев А. Указ. соч. С. 284; Дробленкова Н. Ф. «Новая повесть о преславном Российском царстве» и современная ей агитационная патриотическая письменность. М., Л., I960. С. 228, 236; Корецкий В. И. Лукичёв М. П., Станиславский А. Л. Документы о национально-освободительной борьбе в России в 1612 - 1613 гг. // Источниковедение отечественной истории: 1989. М., 1989. С. 244

23 Боярские списки. Ч. 2. С. 63: РИБ. Т 28. Стб. 768. 770: Пг., 1917. Т. 35. Стб. 800-802; Вершинин Е. В. Указ. соч. С. 93 - 94, 172.

24 АМГ. Т. I. C. 145; Бахрушин С. В. Труды по источниковедению, историографии и истории России эпохи феодализма (Научное наследие) М., 1987. С. 94. Выходец из Холма Г. И. Кокорев в самом начале царствования Михаила Романова владел поместьем на Белоозере.

25 АМГ Т. 1. С. 146; Боярские списки. Ч. 1. С. 153, 319; Тюменцев И. О. Смута. С. 308, 556.

26Сташевский Е. Очерки по истории царствования Михаила Федоровича Киев. 1913. Ч. I. Прилож. С. III — IV; Мальцев В. Борьба за Смоленск (XVI - XVII вв.). Смоленск. 1940. С. 373,404 См. также: РИБ. Т. 28. Стб. 452.

27 Вершинин Е. В. Указ. соч. С. 169.

28 Сташевский Е. Указ. соч. Ч. 1. С. 127 - 128; Латкин В. Материалы для истории земских соборов XVII столетии (1619 - 20, 1648-49 и 1651 годов). СПб., 1884. С. 194. В 1615 г. с Г. Орлова не взяли пошлину с ввозной грамоты на старое поместье «для сибирские службы» (Документы. С. 353).

29 Вершинин Е. В. Указ. соч. С. 162.

30 Резун Д. Я. Городовые летописи как источник по истории социальной борьбе и культуры городов Сибири XVII -начала XVIII в. // Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода. Новосибирск. 1982. С. 33. Ср.: Александров В. А., Покровский Н. Н. Власть и общество: Сибирь в XVII в. Новосибирск. 1991. С. 113.

31 Мальцев В. Указ соч. С. 366. 385. 417.

32 Памятники обороны Смоленска 1609 — 1611 гг. М., 1912. С. 252. Кстати. Л. П. Хрипунов, бежавший в Литву ещё накануне Смуты, вместе с четырьмя братьями получил земли от короля в Смоленском уезде (Там же. С. 250. Ср.: С. 12). а в Мангазейский край он отправился, будучи сыном боярским, из Тобольска, куда попал в 1598-99 г. через Верхотурье. См.: Верхотурские грамоты. Вып. 1. С. 43-45. Утверждение А. И. Андреева, что после 1601 г. Д. Хрипунов в источниках не упоминается (см. Минер Г. Ф. История Сибири. М., Л., 1937 Т. I. С. 506). следует отклонить.

33 РИБ. Т. 28. Стб. 483 - 485; Полное собрание русских летописей. М. 1965. Т. 14. С. 145.

34 Сторожев В. Материалы для истории русского дворянства. М., 1908. Вып. 2 С. 137.

35 Миллер Г. Ф. Указ. соч. М., Л., 1941. Т. 2. С. 576 - 577; РИБ. Т. 35. Стб. 1142 - 1143: Резун Д. Я. Русские в Среднем Причулымье в XVII-XIX вв. Новосибирск. 1984. С. 42 - 47; Он же. Родословная сибирских фамилии Новосибирск. 1993. С. 189 - 196; Вершинин Е. В. Указ. соч. С. 40. 89. 169.

36 АМГ. Т. I. C. 146 Происходивший из владимирских служилых людей. И. Ф. Тонеев в 1618 г. участвовал в «московском осадном сидении», а по возвращении из Мангазеи был объезжим головой «для огней» в «царствующем граде» Заметим, что побывавший «на Мангазее» еще до «поставления» там острога Ф. Дьяков принадлежал в 1592 г. к алексинским детям боярским, а в 1615 г. получил 30 четвертей в поместье «на Бежецком Верхе» (Воскобойникова Н. П. Описание. С. 145,146; Документы. С. 420).

Источник: «Западная Сибирь: история и современность». Краеведческие записки. Выпуск IV. Тюмень, 2001

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:45 | Сообщение # 2
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Невьянское Золото

Невьянск стали называть золотым дном уже в XIX веке. Именно в этом столетии и началась по-настоящему золотая добыча на Урале.
Но история невьянского золота, как, впрочем, и вообще уральского, начинается с XVIII столетия, хотя о золоте с Рифейских гор писали еще древние греки. Да и древнейшие разработки золота археологи находили во многих местах

Урала.
Но с тех давних времен в истории уральского золота наступил многовековой и какой-то таинственный перерыв. Известно, что поисками золота на Урале занимались в XV и последующих веках. А в XVII веке в Пермь Великую посылали несколько специальных поисковых групп, чтобы «золотые руды сыскивать». И все безрезультатно. Никакого намека на драгоценный металл. Особенно усердно искали золото при Петре I, который неоднократно давал по этому поводу именные указы. И опять-таки безуспешно.
Золото как сквозь землю провалилось.
Первую находку природного золота под Невьянском относят ко второй половине XVIII века. Об этом речь пойдет ниже.
Но вот интересный факт, о котором сообщают Г. И. Спасский и Д. Н. Мамин-Сибиряк. Еще в XIX веке у наследников — потомков Акинфия Демидова — хранились разные семейные реликвии. «Между редкостями,— пишет Г. Спасский,— сохранившимися от времени Акинфия Никитича, была замечательная золотая чаша старинной резной работы... На одной ее стороне под дворянскою короною, в двух лавровых ветвях, вырезано слово «Sibir», а на другой с такими же украшениями «Дппо 1724» и ниже —«весом 1 фунт 31 золоти.». Из какого же золота изготовлена эта чаша?

Надпись на чаше гласит, что из сибирского. Но из какого именно: из алтайского, нерчинского или уральского? Как известно, Сибирью в это время называли и Урал. Но в Нер¬чинске добычею серебряной руды с примесью золота занималась казна, а Алтаем Акинфий Демидов стал активно ин-тересоваться только после смерти отца — с 1725 года и только в 1729 году построил там первый завод.
Так, может быть, чаша отлита из уральского, и именно из невьянского золота? Возможно, еще при Акинфий Демидове на его землях было открыто золотое месторождение и велась тайная разработка?
Подтвердить или опровергнуть это может только специальное исследование, в том числе химический анализ зо¬лота чаши, если она где-нибудь сохранилась. Ну а пока это наверное, одна из многочисленных невьянских тайн, которые еще ждут своей разгадки.
О невьянском золоте стало известно в 1763 году, когда в Невьянск приехал князь А. А. Вяземский. Вот тогда-то к князю явились приписанные к Невьянскому заводу крестьяне Савва Третьяков и Семен Сивков, которые и объявили «приисканные ими в одном месте рудные каменья, похожие на золотую рудку».
Поскольку такая находка представляла государственный интерес, то Вяземский увез в Петербург около десяти фунтов, этой руды. Вскоре нашли еще два участка с признаками золота, А летом 1764 года местные рудоискатели заявили в Екатеринбург еще о двух месторождениях.
После указания из Петербурга о проверке заявок Третьякова и Сивкова Горная канцелярия вызвала в Екатеринбург рудоискателей и сняла с них «допрос». Копию этого допроса сразу же тайно переслали Прокофию Демидову.
Для разведки указанных мест с признаками золота Горная канцелярия послала в Невьянск поисковую команду во главе с бергауэром Павлом Зыряновым из Березовских золотых приисков. Казалось бы, невьянскому золоту — быть!
Но путь поисковой команде преградили... Демидовы. 22 июля 1764 года на площади Невьянска, около церкви, Павла Зырянова с солдатом Трусовым и рудоискателями встретил сын заводчика Акакий Демидов со своими приближенными. После расспросов о причине их появления Демидов приказал солдата «вести под караул, а объявителей золотосодержащих руд бить немилостиво». После этого началось преследование и других рудоискателей. Разведка месторожденмй была сорвана. После рапорта Зырянова о «разбой-ничьем нападении» Акакия Демидова на рудоискателей и поисковую группу Горная канцелярия направила Демидову «наистрожайший Ея Императорского Величества указ» и по¬требовала объяснения о «нападках и битие и о нанесенных им (т. е. посланным на разведку людям) чрез то в разведывании знатного земного сокровища помешательствах». Однако Демидов попросту игнорировал этот «наистрожайший» указ. В одном из документов Горной канцелярии за 1769 год отмечалось, что «в причиненных рудоискателям и солдату обидах ответа и поныне не послано».
Разведку указанных рудоискателями мест все-таки провели в конце августа 1764 года. Было отобрано шесть проб руд, которые доставили на Уктусский золотопромывальный завод.
В октябре разведка невьянских месторождений была продолжена. В декабре шлиховое золото, полученное из Уктусского завода, было сплавлено в чистый металл в Екатеринбургской лаборатории. Теперь оставалось только организовать добычу невьянского золота.
Но и этому помешали опять все те же Демидовы — им вовсе не хотелось отдавать казне свои земли. И они сделали все, чтобы «закрыть» золотые месторождения на целых тридцать лет.
Об этом писали и сами рудоискатели в своей жалобе на притеснения заводских приказчиков: «Может быть, все оное от них происходит единственно для того, чтобы вышеописанные Невьянские заводы для промыслу Torto знатного металлу не были взяты в казну и чрез то не последовало б какого-либо отягощения, чего ради и старается всяким образом оного сыскания руд и подземных сокровищ нас лишить».
В 1797 году на имя императора Павла I пришло прошеие приписного крестьянина Алексея Федорова, в котором он сообщил о разведке золота в 1764 году и о том, как «оные прииски заводчиком Яковлевым насильно от всех отобраны».
Федоров предлагал «оных золотосодержащих руд в тех же самых дачах у Яковлева показать изобильное количество» и просил императора «указать и тому допустить и удостоить оных руд куда надлежит, а от каковых либо обид и претеснений, чтоб не претерпевать в том беспричинное изнурение, снабдить нас для сего отыскания надлежащими видами».
Берг-коллегии было дано указание заняться добычей золота под Невьянском. Но документов о разведках месторождений в 1760-х годах не удалось найти ни в Екатеринбурге, ни в Пермской казенной палате. Они пропали самым таинственным образом.
А потому пришлось разведку невьянских золотых месторождений производить заново. Однако на этот раз разведка на невьянское золото дала отрицательные результаты.
Производила разведку поисковая команда из Екатеринбурга. Но обработанные в Екатеринбургской лаборатории пробы руд из восьми приисков почему-то не содержали в себе ни золота, ни серебра. Золото исчезло. И наверняка не без старания со стороны нового хозяина Невьянского завода.
На долгие десятилетия о невьянском золоте словно забыли. И вдруг в 1813 году девочка Катя Богданова в окрестностях Верх-Нейвинского завода нашла в песке самородок золота. С этой случайной находки и начался «золотой век» невьянского края. Как выяснилось несколько позднее, Катя Богданова открыла первую в России золото-платиновую россыпь, и во время посещения Урала Александром Гумбольд-том «первооткрывательница» была представлена знаменитому ученому.
Новому «открытию» невьянского золота в XIX веке способствовало главным образом два обстоятельства.
Во-первых, сенатский указ 1812 года «О предоставлении права всем российским подданным отыскивать и разрабатывать золотые и серебряные руды с платежом в казну подати». Теперь и частные лица могли вести добычу золота, не опасаясь, что золотые рудники и земли, на которых они находятся, будут отобраны в казну.
Во-вторых, открытие в 1814 году березовским штейгером А. И. Брусницыным эффективного способа добычи россыпного золота, совершившего буквально революцию в добыче золота на Урале.
Одним из первых с методом Брусницына познакомился верх-нейвинский приказчик И. С. Полузадов. Он «заехал по любопытству на Березовские промыслы и, увидев промывание песков, принял мысль поискать золото близ нового Алексеевского медного рудника, где в 1812 году им же найдено было золотое гнездо. Возвратясь в Верх-Нейвинский завод, Полуэадов начал тотчас же шурфовать около речки Нейвы по отлогу, идущему от рудника, и в 3-м шурфе оказалось уже богатое содержание золота. С тех пор началась промывка золота...»—сообщал в 1825 году журнал «Отечественные записки».
1819 год и считают началом регулярной добычи золота в Невьянском районе. В следующем, 1820 году стали разрабатываться Шуралинско-Копотинский, Калатинский, Хмелевский прииски, Коневский, Горный, Ольховский рудники. Начался «золотой век» не только для Невьянска, но и для всего Урала.

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:45 | Сообщение # 3
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Истоки Невьянска 1628 год

Появление на Урале первых крупных доменных заводов в Петровскую эпоху часто называли чудом. Казалось, что они, эти заводы, выросли внезапно, неожиданно, благодаря только могучей воле грозного царя...
Однако к превращению в горнозаводской район Урал «готовился» весь семнадцатый век. Это столетие в истории Урала

многим представляется «скучным», почти без ярких исторических событий, без громких имен, таких, как Ермак и Строгановы для шестнадцатого или Татищев и Демидовы для восемнадцатого...И тем не менее значение семнадцатого столетия для Урала огромно. Весь век шла медленная, часто малозамет¬ная работа по освоению края: русские люди пахали новые земли, растили хлеб, разводили скот, основывали деревни и села, слободы и остроги... И не будь этой тихой гигантской работы, горное дело на Урале росло бы гораздо медленнее.

Тогда же шла и непосредственная подготовка к промышленному взлету XVIII века: рудознатцы упрямо искали руды, ставили кузницы и первые сыродутные заводики...
Почти весь семнадцатый век шло и освоение земель около реки Нейвы. В сентябре 1628 года кузнец Богдан Нолмо-гор обнаружил в Верхотурском уезде, в семи верстах от Нейвинского острожка, болотную железную руду. Рудой этой заинтересовались в Тобольске и для ее обследования послали боярского сына Ивана Шульгина и «гулящего чело¬века, мастера железной руды», имя которого осталось неизвестным. Шульгин не только обследовал находку кузнеца Богдана, но и нашел другие железные месторождения, в том числе на реках Нейва й Тагил, где, как рассказывают архивные документы, и создал небольшое производство, а также построил первый на Урале Ницинский завод.

Дальнейшая история железного дела по реке Нейве связана с именем Дмитрия Тумашева — одного из представителей целой семьи рудоискателей и плавильщиков, первооткрывателей месторождений меди, железа, самоцветных камней. Примечательно, что еще в середине семнадцатого века Тумашевы стремились перейти из Соли Камской, где за ними были закреплены определенные обязанности, на Верхотурский Урал.
Очевидно, уже тогда знали о рудных богатствах восточного склона Каменного Пояса.
Так, в одной из челобитных на имя царя Алексея Михайловича «холоп ваш плавильщик Митька Тумашев» просил разрешить ему в «Верхотурском уезде по рекам и по горам ездить, искать всяких руд беспенно... и опыт чинить».
Просьбу удовлетворили в январе 1666 года, а в 1669 году Дмитрий Тумашев сообщал царю, что «обыскал железную руду в Верхотурском уезде выше Красного поля над Невьею (Нейвою)-рекою на пустом месте... и завод заведен к желез¬ному плавлению и нынче у меня, холопа вашего, к тому железному делу кузнецы и работные люди заняты...»
Завод Тумашева был невелик. Он представлял собой двор, «а во дворе изба». Около избы «домница рублена, а в ней три горна». Кроме того, имелась кузница с двумя горнами и двумя наковальнями. Работало на заводе 15—17 вольнонаемных (а иногда, очевидно, и больше), которые выплавляли и выковывали около 900 пудов кричного железа в год.
Последнее упоминание о тумашевском заводе на реке Нейзе встречается в документах 1677 года. Дальнейшая его судьба неизвестна. Где именно находилось тумашевское предприятие, и является ли оно непосредственным предшественником будущего Невьянского завода?
Единого ответа на этот вопрос нет.
Сам Дмитрий Тумашев в своих челобитных о месте завода пишет неопределенно: «...вверх Невьи реки, выше Красного поля на пустом месте, от людей верст с 30 и больши». В другой челобитной вместо 30 стоит цифра 60. Еще в одной челобитной заводчик просит отдать ему в оброк озера Шигирское и Шайтанское, где-то неподалеку от которых и находится его завод.
В документе, составленном в 1670 году, сообщается, что Д. Тумашев с братом Петром и работными людьми живет в 30 верстах от Краснопольской слободы, «не дошел Павдинского камени за полднищи над Невьею-рекою в бору»
Кривощеков в своем «Словаре», ссылаясь на Н. Чупина, «размещает» тумашевский завод между устьем истока Шайтанского озера и деревней Федьковкой. Но в самом чупинском «Словаре» завод показан уже южнее Федьковки.
Д. Кашинцев «поместил» тумашевское предприятие между истоками реки Нейвы и Исети, южнее озера Таватуй.
Археолог А. И. Рассадович, проводившая в 1971 году раскопки в истоках Нейвы у с. Тарасково, обнаружила остатки трех металлургических комплексов, которые, по ее мнению, принадлежали Тумашеву. Однако убедительной аргументации такой принадлежности не дается. А ведь, судя по литературным и архивным данным, в конце XVII века по реке Нейве существовало несколько мелких кустарных железо-делательных производств. Например, еще в конце прошлого века в Далматовском монастыре имелся колокол с надписью: «Лит в Невьянских заводах в 1689 году месяца августа по благославлению старца Далмата и сына его...»
И хотя вопрос о местонахождении тумашевских домниц еще требует дополнительного исследования, можно, пожалуй, согласиться с выводом историка А. А. Преображенского: «Железоделательный завод Тумашевых как бы указал место, на котором через два десятилетия возникнет один из крупнейших металлургических заводов России — Невьянский»

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:46 | Сообщение # 4
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Старый соболь - марка металла XVIII век

Все, что создается на земле, создается рабочими руками.
Кто же были эти люди, которые принесли Невьянскому заводу мировую славу?
Уже в первые десятилетия XVIII века поселок при заводе разрастался очень быстро. Кто только не обживал берега Нейвы.

Первыми, как уже говорилось, прибыли московские и тульские мастера и подмастерья. Привозили сюда Демидовы и купленных ими крепостных крестьян. Но на покупку крепостных заводчики старались не особенно тратиться. Они привлекали к себе на завод людей, за которых не нужно было платить. А потому и доставали рабочие руки, обычно обходя законные пути.
Каждый год со всех концов России стекались на Невьянский завод опальные стрельцы, волжская вольница, раскольники, бежавшие от гонений за веру, пленные шведы, беглые крестьяне, солдаты, каторжники — люди, дерзкие духом и крепкие телом.
Всех принимали Демидовы, не спрашивая кто и откуда, и прятали от закона в потайных местах. А потом определяли к горной и огненной работе.
Вся притесняемая и находящаяся вне закона Русь знала, что можно найти пристанище на Урале, что Демидовы не выдадут ни закону, ни церкви.
Демидовы же были в выигрыше — они получали дешевую рабочую силу, которую могли держать в полной своей власти — беглым искать заступничество теперь было негде.
Самые разные люди заселяли поселок при Невьянском заводе.
, Были среди них жители окрестных слобод и деревень, те, кто заселял и обживал Каменный Пояс в течение всего XVII века. Этих первых «засельщиков» Урала академик С. Г. Струмилин характеризовал так: «Бежали сюда из центра, спасаясь от возрастающего феодального гнета, а после 1654 года от жестоких религиозных преследований так называемого раскола, конечно, лишь наиболее вольнолюбивые, крепкие, решительные и бесстрашные элементы тогдашней Московской Руси.
Ведь пробраться отсюда на далекий Урал, за тысячи верст, преодолевая все искусственные рогатки и естественные преграды, было в тогдашних условиях не легче, чем эмигрировать даже сто-двести лет назад из какой-либо Ирландии через океан в Америку. Для этого требовалась незаурядная энергия и волевая зарядка. Говоря иначе, на этом пути происходил естественный отбор самых непримиримых протестантов против московских порядков, а вместе с тем активнейших пионеров, наиболее пригодных для упорного труда и хозяйственного творчества на новых местах, в суровой обстановке тогдашнего Урала».
На Урал приходили все новые и новые люди в течение всего XVIII века. И приходили буквально из всех районов России.
Уже по перелиси 1717 года среди жителей Невьянского завода значатся пришлые из Москвы и Тулы, Архангельска и Нижнего Новгорода, из строгановских вотчин и Галича, Устюга и Вятки, Чердыни и Ветлуги, Симбирска и Уфы, Кост¬ромы и Сольвычегодска, Каргаполья и Верхотурья...
Со всей земли русской собрал Невьянский завод у себя людей, которые, осваивая новое дело, стали делать его лучше других. Эти люди обживали пустынные ранее земли, мостили дороги, искали руду, строили гигантские домны, плавили металл.
И какой металл! Не просто хороший или отличный, а лучший в мире!
И почти весь XVIII век невьянский металл держал это первенство. Невьянскую марку «Сибирь» (позднее «Старый соболь») — клеймо, изображающее маленького сибирского зверька, высоко ценили и в России, и во всех европейских странах.
Его отражалось и в названиях улиц поселка Невьянского завода. Так, мастеровые из Тулы, ставя свои дома в ряд, образовали улицу Тульскую (ныне ул. Комсомольская). Приезжие москвичи застроили две улицы, которые называли Малой Московской (ул. Луначарского) и Большой Московской (ул. Профсоюзов). Возможно, что и название окраин этих улиц тоже московского происхождения. Позднее появились улицы Тагильская, Шуралинская, Осиновская, Елабуга, а район города, где сейчас улицы Коммуны, Вайнера, Л. Толстого, звали Барабой.
Это был своего рода знак высшего качества. До сих пор современные специалисты удивляются, как тогдашние невьянские металлурги добивались такого высокого качества металла. Ясно одно —это были талантливые люди, мастера своего дела. Они умели творчески учиться у Европы и выучились так, что из учеников превратились в учителей. Даже сами иностранцы признали, что «сибирские домны стали самыми крупными и лучшими древесноугольными печами из всех доныне строившихся, не исключая английских».
Еще при Петре I невьянский металл употребляли для самых важных изделий. Он шел, например, для строительства кораблей.
И недаром невьянские мастера, славившиеся своим высоким мастерством, участвовали как в строительстве, так и в пуске почти всех уральских заводов: Алапаевского, Екатеринбургского, Нижнетагильского, Северского, Кушвинского и многих других.
И почти всегда, когда на каком-нибудь уральском заводе начинались затруднения, на помощь звали невьянцев, ибо Невьянский завод стал своего рода школой металлургии, причем образцовой.
Невьянские металлурги были художниками своего дела. Причем не только в переносном, но и в прямом смысле.
Обычно принято считать родиной художественного чугунного литья Касли. В XIX веке Касли и в самом деле достигли высоких успехов. Но первым заводом на Урале, освоившим художественное литье из черного металла, по праву можно считать Невьянский. Невьянские металлурги преуспели в этом искусстве уже в первой половине XVIII века. Образцы литья того времени мы до сих пор можем видеть в балконных решетках наклонной башни.
Из документов известно, что первое здание заводской конторы тоже было обнесено «чугунными узорчатыми решетками», а двор конторы выложен узорными чугунными плитами. В конце 1950тх годов нашли чугунную плиту с орнаментом, и датой — «1725 год». Документы также рассказывают, что в это же время на Невьянском заводе готовили и разные предметы домашнего обихода. Они тоже имели художественное оформление.Кстати, из черного металла художественные вещи не
только отливали. Так, например, один..из документов гласит, то в первой половине XVIII века на коньке господского дома стоял «гребень из листового железа на ребро, и на нем вырезаны фигуры разные, петушки и отверстия разныхформ».

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:48 | Сообщение # 5
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Формы игрового досуга в среде служилого населения
Томского острога

Томск, как и многие другие города Сибири, долгое время оставался городом служилого населения. «Кто служит, тот тужит», и жизнь городовых казаков и стрельцов была не из легких. Не раз приходилось выдерживать «осадное сидение», отражая набеги «незамиренных инородцев», переживать жестокие голодные зимы, заводить пашенные заимки и бить пушного зверя, отправляться в дальнюю дорогу по царевым и воеводским поручениям. Но было в жизни этих первых томичей и место для досуга, в котором далеко не последнее место занимали игры — кости, шахматы, шашки и карты.

Игра в кости — одна из древнейших игр, освоенная славянами еще во времена существования индоевропейской общности. Одна из миниатюр Кёнигсбергской летописи иллюстрировала выбор князем Владимиром жертвы языческим богам путем метания игральных костей [1]. В Московском государстве XVI–XVII вв. был широко распространен один из вариантов этой игры — зернь, с цифровой маркировкой или попеременно черными и белыми сторонами [2].

На территории воеводской усадьбы Томска середины XVII — середины XVIII вв., находившейся в историческом центре города, томскими археологами под руководством М.П. Черной, была сделана редкая находка — костяной кубик, с точками-«зернами» от 1 до 6. По расположению точек на его гранях и внешнему виду он мало чем отличается от своих современных собратьев, но, взяв его в руки, испытываешь уважение и даже некоторое опасение к этому давнему атрибуту Фортуны. Поэтому поневоле не рискнешь метнуть его как в старые времена, чтобы не потревожить спокойствия азартных игроков прошлого. Не меньшего почтения заслуживает и фигура шахматного короля, выполненная из кости шахматником-профессионалом. Она сочетает в себе строгость и стройность авторского замысла с тщательной и сложной резьбой. Мастер увенчал фигуру миниатюрной стилизованной короной, а «талию» опоясал свободно вращающимся кольцом. Возможно, что этот король возглавлял шахматное воинство самого томского воеводы. О том, как выглядел остальной шахматный комплект, могут сказать фигуры слона и рядовой пешки. Судя по остальным археологическим находкам, была известна томичам и игра в [196] шашки, имевшая название тавлеи или лодыги, а, возможно, и игра в домино [3].

Томский острог XVII в.

Реконструкция И.Д. Резуна, рисунок А.А. Заплавного из кн.: Резун Д.Я., Васильевский В.С.
Летопись сибирских городов. Новосибирск, 1989. С. 259

Игра в карты, несмотря на свою молодость в сравнении с костями и шахматами, увы, не оставила своего вещного воплощения для XVII в. Но нам известно, что торговые люди из России (а именно так называли сибиряки свою «метрополию») в числе прочих товаров доставляли в Томский острог и карты. В сохранившихся таможенных книгах 1624–1627 гг. имеются две записи о «явке» 12 и 90 колод игральных карт (по счету того времени «дюжины» и «полосьмы дюжины»), а также других принадлежностей для игр — «двои тавлеи говяжих» и «10 кости игровые» [4].

Первое письменное свидетельство о картах в Московском царстве зафиксировано в 1586 г., в словаре участников первой французской экспедиции по Северному морскому пути [5]. Возможно, что игральные карты, как и другие предметы западного обихода, были привезены в Московское государство англичанами, достигшими устья Северной Двины в 1553 г., или голландцами, появившимися там в 1577 г.

Прошло немногим более 20 лет с момента основания города, и мы видим эту западную диковинку и в Томске. Служилые люди, двигаясь из-за Урала и других городов Сибири, «встречь солнцу» несли с [197] собой и новые формы своего досуга. В XVII в. наиболее крупные партии игральных карт, доставляемые иностранными купцами в Архангельск, предназначались для отправки в сибирские города. Надо сказать, что карты по популярности значительно уступали зерни, которая могла изготовляться «на месте» и была более привычной и незамысловатой игрой. Шахматы и шашечные игры были, что называется, официальными развлечениями русского двора, что же касается карт, то в описи одной из кладовых Коломенского дворца (1677 г.) встречаем такую запись: «две дюжины и семь игор карт гнилых» [6]. Думается, что такая судьба их постигла не только вследствие сырости, но и неупотребления.

О степени распространения игровых форм досуга могут рассказать царские и воеводские наказы, в которых не раз повторялись распоряжения «смотреть и беречь накрепко», чтобы «зернью и карты и всякого проигрышною игрою служилые и торговые и промышленные люди не играли, и служилые бы люди государева денежного и хлебного жалования и пищалей и с себя платья не проигрывали» [7]. Также оговаривалось «для ясачного сбора» подбирать служилых людей «самых добрых постоянных и верных, и чтоб они в ясачныя волости вина, табака и карт и никаких своих товаров не имали... и ясачным людям никакой обиды и тягости и разоренья не чинили и их своими приметами не задолжали» [8]. Как видим, власть больше всего опасалась не столько игры, сколько «рушения» по ее причине государственной службы и затруднений в сборе пушного налога с коренного сибирского населения.

Против азартных игр проводились и общегосударственные законы. Указом 1648 г., инициатором которого было духовенство, запрещалось «всякое бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми», в том числе запрещались и такие «гражданские» игры как зернь, карты, шахматы и лодыги [9].

Соборное Уложение 1649 г. предписывало поступать с игроками как с «татями», т.е. применять к ним членовредительные наказания, но только если были доказаны более серьезные преступления - воровство, грабеж или убийство [10].

Для «чистых» зернщиков и картежников, а также для тех, кто такую игру «держит» и распространяет, в наказных памятях рекомендовались такие виды наказаний, как «бить кнутом нещадно», «бить батоги», «бить кнутом по торгам нещадно, да на них же править заповеди». Быструю и скорую расправу ожидали и сами карты, которые, в отличие от вина и «потаенных товаров», не «имали» в казну, а сжигали на торговой площади.

Конечно, частые запрещения свидетельствуют об их слабом исполнении, и, надо полагать, приведенные предписания часто отражали [198] не действительные, а желаемые составителями порядки.

В то же время русское государство, одной рукой грозя игрокам различными карами, другой — поощряло пристрастия своих подданных. Так, в расходной книге Туринского острога (1622–1623 гг.), в разряд «неокладных расходов» включена и покупка на казенные деньги карт «для государевых дел», а в приходной книге существовала даже особая статья доходов «с зернового суда» и «от костей и от карт» [11]. Тарские воеводы в 1624 г. писали в Сибирский приказ прошение о запрещении закладных игр, из-за которых «чинится татьба и воровство великое». На что в этом же году получили из приказа ответ: «и вы бы на Таре зерновыя и всякие игры из окладу не выкладывали, для того что та игра отдана и откупныя деньги емлют с нея в нашу казну давно... А которые люди на Таре зернью и всякою игрою учнуть играти, и вы б над теми людьми велели дозирать, чтобы они играли смирно; и от всякого воровства и от душегубства служилых людей унимали» [12].

