Ну, зачем уж так-то?
Еще в 1924 году в Военном Сборнике был помещен
"Краткий очерк обороны крепости Осовца в 1915 г." В.Буняковского
А в Военно-инженерной Академии в обязательном порядке изучался опыт Осовца.

Конечно, книга Хмелькова значительно подробнее, но в этом нет ничего удивительного.
Для всех, кто захочет прочитать -

Хмельков С. А. Борьба за Осовец. — М.: Воениздат НКО СССР, 1939.

PKL, я хотел приводить примеры героизма в этой теме.

ВВС, я ни в коем случае не возражаю против таких примеров. И готов всячески помочь в поиске информации о них. Просто при выкладывании подобных статей, написанных зачастую в пропагандистском стиле, нужно быть весьма аккуратным. Одно-два пропагандистски-неправильных утверждений дадут повод читающему сомневаться и в других фактах.

Например, один из авторов, перепечатывавших данную статью (о подвиге Осовца), добавил от себя, что в советское время этот подвиг умышленно замалчивался из-за того, что генерал Бржозовский принял сторону белых.

Меж тем достаточно взять (кроме указанных книг) Военную Энциклопедию и убедиться, что это совсем не так.

Согласен. Нужно быть аккуратным. Но есть пример и более древний. Оборона Казельска.
Таких оборон вагон и еще маленькая тележка. Вплоть до современных времен. Оборона высоты 776.

Десять лет назад, в ночь с 29 февраля на 1 марта 2000 года, в жестоком неравном бою с чеченскими боевиками полегла 6-я рота 2-го батальона 104-го парашютно-десантного полка 76-й Гвардейской Псковской дивизии ВДВ.

Вечная память героям.

А еще малоизвестная оборона Петропавловс-Камчатского? Когда в штыковом бою, ополчение Русских, скинуло в океан, отборные части Английской морской пехоты. При этом с господствующей высоты.

Оборона Петропавловск-Камчатского.

Автор этих воспоминаний (во время описываемых событий мичман, а к моменту опубликования — лейтенант) Н. Фесун освещает один из немногих успешных для русского флота и русской армии эпизодов Крымской войны — Петропавловский бой. Победу в этом бою историки впоследствии справедливо сравнивали с победами в других знаменательных морских битвах, например в Гангутской.

Возвратясь из практического плавания в Средиземном море на корабле "Ретвизан", я просматривал ряд статей... за прошлый, 1858 год... Но ничто так не привлекло моего любопытства, не удивило и не порадовало меня, как статья под заглавием "Петропавловская экспедиция" - сочинение Эдуарда Гайли. Прочтя со вниманием статью эту, я был поражен совершенного откровенностью ее изложения и ясно увидел, что читатели... за границей знают гораздо более о действиях союзных эскадр у берегов Сибири и Амура, чем знают о них у нас в России, где, кроме официальных донесений и писем, набросанных на скорую руку, до сих пор нет никаких источников. Взвесив все эти обстоятельства и располагая журналом, веденным под непосредственным влиянием происшествий, я решился, разобрав с возможною подробностию и беспристрастием статью господина Гайли[Разбор статьи, за исключением отдельных мест, опускается.], не ограничиться одним этим разбором, а еще попытаться рассказать, как сумею, тот длинный ряд счастливых событий, который привлек к отдаленным и прежде столь мало известным берегам Восточного океана внимание всего образованного мира. Начну с разбора статьи господина Гайли, и именно прямо с того, что уход "Авроры" из Калао, с которого автор приступает к рассказу, описан им не только чрезвычайно интересно, но еще с самой толковой и беспристрастной оценкой положения фрегата. "Аврора", как говорит он и как действительно было, оставила берега Перу 14 апреля 1854 года, т.е. по прошествии уже более месяца времени со дня объявления войны в Европе; английский пароход "Вираго", нарочно отряженный в Панаму, с нетерпением ждал там официальных депеш о разрыве; получив их, он пришел в Калао 25 апреля (7 мая), т.е. 11 дней спустя после нашей съемки с якоря, а следовательно, становится очевидно, что успели уйти мы только что вовремя; опоздай фрегат несколько дней, и нет сомнения, что по получении депеш союзные адмиралы [Английский и французский контр-адмиралы Давид Прайс и Феврие-Депуант,] постарались бы удержать его, несмотря на нейтралитет Перуанского порта...