Игра, как правило, проистекала в государевом кабаке, в котором проводили немалое время служилые, промышленные и прочих чинов люди. «Держать» здесь карты и зернь было чрезвычайно выгодным делом — благодаря играющим значительно повышалось потребление спиртных напитков, игра привлекала торговых людей, и, следовательно, росли кабацкие и таможенные сборы. Поэтому государственные должностные лица — верные (т.е. приведенные к присяге) кабацкие и таможенные головы и целовальники заводили «на кабаках зерни великие», доход с которых шел не только в местную государеву казну, но и им самим.

Вообще для Московского государства были характерны подобные противоречия между законодательными мерами и их реальным воплощением. В начале XVII в. московский патриарх осудил «богомерзкое» курение табака, царские указы и Соборное Уложение также запрещали курить табак и торговать им, однако, само же правительство закупало этот товар большими партиями у иностранных купцов и перепродавало его в отдельные районы страны.

В 1639, 1648 и 1667 г. государство попыталось запретить откупа азартных игр. Так, в 1668 г. березовскому воеводе предписывалось проделать следующую операцию: «...как к тебе ся наша великого государя грамота придет, а на Березове будет, по тобольским отпискам... зернь и карты отданы на откуп: и ты бы зернь и карты на Березове велел отставить, и откуп с зерни и с карт из окладу выложить,.. а впредь заказ учинить крепкой, как у тебя о том в наказе написано» [13]. Однако во многих городах откупа продолжали существовать и в XVIII в., поскольку государство опасалось, что «с отменой откупа азартные игры не прекратятся, казна лишится дохода, а воеводы сами станут пользоваться дурными страстями населения в своих выгодах» [14]. Средневековая [199] откупная система нашла продолжение в каторжных тюрьмах Сибири XIX в., где еще во время движения арестантской партии происходили торги, на которых определялись «содержатели водки, карт, съестных припасов, одежды» [15].

Русский историк XIX в. Н.И. Костомаров вынес жесткий приговор как самим азартным играм, так и играющим в них, написав от лица XVII в., что зернь и карты считались «самым предосудительным препровождением времени» и были «любимым занятием лентяев, гуляк, негодяев и развратных людей». Но не судите и не судимы будете. Средневековая бытовая культура и в Сибири, и в России, и в странах Западной Европы никогда не была «стерильной». Страсть к игре — это общечеловеческая универсалия, которая в конкретно-исторических условиях имеет различные мотивы и выражение. В нашем случае многое могут объяснить ненормированные условия службы в Сибири: долгая оторванность от семей и хозяйств, однообразие острожного «сидения» и в то же время частые и длительные служебные командировки, существование «безмужних жен», близость к пушной «валюте». Постараемся взглянуть на нравы наших предков в исторической перспективе, и мы найдем не так много отличий. Томская пресса второй половины XIX в. окрестила городское общественное собрание (аналог нашего современного клуба) «выпивочно-закусочным-игральным заведением, где игра возведена была в культ» и где «библиотечные столы вытесняются зелеными столами для карточных игр» [16].

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Корзухина Г.Ф. Из истории игр на Руси // Советская археология. 1963. N 4. С. 95.

2. Латышева Г.П., Рабинович М.Г. Москва в далеком прошлом. М., 1966. С. 234–236; Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI–XVII столетиях. СПб., 1860. С. 144.

3. Черная М.П. Азартные игры в быту томичей // Пространство культуры в археолого-этнографическом измерении: Западная Сибирь и сопредельные территории. Томск, 2001. С. 88–92.

4. Таможенная книга Томска 1624/27 гг. // Таможенные книги сибирских городов XVII в.: Туринск, Кузнецк и Томск. Новосибирск, 1999. Вып. 2. С. 92–94.

5. Парижский словарь московитов 1586 г. Рига, 1948. С. 107–108.

6. Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI–XVII столетии. М., 1895. Ч. 1. С. 455–456, 476.

7. См., напр.: Наказная память Якутского воеводы Ивана Акинфова сыну боярскому Андрею Булыгину, о наблюдении за корчемною продажею и варением пива, браги и хмельных квасов, и о проч. 1652 г. // Дополнения к актам историческим. СПб., 1848. Т. 3. N 104.

8. Наказные статьи Нерчинским воеводам. 1696 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1-е. СПб., 1830. Т. 3. N 1. С. 542.

[200] 9. См.: Память Верхотурского воеводы Рафа Всеволжского прикащику Ирбитской слободы Григорью Барыбину, о строгом наблюдении, чтоб служилые люди и крестьяне в воскресные и праздничные дни ходили в церковь, удалялись чародейства и пьянства и не заводили непристойных игрищ. 1649 г. // Акты исторические. СПб., 1842. Т. 4. N 35.

10. Соборное Уложение 1649 г. Гл. 21. Ст. 15 // Российское законодательство X–XX вв. М., 1985. Т. 3. С. 232.

11. Книга расходная (1622–1623) Туринского острога // Акты относящиеся до юридического быта России. СПб., 1864. Т. 2. N 143.

12. Цит. по: Веселовский С.Б. Азартные игры как источник дохода Московского государства в XVII веке // Сборник статей, посвященных В.О. Ключевскому. М., 1909. С. 309.

13. Грамота Березовскому воеводе кн. Петру Гагарину, об уничтожении откупа на зернь и карты. 1667 г. // ПСЗ. СПб., 1830. Т. 1. N 96.

14. Веселовский С. Б. Указ. соч. С. 311.

15. Максимов С. В. Сибирь и каторга. СПб., 1871. Ч. 1. С. 57.

16. Бойко В.П. Томское купечество в конце XVIII–XIX вв.: Из истории формирования сибирской буржуазии. Томск, 1996. С. 228–229.
Города Сибири XVII-начала XX в. Выпуск 2: История повседневности. Барнаул: Изд-во АГУ, 2004. С. 195-200.

Источник: http://new.hist.asu.ru/biblio/gorsib2_1/195-200.html

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:49 | Сообщение # 6
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Э. Монахан
ВЕРТИКАЛЬНАЯ СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ В МОСКОВИИ: КУПЦЫ ГОСТЕВЫ И ЛЯНГУСОВ В СИБИРИ В XVII в.*

В период с XVI по начало XVIII в. привилегированные купеческие корпорации составляли верхушку торгового класса Московии. На вершине пирамиды находились гости — небольшая по численности и исключительная по своему положению группа привилегированных купцов. За ней в иерархии располагались вторая и третья группы привилегированного купечества — Гостиная и Суконная сотни. Гостиная сотня являлась источником пополнения корпорации гостей1. Большинство [105] купцов, добившихся статуса гостя, прошли через Гостиную сотню. Н. Б. Голикова насчитывает более 2700 купцов и ремесленников, состоявших в ее рядах с XVI по XVIII в., в то время как гостей за тот же период известно лишь несколько сотен2.

Изучение Гостиной сотни важно по ряду причин. Исследование этой корпорации способно, в частности, пролить свет на проблему «отсутствующего среднего класса» в России. До сих пор наиболее существенную работу о Гостиной сотне составляют три главы в фундаментальном труде Н. Б. Голиковой «Привилегированные купеческие корпорации в России XVI — первой четверти XVIII в.»3 Изучение появления купцов Гостиной сотни в Сибири позволяет проследить растущую интеграцию Сибири в состав Российского государства и развитие торговли между Китаем и Московией. Надо признать, что Российское государство раннего нового времени рассматривало активную коммерческую политику как фундаментальную основу государственного строительства и экспансии. Изучение привилегированных купеческих корпораций приносит результаты в области социальной и культурной истории, поскольку углубляет наше понимание предпринимательской культуры в России раннего нового времени. Изучение Гостиной сотни, включавшей около 3000 чел. (из них лишь несколько женщин), заставляет по-новому взглянуть на природу Московского государства в целом. Данная статья посвящена предпринимательской культуре в России раннего нового времени и, в особенности, вертикальной социальной мобильности, пути для которой открывали коммерческие возможности сибирского фронтира. Рассматривая индивидуальную карьеру членов Гостиной сотни в Сибири, мы можем увидеть, как успех на торговом поприще мог изменять социальный статус людей.

Как и в любом сообществе, основанном на конкуренции, большинство членов Гостиной сотни не смогло пробиться на более высокий уровень иерархии. Но некоторым это удалось. Так, благодаря трудам С. В. Бахрушина карьера Г. Р. Никитина является хорошо известным примером вертикальной мобильности в XVII в. Большинство исследователей полагали, что пример Г. Р. Никитина являлся единственным в своем роде. Однако другие подобные ситуации остались просто неизученными. Данная статья — попытка хотя бы отчасти заполнить этот пробел. Восстанавливая карьеры русских купцов — выходцев из простонародья, которые добились высокого положения членов Гостиной сотни, статья иллюстрирует возможности вертикальной социальной мобильности в России раннего Нового времени. Андрей Гостев и его сын Илья являются представителями двух поколений, управлявших семейным бизнесом. Спиридон Яковлев Лянгусов, начавший свою карьеру в приказчиках у Гостевых, прошел свой собственный путь, чтобы стать членом Гостиной сотни. Эти купцы, происходившие с Русского Севера, демонстрируют, какие возможности предоставлял сибирский фронтир для коммерческих предприятий в России XVII — начала XVIII в.

Гостевы

Семья членов Гостиной сотни Гостевых была очень активна в сибирской торговле. Сделки, заключенные отцом и сыном Гостевыми, составляют до четверти всех сделок привилегированных купцов, зафиксированных в таможенных книгах, подвергшихся анализу4. Андрей Гостев принадлежал к Гостиной сотне с 1658 по 1664 г.5 Отрывок из недатированной таможенной книги Тюмени, относящейся к первой половине XVII в., содержит запись о явке человеком Андрея Гостева Лучкой Ондреевым 60 лосиных шкур и 5 заячьих шуб6. Лучка Ондреев еще несколько раз появлялся в Тюмени по поручению Гостева в начале 1660-х гг.7 Н. Б. Голикова отметила, что документы, в которых Андрей Кузьмич Гостев назван членом Гостиной сотни, датируются периодом между 1658 и 1664 гг.8 Она считает, что этот купец получил доступ в Гостиную сотню после 1651 г. и в своем роду был первым представителем привилегированного купечества. В то же время происхождение его семьи остается неясным. Единственный потенциальный родственник, которого мне удалось выявить, — Иван Гостев из Бобровского в 1635 г. явил хмель и рожь в таможне Устюга и продал эти товары в устюжский кабак, а также Игнатию Кабакову9.

1661-1663 гг. были для Андрея Гостева в Сибири весьма насыщенными. Он дважды упомянут в таможенных книгах Тюмени 1661/62 г. вместе со своими работниками. 5 января записана явка приказчика Андрея Гостева Иакова Микифорова со своим сыном Спиркой, зафиксированная одновременно с явкой приказчика гостя Семена Задорина и купцов из Устюга. Дважды товары по приказу Андрея Гостева являл Лучка Ондреев10. 18 августа приказчик Андрея Гостева Кирилл Иванов явился в таможне Тобольска на обратном пути из Томска11. 2 февраля 1663 г. человек Гостева Филька Кондратьев прибыл в Тюмень из Верхотурья и платил проезжие пошлины за один воз с грузчиком12. Спустя менее двух недель, 15 февраля, приказчик Кирилл Иванов вернулся в Тюмень из Тобольска с достаточно большим грузом, потому что ему пришлось просить помощи у людей Гостева Миши Ондреева и Фильки Кондратьева присмотреть за товарами. Сам Андрей Гостев путешествовал вместе [106] с лалетином, купцом Иаковом Парфановым. Вместе они платили пошлины с пяти возов и пяти грузчиков13. После 1663 г. мне не удалось найти упоминаний об Андрее Гостеве в таможенных книгах.

Примерно в это же время мы видим приход в торговлю следующего поколения Гостевых. Сын Андрея Гостева Илья продолжил дела своего отца в Сибири. В 1663 г. Илья Гостев появился в таможне без своего отца. Он был со своим приказчиком Спиридоном Яковлевым — тем самым Спирькой, который сопровождал отцовского приказчика Якова Микифорова четырьмя годами ранее. Спустя 10 лет Спиридон Яковлев сам стал членом Гостиной сотни, и уже его собственные приказчики действовали в Западной Сибири.

Обычно сын получал привилегированный статус с тем, чтобы сразу же занять место своего отошедшего от дел отца. Однако в случае с Ильей Гостевым дело обстояло иначе. Его отец исчезает из документов в 1664 г., но Илья стал членом Гостиной сотни только несколько лет спустя. Список, составленный Н. Б. Голиковой, свидетельствует о том, что он вступил в корпорацию в 1676 г. Однако уже в таможенной книге Тюмени 1672/73 г. он назван купцом Гостиной сотни14. Илья прожил долгую жизнь и оставался членом Гостиной сотни до своей смерти в 1704 г.15 То, что отец Ильи исчезает из источников внезапно, а получение Ильей привилегированного статуса растянулось на несколько лет, заставляет предположить, что Андрей Гостев умер внезапно. Временной разрыв между исчезновением Андрея Гостева и выходом на сцену Ильи требует объяснений. Возможно, Илья был еще слишком юн на момент отхода отца от дел и не мог взять под свой контроль семейные коммерческие дела. С другой стороны, этот пробел может иллюстрировать недостаточное развитие политических связей Ильи Гостева. По-видимому, он провел совсем немного времени в Москве. На протяжении всей своей карьеры Илья неоднократно упоминался как член Гостиной сотни из Вятки, что позволяет предположить, что Москва не являлась его основным местом жительства. Свое жалованье в 80 руб., например, он получал в Вятке16. Его отец, подобно более знаменитым купеческим семьям Босых и Ушаковых, считал более выгодным иметь своей основной базой Русский Север, откуда он и управлял своими торговыми операциями в Сибири.

Илья Гостев появлялся в Западной Сибири во второй половине XVII в. чаще, чем любые другие купцы Гостиной сотни, сведения о которых мне удалось получить в ходе исследования. Он путешествовал по Сибири с торговыми целями сам и нанимал для этого как минимум трех приказчиков: Спиридона Яковлева, Елеську Федорова и Ивана Макарова (в одной из записей Иван Макаров упомянут как сиделец). Офонька Харитонов и Кузьма Калмак работали на него в качестве сидельцев. Кроме того, люди нанимались к Гостеву для того, чтобы перевозить и охранять большие партии товаров. Все они составляли своего рода торговую сеть, члены которой сотрудничали друг с другом (например, однажды Иван Макаров оставил некоторые товары на попечение приказчика Спиридона Яковлева). Сеть, созданная Ильей Гостевым, имела уникальный характер: он единственный русский привилегированный купец, о котором мне удалось найти сведения в таможенных записях, сотрудничавший с бухарскими купцами. Так, в Таре в 1674/75 г. приказчик Ильи Гостева отправил партию товаров в Тобольск по поручению бухарского купца, причем они совместно платили амбарную пошлину, что является редким примером сотрудничества17.

9 марта 1674 г. приказчик Ильи Гостева Спиридон Яковлев проехал через Верхотурье по пути из Тобольска. С ним были двое сидельцев (Офонька Харитонов и Иван Ермолаев), а также калмыцкая невольница — девочка по имени Седелейка. Эти люди помогали приказчику управиться с партией товаров, составлявшей 17 подвод. Они уплатили амбарные пошлины за три дня перед тем, как продолжить свой путь на Русь18. Несмотря на весеннюю распутицу приказчик Ильи Гостева Савва Федоров приехал 29 марта 1674 г. в Верхотурье из Соликамска с грузом на одиннадцати лошадях. Он вез товары самого разного рода, в том числе для личного пользования жителей Сибири: чашки, ложки, иголки, европейские ткани, а также (что неожиданно, поскольку его путь пролегал на восток) — восточные товары, такие, как шелк и перец. Таможенники оценили эту партию товаров в 810 руб. 23 алт. 2 д. Для охраны товара и помощи при его перевозке Савва Федоров имел дополнительных людей — помощника Гостева Якунку Аверкиева, Ивана Макарова и его племянника Матфейку Прокопьева19. В 1680 г. Савва Федоров вновь отправился в Сибирь как приказчик Ильи Гостева. Он проехал через Верхотурье с грузом, стоившим 1003 руб. 31 алт. 4 д.20

В середине 1680-х гг. торговые обороты Ильи Гостева росли, на него работало все больше приказчиков. В октябре 1686 г. Григорий Игнатьев платил пошлины как человек Ильи Гостева вместе с сидельцем Карпушкой Федоровым21. Можно предполагать, что приказчик Зоцей Григорьев, плативший десятину с 6000 беличьих шкурок по приезде из Верхотурья в Тюмень 8 января 1687 г., был сыном приказчика Григория Игнатьева22. Григорий Игнатьев являл меха, приобретенные на различных рынках. В Тобольске той же зимой, 21 февраля 1687 г., приказчик Ильи Гостева Иван Куртиев [107] явил партию товаров общей стоимостью 185 руб. 18 алт. 2 д., а потом отправил ее с сидельцем Зоцеем (Изоткой) Григорьевым Плотниковым в Тару23. Иван Васильев Куртиев нанял две лавки по приказу Ильи Гостева в марте 1687 г.24 Тогда же он вместе с сидельцем Изоткой Плотниковым явил двое саней в таможне Тобольска25. В мае 1687 г. Куртиев провез через тобольскую таможню товаров для Гостева на 788 руб.26

Спиридон Яковлев Лянгусов

Этот человек был вовлечен в сибирскую торговлю на протяжении всей своей жизни. Как указано выше, он впервые появился в сибирской таможне в 1662 г., когда будучи еще мальчиком сопровождал своего отца Якова, работавшего на Андрея Гостева. Спиридон был членом Гостиной сотни с 1682 г. до своей смерти в 1713 г. Таким образом, документы, в которых зафиксированы сведения о его участии в сибирской торговле, охватывают впечатляющий полувековой отрезок27.

В 1686 г., когда человек Ильи Гостева Григорий Игнатьев платил оброк за арендованную в Тобольске с сентября по апрель лавку, Спиридон Яковлев (Лянгусов) больше не служил у Гостева приказчиком28. Спиридон Яковлев упоминается в трех изученных мной таможенных книгах 1672-1676 гг. как приказчик Гостева в Тюмени и Верхотурье. Но к 1686/87 г., когда он или его приказчики появляются несколько раз в таможне Тобольска, Спиридон уже сам был членом Гостиной сотни и на него в Сибири работало несколько приказчиков29. Н. Б. Голикова пишет, что по указу от 15 февраля 1680 г. 12 чел. были введены в Гостиную сотню и 15 — в Суконную. Среди этих купцов был «вятчанин» Спиридон с братьями. Голикова полагает, что это Спиридон Лянгусов, который прежде жил в Кадашевской слободе30. Б. Г. Курц называл Спиридона Лягусова (sic!) в 1700 г. гостем, но в исследовании Голиковой не отмечено, что он имел такой статус31. В сентябре, октябре и ноябре 1686 г. вместе с прежним хозяином Спиридона Ильей Гостевым приказчик Лянгусова Иван Зверев платил оброк с лавки в Тобольске32. Хотя Спиридон Яковлев не арендовал лавку в Тобольске в декабре 1686 и январе 1687 гг., его приказчик Иван Александров Зверев приезжал для торговли в Сибирь и по приказу Лянгусова 29 января 1687 г. явил в Тобольске скупленных товаров на 211 руб.33 Месяцем позже, 27 февраля 1687 г., Иван Зверев вновь явил меха на сумму 148 руб., которые «его люди» привезли в Тобольск из Сургута34. Сиделец Лянгусова «Акинфейка Василева» (женщина?) платил пошлины с двух саней в тобольской таможне также в феврале 1687 г.35 Сам Спиридон Яковлев посетил Сибирь той же зимой, когда он с группой торговцев, не названных в таможенной записи по именам, приехал из России со значительной партией различных «русских» товаров на сумму 359 руб., а также уплатил оброк с двух лавок на тобольском рынке за первую неделю февраля и за март 1687 г.36 В мае 1687 г. Лянгусов (или его приказчик) прибыл в Тобольск с верхотурской выписью и товаром почти на 800 руб., который включал русские ткани и жемчуг37. Похоже, что фамилию Лянгусов Спиридон Яковлев начал использовать позже, когда достиг более высокого статуса. Известно, что купец Гостиной сотни Спиридон Лянгусов был допущен в караван, идущий в Китай в 1700 г.38

Н. Б. Голикова сообщает противоречивую информацию о происхождении Спиридона Лянгусова. По ее мнению, он был посадским человеком из Хлынова и принадлежал к Гостиной сотне в 1682-1713 гг.39 В то же время она считает Спиридона Лянгусова одним из двенадцати купцов Кадашевской слободы Москвы, которые были приняты в Гостиную сотню согласно списку, приложенному к указу от 15 февраля 1680 г. Здесь, как она полагает, «вятчанин Спиридон Лягусов [sic!] с братьями» — это, вероятно, бывший кадашевец, хорошо известный вятский купец40.

Хотя некоторые детали в истории двух рассмотренных купеческих семей остаются неясными, таможенные книги и документы Сибирского приказа позволяют составить определенное представление о положении купцов в допетровской и петровской России. Пусть и не вполне завершенные портреты купцов открывают для нас важнейшие составляющие жизни привилегированного московитского купечества: продолжительность карьеры и влияние семьи как важнейшего организующего принципа коммерческой деятельности. В истории как семьи Гостевых, так и Спиридона Яковлева мы наблюдаем торговые операции в Сибири на протяжении нескольких поколений. Более того, и это самое главное, карьеры этих людей представляют пример вертикальной мобильности в Московии, обусловленной коммерческими возможностями сибирского фронтира. Регулярные торговые экспедиции в Сибирь, сеть агентов на рынках и подъем этих людей по социальной лестнице демонстрируют успех их коммерческих предприятий. Чтобы оценить в полной мере успех Андрея Гостева, его сына Ильи и Спиридона Яковлева, надо помнить, что важное значение имело не только их материальное положение. В конце концов уровень стандарта жизни различается в зависимости от материальной культуры, статуса и обусловлен исторически. Тем не менее, мы можем рассматривать эти истории как истории успеха. В семье Гостевых мы видим два поколения, которые поддерживали семейное [108] торговое предприятие, рыночную сеть, в которой зародилась карьера Спиридона Яковлева Лянгусова — другого торговца, начинавшего со скромных стартовых позиций и самостоятельно достигшего привилегированного статуса. Эта перспектива с упором на проблему вертикальной социальной мобильности важна, поскольку подчеркивает возможности, существовавшие и реализуемые в Московии раннего нового времени.

Примечания

*Перевод А. В. Крайковского.

1 Суконной сотне здесь не уделяется особого внимания. Одна из теорий утверждает, что термин «суконники» (члены Суконной сотни) первоначально относился к купцам, которые торговали с Европой, что отчасти объясняет их малое присутствие в Сибири. В последней четверти XVII в. Суконная сотня была упразднена и ее члены вошли в Гостиную сотню (см.: ПерхавкоВ. Б. Первые купцы российские. М., 2004. С. 328).

2 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации России XVI — первой четверти XVIII в. М., 1998. Т. 1. С. 297, 381, 443.

3 Там же. В моем исследовании было задокументировано более 50 купцов Гостиной сотни, оперировавших в Сибири (см.: Monahan E. Trade and empire: Merchant networks, frontier commerce and the state in Western Siberia, 1644-1728: PhD diss. Stanford, 2007. Ch. 5).

Исследованные таможенные книги не исчерпывают всех возможных архивных источников. В хронологическом порядке они таковы:

4Головачев П. М. Тюмень в XVII столетии: Собр. материалов для истории города. Тюмень, 2004. № 97, 170; Архив СПбИИ. Ф. 187, Оп. 1. Д. 1. Л. 1-3; Оп. 2. Д. 17. Л. 1-25; РГАДА. Ф. 214. Кн. 301. Л. 1-100; ГАТюмО. Ф. 47. Оп. 1. Д. 378. Л. 1; Архив СПбИИ. Ф. 187. Оп. 2. Д. 20. Л. 1-33; ГАТюмО. Ф. 47. Оп. 1. Д. 381. Л. 1-127; Таможенные книги сибирских городов XVII века. Новосибирск, 1997-2001. Вып. 1-4; РГАДА. Ф. 214. Кн. 588. Л. 1-14; Архив СПбИИ. Ф. 187. Оп. 2. Д. 52. Л. 1-8; РГАДА. Ф. 1111. Оп. 1. Д. 187. Л. 120-133; Архив СПбИИ. Ф. 187. Оп. 2, Д. 80 Л. 1-8; РГАДА. Ф. 214. Кн. 1398. Л. 224-462; Стб. 1376. Л. 1035-1059; ГАТюмО. Ф. 29. Оп. 1. Д. 88. Л. 1-9; Д. 139. Л. 1-23; Д. 29. Л. 1-12; Д. 36. Л. 1-16; Д. 37. Л. 1-10; Д. 38. Л. 1-44; Д. 39. Л. 1-9; Д. 40. Л. 1-6; Д. 134. Л. 1-38.

5 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации... С. 314.

6 Архив СПбИИ. Ф. 187. Оп. 1. Д. 1. Л. 1. Путеводитель по архиву датирует этот документ «после марта 1601 г.» В то же время его почерк сходен с теми, которые датируются первой половиной XVII в. и я полагаю, что дата документа значительно более поздняя.

7 Архив СПбИИ. Ф. 187. Оп. 2. Д. 20. Л. 26 (1661/62 г.); Д. 21. Л. 1-21 (1662/63 г.).

8 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации... С. 314.

9 Таможенные книги Московского государства XVII века. М.; Л., 1950. Т. 1: Сев. реч. путь: Устюг Великий, Сольвычегодск, Тотьмав 1633—1636 гг. С. 200.

10 Архив СПбИИ. Ф. 187. Оп. 2. Д. 20. Л. 26.

11 Вилков О. Н. Тобольск — центр таможенной службы Сибири в XVII в. // Города Сибири: (Экономика, управление и культура городов Сибири в досовет. период). Новосибирск, 1974. С. 136.

12 ГАТюмО. Ф. 47. Оп. 1. Д. 381. Л. 110.

13 Там же.

14 Таможенные книги сибирских городов XVII века. Вып. 4. С. 50-51.

15 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации... С. 331. Более подробно см.: Таможенные книги сибирских городов XVII века. Вып. 1. С. 83, 98; Вып. 3. С. 72, 106.

16 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации. С. 446.

17 Таможенные книги сибирских городов XVII века. Вып. 1. С. 86.

18 Там же. Вып. 3. С. 73.

19 Там же. Вып. 4. С. 106.

20 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 1. Д. 187. Л. 124.

21 Там же. Ф. 214. Кн. 892. Л. 56 об.

22 Там же. Л. 82 об.

23 Там же. Л. 119 об. Возможно, это еще одно произношение имени Зоцея Григорьева, функции которого менялись по ходу его службы у Ильи Гостева.

24 Там же. Л. 129.

25 Там же. Л. 131 об.

26 Там же. Л. 204.

27 Такая продолжительность карьеры хотя и впечатляет, но вовсе не является уникальной среди привилегированного московитского купечества (см.: Monahan E. Trade and empire. Ch. 4. Р. 387).

28 РГАДА. Ф. 1111. Оп. 1. Д. 187. Л. 11, 49 об., 67 об., 77, 95, 109 об.

29 Таможенные книги сибирских городов XVII века. Вып. 1. С. 98; Вып. 3. С. 72; Вып. 4. С. 27-75; Архив СПбИИ. Ф. 187. Оп. 2. Д. 52. Л. 4; РГАДА. Ф. 214. Кн. 892. Л. 67 об., 88 об.; Ф. 1111. Оп. 2. Д. 611. Л. 52.

30 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации. С. 337. На с. 374 Голикова пишет, что Спиридон Лянгусов из города Хлынова был членом Гостиной сотни в 1682-1713 гг.

31 Курц Б. Г. Государственная монополия в торговле России с Китаем в первой половине 18 столетия. Киев, 1929. С. 1.

32 РГАДА. Ф. 214. Кн. 892. Л. 11.

33 Там же. Л. 89.

34 Там же. Л. 105.

35 Там же. Л. 111.

36 Там же. Л. 99-101 об., 110, 128 об., 142.

[109] 37 Там же. Л. 202 об.

38 Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). М., 1900. Ч. 3. С. 179.

39 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации... С. 374.

40 Там же. С. 338. Спиридон Яковлев отсутствует в указателе Голиковой. Не упоминается он и в других работах, к которым я обращалась. К сожалению, фамилия «Яковлев» чрезвычайно распространена и ее трудно проследить с уверенностью. Например, 11 марта 1636 г. вятчанин Игнатий Яковлев из Хлынова продал кобылу в Великом Устюге. Возможно, он имеет отношение к Андрею Гостеву, но для того, чтобы установить эту связь наверняка, необходимы более прочные данные (см.: Таможенные книги Московского государства. Т. 1. С. 266).

Торговля, купечество и таможенное дело в России в XVI–XIX вв. : сб. материалов Второй междунар. науч. конф. (Курск, 2009 г.) / сост. А. И. Раздорский. — Курск, 2009. — 375 с. : ил., схем., карт. — ISBN 978-5-88313-664-0.

Источник: Торговля, купечество и таможенное дело в России в XVI–XIX вв. : сб. материалов Второй междунар. науч. конф.