Положение "Авроры" в порту Калао было самое критическое, и, конечно, если бы капитан предполагал застать там всю эскадру союзников на Тихом океане, он никогда не зашел бы туда. Обычное пребывание английских и французских крейсеров в этих водах есть Вальпарайзо; минуя его, мы, против обыкновения судов, огибающих мыс Горн, рассчитывали в Калао освежить команду, спокойно запастись провизией и потом уже идти далее; вышло напротив. Привлеченные беспорядочностью перуанского правительства и близостью к Панаме для получения новостей, неприятельские эскадры очутились с нами борт о борт у берегов Перу. Пришлось торопиться, запасаться провизией на скорую руку и, не имея возможности дать команде оправиться, после самых трудных и продолжительных переходов[Из Портсмута в Бразилию (Рио-Жанейро) и оттуда, после весьма непродолжительной якорной стоянки, - вокруг Горна в Калао, никуда не заходя и во время равноденствия, т.е. в самое трудное, бурное время года.], идти немедленно далее, к месту, отстоявшему от нашей последней якорной стоянки на расстоянии не менее 9 тысяч морских миль! Этого было уж слишком много для самой здоровой команды; и последствия, как и должно было ждать, не замедлили обнаружиться перед нашим приходим на Камчатку. Вряд ли какому-нибудь другому судну удастся когда-нибудь быть в том положении, в котором была "Аврора" на Калаоском рейде: рядом - сильные неприятельские эскадры, неизвестность настоящего и самая тяжелая будущность! При всем этом визитам и учтивостям конца не было, в особенности со стороны французов. Мы должны были отплачивать тою же монетой и при посещении их судов не могли не заметить совершенно боевого и исправного вида обеих эскадр; учения артиллерийские, свозы десантов, примерные высадки производились каждый день, по нескольку раз; было очевидно, что все это подготовляется на наши головы, а между тем все встречи на берегу были до крайности любезны и даже радушны. Лима, столица Перу, от Калао отстоит всего на 10 верст и соединена с ним железной дорогой; французы и англичане, бывшие уже прежде несколько раз, хорошо знали этот город и охотно сообщали нам о нем все подробности, в отелях мы с ними были постоянно вместе, на гуляньях тоже, и, право, смотря на толпу молодежи в мундирах наших, французских и английских, смотря на эти оживленные, улыбающиеся и уж вовсе не враждебные лица, трудно было верить, что тут есть враги, что вскоре кровь прольется между ними и что многим из них предстоит никогда не добраться до своего родного крова!..

Удивление, возбужденное уходом "Авроры", очень естественно, так как союзники не сомневались, что фрегат останется в Калао еще, по крайней мере, около двух недель; узнав от американского консула в Лиме о неизбежности разрыва, капитан наш решился ускорить прием провизии и по окончании его, не теряя ни минуты, сняться с якоря; на берегу между тем всем, кто нас спрашивал, мы отвечали, что остаемся еще в Перу не одну неделю, что станем поджидать здесь депешей и что, наконец, имеем такие повреждения, без фундаментального исправления которых нет возможности выйти в море. Куда идем, нас, конечно, не спрашивали. Надеясь на продолжительную стоянку фрегата в Калао, союзники не сомневались, что еще до внашего ухода "Вираго" успеет привезти положительные известия. И вдруг 26-го по новому стилю... фрегат начал сниматься с якоря и через несколько часов вместе с исчезнувшим туманом исчез и фрегат!..

Полагаю не лишним сказать теперь несколько слов о том, что было у нас на "Авроре"... После двух огромных переходов из Портсмута в Рио-Жанейро и оттуда в Калао все мы рассчитывали, что хотя немного но отдохнем в последнем порту и дадим в нем время нашей команде оправиться и запастись новыми силами для предстоящего плавания на севере; к несчастью, вышло совершенно иначе; об отдыхе не было и помину; вместо того приходилось торопиться, забирать что понужнее из провизии и потом, не щадя рангоута, гнать восвояси; правда, не много хорошего обещали и свояси эти, в их тогдашнем положении, но вопрос, главное, заключался не в том, а как бы скорее вырваться из западни, которою мог сделаться для нас Калаоский порт, приди официальное известие о войне прежде ухода фрегата... Успели отделаться благополучно, и сначала все шло как нельзя лучше. Потеряв из виду берег, мы получили скоро юго-восточный пассат, с которым, идя средним числом не менее 180 миль в сутки, фрегат в 16 дней добежал до экватора; тут пассат начал слабеть, и вскоре... в ночь с 4 на 5 мая мы его потеряли окончательно; потом после 4 дней штилей и переменных ветров явился пассат северо-восточный; явился и дал себя знать! Дул он чрезвычайно свежо, два рифа у марселей почти постоянно, а иногда приходилось брать и третий и даже четвертый, погода сквернейшая и очень холодная, небо всегда облачное, беспрерывные дожди, а в промежутках мокрый, пронизывающий до костей туман - в утешение; тяжело приходилось, но в это время, по крайней мере, мы быстро подвигались вперед и не сомневались в скором достижении цели... 23 мая... начались противные западные ветры, дувшие с силою, часто доходившею до степени шторма... дожди не переставали, и положение экипажа сделалось чрезвычайно тягостным; при огромном океанском волнении фрегат часто черпал бортами, вода попадала в батарейную палубу, пазами проходила в жилую, так что команде не оставалось места, где бы укрыться от сырости; в палубах порта по свежести ветра были постоянно закрыты, и духота становилась невыносимою. В продолжение нескольких недель не проходило дня без дождя, и хотя команда в заграничном плавании и успела обзавестись бельем, но продолжительный переход и постоянные сырые погоды истощили весь запас его; просушить было негде... Явилась болезнь, давно подготавливаемая стечением обстоятельств; люды заболевали десятками, а тут, как назло, доктор, уже более месяца страдавший ревматизмами, до того был доведен ими, что не мог пошевелиться в постели, вследствие чего положение экипажа сделалось, если можно, еще худшим. Ветер не изменялся ни в силе, ни в направлении, погода не выяснивалась; провизия, взятая в Калао в изобилии[На фрегат взяты были даже живые быки, возможное число зеленя, множество лимонов, и вообще, можно смело сказать, не было ничего забыто или упущено из виду.], начала истощаться продолжительным пребыванием в море; запас воды оставался самый ограниченный; а так как, по мере увеличения числа заболевших людей, уменьшилось число выходивших на вахту, то и очевидно, что для оставшихся здоровых служба сначала удвоилась, а потом, возрастая в пропорции увеличивания больных, наконец дошла до того, что немедленный приход в порт становился уж более нежели необходимостью...