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:50 | Сообщение # 7
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Купчина гостиной сотни Спиридон Лянгусов.
7205 (1697) года июня 17 из Сибирскаго Приказа послана была "память" (наказ) таможенному голове в Нерчинск Петру Худякову:
"В прошлых 203 и в 204 и в нынешнем 205 году, по указу великого государя, отпущен с Москвы в Китайское государство купчина гостиные сотни Спиридон Лянгусов с товарищи, для купецких его великого государя дел, а с ним для своих торгов гостиные прикащики, и гостиные сотни и московских розных слобод, и городовые торговые люди. И ныне великий государь указал: буде которой караван я купчина Спиридон Лянгусов с товарищи, и с ним розных городов торговые люди и гостиные прикащики, из Китайскаго государства возвратятся и в Нерчинской приедут, и у них накрепко тебе осмотреть и записать, сколько у кого по счету коробок и в слитках но весу золота китайского объявится, и сказать им великого государя указ, чтобы они того золота в Сибири отнюдь не продавали и на товары никому не меняли, а везли б то золото к Москве и явили в Сибирском Приказе".
Меньше чем через два года, именно 30 апреля 7207(1699)года, из того же Сибирскаго Приказа была послана в тот же Нерчинск грамота воеводе С. Ф. Николеву:
"В прошлом во 198 (1690) году послы боярин Федор Алексеевич Головин с товарищи с китайскими послы учинили договор, вечной мир, и после того договору торговые люди учали в корованех со многими русскими товары в Китай ходить и теми торгами себе великие пожитки нажили. И ныне, великому государю ведомо учинилось, что русские торговые люди, приехав в Нерчинской со многими русскими товары и исторговався в Китайском государстве, приезжают с китайскими товары и ставятся на постоялых дворех, в деревянных избах и амбарах, где никакого каменного строения нет, а не на гостине дворе, да и на гостине дворе каменного здания никакого нет же. И как купчина Спиридон Лянгусов из Китай выйдет, также с ним многие [233] торговые русские люди, с китайскими товары, и учнут ставиться по прежним обыкностям на постоялых дворех или на гостине дворе в деревянных зданиях, и великого государя казне и торговых людей товаром в деревянных зданиях лежать опасно пожарного незапного случая". - Николеву велено: "нужное здание из камени построить, гостин двор, где купчинам и торговым людем с товары от пожарного случая стоять было безопасно"
Николев 25 декабря того же 1699 года писал из Нерчинска в Сибирский Приказ:
"По твоему, великого государя, указу велено в Нерчинску у торговых людей, которые приедут из Китайского государства, всячески доведываться, допрося торговых лутчих людей, которые с корованы выйдут, каково они в Китаи будучи торговали, и по чему которой русской товар продавали, и какими ценами китайские товары имали, и впредь русским товаром росходу болшому быть чают ли, и как купчина Спиридон Лянгусов у них принят, и во всем к русским людем китайцы в приеме и отпуске каковы являлись, и о всяком поведении тамошнем, велено писать к тебе, великому государю, к Москве в Сибирской Приказ. И в 207 году июля в день купчина гостиной сотни Спиридон Лянгусов с товарищи из Китайского государства, с твоею, великого государя, меновою китайскою казною, и с торговыми в короване и всяких чинов людми, в Нерчинск вышел. И мы, холопи твои, их торговых людей в Приказной избе порознь допрашивали, и допросные о всяких делех речи, за руками торговых людей, послали к тебе, великому государю, к Москве в Сибирской Приказ, чрез почту" 1).
Итак, после Головинскаго договора, учали русские люди в караванах со многими товарами в Китай ходить и теми торгами великия пожитки наживать. Караваны с русскими товарами, между которыми первое место занимал товар великого государя, возвращались назад с китайскими товарами, весьма выгодно обмененными на русские. [234]
По свидетелству Фокеродта 2), обратный привоз такого ежегоднаго каравана обыкновенно считался в 300—400 тысяч рублей; и действительно в донесении Сибирскаго Приказа за 1709 год цена привезенных китайских товаров показана в 426636 рублей 3). Но для того, чтобы счастливо и удачно провести такой караван в Китай и там умело обменять русский товар на китайский, нужны были люди бывалые, знавшие пути и места для удачной торговли, смелые и опытные караванные вожи. Одним из первых таких вожей оказываетса купчина Спиридон Лянгусов: он водил в Китай караваны с государевою меновою казною в 1694 -1699 годах; об успехе его торговли в Китае заботливо справлялся, и не раз, сам великий государь. Кто же такой был этот Спиридон Лянгусов?
Делаем справки в "Переписных" книгах того времени.
Воейков, описывая в 1678 году в своей Переписной книге, какие "посадские люди живут на монастырской слободе 4) в Хлынове", первый двор в этой слободке описывает так:
"Во дворе Спирка да Гришка, Яковлевы дети, Лянгусовы; у них братья: Петрушка 10 лет да Захарко 7 лет; у них же купленой калмыцкого рода Ортюшка 5 лет, да срочной работник Тимошка Котельников 15 лет". Лета Спирки тут не показаны; но из позднейших Переписных книг видно, что ему было в 1678 году около 28 лет, а покупка пятилетняго Ортюшки дает повод предполагать, что Спирка уже тогда плавал до Астрахани, где можно было в то время купить калмыченка за 20—30 алтын.
Прошло 32 года; в 1710 году переписывал в Хлынове "всякаго чина людей мужеска и женска полу" воевода С. Д. Трахониотов. В его "Переписной книге" мы долго и внимательно искали "Спирку Лянгусова" между жильцами Хлынова в 1710 году, и — не находили до самого [235] заключительнаго перечня всех жильцов и жилиц Хлынова. Уже после перечня мы нашли наконец, писанную особняком, запись:
"Да в Хлынове ж на посаде во дворе гостиной сотни Спиридон Яковлев сын Лянгусов 60 лет, у него дети: Филат 23 лет, Федот 16 лет. У Филата жена Катерина Корнилова дочь 24 лет; у них дети Ирина 3 лет, Дарья 2 лет, Агафья 4 недель. У него ж выкупленные калмыки: Михей Яковлев сын Шмелев 20 лет, Иван Фомин сын Фоминых 13 лет, Иван Филатов сын Лянгусов 15 (?) лет, Андрей Алексеев сын Урванцов 20 лет, Иван Павлов сын Алмащиков 21 года 5). У Михея жена Анна Петрова дочь 14 лет; у Ивана Лянгусова жена Настасья Гаврилова дочь 20 лет (?), у них дочь Татьяна 1/2 года; у Ивана Алмащикова жена Дарья Иванова дочь 20 лет, у них дочь Дарья 1/2 года. И всего в его Спиридонове дворе людей мужеска и женска пола семнадцать человек".
В "Ландратской Переписной книге" 1717 года, ландрата И. С. Кологривова, между жильцами Хлынова Спиридон Яковлевич Лянгусов уже не встречается: стало быть он умер между 1710-1717 годами. Но в этой Ландратской книге записаны его дети и внуки:
"Во дворе гостиной сотни Филат 28 лет да Федот 20 лет, Спиридоновы дети Лянгусовы. У Филата жена Катерина Кирилова дочь 29 лет, у них дети Иван 3 лет, Анна 1/2 года. Да у них же купленые калмыки: Михей Яковлев Шмелев 25 лет, у него жена Анна Петрова 20 лет; [236] Иван Филатов Лянгусов 20 лет, у него жена Настасья Гаврилова 18 лет".
Через четыре года в "Сказках города Хлынова посадских людей", писанных в 1721 году при воеводе В. И. Чаадаеве, под 5 апреля записано:
"Гостиной сотни Филата Спиридонова сына Лянгусова жена Катерина Корнилова дочь сказала: мужу ея Филату 35 лет, у них дети Иван 9 лет, Максим 1/2 года; У Филата брат родной Федот 26 лет. Да у них же крепостные люди: калмык М. Я. Шмелев 30 лет, крепостной же человек Федор Иванов Лянгусов 10 лет. А по гостиному окладу платит он Филат и с братом Федотом десятой денги по 10 рублей на год; а ныне он Филат в отлучении, послан, по государеву указу и по выбору мирских людей, с Вятки в Китайское государство с купчиною целовалником".
Из "Переписной книги выбывшим из купечества г. Хлынова после первой ревизии" узнаем, что Федот Спиридоныч умер 27 лет в 1731 году, а Филат Спиридоныч 36 лет в 1734 году. Но внуки Спиридона Иван и Максим Филатычи значатся в "купечестве" города Хлынова в переписных книгах второй (1747 г.) и третьей (1764 г.) ревизии.
Из вятских спутников, сопровождавших Спиридона Яковлевича в Китай, известны Алексей Григорьев Югов и один из семьи состоятельных хлыновцев Балезиных. Югов, по возвращении из Китая, постригся в монахи, служил с именем Авраамия казначеем архиерейскаго дома при архиерее Алексие Титове и умерь келарем Успенскаго Трифонова монастыря; его считали очень богатым человеком 6). Состоятельная фамилия Балезиных помогала еще преп. Трифону устраивать Успенский монастырь, и при нем двое из Балезиных были вкладчиками монахами монастыря, как видно из "Дозорной книги Успенскаго монастыря" 1601 г. Ф. Рязанцова.
[237] Спиридон Яковлевич вел торговлю и с Архангельском, куда ездил и не один раз. Там познакомился он с одним из первых богачей того времени, вологодским купчиной гостиной сотни Гаврилом Мартыновичем Фетиевым и был его "приятелем", занимая у него иногда и деньги. В ноябре 7192 (1683) года Лянгусов нашел своего: приятеля больным в Архангельске и был свидетелем завещания Фетиева, где между другими должниками завещателя упоминается и Спиридон Яковлевич с братом Захарием, именно сказано: "взять мне (Фетиеву) по письменным крепостем... гостиной сотни на Спиридоне Лянгусове с братом его Захарьем 526 рублев". В этом завещании, засвидетельствованном 27 ноябри 1683 года Спиридоном Лянгусовым, в числе "приятелей", которым Фетиев завешает роздать свои дорогия вещи, названы бояре Василий Васильевич и Борис Алексеевич Голицыны, Иван Мнхайлович Милославский, окольничий Алексей Иванович Ржевский (бывший Вятский воевода) и сам Спиридон Яковленпч Лянгусов, которому Фетиев дарит "перстень золот с яхонтомь 7).

1) Дела Сибирского Приказа, в Московском Архиве М-ва Юстиции, 1694-1699 гг. - Акты Исторические, V, 491, 519-520, 537-538.
2) Чтения в Обществе Истории и Древностей Росс. 1874 г. кн. II, 62.
3) Журнал Министерства Нар. Просвещения 1890 г., XI, 57.
4) Вероятно — в слободке подле женскаго монастыря, так как жители слобод Успенскаго монастыря переписаны Воейковым в другом месте (с. 54).
5) Не следует удивляться тому, что крещеные Лянгусовым калмыки получили русская фамилии: крещеные инородны обыкновенно получали в то время фамилии своих крестных отцов, и калмыченок напр. Иван Филатов Лянгусов, очевидно, получил при крещении отчество и фимилию Филатова Лянгусова потому, что был крестным сыном Филата Спиридоновича. В 1741 году многие крещеные вотяки получили фамилии Воронцовых, по фамилии крестившаго их сына тогдашняго на Вятке воеводы Илариона Воронцова - Ивана Иларионовича (впоследстнии графа), многие названы Владыкиными, как крещеные владыкою Вениамином Сахновским, а впосдедствии многие Главацкими и Ившиными — по фамилиям их крестивших архимандрита Главацкаго и иерея Ившина.
6) Известно из дела, хранящегося в Синодальном архиве. 1734 года июля 26 (№ 149), „по доношению Лаврентия епископа Вятскаго на архимандрита Трифонова монастыря Александра".
7) Вологодския Епарх. Вед. 1878 г., 97, 109, 155.

«Труды Вятской ученой архивной коммиссии 1905 года», г.Вятка 1905г.

Стиль, пунктуация и орфография сохранены, буквы старого русского алфавита заменены современными.

Сетевая версия – В. Трухин, 2010

Источник: «Труды Вятской ученой архивной коммиссии 1905 года», г.Вятка 1905г.

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:51 | Сообщение # 8
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Заговор Томской "литвы" в 1634г.

I.

В колонизации Сибири за XVII в. весьма видное участие принимали "литва" и "черкасы", т. е. белоруссы и малороссы. Впрочем, под "литвою" в XVII в. разумелись не одни только белоруссы и литовцы в собственном смысле, но также и поляки, черкасы, латыши и др. подданные Польскаго государства. Только в тех оффициальных документах, которые описывают момент ссылки разных "иноземцев" в Сибирь, еще возможно (хотя и не всегда) отличить белорусса от поляка, от черкашенина и т. п. Напр. в "росписи ссыльным опальным людям", присланным вместе с их семьями в 1651 г. в Кузнецк, в службу и на пашню, ясно различается национальность сосланных: "поляк" Янко Шварц, "черкасы" — Ив. Бидарь, Демка Губаренко, Троф. Момот, Куз. Уманской, Вас. Водопьян, Яцко Золотаренко и проч.1). Но раз эти поляки, черкасы, белоруссы и пр. верстались в государеву службу, или садились на "государеву пашню", их национальное происхождение исчезает: попавшие в "пашенные крестьяне" они совершенно сливаются с великорусским крестьянством, а поверстанные в службу образуют по сибирским городам особую группу служилых людей под общим именем "литвы" или "литовскаго списку козаков". Если в этих отрядах служилой "литвы" можно иногда хотя бы по фамилиям отличить черкасов от поляков и белоруссов, то уж в массе сибирскаго крестьянства [2] даже по этим признакам нельзя отделить малоросса и др. "литвы" от великоросса, потому что первые с течением времени теряют свои местныя "прозвища" и получают новыя, а чаще, подобно великороссам, именуются только по отчествам (см. в Сибирском приказе "крестьянския книги" XVII в, т. е. именные списки крестьян).

Вся эта "литва" (т. е. поляки, малороссы, белоруссы и проч.) заселяла в XVII в. Сибирь конечно не добровольно. Правда, попадаются хотя изредка и добровольные переселенцы из "литовских людей": таких добровольцев можно иногда встретить среди того сброда, который, под именем "гулящих людей", в большом количестве поселялся в XVII в. в Сибири и здесь или шел в государеву службу, или садился на землях, занимался торговлей, промыслами и пр. Главную массу "гулящих людей" составляли русские крестьяне, посадские, дворовые и др. люди, но изредка мелькают среди них и типичные Носенки, Губенки и т. п.

Но это были исключения. В большинстве же случаев "литва" появлялась в Сибири в качестве ссыльных людей из военно-пленных, разнаго рода "изменников" и проч. Определить количество их трудно. Проф. Буцинский подсчитал в известных ему архивных и печатных источниках "около 1500 человек" ссыльных за период с 1593 г. но 1645 г., в том числе он нашел — около 650 иноземцев разнаго рода, (поляки, литвины, немцы и др.), 366 черкасов, остальные великороссы 2). Но он решительно оговаривается, что цифра — 1500 человек — только приблизительная. Да, она слишком гадательна и ее смело можно увеличить едва — ли не вдвое. Довольно точный подсчет г. Буцинский мог сделать только за десятилетие 1614 — 1624 г.г. и за один этот короткий период получилось 560 ссыльных. Но и предъидущее и последующия десятилетия были бурны не меньше периода 1614 — 24 г.г.: военныя и политическия обстоятельства не переставали давать московскому правительству значительное количество ссыльных черкас, литвы и пр. Притом же, из приводимаго г. Буцинским перечня отдельных случаев ссылки3) видно, что ему [3] были известны далеко не все эти случаи... Для примера укажу на пропущенный им случай ссылки в 1642 г. на р. Лену, к воеводе П. П. Головину, 188 черкас с женами и детьми, уроженцев Чугуевскаго, Курскаго и Воронежскаго уездов 4).

С другой стороны, г. Буцинский упустил из виду, что далеко не все из ссыльных иноземцев оставались навсегда в Сибири; напротив, многие, именно из военнопленных, были только временными поселенцами Сибири и затем возвращались на родину вследствие заключения мира и "размена вязней" (т. е. взятых в плен. Приведу некоторые из таких случаев отпуска и "розмена" военнопленных, относящихся к "литве"5).

В 1634 — 37 г.г. производилось в Сибирском приказе дело о возвращении "по посольскому договору и вечному докончанью" сосланных в Сибирь в 1633 — 34 г.г. "литовских и немецких людей и жидов", которые во время "Смоленской службы" (похода) были "иманы на боех и языцех"6) и сосланы в Сибирь в службу и на пашню. На родину отпускались все, кроме тех иноземцев, которые "похотели остаться", а также приняли православие и женились на русских. Впрочем, относительно принимавших православие не было установлено однообразнаго правила: иногда их обязательно удерживали в России, в другой раз предоставляли на их волю — остаться или уезжать. В делах сохранились "именныя росписи" иноземцев как едущих на родину, так и остающихся в Сибири, также умерших там и пр., с указаниями их национальности, состава семьи, службы или крестьянства и проч. 7).

Сохранились еще два дела о возвращении из Сибири польских, литовских, еврейских и немецких людей в 1660 — 64 г.г. по случаю размена "вязней"8) и в 1667 — 68 г.г., вследствие [4] заключения мира с Польшей 9). В связи с первым находится особое дело 1665 — 69 г.г. о тех польских и литовских "вязнях", которые "не похотели" идти "на розмен и били челом "на вечную службу" государю, вследствие чего были отправлены на сибирскую службу, где многие из них и раньше служили, поженились на православных и сами приняли православие. На размен должны были идти "вязни" с 1654 года10). Бывали, впрочем, случаи, когда литва, принявшая православие, не отправлялась в Сибирь, а служила в московских городах. Так в 1660 г. была отменена ссылка в Сибирь полоцкой "шляхты" — Богдана Подбипенты, Казимира Храповицкаго, Ивана Завалишева и др., пожелавших принять православие 11).

Но не смотря на все эти случаи возвращения на родину ссыльной "литвы", количество ея в Сибири всегда было значительно и постепенно увеличивалось к концу XVII века, когда в составе этой собирательной "литвы" численное преобладание получают "черкасы".

II.

Как же жилось в Сибири этим невольным колонизаторам ея? — Мы видели, что многие из них добровольно "похотели" остаться там "на вечной службе" государю, хотя бы могли совершенно свободно вернуться на родину. Очевидно, эти лица вполне удовлетворялись тою жизнию и деятельностию, какая выпадала им в Сибири. Они сознательно находили здесь свое "второе отечество" и служили ему по совести, забывая о родине. Г. Буцинский совершенно справедливо объясняет это обстоятельство теми выгодами, какия получали иноземцы на сибирской службе. Большинство их были "люди грамотные и сравнительно развитые", и немудрено, что "скоро они дослуживались" до хорошо оплачиваемых высших рангов сибирских служимых людей — боярских детей, сотников, атаманов, голов и проч. Около 1630 г. был издан указ, чтобы [5] все ссыльные из иноземцев, которые примут православную веру, верстались в боярские дети"12).

Но, конечно, такой "литвы" вряд ли было большинство... Другая часть литвы, вынужденная оставаться в Сибири в силу разных обстоятельств — по случаю женитьбы на русских, по мотивам ссылки (если это были не военнопленные, а "изменники — черкасы" и др., или преступники) и проч. — такая литва не видела в Сибири второго отечества и не переставала забывать и постоянно стремилась к первому, тяготясь жизнью в Сибири... Очень типичную характеристику такого настроения литвы передает г. Буцинский, разсказывая "известное дело" 1637 г. ссыльнаго литовскаго чернеца Малаха 13), довольно известнаго в то время в Сибири своими "безчинствами и многим воровством", а особенно своими многочисленными "изветами"... Извлекаю отсюда только некоторыя характерныя подробности из речей ссыльных литовских монахов.

Чернец Малах, сам родом из Литвы, донес воеводам про "неистовыя речи" других ссыльных литовских монахов, живших в Тобольском Знаменском монастыре. Когда в Тобольске узнали о походе под Смоленск московских ратных людей, старец Галактион сказал Малаху: "послали-де ратных людей под Смоленск патриарх да старцев сын (т. е. царь Михаил Федорович), захотели — де литвы взять; вот-де что им будет!"— и "показал перст" (т. е. кукиш) Малаху... Когда этого старца Галактиона переводили вследствие доносов Малаха в енисейский острог, другой литовский чернец Капитон сказал Малаху: "отца — де их духовнаго Галактиона посылают в енисейский острог за тебя худого доносчика, а ты Малах забыл свою веру и набрался — де русскаго собачьяго духа!"...

Дальше такого проявления ненависти к русским трудно найти... Но одними словами не ограничивались проявления недовольства со стороны ссыльной литвы: при удобных случаях она старалась бежать из Сибири, и хоть это редко ей удавалось, однако покушения на побег затевались часто. Г. Буцинскому известны 4 [6] случая массоваго побега из Сибири литвы в первой половине XVII в., когда бежали партии в 19 человек, 30 чел. и пр. 14). Особенно любопытна подробно разсказываемая им одиссея бегства в 1620 г. партии литовцев (и кажется — черкас) в 30 чел., под предводительством Первушки Шершня. После неимоверных трудностей и под угрозою неотстававшей погони, партия достигла Двинскаго уезда сильно растаявши от погромов служилых людей и крестьян, и, кажется, только 4 беглеца, с Шершнем во главе, спаслись.

Но случаев покушений на бегство литвы было гораздо больше. Один из таких случаев — заговор Томской литвы в 1634 году — разсказывается ниже.

За вторую половину XVII в. мне известны в Сибирском приказе два дела о покушениях сибирских иноземцев на побег из Сибири: 1) дело о побеге в 1660 г. из Сургута сосланных туда немцев, литвы (Ян Потемкин, Богдан Xалецкой и др.) и черкас. Партия побежала "на низ Обью рекою", но с дороги добровольно вернулась, узнавши, что посланные в погоню сургутские служилые люди "дорогу переняли" 15). 2) Дело о замысле иноземцев сибирской службы (преимущественно поляков) бежать за рубеж, в 1669 — 71 г.г.; заговор обнаружен в Москве и в нем принимали участие, повидимому, и иноземцы московской службы16).

Перехожу к передаче дела о заговоре Томской литвы в 1634 году17). О нем говорят следующие документы: 1) отписка томских воевод стольника кн. Никиты Ивановича Егупова-Черкасскаго, товарища его Федора Григорьевича Шишкина и дьяка Андрея Строева, в июне 1634 г., 2) приложенныя к отписке распросныя речи в Томской съезжей избе обвиняемой в заговоре литвы и др. лиц и 3) выпись Сибирскаго приказа для доклада государю.

[7] Данныя этих документов не особенно подробны и сущность их заключается в нижеследующем.

Томск с давних лет был одним из главных пунктов Сибири, куда ссылалась литва в службу и на пашню. В августе 1633 г. была прислана туда большая партия "литовских людей" в 150 человек. Часть их была поверстана в "конные и пешие козаки", а некоторые попали и в боярские дети, остальные же написаны в пашенные крестьяне. Большинство "новоприсыльных литовских людей" было из Белоруссии — уроженцы "поветов" Мстиславскаго, Кричевскаго, Оршанскаго, Могилевскаго, Пропойскаго и др. Но были между ними и черкасы главным образом из Нежинскаго повета, затем из Стародуба, Чернигова, Паволочи и др. Один был родом из Львова, один назвал себя "белорусцем" и проч.

Вся эта разношерстная "литва" с трудом сживалась с новою обстановкою и деятельностию и томилась тоскою по родине... Если попавшие в боярские дети отчасти примирялись с своим обезпеченным положением, то рядовые козаки и крестьяне не имели и этого утешения. Именно среди "новоприсыльных" козаков и крестьян началось вскоре брожение, незамедлившее перейти в открытый заговор, поставивший своею целью — добиться освобождения из Сибири и возвращения на родину... Мысль эта бродила и у "староверстанной" Томской литвы, но ея было мало и она не могла отважиться на решительныя действия. А тут сразу прибыло 150 человек новой литвы — сила значительная для глухой Сибири того времени!.. С такою силою можно было пуститься и в рискованныя предприятия... История побега Первушки Шершня была еще жива в памяти старожилов. Если тогда 30 человек рискнули на бегство из Сибири, то с такою силою литвы, какая теперь была в Томске (вместе с старою литвою число ея доходило до 200 человек), трудно было ей не попробовать счастья...

Мысль о побеге была всеобщею среди литвы, но непосредственное участие в заговоре приняли около 50 служилых людей (1 боярский сын, 1 "затинщик", остальные конные и пешие козаки) и около 25 крестьян.

Во главе заговора стояли конные козаки Иван Петров Белиловец (нежинец), из "новоприсыльной литвы", и Иван [8] Краснопольской "староверстанный литвин" (а потому его родина неизвестна). Как старожил томский, Краснопольский имел в городе свой двор, в котором жил и Белиловец. Что именно последний был главою заговора, об этом единогласно утверждают все его товарищи, а томские воеводы в отписке царю так о нем выражаются: "а первый у них всему тому злому совету заводчик Иван Белиловец" . . .

Но роль Ивана Краснопольскаго не так ясна. Повидимому, он не был сознательным главарем заговора и если очутился на первых ролях, то совершенно случайно и только потому, что Белиловец жил в его доме и именно здесь, у Белиловца, собирались заговорщики - "думали" и "советовали" о своем деле. Правда, некоторые товарищи Краснопольскаго говорили о нем что он "в той их воровской думе с ними ж был и бежать с ними хотел же". . . Но другие обвиняли Краснопольскаго только в том, что в его дворе заговорщики "совет воровской" держали. А воеводы в своей отписке хотя и ставят Краснопольскаго в числе главных зачинщиков, но говорят о нем с такою странною оговоркою: "а он с ними ж (заговорщиками) думал в начале"..., т. е. как будто впоследствии он отказался от "воровской думы" своих товарищей. Однако, как увидим ниже, Краснопольской был жестоко наказан наравне со всеми "пущими заводчиками".

В числе последних документы выставляют еще нескольких лиц, именно: "затинщика" Василия Борисова, коннаго козака Мосяжку (Моисей?) Голящевскаго, пеших козаков Софрона Стасейскаго (нежинец), Кондрата Михайлова ("козак из Носовки") и Тимофея Левонтьева, крестьянина Софрона Иванова и Зеновия Левонтьева - "холопа" томскаго воеводы кн. Егупова-Черкасскаго. Только затинщик и воеводский холоп были из "старой литвы", а все остальные из "новоприсыльных". Привлечение к заговору Зиновья Левонтьева было очень ловким шагом со стороны заговорщиков: через него они могли узнавать все новости с воеводскаго двора и сообразно с обстоятельствами вести свое дело...

Любопытно участие в заговоре представителя высшей служилой знати Томска - боярскаго сына Михаила Гробовецкаго, также из новоприсыльной в 1633 году литвы. Свидетели говорят о нем, что он был "в думе" с остальными заговорщиками. 14 [9] июня 1634 г. (день открытия заговора) Гробовецкий посылал Кондрата Михайлова к Ивану Белиловцу с вопросом: что — де у вас приговорено — и вы — де готовитесь — ли?... Да и сам Гробовецкий признавался впоследствии на допросе: "в вине — де ево волен Бог да государь!... вся — де литва одномышлена — в одной думе с Ивашком Белиловцом"... Это было его первое показание, а на втором он сделал существенную оговорку, будто в заговоре замешана далеко не вся литва, а только "нововерстанные" в конные и пешие козаки и в крестьяне, но верстанные в боярские дети из старой и новой литвы к заговору неприкосновенны... Но, кажется, первое показание Гробовецкаго более заслуживает доверия по своей искренности и естественности...

"Воровское лихое дело", которое "умыслили" литовские люди, заключалось в том, чтобы "побить" воевод и других русских служилых и жилецких людей, "пограбить казну" денежную, соболиную и "зелейную" (порох и пр.), "а город и острог и посады жечь, и взяв лошадиное стадо, бежать степью мимо Тары на Волгу и проиматца в Литву"... Замысел хотели выполнить летом I634 г. — "изплоша в деловую пору — в жнитво и в сенокос, а в тое пору служилые люди живут по заставам, и в проезжих и в отъезжих сторожах, а в городе в тое в деловую пору людей живет мало"... Овладевши городом и избивши воевод и русских служилых людей, литва собиралась отправиться в Томский уезд и на пашнях, сенокосах, заставах и проч. уничтожить остальных служилых людей, чтобы избежать всякой погони за собою, затем — бежать на родину...

Однако, этим широким планам не удалось сбыться... 14 июня явился в съезжую избу к воеводам пашенный крестьянин Тимофей Емельянов Смольянин и "извещал в изменном деле" на козаков Ив. Белиловца, Кондр. Михайлова, Тим. Левонтьева и вообще на всех 150 новоприсыльных литовских людей... Воеводы не причисляют Смольянина к литве но судя по прозвищу он был уроженцем Смоленскаго уезда и в качестве таковаго мог быть в числе старой или новой литвы. По крайней мере, между участниками заговора был один уроженец Смоленскаго уезда из новоприсыльной литвы. Очевидно, что и Тим. Смольянин был в числе заговорщиков: он был в близких сношениях [10] с одним из главных "изменщиков" — с Кондратом Михайловым, и от него слышал все подробности заговора. Утром 14 июня Кондрат говорил Смольянину: "делать — де им то воровское дело вскоре"... Это-то сообщение и заставило Смольянина изменить своим товарищам и выдать всех их правительственной власти.

Воеводы немедленно схватили указанных Смольянином главных заговорщиков и др. литовских людей и "про тот воровской завод роспрашивали и пытали и огнем жгли"... Все главные деятели зоговора "винились" во всем, в чем оговорил их Смольянин — что они хотели овладеть городом и бежать в Литву... Мосяжка Голящевский между прочим назвал "пущими заводчиками воеводскаго холопа Зиновья Левонтьева и крестьянина Софрона Иванова, приписывая именно им мысль — убить воевод, сжечь город и ограбить государеву казну...

Второстепенные деятели заговора — козаки также частию "винились", что "в воровской думе" были и "воровской завод ведали", но большинство уверяло, что только "слышали" про "воровской завод у своей братьи", иные даже указывали — от кого именно слышали. Только один литвин (Захар Сергеев) прямо сказал, что хотя обо всем "слышал", но "сам бежать не хотел"... Но часть козаков и все крестьяне решительно заявляли, что о заговоре ничего "не ведали", так как "были в те поры на лешем (лесном) промыслу" или просто говорили, что "про воровской завод не слыхали"...

Томские воеводы кн. Егупов-Черкасской и Шишкин и дьяк Строев поступили с заговорщиками очень решительно: не отписываясь в Москву и не дожидаясь государева указа, они — "за такую великую измену и за воровской лихой завод, которые в том воровском деле большие пущие заводчики — 12 человек велели повесить"...