Направив курс к Петропавловску, "Аврора" достигла его не так скоро, как заставляло желать состояние здоровья экипажа. Сильные западные ветры, густая мрачность по горизонту, частые и жесточайшие порывы с дождем усердно сопутствовали и провожали фрегат почти вплоть до берегов Камчатки; 18 июня увидели мы наконец эти берега, столь нетерпеливо ожидаемые, а 19-го бросили якорь в обширной Авачинской губе, проведя таким образом в море, без захода в порт, 66 дней и переплыв в это время расстояние в 9 тысяч морских миль.

С приходом фрегата в Петропавловск в городке этом все закипело новою жизнью, а больные наши, очутившись в теплом и сухом месте, пользуясь всем, что было лучшего в средствах края, начали поправляться столь быстро, что не прошло и трех недель, как уже работы по увеличению и улучшению укреплений порта были в полном разгаре, и немного спустя с помощью 300 человек линейных солдат, прибывших на транспорте "Двина", петропавловская оборона была доведена до такого состояния, что приход англофранцузской эскадры застал нас далеко не врасплох...

...Говоря откровенно, никто и никогда из служивших на "Авроре" не ждал, чтобы дрянной камчатский городок мог быть атакован столь значительными силами... Оборона Петропавловска вовсе не была так богата средствами, как писали о ней французы и англичане, в особенности приняв во внимание чувствительный недостаток в порохе и те жалкие 37 картузов на орудие, которыми впоследствии пришлось так дорожить и так экономничать.

Описание сражения 20 августа у господина Гаили исполнено живого интереса, и несмотря на то что, имея главною целью оправдать союзников в неуспехе, он иногда не совсем беспристрастен в подробностях, - весь ход дела вообще излагается им не только последовательно, но и вполне толково... Действия "Вираго", о которых он отзывается с таким восхищением, действительно были замечательно хороши, и грешно бы было им не отдать должной справедливости. Пароход, единственный при эскадре во все время пребывании последней в Петропавловске, нес адскую службу и с утра и до ночи почти не прекращал паров; все его маневры были удивительны, в особенности ловкость и скорость, высказанные утром 20 августа, в то время, когда он брал на буксир два фрегата с боков и один сзади и потом вел их на боевую позицию, все это так очевидно превосходило виденное прежде нами в том же роде, что, несмотря на ожидание решительного сражения, мы невольно любовались и восхищались пароходом. Что же лично до меня касается, то картина, представляемая "Вираго", почти подавленного буксируемыми им судами, еще и до сих пор совершенно живо сохранилась в моей памяти. День был прекрасный, солнечный; снеговые вершины огромных огнедышащих гор, окружающих Авачинскую губу, терялись в яркой синеве неба, легкий ветерок едва раздувал крепостной флаг на Сигнальной батарее; весь гарнизон по своим местам, орудия наводятся, все взоры, с лихорадочным нетерпением, устремлены на огромную темную массу, медленно движущуюся вперед по направлению к укреплениям. Широкая полоса черного дыма, оставаясь далеко позади, показывает, что пароход идет полным ходом; противное течение, легкий береговой ветерок и - главное - непомерная тяжесть буксира парализуют все его усилия и дают нам время осмотреться. Но вот наконец фрегаты на позиции а "Форте" открывает огонь!.. Фрегаты расположились таким образом, что огонь их сперва сосредоточивался на 5 орудиях Сигнальной батареи и 3 орудиях батареи Красного Яра; понятно, что, будучи совершенно открытыми, батареи, при всей стойкости их команд, не могли долго держаться, так как прислуга у орудий, в особенности на Сигнальном мысе, была, в буквальном смысле слова, засыпана не только неприятельскими снарядами, но еще щебнем и осколками с горы... Каждое ядро с фрегатов, несмотря на расстояние не менее 8 кабельтовых, шло в дело, и если нельзя сказать того же о действиях бомбами, то единственную причину неудачного разрыва последних нужно, как кажется, отнести к давнишнему и устарелому способу приготовления их трубок... Нисколько не обвиняя союзников в весьма понятной осторожности, я стараюсь только, выставить в настоящем свете всю невыгоду тогдашнего положения Петропавловского гарнизона; неприятельские суда были на позиции против батарей; отделить с последних прислугу, чтобы при ее помощи отразить десант, - невозможно; приходилось ограничиться 1 и 2 портовыми стрелковыми партиями, имевшимися под рукой, и отрядом в 30 человек, присланным с "Авроры"; идти в обход было бы слишком далеко, и подкрепление, в последнем случае, наверное, не поспело бы вовремя; оставалось идти прямо по берегу, как и было сделано, и следовательно, отрядам нашим пришлось во все время находиться под страшным огнем 60 орудий неприятельских фрегатов. Затруднения и неудобства очевидные...

Около полудня неприятель дал отдых своим командам и канонада затихла по всей линии...

...Все выгоды начала сражения 20 августа клонились на сторону англо-французов. Две наши батареи были вынуждены замолчать, мы имели раненых и убитых, и для сопротивления прямому входу в Петропавловскую губу или атакам с фронта оставалось всего 20 орудий "Авроры", 6 транспорта "Двина" и 11 батареи N 2, или, как ее звали, Кошечной. Фрегаты же в утреннем сражении по вооружению и по корпусу потерпели немного, потери людьми у них были незначительные, и, конечно, если бы после полдня 20-го числа, вместо бомбардировки с дальнего расстояния, они пошли бы прямо на пролом, исход боя для нас был бы далеко не столь благоприятен и весьма вероятно, что в последнем случае союзникам не пришлось бы терять более 400 человек раненых и убитых в кровавой резне 24 августа. К счастью петропавловских защитников, обстоятельства сложились иначе, и не только после полдня 20-го, но даже и в 4 часа вечера этого дня, в то время, когда прекрасно направленный огонь фрегатов "Форте", "Пику" и "Президент" оставил на Кошечной батарее всего три орудия годными для продолжения боя, в то время, следовательно, когда до заката солнца оставалось еще три часа и "Аврора" с "Двиной" представляли для входа в губу единственное препятствие, неприятель не только не пользуется критическим моментом, но еще, к величайшему удивлению нашему, снимается с боевой позиции и под кливерами отходит в глубину залива, вне выстрела батарей, приведенных в невозможность беспокоить его...

Как только неприятельские суда отошли от укреплений, в Петропавловске немедленно принялись за исправление их. В одну ночь все орудия на Кошке приведены в порядок, заряды и прислуга по возможности пополнены, к утру батарея могла уже снова открыть огонь. На Красном Яре из трех орудий два были исправлены и готовы к делу, на Сигнальном из 5 - два бомбических 2-пудовых и одно 36-фунтовое длинное; одним словом, в ночь на 20-е успели сделать столько, что, если бы утром 21-го числа неприятель пожелал возобновить сражение, он встретил бы всего тремя орудиями менее вчерашнего и с тою для себя невыгодою, что команды на укреплениях, побывавшие в огне, сражались бы еще с большею противу прежнего стойкостью и самоотвержением. Велико было общее удивление в Петропавловске, когда не только 21-е число прошло спокойно, но и еще 22-е и 23-е. Неприятель не предпринимал ничего решительного и как будто бы отдыхал на лаврах. В это время гарнизон успел совершенно оправиться, собраться с силами, исправить окончательно все повреждения, одним словом, сделать все возможное для изготовления порта к решительному отпору 24 августа...

Первая мысль о высадке, как оказывается из разбираемого мною рассказа, пришла в голову капитану Никольсону. Возможность успеха капитан основывал на указаниях двух американцев, пойманных в Тарьинской губе... До этого решения на союзной эскадре... было уже почти решено отправиться в Сан-Франциско. Американцы дали такие подробные сведения о местности и представили нападение на город с севера столь легким и удобным, что командующий английской эскадрой немедленно предложил адмиралу Депуанту предпринять это нападение при помощи сильного десанта...

Сделавши важную ошибку и раз решившись на десант, союзники, относительно последнего, распорядились так хорошо, как нельзя было лучше... При десанте ничего не забыто; все до мелочей взято было на шлюпки: гвозди для заклепки орудий, различные инструменты для разрушения батарей, завтрак на весь десантный отряд, и сверх того отдельный запас провизии, предназначенный, вероятно, для временно остающихся гарнизонов в городе; потом, кроме патронов в суме у каждого матроса и солдата - ящики с патронами запасными, несколько тюфяков, одеял; были взяты превосходно снабженные походные аптеки и, наконец, кандалы для заковывания некоторых пленных. На одном из убитых французских офицеров, после дела, найдена была подробная инструкция, на которой внизу и другой рукой было приписано: "Не забудьте захватить несколько пар кандалов и помните, что эта вещь часто совершенно необходима!" Потом там же приписано несколько дополнительных сигналов, из которых у меня в памяти остался в особенности один, предназначенный для уведомления эскадры о неудаче; сигнал заключался в следующем: "Один из людей становится на видном месте и поднимает обе руки к небу!" Мысль довольно оригинальная, но, конечно, далеко не практическая; что же касается до кандалов, то, вероятно, союзные начальники считали, что между гарнизоном есть несколько камчадалов, по их мнению, совершенных дикарей, способных на крайности. Как бы то ни было, план высадки составлен с большим искусством; и раз отважившись очертя голову сунуться на берег, нет сомнения, лучшее, что оставалось сделать, - это попытаться завладеть Никольской горой. Была минута, что неприятелю оставалось очень не многое для исполнения его смелого намерения. Здесь помещу несколько слов о том, как это случилось и каким образом разыгрался последний акт драмы: лишь только пароход с десантом направился к батарее N 5, губернатор [Генерал-майор Василий Степанович Завойко в недавнем прошлом капитан 2 ранга, в будущем - адмирал. В 1824 году, пятнадцатилетним мичманом, участвовал в Наваринском сражении. Затем под командованием П.С. Нахимова служил на корвете "Наварин". Участник двух кругосветных плаваний и автор книги "Впечатления моряка". Во время описываемых событии руководил обороной Петропавловска. (Прим современных издателей)] немедленно послал за 1-м портовым стрелковым отрядом, расположенным у Красного Яра, вследствие движения туда фрегата [1-й портовый стрелковый отряд в день сражения, 24 августа, состоял из 60 человек; портовым я называю его для отличия от стрелковых партий с "Авроры", которых для береговых действий было образовано четыре, каждая в 30 человек, под командой офицера.]... Сверх того, потребовано им подкрепление с "Авроры" и 2-й портовый стрелковый отряд, в числе 60 человек, направлен на вершину Никольской горы, для занятия подъемов на нее с озера. Не думая, что бы неприятель, совершенно незнакомый с местностью, решился бы устремиться прямо на гору, и рассчитывая, что батарея N 6, защищавшая вход в город с севера и к которой вела хорошая дорога, будет первым предметом нападения, губернатор сосредоточил все свои силы у порохового погреба, откуда кроме близости вышеупомянутой батареи еще было удобнее, чем с другого пункта, броситься к наиболее угрожаемому месту.