Жестоко поступили воеводы с людьми не заслуживавшими такой страшной кары, но они оправдывались тем, что "во многих, государь, в Томском в ссыльных в литовских и в руских (sic!) людях, в донских и в волских казаках и в пашенных крестьянах о побеге шатость" существует... Для успокоения этой то "шатости" воеводы и принесли в жертву 12 несчастных литовских людей... Вообще, воеводы уверяют, что если в Томск и [11] города его "Разряда" по прежнему будут присылаться "ссыльные литовские и русские воровские люди в служилые и в пашенные крестьяне — и от тех воровских ссыльных людей опроче дурна и воровского заводу никоторого добра не чаят же"...

Вот имена казненной литвы: конные козаки — Ив. Белиловец, Ив. Краснопольской и Мосяжка Голящевской, затинщик Вас. Борисов, пешие козаки — Софр. Стасейской, Кондр. Михайлов, Тим. Левонтьев, Гавр. Гришин (нежинец), Ив. Степанов Басань ("с Паволочья"), Петр Салтыковской (Мстиславскаго повета), крестьянин Софр. Иванов и воеводской холоп Зиновий Левоньев. Остальные заговорщики были посажены в тюрьму. "Распросныя и пыточныя речи" воеводы отправили в Сибирский приказ.

Из воеводской отписки и распросных речей Сибирский приказ составил "выпись" о количестве казненных литовских людей и посаженных в тюрьму и вообще об обстоятельствах заговора. Выпись назначалась для доклада государю, но доклада не последовало, как говорит следующая помета приказа: "по сей выписке не докладывано, потому что те литовские люди взяты к Москве"... Речь идет, очевидно, о тех литовских людях, которые в Томске были посажены в тюрьму, но затем освобождены и отправлены в Москву по случаю возвращения пленных вследствие заключения мира с Польшей (см. выше). Тем безцельнее представляется казнь I2 литовских людей, стоявших уже на пороге законнаго освобождения от сибирской неволи!...

1) См. в Моск. архиве м-ва юстиции Спбир. приказа сголбец № 112, л. 535.

2) "Заселение Сибири и быт первых ея насельников", с. с. 198-199.

3) Ibid., 199 - 201.

4) Сибир. приказа столбец № 206, л. 222 и след.

5) Правда, г. Буцинскому известен один случай "розмена" литвы в 1619 г. (см. стр. 200 — 201), но автор не обратил внимания на значение этих фактов в вопросе об убыли в колонизации Сибири иноземцами.

6) "Языки" — ратные и др. люди неприятельской стороны, взятые в плен для распросов о положении неприятеля, иногда — неприятельские шпионы. Очевидно, "жиды" попадали в плен в качестве только "языков".

7) Сибир. приказа столбцы №№ 55и 59 (л.36 и след).

8) Столбец № 557.

9) Столбец № 991.

10) Столбец № 812.

11) Столбец № 575 (дела ссыльных за 1660 — 64 г.г.).

12) Буцинский, 208 - 209.

13) См. очерк г. Буцинскаго: "Сибирские архиепископы Макарий, Нектарий, Герасим" (Харьков, 1891), с.с. 40 - 42.

14) Заселение Сибири", с.с. 200 — 201, 204 — 208.

15) Столбец № 594.

16) Столбец № 829.

17) Столбец № 40, л.л. 265 — 285.

Воспроизводится по изданию:«Заговор Томской "литвы" в 1634г.» 1894г Киев. Н.Н. Оглоблин .

Стиль, пунктуация и орфография сохранены, буквы старого русского алфавита заменены современными.

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:52 | Сообщение # 9
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
ОБРАЗЧИК КАК В СТАРИНУ ПРИНИМАЛИ В СЛУЖБУ ИНОСТРАНЦОВ.
(Выписано из записной книги выезжих иноземцев Польских и Литовских людей 180 года.)

Декабря в 31 день, в памяти в Разряд из Посольскаго Приказа за приписью дьяка Якова Поздышева написано:

В нынешнем во 180 году Ноября в 9-й день по челобитью шляхты новокрещенов Василья Ивановскаго, Антона Одрицкаго, Василья Дорожинскаго, из Посольскаго Приказа в Разряд послана память велено их написать Вел. Государя в службу, в какой чин они пригодятся и в Разряд они отосланы. И Вел. Государю били челом шляхта новокрещены Василей Ивановской, Антон Одрицкий и Василей Дорожинский выехали де они на его Велик. Государя имя из Польши служить в вечное холопство, и крестились в Православную Христианскую веру. И по указу В. Государя из Посольскаго Приказа с памятью посланы были они в Разряд, и валено было их написать В. Государя в службу; и тое де память идучи в Разряд на дороге они изронили; и Великий Государь пожаловал бы их велел из Посольскаго приказу прислать об них в Разряд с прежнего отпуску другую память. И В. Государь тех иноземцев по прежнему своему указу велел из Посольскаго Приказа послать в Разряд и написать их в свою Государеву службу в какой чин они пригодятца. И из Посольскаго Приказа шляхта новокрещеные Василей Ивановской, Антон Одрицкой и Василей Дорожинский посланы в Разряд Посольскаго Приказа с Толмачем с Федотом Федоровым.

И те иноземцы Василей Ивановской с товарищи в Разряде приняты. А в распросе они сказали: породы де они Польской, служили Польскому Королю Шляхецкую службу, и слыша де от своей братьи В. Государя к себе милость, из Польши выехали на его В. Государя имя в вечное холопство, тому ныне с год, и из Посольскаго Приказа крещены в православную Християнскую веру.

А наперед сего таким въезжим иноземцам давано Государева жалованья за выезд по пяти рублев, кормовых денег на два месяца по осми денег на день, да по сукну Англинскому , и отсыланы из Разряду в Приказ Казанскаго Дворца, а иные в Сибирской Приказ; а из тех приказов велено их посылать в Казанские и Сибирские городы, и писать их в службу в какую пригодятся.

Воспроизводится по изданию:ВРЕМЕННИК ИМПЕРАТОРСКАГО МОСКОВСКАГО ОБЩЕСТВА ИСТОРИИ ДРЕВНОСТЕЙ РОССИЙСКИХ. МОСКВА. 1849.

Стиль, пунктуация и орфография сохранены, буквы старого русского алфавита заменены современными.

Источник: ВРЕМЕННИК ИМПЕРАТОРСКАГО МОСКОВСКАГО ОБЩЕСТВА ИСТОРИИ ДРЕВНОСТЕЙ РОССИЙСКИХ. МОСКВА. 1849.

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:53 | Сообщение # 10
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
ДЛЯ ИСТОРИИ ВОЕННАГО ДЕЛА В РОССИИ В XVII СТОЛЕТИИ.
Ниже предлагаемый документ 1662 года, найденный в архиве вологодской консистории, сообщает несколько сведений о количестве, качестве и о ценности аммуниции и вооружения конных ратников XVII века. Сколько можно судить по этим отрывочным сведениям, тогдашний конный ратник имел следующий наряд и вооружение: на нем был кафтан, или зипун из сукна зеленаго и лазореваго; ожерелье кафтана (воротник) обшито было столбцами, или веревками; подкладка под полами кафтана из крашенины травчатой; штаны суконные зеленые; на голове шапка, на руках рукавицы, на ногах сапоги. Поверх кафтана белая япанча; вооружен карабином и парою съезжих пистолей с ольстрами.
Вот самый документ, из котораго заимствованы эте сведения, и в котором означены и цены всех принадлежностей ратника:
«Роспись архиепископлим (*) служилым конным детем боярским, кои в нынешнем во 170 (1662) году отпущены с Вологоды на государеву службу Софейского дому с сыном боярским с Козмой Макаровым, Титу Передкову с товарыщи, семи человеком, что на них по архиепископлю указу сделано платья и куплено оружья и всякой служилой збруи на домовые казенные денги:
«Куплено Титу Передкову с товарыщи, семи человеком, на семь проезжих кафтанов (**) верхних, сукна зеленого да лазоревого, по 1 аршина на кафтан, и того 28 арш., по полтора рубли аршин, и того за все сукно дано 42 рубли.
«Да к тем же кафтанам куплено пять снурков да две нашивки, за все дано 2 рубли, 10 алт., 2 денги.
«Да под теж кафтаны пошло под полы и в подпушку крашенины травчатой 12 арш., дано за всю 1 руб. 27 алт. 2 денги.
[48] «Да круг ожерелей на столбцы (***) на опушку куплено шелку и на шитье тех кафтанов нитей на 1 руб. 13 алт., на 2 денги.
«Да от шитья тех кафтанов дано от портища по полтине, и того 3 руб. с полтиною.
«И всего на те на семь кафтанов издержано казенных денег 50 рублев 27 алтын, 2 денги. А всякой кафтан стал по 7 руб. по 8 алт. по 4 денги.
«Да им же куплено семь шапок, по 1 руб. 8 алт. 2 ден. шапка, и того за все дано 8 руб. 25 алт.
«Да им ж сшиты семеры штаны суконные зеленые, сукна аршин по полтора рубли, во все штаны пошло сукна пол-осма аршина, и того за все сукно 11 рубл. алт. 2 денги.
«Да от шитья дано по 5 алт. от штанов, и того 1 руб. 1 алт. 1 денга.
«И всего от всех штанов дано за сукно и от шитья 12 руб. 10 алт. по 1 рублю, по 25 алт., по 1 1/2 денге за штаны.
«Да им же куплено оружья: семь карабинов с крюками и с перевезми, по 4 рубли с полтиной карабин, и тоге за все каробины дано 31 рубль, 16 алт. 4 денги.
«Да съезжих пистолей семь пар с олстрами, по 10 рублев пара, и того 70 рублев.
«Да им же куплено по япанче (****), япанча по 4 рубли, и того 28 рублев.
«Да им же куплено по седлу с подседельниками и со всеми седельными снастями, да по узде, седло со всем и с уздою по 4 руб., и того 28 рублев.
«И всего куплено на служилых конных людей на семь человек платья и оружья на 299 рубл. на 12 алт. на 2 денги.
«На всякого человека издержано на покупку по 42 руб, по 25 алт. по получетверте денге.»
Нельзя не заметить, что цены на все предметы показаны в этой «росписи» слишком высокия, даже сравнительно с нынешними. Это обстоятельство объясняется тем, что цены означены на медныя известнаго чекана деньги, выпущенныя в царствование [49] Алексея Михайловича с нарицательным достоинством серебряных и вскоре весьма упавшия в своей ценности. Чтобы удостовериться в этом, стоит только сравнить цены тех же предметов в другие годы того столетия. В «росписи» наприм. цена сукна показана 1 1/2 рубля аршин, крашенины по 5 алт. аршин. Из многих, известных нам, документов XVII столетия (*****), видно, что сукно среднего сорта — («сукно летчина, сукна яренки») продавалось в 1628, 1637 и 1671 годах по 6 алт. по 2 ден. и по 6 алт. по 4 ден. за аршин; «англинского» сукна аршин в 1612 г. стоил 13 алт. 2 деньги; сукно высокаго сорта («архиепископу на ряску») куплено было в 1669 году по 1 руб. 6 алт. 4 деньги аршин. Крашенины лучшей, «тонкой», аршин постоянно продавался по 1 алтыну, а низших сортов по 3 и по 4 деньги. Следовательно, в росписи цены этих двух предметов показаны по крайней мере в пять раз дороже цен обыкновенных. Тоже надобно разуметь и о других, предметах: наприм. в росписи пара съезжих пистолей означена в 10 рубл.; но в 1649 г., как видно из приходорасходной книги, пара съезжих пистолей показана только в 1 руб. 22 алт. 4 деныги, следов. также в пять раз дешевле цен росписи.
И так, уменьшая не нормальныя цены «росписи» в пять раз, найдем, что ценность полной аммуниции и вооружения коннаго ратника, показанная в ней в 42 руб. 25 алт., была в обыкновенные годы того столетия 8 рубл. 18 алт. 2 деньги.
Н. СУВОРОВ.

(*) Вологодского архиепископа.
(**) В другой подобной росписи того же года сказано: «Куплено им на проезжие кафтаны на зипуны сукна зеленою да лазор.»
(***) В другой росписи сказано: «да круг ожерелей на веревки куплено шелку....»
(****) В другой росписи япанчи названы белыми.
(*****) Из приходорасходных книг волог архиер. дома и волог. Спасоприлуцк. монастыря почти за целое это столетие.

Воспроизводится по изданию: Архив исторических и практических сведений, относящихся до России издаваемый Николаем Калачовым. Книга четвертая. С.-Петербург 1862.
Стиль, пунктуация и орфография сохранены, буквы старого русского алфавита заменены современными.
 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:53 | Сообщение # 11
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
ЧЕЛОВЕК- И ПРОСТРАНСТВО: ИЗМЕРЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА В РОССИИ XVI - XIX ВВ. Объектом Объектом рассмотрения в настоящем сообщении являются единицы измерения расстояний и земельных площадей. Иными словами - проблемы исторической метрологии ограничиваются мерами длины и поверхности.
К XVI в. антропометрические единицы измерения (пядь, локоть) выходят из употребления. Из старых мер продолжает употребляться сажень и верста. Сажени могли быть разных размеров. Из них выделяется сажень размером ок. 216 см. В начале XVII в. она стала считаться казенной. Эта сажень упоминается в письменных источниках и зафиксирована в Уложении 1649 г.
В конце XV в. в системе русских мер длины появляется аршин - мера восточного происхождения. В XVI-XVII вв. аршин вошел в определенное соотношение с саженью. Но поскольку сажени по размерам были разные, то и соотношение сажени с аршином могли отличаться, т.к. аршин являлся мерой более определенных размеров. По данным XVIII в. аршин соответствовал ок. 72 см. В казенной сажени считалось 3 аршина.
О соотношении версты и сажени имеются разные сведения. В источниках можно встретить указания, что верста соответствовала 500, 700, 1000 саженям. Такое различие определяется непостоянностью размеров сажени. В XVII в. существовало две версты. Верста путевая в 500 саженей, которой определялись расстояния, и верста межевая, в 1000 саженей, которой измерялись выпасы вокруг городов.
Таким образом, в XVII в. основными мерами длины являются: аршин, сажень, верста, но размеры их продолжают оставаться приблизительными, т.к. для создания мер длины необходимы были образцовые меры и эталоны.
К созданию эталонов приступили только в XVIII в. И сейчас же столкнулись с немалыми трудностями.
В практике петровских преобразований уже в 30-х гг. XVIII в. считалось, что русские меры аршин и сажень кратны английским мерам. В сажени - 7 английских футов, а в аршине - 28 английских дюймов. В переводе на метрическую систему измерений сажень составила бы 213,36 см. Однако уже в первой половине XVIII в. никаких законодательных распоряжений Петра I о мерах не обнаружено. Наконец, Комиссия мер и весов 30-х гг. XVIII в., которая впервые поставила вопрос о создании образцовых мер, получила из вещей Петра полушарии, которым он пользовался в столярных работах. Полуаршин Петра I сохранился в настоящее время и соответствует 36 см. Этим данным соответствуют сведения о полуаршине, сообщенные Комиссии известным ученым Леонардом Эйлером, исследовавшим указанный полуаршин.
Итак, аршин определяется в XVIII в. в 72 см., а трехаршинная сажень в 216 см.
Наряду с русскими мерами длины в XVIII в. в некоторых отраслях хозяйства и военного дела (кораблестроение, оружейное дело) использовались английские меры - фут и дюйм.
В дальнейшем, на протяжении всего XVIII в. не производилось никаких радикальных изменений в системе русских мер. И к началу XIX в. Россия не имела научно обоснованной системы мер.
В начале XIX в. с образованием министерств, метрологические вопросы перешли в ведение Министерства внутренних дел, в котором справедливо считали, что первоначальной задачей в метрологической области является создание образцовых мер длины.
Работы по созданию образцовых мер длины выполнил вначале XIX в. придворный часовой мастер англичанин Роберт Гайнам. В 1807 г. они были утверждены законодательно. За основание при изготовлении образцовых мер длины было принято равенство сажени 7 английским футам, а аршина -28 дюймам. Р. Гайнам для их создания выписал из Англии соответственные образцовые меры. Таким образом, законодательно русские меры длины стали кратными английским мерам. Но это относится только к образцовым мерам. В стране до середины 20-х гг. XIX в. продолжали употребляться старые меры.
На основании образцовых мер длины во втором десятилетии XIX в. изготовили аршины для распространения по губерниям. Но распространять их стали только после указа 1824 г., запретившего использование старых мер длины.
Определенные сведения о мерах поверхности мы имеем начиная только с XVI - XVII вв., когда стали употребляться десятины и четверти. В десятине считалось две четверти. Десятина равнялась 2400 кв. саженям (80x30 саженей или 60x40 саженей). Эта десятина считалась казенной. В соответствии с ней население облагалось налогами. На частновладельческих землях встречается десятина больших размеров, в 3200 кв. саженей (80x40 саженей). Употреблялись и десятины других размеров.
Во всех случаях при определении конкретных размеров земельных участков следует учитывать наличие саженей разных размеров и данные о мерах длины - сажени XV1I-XVIII вв., которая соответствовала 216 см и оказалась уменьшена до 213,36 см только в середине 20-х гг. XIX в.
Исторический источник: Человек и пространство: Тез. докл. и сообщений науч. конф. Москва, 3-5 февр. 1997 г. М., 1997. 336 с.
 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:55 | Сообщение # 12
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Вещный мир сибирского горожанина XVII века.

Предварительные замечания.

Более трех веков отделяет настоящее время от периода интенсивного заселения Сибири колонистами со всех регионов русского государства. Освоение зауральской территории начиналось с постройки деревянных городов и остров, от которых остались лишь редкие, чудом дошедшие до XX столетия, единичные объекты крепостной архитектуры. Между тем, архивные источники оставили многочисленные сведения для реконструкции жилых строений первопоселенцев Сибири. Подобных материалов достаточно даже для выявления региональных особенностей в организации жилых комплексов сибирских старожилов. Однако беда в том, что можно по документальным свидетельствам купчих, материалов налогообложения и пр. составить близкое к истине представление о типах и размерах жилищ, но наполнение жилого пространства предметами каждодневного, необходимого обихода, остается далеко не изученным. Без разрешения вопросов, связанных с домашним, материальным бытом первопоселенцев, их избы представляются пустыми, лишенными жизни в глазах исследователя. Предметы бытового обихода всегда обладали знаковым содержанием и поэтому характеризовали социокультурную принадлежность человека, ими пользовавшегося. Связь между предметами повседневной жизни и культурной принадлежность зависела от уровня жизнеобеспечения. Чем выше был этот уровень, тем более эта связь становилась избирательной и индивидуальной (Кнабе, 1989).

В 1988 г. вышла в свет монография М.Г.Рабиновича, посвященная материальной культуре русского феодального города. Значительное место в этой работе отведено периоду XVII века. Не случайно, однако, в монографии отражены материалы, касающиеся жилых и хозяйственных построек, одежды, пищи, характерной для этого периода истории и очень скупо представлены предметы домашней утвари XVII столетия. Это вполне понятно, документы, как правило, игнорируют описания домашних интерьеров, предметов, которыми люди пользовались каждый день и которым не придавали особого значения. Такие сведения приходится выискивать по крупицам из самых разных по содержанию источников. Цельной картины наполнения домашней утварью хотя бы одного дома, пока не выявлено.

В настоящей работе предпринята попытка собрать отдельные факты, связанные с наполнением жилищ сибирских первопоселенцев.

Источники и литература.

Наиболее многочисленные свидетельства о предметах домашнего обихода и утвари различного назначения, содержат таможенные книги сибирских городов XVII в. В этих документах приводится перечень ввозимых в Сибирь так называемых «русских товаров», среди которых представлены вещи, обеспечивающие домашний быт. В данном случае это преимущественно томские и тобольские таможенные книги. Именно они наиболее полно отражают ввоз в Сибирь русскими купцами широкий ассортимент товаров, предназначенный для жизнеобеспечения горожан. Автором использованы томские таможенные документы, выявленные в архиве (РГАДА, СП, Кн. 359, 438, 566, 755, 979 и др.), а также «Таможенные книги сибирских городов XVII века», издаваемые в последние годы Институтом истории СО РАН. В статье привлечены документальные свидетельства, разбросанные по многим столбцам Сибирского приказа и многочисленные публикации источников, в частности, осуществленные под редакцией академика Н.Н.Покровского.

Историческая литература, посвященная периоду освоения Сибири Российским государством и базирующаяся на архивных свидетельствах, так же содержит данных о быте первопоселенцев. Это, прежде всего работы С.В.Бахрушина, монография Н.Н.Покровского о томских событиях 1648-1649 гг., монография О.Н Вилкова, анализирующая тобольские таможенные документы и ряд других исследований (Бахрушин, 1955; Покровский, 1989; Вилков, 1967 и др.).

Поскольку представления о предметах, которые использовали колонисты Сибири в домашнем быту, как уже отмечалось выше, складываются из единичных, подчас случайных упоминаний источников, то подробный перечень использованных документов может занять не одну страну.

Предметное наполнение домов горожан XVII столетия.

Уместно представить дома самых первых жителей сибирских городов с минимумом домашнего обихода. Все самое необходимое для жизни: печь для тепла и приготовления пищи, стол и лавки, элементарный набор посуды, места для отдыха с брошенными на них шубейками, может быть детская люлька и несомненно икона или иконка для освещения этого скудно организованного пространства.

Шло время, предприимчивые купцы из разных областей России, а затем и Средней Азии очень быстро оценили ситуацию: новоявленные сибиряки остро нуждались в привычных им с детства, традиционных предметах быта и покупали или выменивали эти вещи на сибирское «мягкое золото», пушнину. Такой торговый обмен был взаимовыгоден обеим сторонам. В чрезвычайно в короткие сроки дома сибирских горожан, особенно тех, которые были близки к торговым путям, стали обрастать необходимой домашней утварью. Более того, колонистам требовались уже не только необходимые вещи, но вещи красивые и качественно выполненные, которыми еще не могли обеспечить население местные зарождавшиеся промыслы. На смену периода выживания и сложной адаптации к условиям жизни в суровом климате и враждебной окружающей среде, пришла пора обустройства нового пространства и в том числе и пространства жилища.

Населению вновь отстроенных городов становилось не безразлично какой именно ложкой хлебать щи. Служилый человек чувствовал себя достойным делать это расписной изящной ложкой работы ярославских мастеров. Медленно, но верно увеличивалось число женщин в Сибири и сокращалось количество холостяцких дворов. Жилище перестало быть местом, предназначенным лишь для укрытия от воздействий внешней среды, местом принятия пищи и кратковременного отдыха. Сравнительно большие сибирские города, такие как Тобольск, Томск, Тюмень были местами сосредоточения наиболее обеспеченного служилого населения, тесно связанного с перекупкой пушнины. Материальный уровень достатка части горожан позволял приобретать не только вещи, традиционные для русского домашнего обихода, но и товары, предлагаемые бухарскими купцами.

В данном случае, речь идет о населении, преимущественно служилом, городов с развитыми рыночными отношениями. Не последнюю роль в обзаведении домашним обиходом играли те ссыльные иноземцы, которым позволительно были брать с собой в Сибирь часть домашнего скарба. Проживая бок о бок с горожанами всех сословных категорий сибирского общества, выходцы из территорий восточной Европы, поляки, литовцы и др. вносили свой колорит в организацию домашнего быта. Этому способствовала и быстрая ассимиляция «иноземцев» в сообществе колонистов.

Как уже говорилось выше, нет ни одного описания внутреннего убранства дома сибирского горожанина XVII в. Попробуем, однако, реконструировать по имеющимся документальным фактам внутреннее наполнение жилья колонистов.

Необходимым условием для заполнения жилого пространства предметами интерьера и быта является наличие самого пространства. В Томске, например, к концу XVII столетия значительное число горожан имело в своих усадьбах несколько ( два и более) оттапливаемых помещений (Люцидарская, 1992). Как правило, дворохозяевами были служилые люди разных рангов, преимущественно подьячие, дети боярские и конные казаки. Справедливо предположить, что именно эти слои горожан являлись наиболее активными покупателями различной утвари для своих изб, тогда как недостаточно обеспеченные горожане, в основном новопоселенцы, довольствовались скудным домашним обиходом. Семьи горожан, ставшие старожильческими уже к концу века, мало отличались по обустройству своих домов от жителей городов европейской части страны.

В избе переднее место всегда занимали иконы. Наиболее ценные, в богатых окладах, были привозными, изготовленными в центрах русских иконописных школ. При описании имущества иркутянина, посадского человека А.Юдина отмечено 20 великолепных икон. Многие из них были в дорогих серебряных с жемчугом окладах (РГАДА. Ф.СП. №2700). Это, конечно, следует считать исключением. Обычно икон в избе было несколько в зависимости от достатка и набожности хозяев.

В Сибирь ввозилось множество тканей европейского, российского и восточного производства. Ткани были самого разного качества, назначения и расцветок. Многие из этих тканей использовались для создания интерьеров в избах горожан. Это, прежде всего популярные в XVII в. восточные «завесы выбойчатые», иначе «завесы бухарские». В Таре в 1674 г. такие завесы купили для своих домов трое подьячих и пятидесятник. Неудивительно, что подобные покупки делали высшие служилые чины, ведь завеса стоила полтину, цена немалая. Для сравнения, 2 конца бязи обходились в 21 алтын. ( Таможенные книги…, 1997). По данным источников известны завесы «пестряди кызылбацкой», а так же «китайские атласные и камчатые». Яркие, цветные завесы могли использоваться для зонирования помещенья избы, а возможно, в зажиточных домах, и для декоративных целей.

Сибирские горожане покрывали столы цветными или вышитыми скатертями. Особенно охотно пользовались в этом случае клетчатой материей. В доме у томского сына боярского П.Собанского среди вещей были шитые и клетчатые скатерти ( Люцидарская, 1992, с.153). В переписных книгах тобольского архиерейского дома в 20-х годах XVII в. среди различной утвари упомянуты « скатерть столовая браная, в мелкие клетки», «скатерть столовая, ткана в шахмат», «скатерть столовая клетчатая» (История Сибири. Первоисточники, 1994, с.56.).

Восточной работы были ковры и коврики, используемые горожанами в своих домах. В редких описаниях домашней утвари встречаются: « ковер ветхой мунгальский, с бахромой», «коврик китайчатый цветной». Сам факт, что подобные вещи попали в опись, свидетельствует об их высоком статусе среди предметов домашнего быта. Под порог избы клали половички - «натрушенки пороговые», которые должны были способствовать чистоте в доме.

Далеко не последними по значимости вещами являлись постельные принадлежности и сами постели. К сожалению, источники умалчивают о наличии организованных мест для сна, не ясно делалось ли нечто напоминающее кровать, или это были полати, широкие лавки и т.п. Однако одеяла, подушки, наволоки широко представлены в ассортименте товаров. Часто одеялами служили теплые низкосортные меха, которые, как правило сверху покрывали тканью. Известны «одеяло волчье», «одеяло волчье под китайкой лазоревой», маленькие, возможно детские, бараньи одеяла. Дорогие и дешевые, зимние и легкие одеяла документально представлены достаточно широко. Среди них были: «калмацкие с войлоками», «холодные камчатые», «одеяло кунье под камкою с огоньки», «одеяло лисье краcное черевье под камкою травчатой» и другие. (РГАДА, СП, стлб.1288, л.70-72; стлб.853, л.81; стлб.327, л.104). Ткани для покрытия одеял и наволочек использовались чаще всего яркие, цветные, преимущественно китайки. Зачастую наволочки украшались шитьем и кружевом, например «наволока большая с кружевом нитяным».

Сибирские колонисты, особенно обеспеченные, большое значение придавали одежде. Об этом свидетельствует не прекращавшейся спрос на ткани и готовые предметы женского и мужского туалета. Шубы, шапки, праздничную одежду необходимо было где-то хранить и именно такую функцию выполняли сундуки и коробья. Они являлись непременными предметами обстановки в доме. Сундуки могли быть простыми деревянными или кованными. Различные короба и коробья изготовлялись из дерева или бересты, известны и «коробья кованные». В домах зажиточных горожан стояли привозные сундуки работы мастеров центральной России, нередко талантливых ремесленников. Такие предметы не только использовались по прямому назначению, но служили украшением помещений и подчеркивали высокий статус хозяев, поскольку повседневный домашний инвентарь брал на себя функцию эмоционального общественного самовыражения.

Особенно славились по части изготовления сундуков, подзаголовников и различных коробок колмогорские мастера. В источниках часто упоминаются выполненные ими изделия: «сундук кованый колмогорского дела с нутряным замком», «подзаголовник окованой колмогорской работы». (Люцидарская, 1992, с.153). Подзаголовник представлял собой установленный в головах постели ларец или ящик, куда складывали наиболее ценимые хозяином вещи.

К концу XVII века в домашних обиход горожан входят стулья. В переписной книге тобольского архиерейского дома за 1636 г. упомянуты стулья: «стул на нем кожа, на кожу поволочен бархат зеленый» и «стул точеный с красками» (История Сибири. Первоисточники, 1994, с.98, 105). В сочинении мятежного протопопа Аввакума, касающегося его пребывания в сибирской ссылке, стулья упомянуты дважды. Протопоп в бытность его в Тобольске «приказал пономарю стул посреде избы поставить», другое упоминание относится к далекой Даурской земле. Это позволяет предположить, что в городских жилищах стулья находили свое применение.

К функциональным предметам интерьера можно отнести получившие значительное распространение зеркала. В большом количестве в Сибирь ввозились маленькие, «ручные» зеркальца: малые немецкие и ярославские, зеркала в книжках, а также створные. Однако в источниках встречаются и зеркала «стенные большие», и «зеркало стенное в рамах черных». Стало быть, зеркала вешали на стены, ставили на столы и различные подставки ( Люцидарская, 1992, с.155). Убранство помещений дополняли кадилинки, светильники различных форм, «шандалы железные свечные». Эти вещи в большинстве случае были привозными.

Обязательной принадлежностью городского дома являлись рукомойники. Они изготовлялись из металла и нередко были затейливо выполнены. Среди домашней утвари иркутского посадского человека описан рукомойник «медный, луженый с дву горлышками с кровлею». Не удивительно, что подобный предмет привлек внимание человека, фиксирующего имущество дворохозяина. (РГАДА, СП, оп.5, №2700, л.1).

Исследователю сибирского городского быта ни как нельзя пожаловаться на отсутствие сведений о посуде, причем как посуде столовой, так и поваренной. Но это, прежде всего, касается кухонных и столовых предметов из металла, ибо эта утварь была дорогой. Популярной же, обыденной посуде из глины и дерева источники уделяют гораздо меньше места, однако и об этих предметах сведений достаточно. Пища, судя по всему, являлась настолько значимым элементом жизнеобеспечения, самого существования человека в XVII в., что все, связанное с ее приготовлением и подачей на стол приобретало особый смысл. Архивные документы не скупятся на фиксации котлов, сковород, блюд, чаш, ковшей, кружек и т.п.