Исполнив первую часть своего плана., т.е. после самого упорного и блистательного сопротивления заставив замолчать батареи N 3 и N 5, неприятель высадился у последней из них, заклепал ее орудия, повредил станки и, разделившись на три отряда, повел атаку так, как было им решено заранее, т.е. две части стали подниматься в гору, а третья направилась на батарею .N 6.

Встреченная картечным огнем батареи и одного небольшого полевого орудия, эта часть десанта смешалась и, видя, что пушками завладеть нелегко, сочла за лучшее последовать примеру двух первых частей и тоже поворотить на гору. Командир 2-й портовой стрелковой партии имел приказание стянуть свой отряд туда, где увидит неприятеля в большем числе; вследствие чего, заметив, что главные силы союзников, тотчас после высадки, устремились по дороге к батарее N 6, он спускается с горы по тому же направлению и завязывает с ними беглую перестрелку.

Вся Никольская вершина остается таким образом никем не занятою. Неприятель пользуется этим и без сопротивления взбегает на нее. Момент был действительно критический! Красные мундиры английских морских солдат появляются над перешеечной батареей, и штуцерные пули уже сыплются на "Аврору" градом. Потеряй мы секунду времени, успей союзники опомниться, собраться с силами - и все было бы кончено; но мы не потеряли этой секунды! Три партии с "Авроры" и партия из остатков прислуги Максутовской батареи, одна за другой, бросаются бегом на неприятелей со стороны перешейка; губернатор, еще ранее 31-ого, посылает туда же, со стороны погреба, 1-й и 3-й портовые стрелковые отряды, 2-ю стрелковую партию с фрегата, волонтеров (18 человек) и 22 человека с батареи N 2. Таким образом, для отражения неприятельского десанта в 700 человек и полученного им впоследствии подкрепления на Никольской горе, на основании самых точных и положительных данных, собирается, всего на все, не более 300 человек. Сверх того, надо еще прибавить, что не все отряды могли вступить в дело вдруг и что, в чем нет сомнения, мы не только не защищали гору и ее всходы, а напротив того, вынуждены были брать ее штурмом. Тут естественно и сам собою является вопрос: каким же образом 300 человек могли сбить с крепкой позиции 700 человек? Ответ не трудный, а именно: хотя наши небольшие отряды действовали отдельно и почти независимо один от другого, но у всех была одна общая и хорошо известная цель: во что бы ни стало обить с горы неприятеля; числа его тогда хорошенько не знали, и каждый последний матрос вполне понимал одно, что французам с англичанами оставаться там, где они были, - не приходится! Никольская гора покрыта густым кустарником, партии исходили на нее с разных сторон, врассыпную, и после непродолжительной перестрелки рукопашная схватка закипела по всей линии. Видя наших повсюду, не зная, что в городе нет никакого резерва, и, по стремительности нападения, считая, что имеют дело с неприятелем превосходным в числе, союзники смешались, смешались тем более, что общего командования у них не было и, раз заняв гору, они не знали, куда им идти и что делать...

Представьте себе прекрасный летний день, яркое небо и спокойное море. Огромная Никольская гора покрыта народом, сквозь зелень кустов мелькают красные мундиры англичан, синие и красные рубахи матросов французских и наших; частая дробь ружейного огня слышится со всех сторон, и повсюду, изредка, раздаются пушечные выстрелы; шум, беготня и смятение удивительные, барабаны бьют наступление, рожки на разные голоса им вторят, крики "ура" сменяются проклятием... с примесью различных ругательств! Нет тут порядку, наступлений и отступлений; нет ни колонн, ни взводов; для этого не было ни места, ни времени, пи возможности...

...Одушевленные успехом, отряды наши мало берегли себя, и когда, засев на утесах, они провожали жесточайшим ружейным огнем... союзников... нам сильно досталось от залпов картечью с ядрами с брига "Облигадо". Бриг и "Вираго" были лучшими, по управлению, судами в эскадре, и действия последнего, 24-го, и первого - 20 августа - достойны удивления и подражания. Имея всего третью часть команды (две партии были в десанте), "Облигадо", пользуясь легким ветерком, маневрировал восхитительно; огонь его уменьшил намного потерю союзников при отступлении, и в действительности искусства его комендоров представляет лучшее доказательство грот-мачта "Авроры". Мачта эта пробита ядром навылет при весьма неблагоприятных обстоятельствах, а именно, при стрельбе брига через перешеек...

В половине двенадцатого перестрелка замолкла, неприятельские суда отошли к Тарьинской губе, в городе ударили отбой, и мы все, спустясь с горы, собрались у порохового погреба. Составилось огромное каре, в средину его вошел священник, и началось благодарственное молебствие, потом посыпались рассказы и расспросы. Все радовались победе, приветствовали друг друга, везде говорили об отдельных подвигах; порой слышался даже и смех, но выражение большей части лиц было грустное.

В нашей небольшой семье мы не досчитывались многих!..

Лейтенант Фесун. Кронштадт. 6 декабря 1859 года.

Есть книга Сергеев М. А. "Оборона Петропавловска-на-Камчатке." с более подробным описанием событий

ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР Москва — 1954

В Крымской войне 1853—1856 гг. русский народ, как и во всех войнах, которые выпали на его долю, показал образны высокого мужества и героизма.

Одним из замечательных, но сравнительно мало известных эпизодов этой войны была оборона Петропавловска-на-Камчатке от соединенной англо-французской эскадры осенью 1854 года. Петропавловские бои были отдаленным, но громким отголоском войны, происходившей на юге Европейской России. Героическая оборона Петропавловска привлекла к Камчатке внимание всего мира.

Защита Петропавловска останется навсегда одной из замечательных страниц самоотверженной борьбы русского народа за свое отечество. Советские люди свято чтут память героев и бережно хранят лучшие традиции героического прошлого русского народа.


[cut=Содержание]Дальний Восток - искони русская земля
Дальний Восток накануне Крымской войны
Камчатка
Подготовка к обороне
Появление англо-французской эскадры и первый бой
Бой 24 августа (5 сентября) и разгром англо-французов
Мировая слава Петропавловска
Перенос Петропавловского порта
Англо-французская эскадра в Петропавловске
Переход камчатской эскадры на Амур
Действия англо-французов в Татарском проливе и южно-охотских водах
Последующие судьбы Камчатки[/cut]

Есть несколько фигур в русской истории, которых мы называем спасителями Отечества. Одним из таких героев был Дмитрий Пожарский. В страшное Смутное время он вместе с Кузьмой Мининым возглавил земское ополчение, которое сумело очистить Московское государство от терзавших его внешних и внутренних врагов, восстановить законность и порядок в русских пределах.

Становление воина и гражданина

Дмитрий Пожарский был представителем старинного, но захудавшего княжеского рода, ведущего происхождение от седьмого сына Всеволода Большое Гнездо Ивана Стародубского. Как и других родовитых людей, предков Дмитрия Пожарского в середине XVI века не миновала опричная гроза, - опале со стороны царя Ивана Грозного подвергся его дед князь Федор Иванович Немой Пожарский, лишенный вотчин и сосланный в Свияжск. Вернулся он в родные места уже в годы Ливонской войны, в которой и принял участие даже не в воеводском чине, а в качестве головы – сотенного командира. Родовой терем Пожарских находился в 12 верстах от села Коврово (в наши дни город Ковров во Владимирской области) в деревне Сергово. Именно здесь 1 ноября 1578 года в семье Михаила Федоровича Глухого Пожарского и Марии Федоровны Беклемишевой и появился на свет младенец Дмитрий. Однако детские и юношеские годы будущего национального героя прошли в Москве, в расположенной на Сретенке городской усадьбе Пожарских.

Лишившись в десятилетнем возрасте отца, служить Дмитрий Пожарский начал по достижении 15 лет.

С 1593 года он регулярно принимал участие в дворянских смотрах и после одного из них был пожалован низшим придворным чином - стряпчего с платьем. Стряпчий Пожарский был участником Земского Собора 1598 года, состоявшегося после смерти царя Федора Ивановича, и именно в этом качестве подписал соборное определение об избрании новым царем и великим князем боярина Бориса Годунова. Вскоре после этого Пожарский был послан на южное порубежье, постоянно разоряемое крымскими татарами. Пять лет пробыл он там. Все эти годы Дмитрий Пожарский командовал отрядом стрельцов, который нес дозорную службу в самых опасных местах. Его ревностное отношение к службе не осталось незамеченным, Пожарский становится царским стольником и получает в поместье небольшое село под Москвой.

В составе московской армии он участвовал в нескольких сражениях с вторгшимися в 1604 году в русские пределы войсками Лжедмитрия I, в том числе в знаменитой битве у села Добрыничи, где самозванец потерпел тяжелое поражение. Однако после смерти Бориса Годунова Лжедмитрию в 1605 году удалось овладеть Москвой. Щедрыми дарами и пожалованиями он попытался привлечь на свою сторону московских бояр и дворян, в первую очередь тех, кого он мог опасаться. Среди них оказался и не находившийся в то время на виду стольник князь Пожарский. Видимо, самозванец чувствовал его истинное отношение к происходившему, и пытался нейтрализовать, так же как патриарха Гермогена, ставшего "сенатором", Скопина-Шуйского, ставшего мечником. Дмитрий Пожарский был пожалован более скромным, но также заметным чином дворецкого.