Остановимся сначала на поваренной, кухонной утвари. Металлическую посуду продавали, как правило, пудами. Она изготавливалась из железа, меди, олова. Часто встречаются в источниках котлы и котлики красной и зеленой меди, медные горшки, ендовы и сковородки. Перечислим некоторую обыденную для сибирского горожанина кухонную металлическую утварь: котлы медные, ендовы медные луженые, противень медный луженый, горшок медный луженый, сковороды медные луженые и т.п. Ассортимент кухонной утвари был очень широким и разнообразным. Только сковород можно насчитать несколько видов: большие, средние, малые и специальные блинные. Для выпечки пирогов использовали «веко медное, луженое, для пирогов». Кроме дорогой металлической утвари для приготовления и хранения продуктов питания существовало множество изделий из дерева. Причем, в сибирских ремесленных центрах, каким был Тобольск, изготовление деревянной кухонной и столовой утвари частично взяли на себя местные ремесленники. Их изделия отличались дешевизной, но уступали привозным по качеству и эстетическому восприятию. Так, например, красивые и прочные вятские ложки продолжали в больших количествах поступать за Урал.

Столовая посуда была еще более разнообразна по своему назначению. Это - оловянные и деревянные блюда и тарелки, различные чашки и чаши, кружки и стаканы, ковши и кувшины, ставцы, перечницы и солонки, уксусницы. Этот перечень легко продолжить иными предметами столового назначения.

К концу XVII в. в домашний обиход начинают входить вещи из стекла. Сибиряки стали пользоваться так называемыми «скляницами», «братинками стекольчатыми», штофы и рюмками. Среди домашних вещей зажиточных горожан имелась и серебряная утварь, и утварь украшенная финифтью или иной дорогой отделкой. Известно, что в обиходе красноярского сына боярского И.Злобина имелись «ножик да вилки, припои медные с финифтью» (Люцидарская, 1992, л.158). Ценные и красивые вещи ценились, сберегались, передавались по наследству. При утрате домашних пожитков такая утварь подробно описывалась с упоминанием всех деталей.

Кроме вышеперечисленных бытовых предметов, которыми ежедневно пользовались первопоселенцы сибирских городов, в их домашнем обиходе накапливалось множество других необходимых вещей, к которым можно причислить утюги и ножницы, терки и решета, ступки и сита, капустные секачи, корытца и многое другое, еще сохраненное в традиционном русском быту или безвозвратно ушедшее в прошлое.

Заключение.

Колонисты Сибири в первые десятилетия освоили огромную зауральскую территорию. Им удалось организовать обширное пространство, создавая города, остроги и прокладывая новые торговые пути. Параллельно с этим процессом шла организация личного, жилого пространства первопоселенцев. Потребности горожан в предметах быта росли вместе с ростом городов и развитием рыночных отношений. Избы наполнялись необходимым содержанием, привычным для традиционного быта. Уже к середине XVII столетия домашний обиход сибирского горожанина немногим отличался от набора предметов быта горожан европейских областей страны. Чем ближе сибирские города находились к центрам рыночных связей, тем более домашний уклад горожан приближался к традиционному. Между тем в домашний быт входили и новации, которые вносили среднеазиатские товары и обеспечивал этнически неоднородный состав населения городов. Своеобразный синтез традиционной культуры и альтернативных ей процессов позволяет более полно характеризовать эпоху вхождения Сибири в состав Русского государства.

Список литературы.

Бахрушин С.В. Научные труды. Т.III. Ч.I.- М.: Изд-во АН СССР, 1955. – 375 с.

Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII веке. –Новосибирск.: Наука, 1967. – 323 с.

Житие протопопа Аввакума. Литературные памятники Сибири. - Иркутск.: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1979.- С.42. 169.

История Сибири. Первоисточники. Вып. IV.- Новосибирск.: Сибирский хронограф, 1994. - С. 54 – 110

Кнабе С.Г. Диалектика повседневности. // ВФ. – 1989.- № 5. – С. 26 –31.

Люцидарская А.А. Старожилы Сибири. Историко-этнографические очерки. - Новосибирск.: Наука, 1992.- С.152-159.

Покровский Н.Н. Томск 1648 – 1649 гг. Воеводская власть и земские миры. – Новосибирск.: Наука, 1989. – 385 с.

Рабинович М.Г. Очерки материальной культуры русского феодального города. - Москва.: Наука, 1988. – 309 с.

Таможенные книги сибирских городов XVII века. Вып.I. – Новосибирск.: РИПЭЛплюс, 1997.- 125 с.; Вып. 2,- 1999. –123 с.; Вып. 3. – 2000. – 146 с.; Вып. 4. – 2001. – 146 с.; Вып. 5. – 2003. – 215 с.

Источник: http://www.sati.archaeology.nsc.ru/sibiric....id=1923

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:55 | Сообщение # 13
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
ЛИХИЕ ЛЮДИ.
В XVII веке в России, несмотря на огромные пространства и относительную редкость населения (а может быть, и благодаря последней), уголовным преступникам от суда скрыться было нелегко. В стране существовало развитое уголовное законодательство, периодически обновлявшееся и дополнявшееся. Такими вехами в истории уголовного права являлись указная книга Разбойного приказа 1616/17 года, соответствующие главы Уложения 1649 года и Новоуказные статьи 1669 года о татебных, разбойных и убийственных делах1.

Центральным судебным органом по уголовным делам являлся Разбойный приказ в Москве, хотя само тяглое население столицы судилось в Земском приказе. В местных судебных инстанциях наблюдалась исторически сложившаяся пестрота. В центральных уездах страны с дворянским землевладением, как наследие предыдущего столетия, продолжали существовать губные учреждения, а в некоторых районах черносошного Поморья — волостные земские суды. В то же время с начала XVII века появляются воеводские приказные избы, которые стали основной местной судебной инстанцией (а на огромных окраинах страны, где не было губных органов, и единственной). Уголовными делами могли заниматься и специальные сыщики, посылаемые из Москвы по уездам (временные комиссии).

Квалифицированных правоведов в России XVII века, конечно, не было. Поскольку суд не отделялся от приказной администрации, постольку и судебные функции приходилось выполнять начальникам (судьям) приказов, дьякам, городовым воеводам и подьячим с приписью. Однако документы дают основание утверждать, что и в XVII веке суд при проведении процесса и вынесении приговора опирался на письменное законодательство. До принятия Уложения 1649 года указная книга Разбойного приказ пополнялась новым законодательным материалом, а списки с нее в рукописном виде существовали в местных приказных избах (хотя, возможно, не во всех). После рассылки напечатанных экземпляров Соборного уложения по воеводским избам работа уездных судей, должно быть, значительно облегчилась. Например, просидев меньше года на тобольском воеводстве и напрямую столкнувшись с судейскими обязанностями, боярин С. И. Салтыков в 1690 году отписывал в Москву, что «в прошлых годех в приказной полате от пожарного разоренья ваша великих государей книга Соборное Уложенье обетшала, многие листы из нее выдраны… И к вершенью судных и всяких дел из Уложенья многих статей выписать не из чего…». Новоуказные статьи 1669 года также стали фундаментом решений по уголовным делам и в 1686 году (куда спешить!) были разосланы по всем городам далекой Сибири2.

Наиболее серьезными уголовными преступлениями являлись татьба, разбой и убийство. Если первые два из них связывались с профессиональной преступностью, то убийства весьма часто оказывались неумышленными. Существовала прямая, почти фатальная связь между неумышленным убийством и употреблением хмельных напитков. Резкие перепады между длительными скучными постами и официально разрешенными праздниками создавали массовое настроение лихости и разгула. Голландец Н. Витсен, побывавший в Москве в 1665 году, записал в своем дневнике: «Здесь сейчас масленая неделя… В пятницу и субботу мы видели много пьяных мужчин и женщин, попов и монахов разных чинов. Многие лежали в санях, выпадали из них, другие — пели и плясали. Теперь здесь очень опасно; нам сказали, что в течение двух недель у 70 человек перерезали горло»3. Впрочем, изумление европейцев русским пьянством давно стало хрестоматийным. Куда интересней и надежней (в смысле достоверности) обратиться к следственным делам XVII века.

Уже упоминавшийся тобольский воевода С. И. Салтыков летом 1691 года отослал в Сибирский приказ статейный список уголовных дел, рассмотренных за время его пребывания в должности с февраля 1690 года4. Воевода сам проводил следствие и со ссылкой на законодательство выносил приговоры, вплоть до смертной казни. Единственное, что обязан был сделать воевода по отношению к Москве — сообщить, «кому имяны и за какие вины указ учинен». Ценность данного статейного списка состоит не в какой-то его исключительности, а наоборот — в заурядности и типичности.

Какие же криминальные страсти волновали Тобольский уезд в 1690—1691 годах? Одновременно в тобольскую приказную палату из Терсяцкой слободы были присланы два убийцы. По существовавшей процедуре сначала следовал просто допрос, а затем, вне зависимости от его результатов, — допрос с применением пытки. Обвиняемый крестьянин Семка Исаков показал, что он убил Ларку Исакова, крестьянина той же слободы, в драке «пьянским делом без умыслу». Другой обвиняемый, гулящий человек Максим, поведал следующую историю: просил он своих долговых денег у крестьянина Ивана Петерева, однако последний крайне болезненно воспринял напоминание о долге и «учал» своего кредитора бить. В драке Максим «боронясь от себя (т. е. в состоянии самообороны. — Е. В.) зарезал его, Ивашка, до смерти без умыслу». Следствие выяснило, что иных убийств за обвиняемыми не числилось. Решающую роль при определении наказания за убийство играло наличие или отсутствие «умысла». Нахождение виновного в пьяном состоянии являлось смягчающим обстоятельством. Убийц из Терсяцкой слободы били кнутом и отдали на поруки с записью.

Из Благовещенской слободы был прислан по обвинению в убийстве крестьянин С. Гусев, который вины за собой не признал, а при допросе показал: после традиционных в крестьянской среде помочей у него дома состоялась пивная пирушка, на которой вместе с хозяином присутствовали 13 человек. Наутро во дворе «объявился» труп крестьянина Семенова. Причины и свидетели смерти остались неизвестны. Суд освободил Гусева, признав, что данная смерть случилась «ненарочным делом» (новоуказная 106 ст.). Аналогичное решение было вынесено и по делу крестьянина Чубаровской слободы Петра Закрятина, обвиняемого в убийстве крестьянина Осипа Кокорина. У себя на дворе Закрятин давал лошадям сено и «пьянским делом пошатнулся» на забор. Из забора выпало бревно. Оно-то и зашибло Кокорина, «неведомо для чего» подошедшего к забору с другой стороны. Суд признал, что смерть приключилась «ненарочным делом». Другие дела более заурядны. Как правило, это драки на определенной стадии пирушки, вследствие которых один из участников оказывается «зарезан ножем». Виновных в этом случае наказывали кнутом (не считая пытки во время следствия) и отдавали на поруки. Надо заметить, что воеводский суд все-таки отнюдь не формально относился к ведению следствия и старался учесть разные обстоятельства, при которых произошло убийство. Так, обвиняемый в убийстве крестьянин Петрушка Лукин показал, что был на помочах в деревне Шавинской у крестьянина Шаверина. Оттуда он якобы пошел к себе на поле для «досмотру хлеба» и на обратном пути встретился с крестьянином Ганкой Мамариным и его сыном Федькой. Последние будто бы стали его бить, и Петрушка в целях самообороны их зарезал. Суд не поверил Лукину. Во-первых, выяснилось, что и раньше у Петрушки и Ганки «в пьянстве драка была». Во-вторых, убитому Федьке было всего 10 лет, что и явилось решающим обстоятельством при вынесении приговора: «И тот вор Петрушка по новоуказной 81 статье казнен смертью для того — знатно, что он то смертное убивство учинил умыслом, догнав на дороге нарочным делом, потому что он Ганкина сына Федьку зарезал в малых летех, а с пытки в том не винился, отбывая смертной казни».

Наконец, при воеводе Салтыкове было расследовано громкое и весьма неприятное для сибирских церковных властей дело. 17 декабря 1690 года в тобольской приказной палате появился избитый Иван Божедомов, приказчик известного гостя Г. Никитина. Он заявил, что в этот день выехал из Тобольска и в четырех верстах от города на него напали «неведомо какие люди», самого избили, а «животы пограбили». В XVII веке выслеживание и доставка уголовных преступников в судебную инстанцию являлись в основном делом рук самих пострадавших; воеводские власти никаких оперативно-розыскных мероприятий не проводили. В этом отношении Божедомову повезло. На другой день после разбойного нападения в приказную палату явился с повинной один из его участников, каменщик Софийского дома Моська Иванов. Благодаря его показаниям вскрылась преступная деятельность целой банды. В нее входили светские служители Софийского дома: два повара, три хлебника, восемь каменщиков, четыре творильщика (строительная профессия), двое крестьян, пристав Софийского дома и бывший палач г. Тары. Выяснилось, что нападение на Божедомова — третье на счету банды. Первые два были совершены на деревни татар (Тоболтуринские и Яскалбинские юрты) и сопровождались убийством трех человек. В ходе следствия была установлена степень вины каждого из преступников и в соответствие с этим вынесен приговор. Пристав А. Андреянов и четыре каменщика избежали суда, «съехав безвестно» еще до грабежа Божедомова. М. Иванов, участвовавший в одном разбое, за свой извет от пытки и наказания был освобожден и отдан на поруки. Софийского дома оброчный бобыль И. Андреев, выступивший в роли наводчика (именно он сообщил о точной дате поездки Божедомова), получил наказание кнутом. Уличенных только в одном разбое били кнутом, резали им уши и отправили в ссылку. Девятерых членов банды, за которыми числились два—три разбоя или разбой с убийством, приговорили к смерти. Настоящим рецидивистом оказался бывший «заплечный мастер» Ульян Титов. Еще до своих «подвигов» в Тобольске, проживая на Таре, он совершил две кражи и одно убийство. Все смертные приговоры были приведены в исполнение. Данное дело, помимо историко-правового аспекта, интересно и другим. В Московском государстве XVII века, как видим, закон в равной мере защищал и русское, и «инородческое» население.

Мотивы умышленного убийства одинаковы во все времена — месть («недружба», по терминологии XVII века), семейные ссоры и жажда обогащения.

В феврале 1652 года перед мангазейским воеводой предстали прибывшие из промысловых зимовий Бажен Афанасьев и его двое товарищей. Они привели с собой Ивана Федорова Галичанина, которого обвиняли в убийстве трех промышленных людей. При допросе с пыткой Иван «во всем винился». Оказалось, что осенью он жил в зимовье в верховьях Таза со своим товарищем Гришкой Чушолой, которого и «убил до смерти». После этого он несколько месяцев жил в зимовье у Бажена Афанасьева и отплатил ему тем, что убил его брата и племянника. Душегуб намеревался перебить из лука и остальных охотников. Последние отсиделись от него «на стану», хотя Бажен получил сквозную рану в руку. Осажденные промышленники пошли на хитрость: поклялись («крест целовали») Галичанину, что его не убьют и умолчат о случившемся, если он придет к ним «добром». Иван оказался достаточно наивен (или голоден?), чтобы поверить крестоцелованью. Во время следствия преступник честно признался, что «хотел де он их побить из нажитков — Бог даровал им соболиный промысел доброй», а убийства списать на остяков и самоедов. Оказалось, что Иван был из владельческих крестьян боярина Никиты Ивановича Романова (двоюродного дяди царя Алексея Михайловича), но это не спасло его от смертной казни. По приговору воеводы Игнатия Корсакова убийца был повешен в заполярной Мангазее — «чтоб на то смотря иным не повадно вперед было воровать, руских и всяких твоих государевых людей побивать и животов их грабить»5.

Неудачная семейная жизнь из-за крайней трудности разводов тоже подчас заканчивалась трагически. В 1674 году крестьянин Тотемского уезда Баженов признался в убийстве своей жены. Причиной гнева послужило то обстоятельство, что жена утаила от него два аршина сермяжного сукна. Надо заметить, что законодательство XVII века не выделяло убийство жены мужем в отдельно преступление. Поэтому такие дела решались, исходя из мотивов убийства, и в наказаниях наблюдался разнобой. В данном случае убийце отсекли левую руку и правую ногу, «потому что убил жену не за великое дело». В конце века илимский воевода за аналогичное преступление приговорил крестьянина Карпова к более легкому наказанию — битью кнутом на козле и отсечению пальца левой руки.

Женщин за аналогичные преступления ждала предусмотренная законодательством смертная казнь. До нас дошла челобитная одного изрядно напуганного мужа: «В 178 г. она, жена моя Пелагея, хотела меня… топором срубить и я от ея топорового сеченья руками укрывался, и посекла у меня правую руку по запястью, и я с дворишка своего чуть жив ушел. Да и впредь она, жена моя, хвалится на меня всяким дурным смертоубивством… Вели… царской указ учинить и меня с нею развесть, чтобы мне от нея впредь напрасною смертью не умереть». В 1646 году верхотурский воевода получил приговор Сибирского приказа по делу об убийстве крестьянина Ф. Шадры. Последний был убит гулящим человеком Минеевым при соучастии Катерины, жены Шадры. Как выяснило следствие, Катерина с Минеевым «от мужа своего воровала». Минеева повесили, а казнь Катерины, которую указывалось «окопать в землю», ввиду ее беременности на время отложили. Но после рождения ребенка неверную жену все равно ожидала мучительная (как говорят юристы, квалифицированная) смерть. Такая же участь ожидала крестьянку Енисейского уезда Палашку Яковлеву, которая в день Пасхи 1652 года убила ножом своего мужа. Очевидно, семейная жизнь женщины не складывалась, поскольку за шесть лет до этого она уже пыталась «нарядною квашеною цылибухою окормить мужа своего», за что и была бита кнутом. Воевода А. Ф. Пашков приговорил Пелагею к традиционной казни мужеубийц, не раз поражавшей иностранных наблюдателей своей жестокостью. Впрочем, подданные московского царя отнюдь не были бессердечными «варварами». О помиловании Пелагеи (с последующим пострижением в монастырь) просил весь енисейский «мир» — попы, казаки, крестьяне и даже торговые люди «разных городов». Воевода отложил казнь и отослал челобитную о помиловании в Москву. В Сибирском приказе трогательную просьбу сухо отклонили, а воеводе указали поступать согласно законодательству6.

Если уж решаться на преступления, то в XVII веке их надо было совершать накануне царской свадьбы или рождения детей в царском семействе. В июле 1688 года илимская жительница Дунька Филатова убила ножом своего мужа, промышленного человека Корнишку. Приведенная к двум пыткам, она созналась, что убийство было умышленным. По новоуказной 100 ст. ее однозначно полагалось казнить. Однако Евдокии повезло: пока тянулось следствие, женился царь Петр Алексеевич (27 января 1689 г.). В Илимск с вестью о радостном событии прибыл поддьякон тобольского Софийского дома Лученин. Для приговоренных к смерти его приезд означал помилование и смягчение наказания. «Для всемирной радости» Дуньку не казнили, а учинили ей жестокое наказание: «бита кнутом на козле и в проводку по улицам и по торгам нещадно», затем ей отсекли два пальца левой руки и отдали на поруки.

Под амнистию по случаю свадьбы Петра не попал кузнец из Усть-Кута (Илимский уезд) Иван Карпов, который 24 августа 1689 года ударом обуха убил торгового человека Левку Коняева. Виновный признался, что совершил убийство хотя и «во пьянстве», но «с умышленья». На основе новоуказной 79 ст. ему был вынесен смертный приговор, но в Илимск подоспела новая «всемирная радость» — рождение дочери Марии у царя Ивана Алексеевича. По этому случаю смертнику Карпову «учинили свободу». Осталось только претерпеть членовредительное наказание. Как сухо докладывал в Сибирский приказ илимский воевода, кузнеца били кнутом на козле и в проводку, затем отсекли левую руку по запястье. Карпов «от того умре»7.

Естественно, что в XVII веке не очень-то различали преступников «душевно здоровых» и тех, у кого наблюдались явные нарушения психики. В 1688 году крестьянский сын (Илимский уезд) Петр Ступин убил в драке «деревом» крестьянку Пелагею Зарубину. Убийство было признано совершенным в состоянии самообороны, потому что «она, Палашка, учинили с мужем своим задор» — начали бить Петра и его брата Ивана. Надо думать, что суд, вынося оправдательный приговор убийце, ошибся. Менее чем через год тот же Петр Ступин убил ножом брата Оброську, другой брат, Савка, отделался двумя ножевыми ранениями, а Иван, пытавшийся разнять драку, был изувечен поленом. Со ссылкой на 88 новоуказную статью Петр Ступин без долгих разбирательств был повешен.

Приговор по уголовным делам, как уже говорилось выше, опирался на письменное законодательство. В «мужском» средневековом обществе наказание за изнасилование, как отдельный вид преступления, не было предусмотрено. На практике при решении подобных дел судьи ориентировались, видимо, на нормы обычного права. Например, среди ряда решений илимской приказной избы (1688—1690) только в одном случае отсутствовала ссылка на новоуказные статьи. Некто Ивашко Хлома, который уже был сослан из Иркутска в Илимск, «изнасильничал девку Дашку, разтлив блудным грехом». За это Ивашку били кнутом нещадно и отослали обратно в Иркутск8. При разборе дел подобного рода большое значение, очевидно, имел социальный статус как обвиняемого, так и потерпевшей. Судя по всему, высшей мерой наказания для насильников (включая рядовых дворян) была торговая казнь — публичное битье кнутом. Так, в 1684 году в Москве «учинено наказанье Петру Васильеву сыну Кикину: бит кнутом перед Стрелецким приказом за то, что он девку растлил».

Воровство на Руси встречалось гораздо чаще, чем убийство. Наказание «татям», особенно рецидивистам, было достаточно жестоким. Например, в 1689 году «явились во многих воровствах и татьбах» енисейский и иркутский казаки Сенька Пополтов и Сенька Княжицкий. «И я, холоп ваш, — докладывал иркутский воевода, — по новоуставным статьям велел Сеньку Пополтова за многое воровство и татьбы казнить смертию, повесить. И за упрошением иркуцких детей боярских и всех градцких и приезжих всяких чинов людей для великие… всемирные радости и сочетания законного твоего великого государя… брака он, Сенька, смертию не кажнен, и дан вместо смерти живот, а за великие его… вины отсечено у него у левые руки 2 пальца и дан на чистые поруки з записью». Другой вор, Сенька Княжицкий, сидел за караулом «и из за караулу пытано: покрал торгового человека Ивана Лобашкова, и по язычной молвке посланы были по него, Сеньку, из застенка служилые люди. И он, Сенька, послыша на себя оговор… сидя за караулом резался ножем и от того ножевого резанья он, Сенька, умре». Впрочем, 300 рублей, украденных у Лобашкова, были найдены и возвращены хозяину9. В самом конце столетия в Илимске к смертной казни был приговорен вор-рецидивист Иван Томский, который обокрал три церкви, две часовни и совершил 12 краж у мирских людей. Высокая квалификация преступника оказала ему напоследок плохую услугу. По законодательству церковная татьба каралась смертью «безо всякого милосердия». Но Томского признали виновным еще и в «волшебствах»: совершая кражи днем, делал он это «невидимо».

А были еще поджигатели, фальшивомонетчики, корчемники, сводники, «подпищики» (подделыватели документов)… Взгляд, уставший от душегубцев и татей, поневоле любовно останавливается на последних, нарушавших закон с помощью виртуозного владения грамотой. Пересматривая в 1656 году тюремных сидельцев, новые томские воеводы обнаружили среди них местного сына боярского Степана Неверова, находившегося в заключении уже шесть лет. А ведь до этого сибирская служба Неверова (сам он был из Тульского уезда) складывалась неплохо. Знал Степан несколько языков сибирских народов и часто был посылаем с посольствами к калмыкам и киргизам. В 1643 году, пользуясь пребыванием в Москве, хлопотал Неверов о повышении своего денежного жалованья. И дана ему была из Сибирского приказа специальная грамота о том, что его оклад увеличивается на 3 рубля. Однако в Томск Степан привез другую грамоту, написанную своей рукой, и значилось там уже не 3, а 4 рубля. Как выяснилось позднее, подлинник Степан разодрал, а «дьячью руку и подьяческую справку» искусно подделал. В течение семи лет получал сын боярский свой незаконный рубль. И остановится бы ему на этом. Однако в 1650 году Неверов представляет вторую «воровскую ложную грамоту» — о прибавке к его окладу новых 2 рублей. Неизвестно, как вскрылось «воровство» Степана, но в процессе следствия пришлось ему признаться в подделке еще двух документов, которыми он «помог» томским казакам. Несмотря на прошлые заслуги, Неверов был «пытан накрепко и огнем жжен». Впрочем, крепкое здоровье сына боярского справилось с пытками и тюрьмой: в 1680 году он был еще жив10.

Уголовные преступления совершались, разумеется, не только среди социальных низов общества. Чрезвычайно интересна и мало разработана тема дворянских разбоев. А ведь дворянам, как показывает пример братьев Кропотовых, казненных за разбой на большой дороге (1679), довольно легко было составить шайку из своих холопов. Да что там большая дорога… В 1668 году столичные власти констатировали, что «ныне на Москве ездят по улицам воры, всяких чинов люди и боярские холопи, в санях и пеши ходят многолюдством с ружьем и с бердыши и с рогатины и с топорками и с большими ножами, и воруют — людей бьют и грабят и до смерти побивают…».

Любопытно отметить, что среди уголовных дел XVII века нам пока не встретились случаи явной мести или самосуда по отношению к преступнику. Это означает, что подданные московского царя уже прочно признали как общественно опасный характер тяжелых уголовных преступлений, так и исключительное право государства карать преступников.

Примечания

1. Маньков А. Г. Уложение 1649 года — кодекс феодального права России. Л. 1982; Он же. Законодательство и право России второй половины XVII в. СПб. 1998; Развитие русского права в XV — первой половине XVII в. М. 1986; Рогов В. А. Уголовные репрессии и наказания в России. М. 1992.

2. РГАДА. Ф. 214. Стб. 1049. Л. 88; Стб. 1116. Л. 247—248.

3. Витсен Н. Путешествие в Московию. 1664—1665. СПб. 1996. С. 110—111.

4. РГАДА. Ф. 214. Стб. 1049. Л. 56—62.

5. Там же. Стб. 1056. Ч. 1. Л. 38—39.

6. Там же. Стб. 1560. Л. 41—48.

7. Там же. Стб. 1116. Л. 250, 253—254.

8. Там же. Л. 252.

9. Там же. Л. 190—191.

10. Там же. Стб. 490. Л. 106—107; Резун Д. Я. Родословная сибирских фамилий. Новосибирск. 1993. С. 126—127.

Журнал «Родина», № 9-2003, стр.38

Источник: http://www.istrodina.com/rodina_articul.php3?id=785&n=5

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:56 | Сообщение # 14
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
ТОБОЛЬСКИЕ КАБАКИ В КОНЦЕ XVII – НАЧАЛЕ XVIII вв.
Тобольский острог был заложен весной 1587 г. на нагорном берегу Иртыша письменным головой Данилой Чулковым. В 1590 г. острог получил статус города, превратившись в военно-административный центр Сибири. На протяжении XVII в. Тобольск развивался в архитектурном и экономическом отношении. В 1680-х гг., после многочисленных разрушительных пожаров, возводились новые укрепления, стали появляться первые каменные здания. С 1621 г. Тобольск стал еще и церковным центром Сибири, поскольку здесь разместилась резиденция сибирского архиепископа.

В 1628 г. Сибирь была разделена на Тобольский и Томский разряды. Тобольск стал административным центром первого. Так-же город стал в XVII в. центром Верхотурско-тобольского земледельческого района, что обусловило наличие в городе местной хлебной базы для винокурения и пивоварения. На рубеже XVII–XVIII вв. средний сбор зерна в Западной Сибири составлял 2832570 пудов. Из этой цифры 2419650 пудов приходилось на уезды Тобольского разряда и только 412920 пудов – на уезды Томского разряда. Верхотурско-тобольский земледельческий район включал в себя четыре уезда с наиболее развитым земледелием: Верхотурский, Тюменский, Туринский и Тобольский. На протяжении XVII в. тобольский хлебный рынок в Сибири постоянно развивался и являлся самым крупным и устойчивым. Увеличение объемов хлебной продукции к началу XVIII в. связывается с непрерывным возрастанием числа крестьян-дворовладельцев в хлебопроизводящих уездах Тобольского разряда. Земледелием занимались посадские и служилые люди, а также инородцы.

Интересен вопрос о времени открытия первого кабака в Тобольске. И.Г. Прыжов, который одним из первых затронул историю появления кабаков в Сибири, ничего не говорит по этому поводу. Наиболее вероятными, на наш взгляд, являются данные об открытии первого кабака в 1612 г., которые содержатся в сибирском городовом летописании. Немаловажно то, что в разных источниках летописного характера содержатся разные сведения о времени открытия в Тобольске кабака. Например, «Описание о поставлении городов и острогов в Сибири…», доведенное до 1698 г., указывает 1612 г. Это самое первое упоминание. Наиболее поздняя дата (1617 г.) приводится в «Записках к сибирской истории служащих…», доведенных до 1702 г.

Скорее всего, разные источники не противоречат друг другу, а речь в них идет об открытии разных кабаков. В расходных винных книгах Тобольска конца XVII в. имеются данные о наличии в городе четырех кабаков, которые существовали отдельно от государева кружечного двора. Кабаки эти являлись точками розничной продажи спиртного. На кружечном дворе осуществлялась оптовая продажа вина «ис подвалу» и приемка готовой продукции с винокуренных поварен. Тобольская винная книга за 1696/97 г. говорит о том, что кабаки располагались «на горе», «под горою за юртами», у посольского двора и еще один кабак находился также «под горою» и именовался «красным кабаком». Под «горой» скорее всего имелась в виду Алафейская гора на берегу р. Иртыша.