В первые месяцы осады Москвы "тушинцами", приверженцами Лжедмитрия II, князь Пожарский сначала находился в войске, оборонявшем столицу, однако осенью 1608 года был направлен с отрядом воинов на помощь коломенскому воеводе Ивану Пушкину, с трудом отбивавшему нападения врага. У села Высоцкого в 30 верстах от Коломны, Дмитрий Пожарский встретил "тушинцев" и разбил их. Через год, молодой военачальник одержал еще одну победу – разгромив разбойничий отряд казачьего атамана Салькова. "Крепость" службы его не осталась незамеченной - он был назначен воеводой в очень важный в стратегическом отношении город Зарайск. Выбор оказался верным. Пожарский не "пошатнулся", даже узнав о свержении в Москве царя Василия Шуйского, не признал "Семибоярщину" и отразил ряд попыток мятежников захватить город. Однако отсиживаться за крепкими каменными стенами этой крепости Дмитрий Пожрский не собирался. Его отряды выбили "тушинцев" из Коломны. Командуя отрядами московских служилых людей, он и впоследствии "ходил в разные места против воровских людей".

В 1611 году Пожарский участвовал в создании Первого земского ополчения, которое возглавили Прокопий Ляпунов, Дмитрий Трубецкой и Иван Заруцкий.

Именно его отряд пришел на помощь Ляпунову в критический момент организации земской рати, когда тот был осажден в Пронске войсками служившего полякам Исаака Сумбулова.

Известие о подходе отряда Пожарского вынудило Сумбулова снять осаду и уйти из-под Пронска. Предводитель изменников решил напасть на оставленный почти без охраны Зарайск и захватить город. Но Дмитрий Пожарский успел вернуться в свою крепость и в жестокой битве у стен Зарайского кремля разбил Сумбулова, ушедшего к Москве с жалкими остатками своего войска. После этого Пожарский собрал всех находившихся под его рукой коломенских и зарайских служилых людей в ополчение и повел их в Рязань к Ляпунову. Туда же стали собираться отряды из других поволжских и северных городов. Пристали к ним и некоторые бывшие "тушинцы". В начале весны 1611 года, заслуживший доверие Ляпунова князь был направлен в Москву, чтобы возглавить готовившееся там восстание. Однако бунт против поляков начался ранее намеченного срока 19 марта 1611 года. Тем не менее, единственным отрядом земской рати, принявшим участие во вспыхнувшем восстании московского люда, был отряд князя Пожарского. Интервенты оказались не в силах подавить восстание силой оружия и, по совету изменника боярина Михаила Салтыкова, подожгли город. Отступая перед стеной огня, русские воины стали покидать Москву, уходя навстречу подходившему ополчению Ляпунова. Прикрывая их отход, в столице остались воины Пожарского, принявшие последний бой в районе Сретенки. Несколько раз им удавалось, атакуя, обратить в бегство пехоту врага. Даже 20 марта они еще держались в острожке, построенном у Введенской церкви на Лубянке. Тогда поляки бросили против последнего оплота восставших все наличные силы. В конце концов, противнику удалось ворваться в острожек. В последней схватке с врагом Дмитрий Пожарский был трижды ранен. Упав на землю, он в отчаянии выкрикнул: "Лучше мне было бы умереть, чем видеть все это!". Окружавшие в ту минуту князя ратники не бросили своего воеводу на погибель и, прикрывая своими телами, вывезли из боя. Как и других раненых, Пожарского доставили в Троице-Сергиев монастырь. Немного подлечившись, князь уехал в свою суздальскую вотчину, в село Мугреево. Там Пожарский узнал о гибели Ляпунова, там осенью 1611 года и нашли его нижегородские послы. По совету своего земского старосты Кузьмы Минина они прибыли просить князя возглавить новое освободительное ополчение, собиравшееся в Нижнем Новгороде.

Освободительный поход

Всегда откликавшийся на призыв постоять за родную землю воевода и на этот раз не отказал нижегородцам. Избранный военным вождем ополчения князь Пожарский в то же самое время возглавил и "Совет всей земли Русской" - временный орган верховной власти на всей освобожденной от интервентов территории. Земский воевода Пожарский сыграл исключительно важную роль в освобождении Москвы, восстановлении разрушенной государственной организации. Весной 1612 года главные силы Нижегородского ополчения собрались в Ярославле, где происходило обучение ратных людей, было налажено производство оружия, которым вооружались ополченцы. К июлю численность земской рати достигла 20 тысяч человек.

Поспешить с выступлением к Москве Минина и Пожарского вынудили вести о приближении к захваченной врагом русской столице нового польского войска во главе с гетманом Ходкевичем, имевшим намерение разгромить последних защитников Руси поодиночке и снять затянувшуюся осаду Москвы отрядами Заруцкого и Трубецкого, выручив державшийся там польский гарнизон. Четырехмесячное пребывание Нижегородского ополчения в Ярославле подошло к концу. 27 июля 1612 года с основными силами земского войска Дмитрий Пожарский выступил к Москве. Начиная этот поход, князь съездил в Суздаль поклониться праху своих предков, погребенных в Спасо-Евфимиевском монастыре.

Рать Пожарского успела вовремя, всего на день опередив врага.

В развернувшемся 22 и 24 августа 1612 года сражении у стен Москвы победа русского оружия достигнута была в результате совместных, хотя и не скоординированных общим командованием действий казаков Трубецкого и ратников Нижегородского ополчения. Решающую роль в битве сыграл неожиданный для поляков удар казачьих сотен, отбросивших наемные отряды Ходкевича от стен Кремля и Китай-города. Потерпев поражение, один из лучших польских полководцев "с великим срамом" ушел к Можайску, а затем обратно в Литву.