Немаловажная деталь заключается в том, что кабаки в Тобольске в 1620-х гг. временно закрывались. Причиной этому стало то, что жители города «испропились» и им было не на чем «подниматься на службу» и пашню «строить». Так говорят документы XVII в. По всей видимости, кабаки перестали функционировать в промежутке 1623–1630 гг., а затем снова были открыты. До 1622 г. включительно они работали точно, что видно из окладных книг. Последняя запись приходится именно на 1622 г., когда «тоболских кабацких денег, которые не выбраны из долгов помечено донят на целовалниках и на питухах 415 рублев 15 алтын 5 денег». Следующая запись приходится только на 1630 г., когда «с пив явочных пошлин и с неявленого питя заповеди помечено взят 18 рублев 17 алтын 5 денег». Кружечный двор, как место продажи и распределения спиртных напитков, появился в Тобольске, скорее всего, в середине XVII в., когда после реформы 1652 г. эти дворы начали организовываться во всех крупных городах.

Винокурение. На протяжении первой половины XVII в. Тобольск не имел собственной винокурни, а получал подрядное вино

из Европейской части страны. Однако внушительная хлебная база позволила воеводе П.И. Годунову (1667–1670) предпринять в Тобольске устройство собственной винокурни. Как известно, именно Годунов проводил политику максимального увеличения государственной прибыли за счет введения новых налогов и сокращения жалования служилым людям, которым вместо хлебного жалованья стали выдавать деньги из расчета томских (более низких) цен. Освобожденный таким образом хлеб предполагалось пустить на нужды винокурения. Строительство винокурни началось на устье р. Курдюмки силами тобольских служилых и местных крестьян. Одновременно с этим воевода изъял у населения всю медную посуду.

По расчетам, эта винокурня должна была производить вина по 6420 ведер в год, что приносило бы ежегодный доход в размере 25680 руб., исходя из цены ведра, равной 4 руб. В планы Годунова входила также организация кружечных дворов в слободах Тобольского уезда.

В начале XVIII в. вино в Тобольске производилось уже на двух винокурнях. Как указывают источники, это была винокурен-

ная поварня «в Сузгуне» и «за рекою Иртышем». Думается, что появление второй винокурни произошло уже в начале XVIII в. В винокуренных книгах за 1693/94 и 1696/97 гг. наличие второй винокурни не отмечено, а объемы производства вина более низкие по сравнению с данными за 1709 г., когда действовало уже две винокурни.

Несмотря на наличие местного винокурения, в начале XVIII в. Тобольск получал и подрядное вино из других городов. Например, в мае 1704 г. на кружечный двор здесь было принято 2878 ведер вина верхотурского курения у верхотурского таможенного ларешного Ивана Собянина. Однако это не было правом, а скорее исключением для начала XVIII в. В 1709 г., когда в Тобольске действовало две винокурни, подрядное вино в город не присылалось.

Производство вина начиналось с приготовления «дрожжаника». Скорее всего, это были дрожжи, с помощью которых и получалась первоначальная брага, из которой в свою очередь в процессе последующей перегонки и получалось так называемое простое вино. При вторичной перегонке «вина простого» получалось «вино двойное» с крепостью примерно в 2 раза большей.

Для приготовления «дрожжаника» использовался ржаной солод, ржаная мука и хмель. Эти ингредиенты в источниках называются «затором». В принципе затор представляет собой смесь дробленых зернопродуктов с водой. Смесь эта предназначается для процесса затирания. В современном производстве существует несколько видов затирания, используются настойные и отварочные способы. Каким образом это делалось в Тобольске в XVII–XVIII вв., установить невозможно. Однако сама суть процесса затирания остается неизменной с тех пор и заключается в переходе в растворимое состояние экстрактивных веществ из размолотого сырья при использовании воды определенной температуры. Для дальнейшего процесса опять таки использовались ржаной солод, ржаная мука и хмель, а также дрожжи. В 1709 г. в производстве использовалась еще и овсяная мука.

На тобольских винокурнях производилось по нескольку больших «варь» в год. «Варя» представляет собой единицу объемаалкогольной продукции. Это большой чан для производства вина или пивоварения. Считается, что «варя» имела объем, равный 110–112 ведрам. Тобольские «вари» колебались от 103 до 120 ведер.

В 1693–1697 гг. для приготовления одной вари (примерно 115 ведер вина) использовалось по 21 чети ржаного солода и ржаной муки, в среднем по 2 пуда хмеля. Количество затраченных дрожжей варьировалось от 34 до 10 ведер. В 1709 г. на первой винокурне варя состояла примерно из 131 ведра, а на второй – из 89 ведер. Исходя из этого можно утверждать, что на первой винокурне для приготовления одной вари использовалось по 32,3 чети ржаного солода и ржаной муки, 16,1 чети овсяной муки, 3,7 пуда хмеля. На второй винокурне на одну варю выходило по 18 четей ржаного солода, 18,8 четей ржаной муки, 6 четей овсяной муки и 3,25 пуда хмеля.

Сырье («хлебные запасы») бралось из государевых житниц и отдавалось на винокурню. Дрожжи в большинстве случаев поставляла местная пивоварня. Они выкупались у пивных целовальников. В 1696–1697 гг. таким целовальником был Петрушка Ильин. В 1693–1694 гг. вино производилось под непосредственным руководством тобольского сына боярского Василия Грузинцова, а в 1696–1697 гг. под руководством Андрея Буткеева, имевшего тот же чин. Готовая продукция хранилась в подвале, которым заведовал подвальный голова. В 1696–1697 гг. эту должность занимал Иван Шумков.

Тобольская винокуренная книга за 1709 г. подробно расписывает все денежные затраты, связанные с винокурением. На первой винокурне на зарплату «работным людем» и винокуру за год было потрачено 147,42 руб. Еще 84,54 руб. было потрачено на мелкие расходы, а также на корм лошадям, на покупку шаек и черпаков, на починку винокуренного оборудования, на починку печей и на набой на бочки железных обручей. На другой винокурне было потрачено 101,81 руб. на зарплату винокуру, браговару, «подкуркам», и другим «работным людем». На нужды винокурни было потрачено 33,74 руб.

Таким образом, себестоимость одного ведра вина составляла примерно 30 коп. Эти затраты во много раз себя окупали, если учитывать цены, по которым вино продавалось.

Продажа вина и деятельность кабаков. Как уже упоминалось, продажа вина в Тобольске производилась в четырех кабаках. Также вино продавалось и из подвала кружечного двора, куда оно помещалось на хранение. Вино продавалось ведрами, полуведрами и четвертями из подвала (оптовая продажа), а также ковшами, кружками и чарками и фунтами в кабаках (розница). В отношении определения объемов ведра возникают некоторые трудности.

Как указывают источники, отмерялось вино в московское медное «заорленое осмивершковое» ведро. Как указывает А.И. Раздорский, в Курске с 1654 г. стало использоваться именно такое восьмивершковое ведро, и его диаметр составлял 22,25 см, а объем был 33–34 ф. (около 13,5–14 л). Можно говорить о том, что в сибирских городах в конце XVII – начале XVIII вв. использовалось такое же ведро, как и в городах европейской части страны, поскольку после реформы кабаков 1652 г. государство стремилось к унификации мер объема винной посуды.

Объем «штиденежного ковша» можно вычислить исходя из его стоимости. (3 коп.). В конце XVII в. ведро вина в Тобольске

продавалось по 2,76 руб. Получается, что оно вмещало в себя 92 таких ковша. Значит, объем самого ковша – 0,15 л.

Кружка, если исходить из тех же соображений, оценивалась в 35,5 коп. (в денежной системе XVII в. это 11 алтын 5 денег). Исходя из цены ведра, оно вмещало примерно 7,8 кружки. Получается, что кружка – это 1/8 (0,125) ведра или 1,75 л.

Чарка до апреля 1697 г. в Тобольске была старого образца и определить ее объем не представляется возможным. С апреля же 1697 г. из Москвы была прислана новая чарка: «по двести чарок в осмивершковое ведро». Если ведро было объемом 14 литров, то новая чарка – 0,07 л.

Интересен тот факт, что цена ведра простого вина в 1692–1697 гг. оставалась на уровне 2,76 руб. В 1704–1709 гг. цена ведра простого вина составляла 1,2 руб. при продаже из подвала кружечного двора и 1,4 руб. – при продаже в кабаках. Это были указные цены.

Розничные цены двойного вина также отличались от оптовых. С 1704 г. продажная цена ведра двойного вина в кабаке составляла 2,8 руб., а из подвала кружечного двора – 2,4 руб.

Поскольку себестоимость ведра простого вина в это время составляла примерно 28–35 коп., можно говорить о том, что продавать этот продукт было крайне выгодно. Доходы от продажи вина реально могли конкурировать с основными доходами города, которые приносила таможня.

Сумма винных доходов и объемы продажи вина в Тобольске на протяжении 1692–1709 гг. возрастали год от года. Связано это с открытием второй винокурни и общим увеличением объема производства.

Непосредственную продажу вина осуществлял голова кружечного двора и подчиненные ему целовальники. Поскольку продажа вина осуществлялась на четырех кабаках, в Тобольске в рассматриваемое время было четыре целовальника, продававших вино.

С сентября 1692 по апрель 1694 г. головой кружечного двора в Тобольске был Яков Гребенев, а целовальниками Демитко Ступин, Микитка Зеркалцов, Климка Калинин. Последнего в сентябре 1693 г. заменил Кондрашка Климов.

С мая 1694 г. головой стал Леонтий Герасимов, ларешным – Любим Худяков, а целовальниками – Ивашка Решетов, Гришка Шапошников, Гришка Петров и Офонка Корякин.

В 1696–1697 г. при голове Иване Тайшине должность ларешного занимал Семен Светлолобов, а целовальников – Ивашка Кузнецов, Мишка Исаков, Васька Жданов и Кондрашка Ососков.

В 1704 г. таможенным и кружечных дворов головой был Василий Шишелов, а 1709 г. эти обязанности выполнял надзиратель Борис Евреинов.

Интересно то, что лица, продающие вино на одном кабаке в течение месяца, переводились с начала другого месяца на другой кабак. Таким образом происходил постоянный круговорот.

Важной статьей расхода вина была его посылка в другие сибирские города. На протяжении рассматриваемого периода вино тобольского курения посылалось в Сургут и Березов, где не было развито местное винокурение. 11 мая 1704 г. на кружечный двор Березова из Тобольска было послано 500 ведер вина простого. Вино предназначалось для продажи и было отдано под расписку березовскому сыну боярскому Василию Лихачеву. 14 июля 1709 г. на Березов было послано 1000 ведер вина простого. В Сургут вино посылалось два раза в течение 1709 г. 13 мая было послано 200 ведер для продажи на сургутском кружечном дворе и для раздачи винного жалованья служилым людям. 29 декабря в Сургут было выслано еще 200 ведер для таких же целей.

В начале XVIII в. функционировали кабаки практически во всех слободах, на ямах и заставах Тобольского уезда. В эти слободы также посылалось вино тобольского курения. Вино и пиво посылалось в Исетский, Арамильский и Катайский остроги; в Красногорскую, Маслинскую, Ялуторовскую, Мехонскую, Верхнюю и Нижнюю Ницинские, Чубаровскую, Шадринскую слободы; на Самаровский и Демьянский ямы. В 1704 г. за проданное вино и пиво в слободах было выручено 2037,9 руб.

Выдача винного жалованья. Винное жалованье выдавалось и служилым людям самого Тобольска. В основном вино давалось в честь какого-то церковного или светского праздника. К числу таких праздников, как правило, относилась Пасха, Рожество, именины царя и членов его семьи. Интересный факт выдачи винного жалованья в Тобольске относится к 21 октября 1709 г. В этот день служилым было выдано вино в честь победы над шведским королем. Видимо, речь здесь идет о Полтавском сражении.

Солидное винное жалованье выдавалось крупным церковным сановникам и воеводам. В августе 1709 г. было выдано в качестве жалованья 200 ведер «впредь на 1710 г.» вина сибирскому и тобольскому митрополиту Филофею. 15 апреля 1709 г. сургутскому стольнику и воеводе В.К. Толстому «про домашней его росход» было выдано 50 ведер вина. Другая подобная выдача произошла 11 ноября того же года, когда князю М.Я. Черкасскому было выдано винное жалованье в размере 300 ведер.

Выдавалось вино также многочисленным ясачным инородцам в награду за уплату ясака. Без вина не обходилось в Сибири ни одно посольство. Например, 24 июня 1704 г. для посольства к Ямышеву озеру голове Борису Струнину было выдано 6 ведер простого вина.

Открытие кабаков в Тобольске началось в первой четверти XVII в. Они продолжали функционировать и позже рассматриваемого нами периода. Однако значительное развитие производство и продажа спиртного получили в первой четверти XVIII в. Напитки плотно вошли в жизнь сибирских служилых людей и употреблялись ими регулярно. На праздники и за особые заслуги всем слоям населения выдавалось винное жалованье.

Источник: http://new.hist.asu.ru/biblio/borod4/S2.html

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:57 | Сообщение # 15
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
О РУССКОМ СТРЕЛЕЦКОМ ВОЙСКЕ XVII ВЕКА.
Об истории стрелецкого войска в Русском государстве XVI — XVII вв. написано немало. Мы же хотим подробнее ознакомить любителей русской старины лишь с одним аспектом этой истории одеждой и вооружением стрельцов. В сочинении итальянца Ф.Тьеполо, составленном по рассказам очевидцев, русская пехота середины XVI в. описывается следующим образом: «Пехота носит такие же кафтаны (как и конница — С. Л.), и немногие имеют шлемы. Прежде все они обыкновенно были вооружены луками, но теперь по большей части владеют аркебузом. Они же не носят ни копий, ни другого оружия, кроме меча и кинжала».

Одежда стрельцов с самого их возникновения была, очевидно, более единообразной. Так, например, уже в 1547 г. новгородским пищальникам предписывалось иметь для похода «однорядки или сермяги крашены». В 1571 г. стрельцы приказа Д. Уварова в Полоцке носили однорядки и кафтаны черного цвета. Некий «мундирный регламент», по всей вероятности, получили и учрежденные в 1550 г. Иваном Грозным «выборные стрельцы», давшие начало Стремянному приказу (полку). По свидетельству наблюдавшего их в 1583 г. англичанина Дж. Горсея, эти стрельцы носили одежду из бархата, шелка и стамеда красного, желтого и голубого цветов, то есть в комплект их обмундирования входили предметы разных цветов: красный кафтан с желтым подбоем и голубые шапки, кушаки или зипуны. Похоже, что первоначально единственным основным цветом кафтанов русских стрельцов был красный. Во всяком случае, в источниках рубежа ХVI-ХVII вв. упоминается только этот цвет. В 1599 г. еще один англичанин — У. Парри описывает царскую гвардию в красных кафтанах. В сочинении немца Г. Г. Паерле описываются виденные им в 1606 г. «пешие московские стрельцы... в красных суконных кафтанах, с белой на груди перевязью» и «2000 конных стрельцов, одетых также точно, как пешие». В том же 1606 г. П. Патерсон, описывая въезд в Москву Марины Мнишек, упоминает стоявшую позади царских драбантов (телохранителей) московскую пехоту «в красной китайчатой одежде». По мере увеличения числа стрелецких приказов, увеличивалось и количество основных цветов их «служилого платья». П. Петрей, описывая выступление московского войска из лагеря в эпоху Смуты, упоминает в его составе «5000 стрельцов в зеленой одежде, с длинными пищалями» и «несколько тысяч стрельцов, одетых в красное платье (в оригинале - Rochen — кафтаны — С. Л.), с белою горностаевою опушкой». Разорение страны в период Смуты не могло не сказаться на качестве военной одежды, — упоминания о «цветном платье» до 1620-х гг. исчезают со страниц документов. Если письменные источники второй половины XVI и первой половины XVII столетия относительно бедны известиями о стрелецком «служилом платье», то, начиная с 1650 г., таковые появляются в изобилии, как в русских документах, так и в записках иностранцев. В реляции о выступлении русского войска в поход против Польши в мае 1654 г. описываются стрельцы приказа А. С. Матвеева «с мушкетами и в хорошей суконной обмундировке». Другая реляция описывает «шесть приказов царских стрельцов, в каждом приказе по 600 человек; все в кармазине, пурпуре и прекрасных кафтанах», а также «1200 царских стрельцов в прекрасной разноцветной одежде с золотыми принадлежностями». Архидиакон Павел Алеппский из свиты патриарха Антиохийского, наблюдавший 10 февраля 1655 г. возвращение царя Алексея Михайловича из польского похода, описывает пешие сотни, перед каждой из которых следовало большое знамя в сопровождении двух барабанщиков и сотник с секирой в руке. Архидиакон отмечает: «Если знамя было белое, то все ратники, за ним следовавшие, были в белом; если синее, то и ратники за ним в синем, и точно также, если оно было красное, зеленое, розовое и всяких других цветов». Пленный поляк Михаил Обухович сообщает, что в числе прочих воинских частей на встрече имперских послов в мае 1661 г. присутствовал «пеший (стрелецкий - С. Л.) полк в пурпуровой одежде с десятью знаменами из белой китайки с черною. За ними другой стрелецкий полк, в голубой одежде с десятью знаменами, головою которого был Матвей Спиридонов. Третий полк, в зеленой и разноцветной одежде, под начальством немца с восемью голубыми знаменами. Четвертый пеший, с немецкими офицерами, желтыми знаменами, в красной одежде». Сам посол барон А. фон Мейерберг упоминает приставленный к нему «почетный караул из 50 стрельцов, в алое сукно одетых». В 1667 г. на встрече польского посольства очевидец наблюдал четыре роты или сотни московских стрельцов, «всякая со своим особенным военным знаком. Первая рота была в голубой одежде, вторая в белой, третья в красной, а четвертая в зеленой». Другая реляция об этом же событии сообщает: «Каждый полк был хорошо обмундирован в особый цвет, в желтой новой обуви». В сентябре 1675 г., сопровождая царский выезд в Троице-Сергиев монастырь, «шел полк стремянных стрелцов на конех в багрецовых кафтанах,... круг кореты и лошадей Царского Величества шли стрелцы по улице в зеленых кафтанах с батошками сребром витыми чернь отгоняя,... а по сторонам шла пехота вдоль по улице в белом платье с бердыши». По сообщению голландца Б. Койэта, в 1676 г. русские стрелецкие полки имели зеленые, желтые, серые, белые, синие, красные, фиолетовые и пестрые кафтаны. 21 сентября 1680 г. в составе царского кортежа при походе в Троице-Сергиев монастырь находились 400 конных стрельцов Стремянного полка «в алых кафтанах с эолотными и серебряными нашивками». В 1683 г. Э. Кемпфер достаточно подробно описал одежду виденных им русских стрельцов: «Кафтаны их были довольно нарядны, у одного полка из светлозеленого, а у другого из темно-зеленого сукна, застегнутые, по русскому обычаю, на груди золотыми шнурками длиною в одну четверть (18 см. - С. Л.)». Имеющиеся источники, подавляющее большинство которых составляют свидетельства иностранцев, в описании цветов стрелецких мундиров далеко не полны и порою кажутся несколько противоречивыми. Это не удивительно, так как, пожалуй, вряд ли кому удавалось видеть все полки московских стрельцов одновременно, — не менее половины их, как правило, находилось на службе в полевой армии или в окраинных гарнизонах.Из всех иностранных источников наиболее полную информацию содержит акварель из альбома шведского офицера Э. Пальмквиста, выполненная им с натуры в 1674 г. Она изображает расцветку «служилого платья» и сотенных знамен четырнадцати из двадцати шести существовавших в то время московских стрелецких полков.При этом бросается в глаза особенность, отмеченная двадцатью годами ранее Павлом Алеппским, - соответствие цветов форменной одежды цветам ротных или сотенных знамен. В начале XX в. русский архивист С. А. Белокуров опубликовал документ о цветах кафтанов двадцати четырех московских стрелецких приказов. Судя по приведенным в нем именам и чинам стрелецких голов, документ может быть датирован 1670—1671 гг. Среди рукописей бывшего Румянцевского музея в фондах Российской государственной библиотеки хранится «Сборник или записная книга военного человека», относящаяся к первой четверти XVIII в. (Ф. 256, № 336). Помимо прочего в ней имеется аккуратно составленная неизвестыи автором таблица, содержания сведения о расположении слобод двадцати шести московских стрелецких приказов, их боевых кличах — «ясаках», численности и цветах кафтанов. Таблица «Записной книги» появилась позднее белокуровского документа — в конце 1670-х гг., так как в ней упомянуты 2 приказа сформирование в это время. Опираясь на все вышеприведенные материалы, можмо утверждать, что сложившаяся в середине XVII столетия схема цветовых различий «служилого платья» русских стрельцов до конца века оставалась неизмененной, — по мере сформирования новых приказов в нее добавлялись лишь новые цвета. По крайней мере, данные о них, приводимые в иностранных источниках, вполне соответствуют списку Белокурова и таблице из «Записной книги». Еще одной характерной особенностью обмундирования русских стрелецких полков было то, что большинство из них носили жёлтые сапоги. Из четырнадцати, изображенных Э. Пальмквистом в 1674 г. стрелецких полков, лишь два показаны в сапогах иного цвета. Упоминания о желтой обуви русских стрельцов присутствуют и в других источниках. Цветное «служилое платье» еще со второй половины XVI столетия имели и стрельцы городовых приказов. Голландец Н.Витсен в 1664—1665 гг. упоминает два полка новгородских стрельцов в красных и синих кафтанах. В мае 1669 г. шестистам стрельцам жилого Киевского приказа «моеора» Е. Чертовского были выданы на постройку кафтанов цветные «анбургские» сукна красные, зеленые, светло-зеленые, тёмно-зеленые, вишневые, лазоревые «на сто человек по цвету» и по куску лазоревого киндяка (хлопчатобумажной материи), предназначенного, очевидно, на подбой. В 1682 г. в Киеве среди прочих воинских припасов находилось «405 кафтанов стрелецких онбургского (гамбургского — С. Л.) сукна зеленого и лазоревого». «Служилое платье», в готовом виде или материей, в XVII столетии русские стрельцы должны были получать ежегодно, а «городовые» — каждые 3—4 года. Мейерберг (1661 г.) свидетельствует, что русским стрельцам царь ежегодно «дает одноцветного по полкам сукна, из которого они сами шьют себе кафтаны, прикупая на свой счет приклад; однако ж отставные должны сдавать это платье новобранцам, или их наследники после их смерти казначею, для употребления других, поступивших на место умерших». «Цветное» или «лутчее платье» служило парадной формой одежды, то есть одевалось в «государские или праздничные дни», в остальное же время солдаты или стрельцы ходили в «платье простом», изготовленном из некрашеного сукна. Иногда стрельцам приходилось шить «цветное служилое платье» и за собственный счет. В 1682 г. одной из причин стрелецкого бунта, по словам его участников, было то, что полковники заставляли их строить на собственные деньги «кафтаны цветные с золотными нашивками, и шапки бархотные, и сапоги жолтыя». Построенное на свои средства «служилое платье», очевидно, хранилось дома. В описях имущества стрельцов Стремянного полка 1699 г. упоминаются «кафтаны красные суконные», причем, как правило, в двух экземплярах. Об одежде стрелецких офицеров сведения довольно многочисленны. В 1571 г. литовские люди на Полоцком рубеже напали на стрелецкого сотника Б. Назимова «да с него сняли саадак да саблю да пансыр, да однорятку, да ферези, да кафтан». В Дворцовых разрядах под 16 апреля 1651 г. упоминаются головы и полуголовы стрелецкие «в ферезех и в чюгах золотных и в бархатных, в саблях оправных с чеканы и с топоры оправными ж». Польская реляция о царском походе 1654 г. описывает стольника и полковника А. С. Матвеева «в блестящей Московской броне, покрытой длинною парчевою одеждою». На приеме шведского посла 23 февраля 1662 г. в сенях Грановитой палаты «стояли полковники и головы стрелецкие, в ферезеях в золотных и в бархатных». В том же виде предстают они и на встрече английского посла в 1664 г. Роскошную одежду стрелецких командиров отмечает в этом же году в своем дневнике Н. Витсен. В письмах австрийского и польского послов о царском выезде на богомолье в сентябре 1675 г. достаточно подробно описана одежда стрелецких офицеров. Полковник Ф. И. Янов по кличке «Степан» ехал перед своим приказом в одежде, украшенной жемчугом, верхом на аргамаке, «у которого узда по истине вся серебряная с чепьми золотными, а повод шелковой с золотом перетыкан, седло красного бархату травчатого, а чапрак весь волоченого золота был». Самого царя сопровождал Стремянный полк под командованием стольника и полковника Юрия Петровича Лутохина, который «ехал на Турском коне в бархатной ферезеи», и полуголовы (или подполковника) Семена Грибоедова «в бархатной ферезее на рысях (на рысьем меху — С. Л.) на лошади изрядной». В «Дворцовых Разрядах» 1670-х гг. стрелецкие головы и полуголовы описываются «в ферезеях и в кафтанах Турских в бархатных и в объяринных цветных». Судя по вышеизложенному, специфически «офицерским» типом верхней одежды была ферязь (от тюркского «ферадже», или от латинского «torensis» — нарядное платье). Указ 1681 г. прямо называет ферязь «служилым платьем», то есть чем-то вроде мундира, в отличие от однорядки и охабня. Созданный в 1670-х гг. «живописный лист» «Чертеж изображения в лицах отпуск стрельцов в судах водяным путем на Разина» дает представление и о цветах офицерского «служилого платья». Командир сборного отряда московских стрельцов голова Лопатин и его офицеры изображены в ферязях и зипунах, цвета которых так или иначе соответствуют цветам одежды рядовых. В XVII в. музыканты (барабанщики и сиповщики (флейщики) стрелецких полков не имели никаких особенных отличий в цвете и покрое одежды от прочих чинов. Во всяком случав, ни изобразительные, ни документальные источники о таковых не сообщают. Типовой комплект пехотного вооружения, сложившийся в «непременных» войсках Московского государства во 2-й половине XVI в. практически не менялся до самого конца XVII в. Дж. Флетчер в 1588 г. сообщает, что московские стрельцы «не носят никакого оружия, кроме самопала в руке, бердыша на спине и меча сбоку». К этому можно добавить свидетельство Г. Г. Паерле о том, что виденные им в 1606 г. стрельцы «имели длинные ружья с красными ложами» и белые перевязи с зарядцами на груди. О том, сколь мало изменилось стрелецкое вооружение, можно судить, сравнив описание Флетчера со свидетельством, оставленным столетие спустя, в 1683 г., его земляком Э. Кемпфером. Виденное им вооружение стрельцов «состояло из ружья, коим отдавали они честь; бердыша, имеющего вид полулуния, воткнутого перед каждым в землю, и сабли, с боку привешенной». Стрелецкие ружья или самопалы имели кованый граненый ствол длиной 800—1200 мм и калибром 12—20 мм, крепившийся в березовой или кленовой ложе с прямым (так называемым «многопрофильным») или расширяющимся к концу (так называемым «мушкетным») прикладом. Для воспламенения заряда служил фитильный замок - «жагры» отечественного или иностранного производства. С начала XVII столетия на пехотных ружьях все чаще стал применяться ударнокремневой замок русского или карельского типа. До середины XVII в. стрельцы воооухались ружьями преимуществественно русской работы. С начала 1630-х гг. огнестрельное оружие стави закупать в большом количестве заграницей. В 1631—1640 гг. было куплено 5 014 мушкетов, 3 648 из которых были с фитильными замками, остальные с кремневыми. В 1647 — 1652 гг. из Оружейного и Ствольного приказов в армию поступило 10 172 мушкета с фитильными и 21 922 — с кремневыми замками. Эти цифры наглядно доказывают, что на пехотном оружии кремневый замок постепенно вытеснял из употребления замок фитильный. Стрельцы плохо принимали «немецкие» мушкеты и заменять ими свое привычное оружие не спешили. Вообще, в пристрастиях к определенным типам огнестрельного оружия в XVII столетии русские были достаточно консервативны. Если мушкеты иностранного или отечественного производства, в конце концов, заменили в стрелецком вооружении старозаветные самопалы, то еще очень долго, практически до самого конца XVII в. стрельцы предпочитали мушкеты «с жагры» оружию с кремневыми замками, считая последние менее надежными. В тех случаях, когда московские стрельцы, что особенно касается Стремянного полка, выступали в конном строю, они вооружались карабинами. Не нужно думать, что они имели вооружение кавалерийского образца. Польский резидент М. Свидерской, наблюдавший царский выезд 1675 г., отметил, что стрельцам к карабинам не хватает седельных пистолетов, и оттого они не кажутся настоящей кавалерией. Карабины относились к так называемому «нарядному» оружию, которое для особо торжественных случаев выдавалось из Оружейной палаты, а по окончании церемонии возвращалось обратно. С 1670-х до конца 1690-х гг. такое оружие было обязательной принадлежностью парадной формы одежды Стремянного полка и выборных стрельцов прочих русских полков. В середине XVII в. боеприпасы стрельцам отпускались из расчета 1 фунт пороху, 2 фунта свинца и 4 фунта фитиля в месяц на человека. Для ношения и хранения этих и других ружейных припасов служил так называемый банделир. Он представлял собой одевавшуюся через левое плечо кожаную перевязь шириной 6—8 см с кожаной сумкой, в которой хранился запас пуль, сала, пыжей и принадлежностей для чистки оружия. К перевязи на шнурах привешивались «зарядцы» — оклеенные кожей точеные из дерева трубки с крышечками для хранения пороха. Число зарядцев было различным. В «Учении и хитрости ратного строя» говорится об одиннадцати зарядцах, в одном из которых должен был храниться порох для подсыпки на полку. На банделире русской работы из арсенала Троице-Сергиевой лавры — 8 зарядцев. Обычное же количество их равнялось 12, благодаря чему банделир на европейском солдатском жаргоне XVII в. назывался «двенадцать апостолов». В дополнение к банделиру полагалась пороховница-натруска, в которой хранился порох, насыпаемый на полку. Каждому стрельцу для несения боевой службы выдавались кусок фитиля в сажень (216 см) или три длиною, который просто привязывался к сумке или банделиру. Горящий конец фитиля вставлялся в металлическую трубку с зажимом и вентиляционными отверстиями — «ночник», служивший для маскировки фитильного огонька вечерней и ночной порой и предохранения его от сырости в ненастье. Запасной порох и пули носили каптенармусы в специальных сумах и «каптенармусных бочках». Несколько таких бочек «в красных говяжих кожах» еще в конце 1710-х гг. хранились с прошлых времен среди воинских припасов Архангелогородского гарнизона. Едва ли не самым замечательным предметом русского пехотного оружия был бердыш — топор на длинной рукояти с широким лезвием в виде полумесяца. Изготовление бердышей, по крайней мере в XVII в., производилось по определенным стандартам. В 1656 г. особым указом было предписано «топорки и бердыши» делать по единому образцу на древках длиной 2 аршина (142 см) с железными «копейцами» внизу, «чтоб можно было в землю воткнуть». Бердыш удачно сочетал в себе качества холодного оружия, весьма эффективного в рукопашном бою, и подсошка — упора для стрельбы из тяжелого ружья или мушкета. Воткнутый в землю, бердыш не мешал при подготовке выстрела, а в походе носился за спиной на прикрепленном к древку погонном ремне. В царствование Алексея Михайловича и позднее делались неоднократные попытки унифицировать холодное оружие в пехотных и драгунских полках с целью приведения его в соответствие с европейской боевой практикой. Одним из первых известных распоряжений на этот счет был указ, посланный царем в 1660 г. в действующую армию боярину и воеводе Василию Борисовичу Шереметеву. По этому указу стрельцам, солдатам и драгунам надлежало иметь шпаги, а вместо бердышей короткие пики «с копейцы на обоих концах». Бердышами вместо шпаг и пик вооружались 200 человек в каждом стрелецком приказе и 300 человек в каждом драгунском или солдатском полку. Кроме того часть людей «по рассмотрению» следовало вооружить длинными пиками. Для стрельцов портупейным холодным оружием еще с XVI в. служила сабля, но с конца 1640-х гг. стали использоваться и шпаги. В большинстве своем они закупались заграницей. Только с 1640 по 1647 г. было закуплено 12 578 шпаг с ножнами. Починка поломанного оружия и изготовление портупей производились уже русскими мастерами. Только в марте 1649 г. в Оружейном приказе было заготовлено 6 000 «поясов шпажных». «Дворцовые Разряды» впервые упоминают шпаги у русских стрельцов 16 апреля 1651 г. Судя по источникам, «пик» увлечения шпагами для стрельцов приходился на 1650—1660-е гг., после чего они вновь были заменены саблями. Определенного типа пехотной сабли не существовало. Пальмквист в 1674 г. изображает у стрельцов сабли с полузамкнутыми гардами польского типа. Некоторые виды древкового холодного оружия служили в качестве строевого рангового отличия. В стрелецких полках ранговым оружием сотников или капитанов служили протазаны. Головы и полуголовы использовали в этом качестве чеканы и топоры. Основным музыкальным инструментом в стрелецких полках был барабан, вошедший в употребление в начале XVII столетия. Он состоял из деревянного кадла, или «лукошка», и двух обручей для натягивания кож. Барабанные «лукошки» покрывались росписью или позолотой. На изображениях того времени роспись барабанов представлена в виде вытянутых равнобедренных треугольников, или «клиньев», раскрашенных в «мундирные» цвета полков. Существовали, очевидно, и другие варианты раскраски. Носили барабаны на кожанных или шёковых перевязях с металлическими крюками, пряжками и запряжниками. Судя по документам 2-й половины XVII в. «тесьмы барабанные» были длиной в два аршина (144 см), а шириной 1,5 вершка (6,75 см). Для предохронения барабанов от сырости и прочих повреждений служили чехлы или чемоданы, строившиеся, как правило, из разноцветного сукна.