Поспешное отступление остатков разбитой польско-литовской армии, не сумевшей восполнить запасы продовольствия и фуража, в чем так нуждался осажденный в Кремле и Китай-городе польский гарнизон, предопределило исход осады Москвы. 15 сентября полякам было предложено сдаться, но они отказались сложить оружие, надеясь на помощь своего короля. Началась осада города. Русские воины выкопали неподалеку от Кремля глубокий ров, обнесли тыном берега Москвы-реки, и поставив у Пушечного двора артиллерийскую батарею, начали обстрел позиций противника. 22 октября 1612 года штурмом был взят Китай-город, оборонявшимся там полякам удалось отступить в Кремль, однако терзаемый голодом вражеский гарнизон был обречен и сдался на милость победителей 26 октября 1612 года. На следующий день 27 октября ополченские рати вступили в Кремль.

Этой победой князь Дмитрий Пожарский приобрел огромный авторитет. Поэтому на Земском Соборе 1613 года, избравшем на престол нового царя, он вел заседания, спрашивая мнения участников. Ставший государем Михаил Федорович Романов высоко оценил заслуги Пожарского и 11 июля 1613 года, после венчания на царство в Успенском соборе Кремля, пожаловал Дмитрия Пожарского боярским чином.

Когда долг превыше всего

В буквальном смысле до смерти князь Пожарский служил верой и правдой своему Отечеству: он командовал войсками, дравшимися против разорявших русские земли отрядов польского полковника Лисовского, в 1615 году разбил его под Орлом и прогнал к Карачеву. Доблестный воин искал новых встреч с врагом, но тяжелая болезнь надолго приковала его к постели. Вновь воевода оказался в строю в грозном 1617 году, когда на Москву с целью силой завладеть московским престолом двинулось польское войско под командованием королевича Владислава и гетмана Ходкевича. Пожарский руководил укреплением Можайска и Калуги, которыми враг не смог овладеть и вынужден был зимовать в Вязьме. За верную службу князь получил в награду серебряный позолоченный кубок, 36 золотых, шубу – "атлас турецкий на соболях", с пуговицами серебряно-золочёными.

В следующем 1618 году поляки продолжили поход к Москве. В обороне столицы, осажденной войсками Владислава, самое непосредственное участие принял Дмитрий Пожарский. Он, по словам современника "на боях и на приступах бился, не щадя головы своей". Во время решительного штурма 1 октября 1618 года Пожарский взял на себя руководство боем в самом опасном месте у Арбатских ворот Белого города.

Воины Пожарского действовали настолько удачно, что вынудили атаковавшего Москву в этом месте украинского гетмана Сагайдачного спешно вывести остатки своих запорожцев с заваленных их телами московских улиц.

В последующие годы князь также был на виду - руководил Ямским, Разбойным, Поместным и Судным приказами, был воеводой в Новгороде Великом. Во время неудачной Смоленской войны (1632-1634 гг.) Пожарский, вместе с князем Дмитрием Черкасским формировал армию прикрытия, собиравшуюся в Можайске. Вскоре воеводам стало известно о капитуляции под Смоленском остатков армии воеводы Михаила Шеина и окончании войны. После этого войско Пожарского и Черкасского было распущено, так и не приняв участие в боевых действиях.

В годы Азовского "сидения" донских казаков (1637-1638 гг.) он укреплял на случай возможной войны с Турцией Москву, надзирая над работами по постройке земляного вала, возводившегося вокруг столицы.

В 1637 году на собственные средства Дмитрий Пожарский построил Казанский собор близ торговых рядов на Красной площади и перенёс туда из своей домашней церкви чудотворную икону Богородицы, присланную ему из Казани и сопровождавшую его при освобождении Москвы.

Благодаря щедрости царя, он стал одним из наиболее богатых в России землевладельцев. Последней службой Пожарского стало его участие весной 1640 года в переговорах с прибывшими в Москву польскими послами. 20 апреля 1642 года Дмитрий Пожарский скончался, перед смертью приняв схиму. По преданию, царь Михаил Федорович, чтя его заслуги "провожал гроб сего незабвенного боярина и почтил оный слезами своими". Знаменитый полководец был похоронен в родовой усыпальнице в Спасо-Евфимиевском монастыре в Суздале.

В XVIII столетии архимандрит Ефрем приказал разобрать склеп Пожарских, используя камни гробницы "на выстилку у церкви рундуков и в другие монастырские здания".

Позднее, когда в российском обществе усилился интерес к родной истории, останки знаменитого воина стали усиленно искать. В конце концов, на месте разобранного склепа были найдены 23 захоронения, одно из которых и было объявлено могилой Дмитрия Пожарского.

Источник, описывающий настолько удачные действия "воинов Пожарского", можете привести?
Вообще-то обычно указывается число погибших при штурме в 30 человек и раненых 100. И не факт, что это были запорожцы, так что "остатки своих запорожцев" - это более, чем сильно сказано. Существует несколько версий по поводу причин, по которым Сагайдачный приказал прекратить штурм Москвы, но уж никак не из-за потерь.