Публикуется по изданию: Летин С. О русском стрелецком войске XVII века//Журнал "Империя истории". 2002, № 2(2), cc. 12-18
Источник: http://www.adfontes.veles.lv/warriors_trad/strelzi/index.htm#Up

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:58 | Сообщение # 16
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
ДЕТИ БОЯРСКИЕ В XV - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVI В. 1. В отечественной дореволюционной историографии представлены несколько точек зрения на происхождение и статус детей боярских в XV - первой половине XVI в. И.Н. Болотин, Н.М. Карамзин, Д.И. Багалей, Н.П. Павлов-Сильванский считали их свободными слугами бояр; М.М Щербатов, А. Рейц, И.Д. Беляев, Д.Я. Самоквасов, Д.И. Иловайский, В.И. Сергеевич, М.А. Дьяконов. А.Е. Пресняков отождествляли их с выходцами из знатных боярских семей. При этом, по мнению И.Д. Беляева, с 1433 г. так стали называть все боярство в отличие от «первенствующих сановников» - «больших бояр». Согласно Ф.И. Миллеру, это были разного происхождения придворные. С.М. Соловьев, Н. Хлебников и Н.П. Загоскин выводили детей боярских из дворянской среды. Предпринимались попытки сопоставления этой категории населения с боярами и дворянами, изучения ее эволюции. С.М. Соловьев, В.И. Сергеевич и М.А. Дьяконов обращали внимание на существование детей боярских дворовых и городовых.
Историки XX в. специально эту категорию населения не изучали, лишь упоминали о детях боярских как о мелких и средних землевладельцах (К.В. Базилевич, С.Б. Веселовский, С.В. Юшков, В.В. Мавродин, С.В. Бахрушин, А.В. Чернов, Ю.Г. Алексеев, А.Н. Кирпичников, Н.Е. Носов и др.), иногда отождествляли с дворянами (К.В. Базилевич, С.Б. Веселовский, В.В. Мавродин, С.В. Бахрушин, А.А. Зимин и пр.). Вопрос о происхождении этого слоя вольных слуг продолжал оставаться дискуссионным. По мнению К.В. Базилевича, он сложился из потомков младших дружинников и холопов. Б.Д. Греков обнаруживал детей боярских как на княжеских дворах, так и за их пределами, но везде, настаивал исследователь, они выступали как вольные люди. Если В.В. Мавродин сомневался, происходили ли они из «охудавших» боярских фамилий или из семей младших дружинников, то В.Б. Кобрин замечал, что первоначально это были отпрыски знатных родов, затем - «как бы младшие бояре». Становление обозначенной страты средневекового общества историками 30 - 60-х г.г. увязывалось с разложением боярских вотчин и утверждением поместной формы ведения хозяйства в условиях развития товарно-денежных отношений и складывания всероссийского рынка. Ученые 70 - начала 90-х г.г. (Н.Е. Насонов, В.Д. Назаров, А.А. Зимин, М.Е. Бычков, Р.Г. Скрынников) пытались охарактеризовать статус детей боярских дворовых и городовых.
2. Первые упоминания о детях боярских в источниках относятся к 80-м г.г. XIV в., со второй четверти XV в. сведения о них множатся, они, как показывает анализ летописного и актового материала, предстают активными участниками общественной жизни Северо-Восточной Руси.
Возникновение новой социальной категории было обусловлено глубокими переменами, охватившими в то время все сферы жизнедеятельности великорусского общества.
Столетия ига с обременительной данью и периодическими опустошительными вторжениями татар сказалось на экономическом положении городовых общин. Новые испытания принес XV в. Сильные испытания по общинной старине нанесли голод и мор 1420-1427 г.г., смута второй четверти XV в. Разоренные «миры» утратили возможность контролировать свои земельные фонды, и они начали разбираться знатью и состоятельными общинниками, начали переходить в собственность отдельных семей.
В эти годы изменилась земельная политика великого князя. До конца XIV в., до решающего столкновения с татарами на поле Куликовом, великокняжеская власть стремилась сохранить общину как действующую платежеспособную единицу. По наблюдению С.З. Чернова, изучавшего происхождение вотчин в Радонеже, Воре и Кинеле, Иван Калита и его преемники, наделяя землями служилых людей, испомещали их на неосвоенных общинами территориях, пытались сохранить «при этом старые платежеспособные волости, с которых собирался ордынский «выход». Со второй четверти XV в., когда вывозы дани в Орду стали нерегулярными, а контроль ханов над Русью ослабел, московские власти, решая иные политические задачи, поддержали общинников, разбиравших мирские земли. Именно этим временем датируется большинство жалованных грамот. Какие же цели при этом преследовали великокняжеские власти?
На протяжении XIV в. Калитовичи осуществляли задачу подчинения своей власти земских городовых ополчений. С этой целью старинный выборный пост тысяцкого был постепенно превращен в служебную должность. В Москве ее занимали бояре Вильяминовы. Попытка А.П. Хвостова возродить былое значение этой должности закончилась гибелью ставленника общины, мятежом в Москве, а в итоге -безнаказанностью Вельяминовых, что свидетельствует о поддержке их великим князем. Превращение тысяцких в покорных слуг - лишь ступень в военной реформе XIV - XV в.в. В 1374 г., со смертью В.В. Вильяминова, старинный пост главы городского ополчения был ликвидирован; пытавшийся восстановить его И.В. Вельяминов - в 1339 г. казнен. При Василии I московское ополчение водили в поход уже великокняжеские воеводы. Политика усиления великокняжеской власти требовала дальнейшего подчинения военных сил земщины, постепенной замены их новым войском, зависимым от князя. При помощи верных ратников можно было также быстрее сломать удельную старину и вести наступление на оппозиционное боярство. Необходимость создания новых ополчений диктовалась и теми новациями, которые произошли на рубеже XIV - XV в.в. в военном искусстве, а именно: появлением огнестрельного оружия, использованием его не только в «крепостных» войнах, но и в полевом бою, увеличением временной протяженности и усложнением тактики сражений. Новая техника и более сложные приемы ведения боя требовали создания отрядов «военных специалистов». Ими становились те общинники, которые разбирали земские территории.
В литературе сложилось устойчивое мнение о детях боярских как о мелких и средних помещиках. Однако до создания поместной системы в конце XV - первой трети XVI в.в. условных держаний было не много и давались они в основном дворянам - минестериалам и обедневшим детям боярским, к тому же это были, как правило, неосвоенные и запустевшие наделы, следовательно, организовать с них ратную службу в широком
масштабе было невозможно. Другое дело - мелкие вотчинники. Именно они, по нашему мнению, стали основной базой обеспечения ополчений детей боярских - ядра вооруженных сил складывавшегося Русского государства до конца XV в. С созданием поместной системы прежде вольные ратники превращались в подданных, служивших за земельное жалование.
3. Со второй четверти XV в. формировался Государев двор - окружение великого князя, его верные сподвижники и ближайшие помощники. Именно они занимали важнейшие административные, военные, дипломатические, судебные посты в государственном управлении. В противовес оппозиционному удельному княжью и боярству, по аналогии со служилыми людьми «из городов» их также стали называть детьми боярскими, но дворовыми.

Политический институты и социальные страты России (XVI-XVIII в.): Тезисы международной конференции Москва, 2-3 октября 1998 г. / Ред.: Е.А. Антонова, А.Б. Каменский, А.И. Комиссаренко, А.Л. Юрганов. РГГУ. ИАИ, каф. отеч. ист. древнего мира и ср. веков. - М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1998. - 149 с.

Источник: Политический институты и социальные страты России (XVI-XVIII в.) МОСКВА 1998

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 11:59 | Сообщение # 17
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Багрин Е.А. ЗАЩИТНОЕ ВООРУЖЕНИЕ СЛУЖИЛЫХ ЛЮДЕЙ В СИБИРИ И НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ в XVII - начале XVIII вв. (по письменным источникам)

Опубликовано: Багрин Е. А. Защитное вооружение служилых людей в Сибири и на Дальнем Востоке в XVII – XVIII в. (по письменным источникам) // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. Историко-археологические исследования. Т. 5, Ч. 1. - Владивосток, 2007. - С.269-283

Изучение военного дела русских первопроходцев, осваивавших территории Сибири и Дальнего Востока в XVII в. имеет очень важное значение, поскольку сам процесс освоения новых земель был зачастую связан с вооруженным противостоянием между первопроходцами и коренным населением. Виды наступательного и защитного вооружения, используемые первопроходцами, способы и особенности его применения заслуживают пристального внимания, так как помогают раскрыть специфику военного дела служилых людей на территории Сибири и Дальнего Востока. В последнее время вышел ряд статей раскрывающих различные аспекты данного вопроса, что говорит о значительно возросшем интересе исследователей к военному делу первопроходцев (Васильев И.И., 2002; Бобров Л.А, Худяков Ю.С., 2004; Митько О.А., 2004).
Воинский контингент, открывавший, закреплявший и удерживавший земли Сибири и Дальнего Востока, имел свою специфику, очень хорошо показанную Н.И. Никитиным для Западной Сибири, но применимую в значительной мере ко всем остальным регионам Восточной Сибири, Забайкалья, Дальнего Востока (Никитин Н. И., 1988). Самой многочисленной категорией служилых людей здесь являлись стрельцы и пешие казаки. Конную службу, как правило, в районах соприкосновения с кочевниками несли конные казаки и служилые «литовского», «черкасского» и новокрещенного списков. Дети боярские являли собой высший служилый чин и были среди служилых людей сравнительно небольшой прослойкой (Никитин Н. И., 1988. С. 30-51). Строгого единообразия в вооружении и особенностей обмундирования у основных категорий сибирских и дальневосточных служилых людей не существовало. Категории различались по некоторым особенностям официально правового положения (пешие казаки и стрельцы), происхождению групп, обусловивших некоторые особенности их военной организации («литовский» и «черкасский» списки). Даже такие категории, как стрельцы и пешие казаки отличались от конных казаков и близких им категорий лишь характером несения службы, а не установленным для той или иной категории видом вооружения (Никитин Н.И., 1988. – С. 35-42). Хотя вполне естественно допустить, что служилые старались сообразовать характер вооружения (в первую очередь наступательного) с характером несения службы.
Войска нового строя, вводимые в регионе в конце 50-х – начале 60-х гг. XVII в. не прижились, как нежизнеспособные (Никитин Н. И., 1988. – С. 39).
Тут можно заметить, что если в европейской части России основными носителями защитного вооружения являлись поместная конница и полки нового строя, то здесь основное место в военной организации занимают категории, которые в европейской России не имели защитного вооружения (стрельцы, пешие казаки), либо имели, но только у незначительной, наиболее обеспеченной части, и за свой счет (конные казаки и т.п.). Между тем, в Сибири и на Дальнем Востоке эти служилые категории довольно широко использовали защитное снаряжение, как это видно из документов.
Рассмотрим сначала факторы, вызвавшие необходимость использования оборонительного вооружения, а затем основные виды используемого защитного снаряжения и особенности, связанные с его употреблением.
Необходимость использования защитного вооружения служилыми людьми, осваивавшими Сибирь и Дальний Восток была вызвана двумя основными факторами: 1) частым решением боевых задач, связанных с ведением рукопашного боя; 2) эффективным применением всеми народностями, с которыми приходилось сталкиваться служилым людям, лука и стрел.
Ведение ближнего, рукопашного боя было связано с осадами неприятельских острожков и городков, отражением приступов на собственные остроги, захватом языков и поимкой аманатов, защитой от неожиданных нападений во время сбора ясака. В 1681 г. казак Евстафий Даурский дает характерное описание «служб» служилых людей того времени: «…на многих де полевых боях, и на приступах был, и бился с твоими, великого государя, неприятели воинскими людьми, и в осаде сидели, и из осады на вылозку выходили и бились, и голодную томною смертью помирали, и на тех де боях языков хватали, и многих разных земель князцов в аманаты имали, и тебе, великому государю, ясак с них сбирали» (ДАИ, 1862. Т. 8. – С. 312-313).
Вот пара примеров, когда осада неприятельских острожков заканчивалась рукопашной схваткой. «Взял я, Федка с товарищи, у Коряк два острожка; Антуев острожек да Чепчюгин, а драки было под острожки двое сутки, а людей у нас ранили многих на приступе и с острожков их выбили всех на реку, и на реке на съемной драке (рукопашный бой – Е. Б.). Антуя убили не ведаючи, а Чипчюга ушел во многих людях, а иных Коряков на съемном бою побили многих», - отписал в 1658 г. якутскому воеводе служилый Ф. Чукичев (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 147). Несколько более подробное описание осады можно увидеть в отписке Семена Дежнева и Никиты Семенова в действиях против анаулов в 1655 г.: «…и они, Анаулы, стали с нами дратца, и нам бог помог взять первую крайнюю юрту и на острожке ручным боем, друг за друга имаяся руками, и у них, Анаулей, на острожке норовлено готовый бой, колье и топоры сажены на долгие деревья да и ножи, потому что за убойство Русских людей ждали они на себя Русских людей, и убили они у нас служилого человека Суханка Прокофьева, да 3 человек промышленных… да служилых людей Пашка Кокоулина на том приступе топором и кольем изранили в голову и в руку, и он, Пашко немочен был всю зиму, да Артюшку салдатка ранили из лука в лоб, да промышленных людей Терешку Микитина ранили из лука в переносье, да Фомку Семенова, да Титка Семенова на съемном бою изранили кольем» (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 18).
Приходилось служилым людям вступать в ближний бой и при отражении приступов неприятеля на их остроги, так сын боярский К. Лошаков в 1668 г. отписал якутскому воеводе о нападении на Зашиверский острог: «…скопяся же те Ламутские мужики изменники, собрав себе воровское великое собрание, приступали ночью к острожку, и учали острожные стены, и ясачное зимовье, и острожные ворота рубить топорами, а иные люди приставили лестницы к стенкам через анбары; и мы Коземка с служилыми и промышленными людьми бой с ними поставили…», «… и видя они Ламутки к нам великую Божию помощь, убоялись и пометали топоры и оружье, луки и стрелы и копья, и рогатины, и от острожку побегали» (АИ, 1842. Т. 5. – С. 337-338).
Захват языков, носителей информации, позволяющей ориентироваться в незнакомой местности, и поимка аманатов, пленение которых обеспечивало покорность местного населения и выплату ясака, так же был связан с ведением рукопашного боя: «Добром не сдаются, а без драки взять не можно», – отписал о схватках с коряками в 1658 г. служилый Федор Чукичев (ДАИ, 1851. Т. 4. С. 147). Необходимость взять противника живым, а это, как правило, были хорошие воины, «лучшие люди», делало аманатскую поимку едва ли не опаснее самого боя. Леонтий Юрьев в отписке 1662 г. отмечал: «у них де, государь, у служилых людей на том бою… никого не убили, только де, государь, на аманатской поимке ранили одного служилого в руку» (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 267).
Обычно в документах описание взятия языков и аманатов ограничивается фразами «взяли ратным боем» такого-то роду «лучших людей в аманаты». Однако за этими общими фразами кроются реальные схватки, часто сопровождавшиеся людскими потерями. Например, Якунка Анциферов за многолетнюю службу был ранен только на поимке аманата: «…взял я, холоп твой, аманата именем Колбайка и на той имке меня, холопа твоего, ранили в двух местех» (СДИБ, 1960. – С. 131).
В 1679 г.мангазейские служилые люди в бою с восставшей Самоядью «учали их имать, и на имке, господине, стрелецкого десятника ранили ножем по брови, да человека Ивашка Васильева на имке же ранили ножем по ноге» (ДАИ, 1862. Т. 8. – С. 164). Даже плененные аманаты могли представлять опасность в любое время, так один самоядин, транспортируемый в 1679 г. служилыми в Мангазейский острог на дощанике, несмотря на то, что был «скован», сумел украсть нож и «дву человек ясашных сборщиков ножем ранил, одного человека в грудь и правый бок, а другого по руке и кинулся с дощаника в воду» (ДАИ, 1862, Т. 8. С. 165), а в Охотском острожке оставленные без присмотра аманаты, перед тем как бежать, убили 6 человек (АИ, 1842. Т. 5. – С. 70).
Сбор ясака также представлял определенную опасность для служилых людей, в документах часто можно встретить сведения об убийстве посланных за ясаком отрядов. Сборщикам ясака при нападении возмущенных туземцев, как правило, превышавших их числом, приходилось полагаться исключительно на свои силы, и также, как правило, в ближнем бою. Так, например, казак Федотко Калмак, отправленный к якутам в 1676 г., «призывать с ясачным платежем» описал нападение на него восставших якутов: «… и в те поры он, Балтуга, да Байга, да Мавра с детми и с племянники своими, тайным делом пришед к нам в юрту, и учали колоть пальмами, и товарыща моего Левку в те поры закололи до смерти; и в те поры скочил я, Федотко, и побежал в хлев к коровам, и меня, Федотка, кололи сзади палмами и ранили в правый бок в ребро да в холку, да товарища нашего Канчалаской волости Якута Дюпсюня Оттуева палмою он, Балтуга, ранил под грудь; и выбежали де из той юрты он, Балтуга, с братьями и с детми, и товарыщи наши все выбежали, потому что у него, Федотка, был нож в руках, а меня, Федотку, обсадили в той юрте и держали в осаде трои сутки и приступали ко мне в куяках и во всей ратной сбруе, и я, Федотко, от них из окон и из дверей отстреливался из лука и Балтугина брата Байгу ранил в ногу, да его ж, Балтугина, холопа ранил в руку» (ДАИ, 1859. Т. 7. С. 31-32).
Нападали на ясачных сборщиков не только в туземных становищах и из засад, но и прямо в острожках, куда аборигены приносили ясак. Так, в 1679 г. самоядский князец Ныла, прийдя с ясаком в «старый Мангазейский город», призвал своих родичей убить сборщиков ясака (силы были явно не равны: 6 служилых людей против 20 аборигенов): «…и родичи его, Ныловы, на них, ясачных сборщиков, бросились с ножами и хотели их убить, и они де, ясачники, того вора и замутчица князца Нылу убили до смерти, а родники его, Ныловы, из города убежали» (ДАИ, 1862. Т. 8. – С. 163).
Таким образом, можно увидеть, что служилым людям довольно часто приходилось ввязываться в ближний, рукопашный бой, сводивший на нет преимущество в огнестрельном оружии, во время такого боя использование индивидуальных средств защиты в значительной степени повышало шансы воина на выживание.
Вторым, может быть, даже более важным фактором, обусловившим потребность в широком применении доспеха, было употребление всеми народностями, с которыми приходилось сталкиваться служилым, лука и стрел. Кочевые татары и калмыки, киргизы и «мунгалы», буряты, дауры и дючеры, гиляки, тунгусы и якуты, коряки и чукчи, самоядь и многие другие – все применяли в бою лук и стрелы, сильно досаждавшие первопроходцам.
Нет смысла перечислять все имеющиеся в документах этому свидетельства, приведем лишь несколько показательных примеров.
Документы о подавлении якутского восстания в 1676 г. доносят до нас редкие для документов описания ближнего боя, в котором можно увидеть примеры применения лука и стрел не только противниками служилых людей, но и самими служилыми. «И он, Байга, казака Стенки не послушал великого государя указу, пустил из лука своего три стрелы, и на четвертую стрелу я, Василей, набежал, и он, Байга, лук стрелою на меня, Василья вытянул, и я из карабина выстрелил по нем, Байге, а его не убил, и в то де время под ним, Байгою, он, Стенка, лошадь подстрелил и копьем его ранил, и он, Байга, после того раненой сдался, и его взяли, и лук и стрелы отняли…», «…и того Айну настиг казак Ивашко Матвеев, и он, Айна, на него, Ивашка, из лука двого стрелял и у лука рог стрелою иверень вышибил; и я, Ивашко Матвеев против ево из лука стрелял и ранил стрелою в крестец и коня под ним подстрелил, и он, Айна, с коня слез и стоит у дерева… и он, Айна, не сдался, и казак Федотко Калмак приехал с стороны из иной дороги и того Айну из лука стрелою стрелял же и ранил против серца, и после того он, Айна, лук и стрелы покинул» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 11).
Можно добавить, что применение лука и стрел в ближнем бою в ряде случаев оказывалось эффективнее использования огнестрельного оружия, вследствие малой скорострельности последнего. У служилых людей, вооруженных одним лишь огнестрельным оружием, в условиях ближнего боя просто не оставалось времени для перезаряжания своего оружия. Так, применение лука и стрел «брацкими людьми» спасло казаков от нападения монголов. В 1684 г. иркутский воевода Леонтий Кислянский отписал в Енисейск о нападении монголов на илимских и иркутских служилых: «…ночною де порою те мугалские люди 16 человек, умысля воровски, почали на карауле казаков сулемами и ножами рубить и колоть насмерть, и четырех человек ранили…» и «… почали у них пищаль и ружье отбивать и отнимать.», и буряты, приданные казакам проводниками, стреляли «…тех мунгальских людей из саадаков, и толко б не они брацкие люди их Сергушке, Исачку с товарищи пособили, и те б де мугальские люди их, Сергушку, Исачка с товарищи всех до одного человека сами побили», следует добавить, что все монголы были перебиты бурятами из луков (СДИБ, 1960. – С. 292-293).
Часто противники не стремились вступать со служилыми людьми в ближний бой, пытаясь с относительно безопасного расстояния просто засыпать их градом стрел. Например, при осаде в 1651 г. городка князя Гайгудара отрядом Хабарова дауры из города стреляли из луков «беспрестанно, и настреляли они Дауры из города к нам на поле стрел как нива стоит насеяна» (Артемьев А. Р., 1999. – С. 23-24), а в 1678 г. сын боярский Петр Ярыжкин пишет, что при осаде тунгусами Охотского острожка «тунгусы пошли валом на приступ и сына боярского Юрья Крыжановского за острожком во дворе обсадили, и у избы окна выбили, и под стену огня склали, и в казачьи дворишка засели, и из за двориков в острог стрелять учали, и стрел на острог полетело со всех сторон, что комаров» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 280).
Из множества дошедших до нас описаний ранений служилых людей, подавляющее большинство ран нанесено служилым попаданием стрел: «…и он, Мещерка с родниками, учинился непослушен, и стали нас стрелять и убили служилого человека Семена Мотору, а служивого Пашка Кокоулина ранили в плечо и в стегно из лука, да Федотка Ветошку из лука ранили в колено, да промышленного человека Стенку Сидорова из лука ранили в руку» (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 19); «…и у него де, Евтюшки, пробили Гиляцкие люди на бою из лука горло на вылет, да правую руку пробили» (из отписки Семена Дежнева в 1655 г. якутскому воеводе о схватках с анаулами) (ДАИ, 1862. Т. 8. – С. 313); «…а по осмотру он, Пашка, застрелен из лука, пониже уха пробиты щели на обе стороны…» (из отписки 1652 г. Петра Бекетова о походах на реки Шилку и Нерчу), «… Якунка Анциферов ранен из лука стрелою в поясницу, а другом месте ранен в лоб, повыше правой брови…» (из отписки 1681 г. о службах служилого), (СДИБ, 1960. – С. 132); «…и за ним де прибежали с луками три человека Якутов, и как де он, Федка, от берегу отпехнулся, и его де ранили под левую пазуху железницею, и он де, Федка, от той раны упал в лодку, и в той де лодки его, Федку, стреляли и ранили в ногу трижды» (1676 г. из допросной речи Федора Васильева Недострела якутскому воеводе) (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 30). Можно продолжать подобные примеры, но и из приведенного видно, насколько сильно страдали служилые люди от применения лука и стрел. Подобное положение дел также делало просто необходимым применение служилыми людьми защитного вооружения.
Многие народности, с которыми приходилось сталкиваться служилым людям, использовали различное защитное вооружение, на что в своих отписках служилые часто обращают внимание: «…и скопясь брацкие многие люди куяшного тысяча з две и пришли на нас безвестно» (из отписки о походе против бурятов А. Бедарева в 1646 г.) (СДИБ, 1960. – С. 92), «…а тех де людех (калмыков) сто человек пищальных стрельцов, шездесят человек пансырников, двадцать человек куяшников; а сколько де в тех людех лучников и копейщиков, того де тот Кеченев Амманной сборщик Юруктука не сказывал» (отписка из Кузнецкого острога 1679 г.) (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 42), «…многие Тунгусы, болши человек 1000, пришли под Охоцкой острожек в куяках и в шишаках, и в нарышнях, и с щитами» (из отписки приказчика Охотского острога Петра Ярышкина 1678 г.) (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 279), «…а отборного де у них, татар, люду двести человек, а куячного де одежного люду пятдесят человек, а огненного де бою у них мало» (отписка из Ирбитской слободы 1662 г.) (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 291), «…изменника Балтугу с родниками (якуты), человек с семьдесят и болши, с копьи и с луками, а иные в куяках встретили на дороге, идет войною на Русских людей» (из отписки о восстании якутов в 1676 г.) (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 23). Таким образом, боеспособность противника связывалась с наличием у него в том или ином количестве защитного вооружения.
Активное использование противником в бою лука и стрел, частые рукопашные схватки делали необходимым употребление защитного снаряжения, которое в значительной мере увеличивало шансы воина сохранить здоровье и жизнь. «А у них де, государь, служилых людей, на том бою из охочих вольных людей убито 5 человек, да 2 человека ранены, потому что де, государь, те служилые и охочие люди были без одежны, пансырей и куяков у них ни у ково не было…» - отписал в Сибирский приказ в 1646 г. якутский воевода, в полной мере осознававший необходимость использования служилыми доспехов (СДИБ, 1960. – С. 63).
В документах второй четверти – конца XVII в. мы встречаем упоминания различных видов защитного вооружения, используемых первопроходцами. Так, например, в 1643 г. отряд В.Д. Пояркова получил для десетеро зарукавье (наручи – А.А.), двое наколенки» похода от якутского воеводы «…70 куяков якутских, 10 панцирей, 17 шапок» (Артемьев А.Р., 1999. – С. 18), в 1645 г. Курбат Иванов и Алексей Бедарев взяли для похода «в Верхоленском острожке из государевой казны куяки с наручми и шеломы и пансыри на служилых людей» (СДИБ, 1960. – С. 91), в 1655 г. Андрей Булыгин принял на Улье «у Бориса Оноковского государевой казны, хлебных запасов и подарочных товаров, и пищалей, и куяков, и аманатов: 2 пуда с четвертью муки ржаной, 9 пищалей, 34 куяка, 2 ветхия пансыря, четверы наручи бытые» (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 2).
С учреждением в Сибири рейтарских и других войск нового строя в употреблении были и латы. Так, «рейтарская рота» Тары имела на вооружении «латы и шишаки, и шпаги, и пищали съезжие» (Никитин Н.И., 1988. – С. 39). Однако, в связи с трудностями во внедрении войск нового строя в Сибири, использование данного вида доспеха, видимо, было крайне незначительным.
Например, в 1684 г. из всех служилых людей Иркутского острога, участвующих в принятии монгольского посла, один только пушкарь носил латы: «…а на дощаниках было по прапору, а людей было по тритцать человек, на роскате у пушек пушкарь один был в латах, а другой в цветном платье з зажженными фитилями» (СДИБ, 1960. – С. 275).
Вообще следует сказать, что используемые служилыми людьми виды доспеха не отличались особым разнообразием. Многие виды доспеха, используемые в Европейской части России, не упоминаются вовсе, и даже такие, казалось бы, распространенные элементы защитного снаряжения, как шишак и шелом имеют единичные упоминания. Главным образом в документах упоминаются 2 основных вида защитного вооружения – пансырь и куяк. Рассмотрим подобнее особенности употребления данного вида доспехов.
1. Пансырь. Источником поступления служилым пансырей была Москва. Снабжение государством служилых доспехом можно назвать одной из особенностей комплектования воинских формирований в Сибири и на Дальнем Востоке. В отличие от Европейской части России, где такие категории служилых людей, как стрельцы, пешие и конные казаки, либо не снабжались государством защитным снаряжением вообще (стрельцы), либо снабжались за свой счет (казаки), все эти же категории служилых, составлявших основные силы сибирских и дальневосточных гарнизонов, видимо, вполне могли рассчитывать на получение государственного доспеха.
Столкнувшись с острой необходимостью в защитном вооружении, служилые, осваивающие новые земли, просят его у государства. «Пажалуй, государь, нас холопей своих, вели на тех служилых людей с Москвы своего государева оружья прислать 200 карабинов да 200 пансырев да на пеших охочих людей 300 мушкетов, потому, государь, брацкие мужики воинские многие конные, бывают на боях в куяках и в наручах и в шишаках, а мы, государь, холопи твои, людишка неодежные, пансырей у нас нет…», - просят в 1646 г. в челобитной служилые Верхоленского острога (СДИБ, 1960. – С. 59). И.Ю. Москвитин говорит, что для освоения Амурского региона нужно «на меньшую статью тысяча человек, в сбруех, в пансырях или в латах» (Артемьев А. Р., 1999. – С. 18).
Принадлежность используемых пансырей государственной казне подчеркивается в документах. Так, это в отписке якутского воеводы в Сибирский приказ за 1646 г. о походе на икережей: «…в тех де, государь, икережских юртах в первом походе взяли… твоей государевы казны пансырь, да лоскутье пансырное, что побиты на Ламе, твои государевы служилые люди». ( В «статейной речи» того же воеводы аманатам брацких людей о тех же событиях написано: «…а того ныне побою у вас кирежей в вашем улусе на погроме сыскан государев пансырь» (СДИБ, 1960. – С. 56, 64).
Пансыри состояли на вооружении служилых людей вплоть до конца XVII в. и их использование было в порядке вещей. Например, в деле о «бунте заморских казаков» против иркутского воеводы Афанасия Савелова в 1696 г. написано: «И Афанасий Бейтон им говорил, чтобы они от города шли прочь, а если не пойдут, и на них де в городе затравлена пушка. И они де, Антошка и товарищи, видя иркуцких служилых людей в собрании с ружьем, и иных в пансырях, пошли от города прочь к дощаникам своим. А пансыря де в то время на нем, Антошке, не было» (СДИБ, 1960. – С. 429).
Однако поставки государством пансырей для служилых людей не могли быть регулярны и достаточны для существующей в них потребности. Часто государственная казна в связи с труднодоступностью и удаленностью осваиваемых земель по нескольку лет не могла обеспечить служилых самым необходимым – огнестрельным оружием, порохом и свинцом, документы сохранили огромное количество просьб о них от служилых людей. На этом фоне говорить о массовой присылке пансырей, да и любого другого защитного вооружения, тем более не приходится. Производство же пансырей непосредственно на месте не могло быть освоено по причине острой нехватки, а то и полного отсутствия в острогах бронников, да и просто кузнецов, доспех некому было не то что сделать, а просто починить (Артемьев А.Р., 1999. – С. 134-136).
Правда, тут следует отметить, что в Западной Сибири, расположенной ближе к центру, куда и поставки из государственной казны доходили реулярней, и мастеров прислать было проще, видимо, к концу XVII в. удалось либо наладить выпуск собственных пансырей, либо найти источник их приобретения помимо государственной казны. Царский указ от 14 марта 1675 г. предписывал: «…и ныне мы, великий государь, указали, по прежнему нашего, великого государя, указу, в Тоболску, в Томску, и Тоболского и Томского разряду, на Лене в Якуцком, в Илымском, в Даурах, и тех городов и острогов в уездех учинить заказ крепкой тайной, чтоб Русские всяких чинов люди, и служилые, и ясачные, и всякие иноземцы пороху, и свинцу, пищалей, сабель, копей, бердышев, ножей, топоров, пансырей, лат, шишаков, наручей, и никакого ружья, и ратные збруи Калмыком, и Мугалом, и Китайским людем, и Бухарцам, и Башкирцом, и всяким иноземцам нигде не продавали и ни на что не променивали; а пансыри, по нашему великого государя указу, велено в Сибири покупать в нашу государеву казну и присылать к нам, великому государю. А будет кто учинет мимо нашего великого государю указу, что кому заповедное продавать учнет, и за то тем людем чинить жестокое наказанье, а пансыри велеть покупать в нашу, великого государя, казну, а денги давать из тамошних доходов и присылать те пансыри к нам, великому государю, чтоб однолично никто мимо нашие великого государя казны пансырей не продавали, и к Руси не вывозили» (ДАИ, 1857. Т. 6. – С. 375). Из подобного же указа Верхотурскому воеводе Ф.Г. Хрущеву в июле 1675 г. можно узнать, что уже за 6 лет до этого «в Тоболску и Томском, и Тобольского и Томского разряду в городех» предписывалось купить «сто пансырей самых добрых» на деньги из местных доходов и «…присылати те пансыри к нам, Великому Государю, к Москве» (АИ, 1842. Т. 5. – С. 559-560).
Аналогичные указы издавались вплоть до конца рассматриваемого периода, В 1699 г. тобольским служилым по-прежнему наказывалось «…чтоб ружья, пищали, сабель, и топоров, и ножей, и копей, и пансырей, и никаких доспехов Калмыцким и приезжим Бухарцам ничего не продавали» (АИ, 1842. Т. 5. – С. 525-526).
Из текста этих указов можно предположить, что раз государственная казна сама покупала пансыри в городах, значит они не государственные, а произведены либо в частных мастерских, либо где-то приобретены на стороне, причем в достаточно большом количестве, раз служилые находили возможность их продавать (что следует из указа о запрете этой самой продажи).
Ю.С. Худяков и Л.А. Бобров отмечают приобретение русскими служилыми различных видов вооружения (в т.ч и защитного) у «кузнецких сибирских людей» - шорцев, снабжавших оружием также и енисейских кыргизов (Худяков Ю.С., 2003. – С. 124-125; Бобров Л.А, Ю.С. Худяков. 2004. – С. 137-139).
Впрочем, подобная ситуация характерна, пожалуй, лишь для городов Западной Сибири, в более отдаленных районах пансырей могло вообще не быть. Так, якутский воевода в 1676 г. отписал на вышеприведенный указ, что «…и в Якутском, государь, остроге, пансырей ни у кого у Русских людей и у иноземцев нет» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 331).
Более доступным, а потому и более распространенным средством защиты служилых служил куяк, данный вид доспеха гораздо чаще упоминается в документах, что позволяет более подробно рассказать о его использовании.
2. Куяк. Основными источниками поступления куяков на вооружение служилым людям были «имание» и покупка их у подвластных «ясачных» иноземцев, а также захват их (куяков) в бою. Особенно четко «мирное» взятие куяков можно увидеть на примере отношений с якутами. В 1676 г. якутский воевода Андрей Барнешлев пишет царю, что «иноземцы, государь, Якуты и Тунгусы, куяки и палмы, и копья, и топоры, и ножи сами делают, и для твоих государевых служеб у Якутов в твою, великого государя, казну служилым людям куяки емлют» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 331). В 1679 г. Фома Бибиков отправил из Якутска «на Охоту реку на выручку, летним путем, через гору, служилых людей Филку Щербатова с товарищи, 60 человек на лошадях, в куяках, а те де куяки взяты у ясашных окологородных иноземцев у якутов» (ДАИ, 1862. Т. 8. – С. 158).
Якут Тюбяка в допросе о причастности его к восстанию якутов и убийству служилых людей в 1676 г. доказывал свою непричастность тем, что «как де из города приехали в зимовье Василей Котовский с товарыщи по изменника по Балтугу, и он де, Тюбяка, дал им свои три куяка и лошади, да с ними ж на того изменника послал родников своих пяти человек» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 23).
Определенная часть попадала к служилым людям в виде трофея. В 1680 г. Данило Загрязный отписал из Красноярского острога: «…а как приходили воинские люди под Красноярской и к городу приступали в два приходы, четырежды приступы были; и милостию Божию и великого государя царя… многие над ними поиски учинили, многих с города из пушек и из мушкетов побили, и на вылазках из пищалей и из луков перестреляли и переранили, и копьями скололи и саблями и сулемами порубили, и пики, и копья, и сулемы у них воров и изменников у многих отымали и убитых воров и изменников куяки и шишаки и бумажники сымали» (ДАИ, 1862. Т. 8. – С. 170-171).
Служилые отряда Ивана Курбатова, в 1645 г. воевавшие с бурятами, захватили в «первом походе 30 баб, в том числе икережского князца Бурина жена, да 18 робенков, да 11 куяков, 8 шеломов, 7-ры наручи…» (СДИБ, 1960. – С. 64). В 1676 г. служилые, подавлявшие бунт якутов отписали: «…да взяли тут в полон двух человек дядей его с детми, и с холопи, девять человек, да отбили у него пятдесят лошадей да четыре куяка, и из тех лошадей я, Василей с товарыщи, отдали Якуту Туругаю шесть лошадей, а достальные лошади и куяки розделили по себе» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 10).
При нехватке защитного вооружения все трофейное могло изыматься в государственную казну. В 1646 г. изьятие захваченных у бурят куяков вызвало в Верхоленском остроге бунт: «…и как пришед в острог скот и живот, кони и коровы розделили и куяки почали имать на государя, и те ж промышленные люди… почали кричать, что то де заводы Курбатковы, он де у нас куяки отнимает» (СДИБ, 1960. – С. 71).
Из вышеприведенного примера видно, что служилые очень ценили наличие куяка в комплекте своего вооружения, что объясняется довольно высокими боевыми свойствами, которыми он обладал, являясь надежной защитой от холодного оружия и, что самое важное, стрел. Яркое этому подтверждение можно увидеть в документах.
Вот как описываются действия Стеньки Лаврентьева в бою с восставшими якутами в 1676 г.: «Василей, взяв его, Стенку да Евсютку Аргунова да Якуты Бугынаса да Тогурая Трекова, гнались за теми изменниками с товарыщи семеры сутки, и сугнал де того Балтугу да брата его Байгу наперед он Стенка один, и они де по нем стреляли и стрелы де их приходили в него в куяк, и он де Стенка боронясь смерти Байгу копьем в спину ранил и лошадь под ним подстрелил…», далее пишется, что Стенька один догнал второго изменника и тот «учал по ним Стенке стрелять же и убить его не мог, что на нем Стенке был куяк, и лошадь под ним Стенкою ранил» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 15).
Выдерживал куяк и выстрел из старой пищали. Верхоленские служилые в челобитной 1646 г. жаловались, что «и с своих худых пищаленок их брацких Куяков не пробиваем, а у ково есть у нас нарочитые пищали, те их и побивают, а ис худых ничево им не учинить» (СДИБ, 1960. – С. 59).
Куяк служил символом защиты, готовности к отражению атаки. Осажденный бурятами в 1645 г. в Верхоленском остроге Курбат Иванов пишет, что «служилые де люди седат запершиеся, и в куяках в остроге» (СДИБ, 1960. – С. 54).
Численность куяков на вооружении отрядов служилых нельзя привести к общему знаменателю: в каких-то случаях она была очень высока, в каких-то ничтожно мала. Так, в 1652 г. казаки Хабарова, осажденные манчжурами в Ачанском острожке, вышли на вылазку в количестве 156 человек в куяках и с саблями (Артемьев А. Р., 1999. – С. 26), отряд боярского сына В. Котовского и десятника М. Аргунова из 23 служилых людей и 53 «союзных» якутов был практически поголовно снабжен куяками (интересно, что из Якутского острога отряд из 13 человека вышел без доспехов, их вместе с прибавкой людьми они получили в Вилюйском зимовье от казачьего десятника Микиты Савина, который «в подмог на прибавку казаков семь человек, да Якутов дал разных волостей сорок человек, да ему ж Василью дал двадцать куяков ратной одежди» (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 5-8, 24, 36).
Напротив, по «Росписи иркуцким и балаганским служилым и промышленным людям кому быть на службе великих государей за Байкалом морем Ыльинской слободе в полку стольника и полковника Федора Исаевича Скрипицына» в 1688 г. на 75 человек было только «три человека с куяки» (СДИБ, 1960. – С. 318-319, 321-322), среди описи имущества убитых в различных походах служилых и промышленных людей одного только «промышленного Матюшку Медника убили в куяке, и куяк у него унесли Юкагиры», у остальных из имущества была, как правило, одна пищаль (ДАИ, 1851. Т. 4. – С. 4, 5, 8), среди описи оружия Селенгинского острога 1700 г. из защитного вооружения значится только «мунгальские ветхие куяк с наполником да шишак» (СДИБ, 1960. – С. 440).
Жалобы на отсутствие доспехов не редкость: «…войною идти не в мочь, потому что за малолюдством, а пансырей и куяков и пороху и свинцу нет» (просьба казачьего десятника Микиты Савина якутскому воеводе А.А. Барнешлеву из Вилюйского зимовья в 1676 г.) (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 5), «…а ныне в Зашиверском острожке великих государей в казне сетей неводных и прядена для аманатского корму и оружья, пищалей, и свинцу, и пороху, и одежъ, куяков и пансырей, и котлов и всяких товаров нет да взять негде» (просьба боярского сына Козьмы Лоншакова якутскому воеводе Ивану Голенищеву-Кутузову из Зашиверского острога в 1668 г.) (ДАИ, 1853. Т. 5. – С. 339), «воевода Андрей Афанасьевич послал бы к нам на выручку в Охотский острожек казаков наскоро, и пороху, и свинцу, и мушкетов, и куяков, чтоб нам, сидячи в Охотском, голодною смертию не помереть и побитым не быть» (просьба приказного Петра Ярышкина якутскому воеводе А.А. Барнешлеву из Охотского острога в 1678 г.) (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 280).
Информация о численности защитного вооружения у того или иного противника могла влиять на исход боевых действий. Так, якут Балтуга, поднимавший восстание 1676 г., склоняя на свою сторону глав других родов, говорил, что у него «пятдесят человек в куяках и с копьи», тогда как в реальности у него было 7 куяков на 70 человек. Его отряд был деморализован и распался, получив информацию, что из Якуцкого острога на войну с ним вышло «двести пятдесят человек с оружием и с копьи, а сто человек в куяках», тогда как на самом деле отряд состоял из 23 служилых и 53 якутов, правда, все из которых действительно имели куяки (ДАИ, 1859. Т. 7. – С. 24-25).
Также следует сказать, что воеводы, «прибирая» воинов из «подъясачных» им народностей, требовали наличия у них защитного вооружения. Например, в указе 1688 г. о приведении в Иркутск 150 вооруженных бурят сказано: «…собрав в тех во всех родех и улусах брацких людей тотчас с коньми и с ружьем саадаки и с куяки и панцири» (СДИБ, 1960. – С. 312-313).
Таким образом, подводя итог можно сделать следующие выводы:
1. Вплоть до конца XVII в. служилыми людьми Сибири и Дальнего Востока активно использовалось защитное вооружение в связи с необходимостью вступать в рукопашный бой во время выполнения различных боевых задач и эффективным применением лука и стрел почти всеми противниками, с которыми им приходилось сталкиваться.
2. Государство осознавало острую необходимость в использовании служилыми людьми, осваивающими новые земли, защитного вооружения, всю его важность для них и пыталось обеспечить им служилых, причем те категории, которые в европейской части России из государственной казны вооружения не получали.
3. Основными видами употреблявшегося оборонительного вооружения были пансырь и куяк.
4. Пансырями служилых обеспечивало государство, однако это обеспечение видимо не было массовым и не носило регулярного характера, районы, расположенные ближе к центру (Западная Сибирь) обеспечивались лучше, отдаленные (Якутия, Даурия) хуже или вообще не обеспечивались.
5. Более доступным и эффективным видом защитного вооружения, употреблявшимся служилыми, был куяк, приобретаемый или захватываемый у сибирских и дальневосточных народностей, широко практиковавших этот тип доспеха в своем военном деле. Куяки в значительной мере компенсировали недотаток в поставках доспехов государством.
Вопрос об использовании служилыми людьми Сибири и Дальнего Востока защитного вооружения, требует дальнейшего изучения с использованием материалов документальных источников, иллюстративного материала, а также предметов защитного вооружения, находящихся в фондах музеев.
ЛИТЕРАТУРА
АИ, 1842, т. 4. Акты исторические. СПб.
АИ, 1842, т. 5. Акты исторические. СПб.
Артемьев А. Р., 1999. Города и остроги Забайкалья и Приамурья во второй половине XVII-XVIII вв. Владивосток.
Богоявленский С. К., 1938. Вооружение русских войск в XVI-XVII вв. // Исторические записки. Т. 4.
Бобров Л.А., 2002. Позднесредневековые шлемы из собраний музеев Красноярского края // Военное дело номадов Северной и Центральной Азии. Новосибирск.
Бобров Л.А., Худяков Ю.С., 2004. Этнокультурное взаимодействие русских с кочевниками Южной Сибири и Центральной Азии в военном деле в XVI-XVII вв. // Интеграция археологических и этнографических исследований. Алматы; Омск.
Бобров Л.А., Худяков Ю.С., 2003. Использование панцирей, изготовленных из органических материалов, воинами государств Центральной, Средней и Восточной Азии в периоды позднего средневековья и Нового времени// Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопреде

 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 22.03.2011, 12:04 | Сообщение # 18
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Проникновение русских на Урал и их роль в формировании феодальных отношений у местных народов

Первый этап русской колонизации начинается походами русских войск на Урал и стихийными крестьянскими переселениями, а заканчивается вхождением народов Западного Урала (коми-пермяков и большинства удмуртов) в состав Русского государства.

Интерес русских к Уралу был вызван естественными богатствами края, главным образом пушниной. Первыми проникли в край новгородцы. В XII веке дружины новгородских ушкуйников неоднократно предпринимали походы на Югру. Известны походы 1119, 1187 годов.

А в 1193 - 1194 годах был организован новый поход по северному пути на Югру новгородского воеводы Ядрая, назначенном вечем при поддержке князя и архиепископа. Кроме мехов, новгородцы требовали от Югры в уплату дани серебро. В отряд, насчитывающем около 300 человек, входили зажиточные новгородцы («мужи вядшие»), священники и рядовые дружинники. Дружина осадила югорские городки, но встретила упорное сопротивление. Югра, собрав значительные силы, истребила организаторов похода. Часть «вятших людей» была перебита самими новгородцами. Причиной неудачи похода были: отсутствие опорных пунктов новгородцев на пути к Уралу; возникшие социальные противоречия внутри русского отряда. «В лето 1194-е зажегся пожар в Новгороде. В то же лето пришел остаток живых из Югры», - рассказывает летопись.

В результате этих походов северные уральские земли попали в данническую зависимость от Новгорода и стали называться его волостями.

В начале XIII века в бассейне реки Северная Двина возникает град Устюг, ставший опорным пунктом для наступления русских на Приуралье.

В 1220 году сын Всеволода большое гнездо, Великий князь Юрий , организуя поход на волжских булгар, посылает один полк своей рати из Устюга в верховья реки Камы. Это был один из первых походов владимиро-суздальских князей в Приуралье.

Но Новгород удерживал прочно восточные волости в своих руках. Продолжались походы новгородцев за данью на Югру. В 1364 году новгородское войско во главе с воеводами Александром Абакумовичем и Степаном Ляпой перешло через уральские горы, одна часть рати поднялась вверх по Оби, а другая спустилась вниз до ее устья и вышла к морю.

Это был первый поход русского войска за Урал. Однако новгородцам приходилось все чаще встречать сопротивление владимиро-суздальских колоний, попадающих под влияние Московского княжества. В 1323 году устюжане «изъимаша новгородцев, кто ходил на Югру, и ограбиша их». В 1324 году покорив Устюг, новгородский князь Юрий вошел в Орду, спустившись вниз по Каме. А в 1332 году московский князь Иван Калита «взверже гнев на Новгород, прося у них сребро закамское», т.е. приказывая Новгороду поделиться захваченной добычей на Урале.

Борьба Московского княжества за новгородские волости была частью борьбы за создание русского централизованного государства. Приуральские земли были нужны как плацдарм для борьбы с казаками и Сибирским ханством и для пополнения казны за счет сбора дани.

Московское княжество укрепляло свое влияние в северо-восточных землях и путем внедрения христианской церкви. Церковная колонизация началась при епископе Стефане, который в 1383 году был назначен митрополитом московским в Пермь Вычегодскую. Стефан не щадил язычников, обращаясь с ними как с врагами. Он обрушивал секиру на сосновое темя лесного бога, отсекал ему руки и ноги, повергал на землю, метал останки в огонь и пепел развеивал по белому мху-ягелю... Благодаря миссионерской деятельности Стефана, получившего имя Пермского, богатейший край земель вычегодских коми в конце XIV века был присоединен к Москве.

В начале XV века в крае возникают первые русские поселения, основанные московскими ставленниками. Между 1398 и 1409 годами новгородский двинский воевода Анфал Никитин, перешедший на московскую службу, основал в верховьях Камы первое русское поселение. В начале XV века посадские люди Калинниковы основали первые солеварни на реке Боровой, а после истощения рассолов в 1430 году перенесли свои промыслы на реку Усолку, где и возникло Усолье Камское (Соликамск). В это время Золотая Орда слабеет и распадается на ряд отдельных феодальных государств.

В 1437 году в Поволжье выделяется Казанское ханство, включившее в себя часть земель Нижнего Прикамья и Башкирии. К концу XV века выделяется Сибирское ханство. Оно занимало территорию между реками Тоболом, Турой, Иртышом и Обью.

В 1462 году московское войско в главе с Б.Кошоновым и Б. Слепым совершает поход из Устюга на вятскую землю и в Великую Пермь. Цель похода была не только укрепить московские позиции в Вятской земле, но и подготовить присоединение Верхнего Прикамья.

Во второй половине XV века идет борьба русского государства с Казанским ханством. В 1468 году организуется поход русского войска против казанских татар, которые проникли в Пермь Великую. Татарскому войску был нанесен урон, часть его попала в плен и была приведена в Москву. В 1469 году русские совершают новый поход на Казань, во время которого освобождают взятых в плен татарами русских людей, в том числе вятичей и пермяков. Русское войско выступает в роли освободителей народов Приуралья от ига Казанских ханов.

В 1465 году совершается новый поход русского войска во главе с Устюжным воеводой Василием Скрябой в Югру. Результатом похода был захват югорских князей Колпака и Течека, которые были привезены в Москву. Иван III «их пожаловал югорским княжением и отпустил их в Югру, а на них дань возложил и на всю землю Югорскую». После победы Московского войска над Новгородом на реке Шелони многие новгородские волости по отказной грамоте 1471 года отошли к Москве.

Появилось юридическое основание для присоединения верхнего Прикамья к русскому государству. Это произошло в 1472 году. Поводом для похода послужила «обида» московских купцов в Перми. Русская рать во главе с опытным полководцем князем Федором Пестрым и воеводой Гаврилой Нелидовым спустилась с Устюга по рекам Лузе и Вясоляне на Каму до Анфаловского городка. Здесь она разделилась на два отряда. Один двинулся на восток и захватил Урос, Чердынь, Покчу и другие коми-пермякские городки. Другой отряд прошел на северо-восток, разбил в небольшом сражении при переправе через реку Колву коми-пермякских воевод, захватил укрепленный городок Искор. После победы оба отряда соединились на реке Колва около устья реки Покчи и здесь, на месте бывшей резиденции пермяцкого князя Михаила, поставили русский укрепленный городок. Пленнных, князя и его воевод, вместе с богатым трофеем отправили в Москву.

В 1478 году казанский хан совершил разорительный набег на Вятскую землю.

В 1481 году вогуличи и тюменские татары напали на Великую пермь. Против них было послано устюжское войско во главе с Андреем Мишнивым, нанесшим вогуличам и татарам поражение под Чердынью.

В 1483 году по приказу Ивана III организуется большой поход на вогуличей и Югру во главе с князем Федором Курбским и воеводой Салтыком Правиным. Войско разбило вогуличей на восточном склоне Урала, на реке Пелым, спустилось по реке Тавде к чанги-туре (современная Тюмень) и нанесло удар по столице Сибирского ханства. После этого повернуло на север, дошло по Иртышу до Оби, в земли обских хантов, и захватило в плен югорского князя Молдана.

Военной силой и военным путем русские феодалы хотели включить зауральские народы в состав русского государства и прекратить их набеги на Западный Урал.

В конце XV века происходит присоединение земель удмуртов к русскому государству.

В 1489 году Великий князь московский решил раз и навсегда покончить со своевольством обитателей вятской земли. Вятичи не давали спокойно жить Устюгу Великому, занимались грабежом на Каме и были полновластными хозяевами земель, раскинувшихся между Камой и Югрой, Вяткой и Сысолой. Они разгуливали на своих легких лодках в Великой Перми и Волжской Булгарии.

К Хлынову (Вятке) двинулись князья Данила Щеня и Григорий Морозов с огромным по тому времени войском в 64 тысячи человек. Тверяне, устюжане, двиняне, волжане, кагрополы, белозерцы, вологжане, вымичи, сысоличи, и даже семьсот казанских татар шли пешком, передвигались на лошадях и сплавлялись на речных судах к вятской земле.

Даниле Щене и Морозову нельзя было отказать в решительности. Осадив Хлынов, они окружили его плетнями со смолой и берестой. Вятичи отварили ворота и выдали с головой зачинщиков неподчинения Москве.

Заодно московские рати взяли на щит Арскую землю между Казанью и Хлыновым, где жили выходцы с далекого Енисея - идолопоклонники, имевшие своих шаманов. Арские князья были привезены в Москву, но затем отпущены после того, как согласились платить дань.

Особой грамотой Иван III разрешил свободное заселение вятской земли русскими людьми. Это вызвало усиление притока русских колонистов в земли удмуртов.

Так шло быстрое продвижение московских сил на северо-восток. Однако зауральские князья не захотели мирных отношений, и в ответ на их набеги в 1499 году был совершен новый поход за Урал.

Иван III решил окончательно покорить Югру с тем, чтобы она платила дорогую меховую дань Москве. По приказу Великого московского князя была собрана рать до пяти тысяч человек. Под знаменами Москвы были двиняне, устюжане, вологжане, вятичи, пинежане, а также мордовские, татарские и вотяцкие воины. Рать возглавили князья Семен Курбский, Петр Ушатый и воевода Василий Гаврилов (Заболоцкий-Бражник). В 1499 году московская рать двинулась на северо-восток, к берегам Печоры. Войско разделилось на отряды. Ушатый повел свой отряд мезенским путем, Курбский пошел вычским волоком, а Василий Заболоцкий-Бражник поплыл Волгой и Камой, а затем перешел на Печору волоком. Войско, объединившись на Печоре, основало там Пустоозерский острог - опорный пункт для похода за Урал-Камень, для покорения всей Югорской земли. Отсюда московское войско, разбившись опять на отряды, на лыжах по свежему насту устремилось к подножию Полярного Урала. Но сходу преодолеть горы не удалось. Отряды в течение семнадцати дней безуспешно пытались перевалить через высоты Полярного Урала.

Через обнаруженное ущелье московское войско вышло на просторы северной Азии. Ратники мчались на лыжах, оленях и собачьих упряжках. Вскоре русское знамя взвилось над стенами главного вогульского города Ляпина. В Ляпин явились югорские князья с самых низовьев Оби и добровольно признали власть и покровительство Москвы.

Из Ляпина московское войско пошло в глубину Югорской земли. Было взято свыше тридцати югорских укрепленных поселений. Покорить Югорскую землю, дойдя на лыжах до Оби, отряды Курбского и Заболоцкого-Бражника повернули назад и вновь сошлись в Ляпине.

Весной 1500 года Москва встречала победителей Югры колокольным звоном. Семен Курбский завершил трудный и победоносный поход. Он присоединил к московским владениям земли от Печоры до Оби.

К титулу Ивана III было включено звание «князя Югорского, Обдорского и Кондийского».

Таким образом, к началу XVI века вся Пермь Великая стала частью русского государства. Первые русские поселения - городки Анфаловский, Покча, Чердынь, Усолье Камское стали центрами управления и экономического освоения русскими Западного Приуралья и крепостями обороны.

http://otherreferats.allbest.ru/history/00037630_0.html

 все сообщения
Тангун Дата: Вторник, 29.03.2011, 20:20 | Сообщение # 19
новик
Группа: Джигиты
Сообщений: 2
Награды: 2
Статус: Offline
много интересного, спасибо happy
 все сообщения
Кержак Дата: Вторник, 29.03.2011, 21:51 | Сообщение # 20
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
Тангун, я собрал ряд интереснейших работ сканов дореволюционной поры - по освоению сибири включая скан рукописной чертежной книги ремезова - просто на форум не выкладываю - они объемные очень, тут как раз изучаю историю семьи Строгоновых написанную по их архивным материалам в 19 веке - очень любопытно к слову
 все сообщения
Тангун Дата: Среда, 30.03.2011, 21:18 | Сообщение # 21
новик
Группа: Джигиты
Сообщений: 2
Награды: 2
Статус: Offline
Кержак, ммм, какая у вас есть вкуснятина!
 все сообщения
Кержак Дата: Среда, 30.03.2011, 21:35 | Сообщение # 22
Батько
Группа: Атаман-отставник
Сообщений: 16075
Награды: 39
Статус: Offline
да уж - интересные штучки - самое замечательное что в чертежах даются схемы городов и укреплений ну и тд
 все сообщения
Форум Дружины » Научно-публицистический раздел (история, культура) » Обсуждения событий реальной истории. » Сибирь
Страница 1 из 1 1
Поиск:

Главная · Форум Дружины · Личные сообщения() · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · PDA · Д2
Мини-чат
   
200



Литературный сайт Полки книжного червя