Ох и трудная это забота - из берлоги тянуть кашалота

Борис_Каминский

Дата: Четверг, 07.11.2013, 21:11 | Сообщение # 31

казак

Группа: Джигиты

Сообщений: 42

Награды: 2

Статус: Offline

Окончание гл 16.

«А вот хрен тебе, «мариванна», а не эскимо, – зло подумал Борис, - Так и опять все про…м. Сейчас ты узнаешь, как рвут гланды через задний проход. Вместе с наивностью».
- Господин профессор, наверное, забыл, как его друг Маркони умеет подавать заявки. Чтоб меня на том свете черти жарили, если ваш полосатый скунс завтра не принесет заявку на трансивер с лампочкой!
Удар был ниже пояса. Будто напоровшись на невидимую стену, Попов замер. Взгляд его стал растерянным. На лице резко обозначились морщины. Он посмотрел на сидящего перед ним коренастого и уверенного в себе господина. Вскинувшиеся было плечи, опустились. По всему было видно, что в душе Попова происходит то же, что было несколько лет тому назад, когда весь мир рукоплескал знаменитому итальянцу.
- Но разве так можно? Я, конечно, понимаю, что вдали от России …
Александр Степанович хотел высказать этому самоуверенному крепышу, что приличные люди так не разговаривают. Эти, в общем-то, справедливые упреки, принято следует высказать гораздо мягче, как подобает людям доброжелательным и воспитанным. Он вспоминал, как некоторые его коллеги выказывали по сути то же самое, но мягко и без злой агрессии.
«Да кто ему позволил лезть ко мне в душу?» - мысленно воскликнул профессор.
Александру Степановичу вдруг отчаянно захотелось попросить этого самоуверенного господина выйти вон.
В этот момент лицо профессора было открытой книгой, и куда только подевался искушенный тип, что снисходительно посматривал на Мишенина. Перед друзьями, сидел очень немолодой человек, посвятивший свою жизнь науке. Такие долго остаются наивными, и даже получив от жизни приличные плюхи, в критические моменты забывают об окружающей их подлости.
Ильич расстроился не меньше хозяина. Он не понимал, как можно так обижать людей. Глядя на обоих Федотова сообразил, что он несколько перегнул палку. Ситуацию надо было не то чтобы спасать, но корректировать к лучшему.
- Александр Степанович, мы выросли в России. В нас вложили силы русские педагоги и ученые, в этом смысле наши изобретения не только наши.
Федотов начал без патетики, его голос звучал глухо, но после такого вступления следовало добавить экспрессии.
- Поверьте, я отнюдь не бессребреник и мне гораздо легче обогатиться, вернувшись в Америку. Вот только есть одно «но»! Я сделаю все, чтобы приоритет остался за Россией. Мое изобретение принесет мне миллионы, а России и российской науке славу. Не Вы нам поможете, мы найдем других. Денег на изготовление станций у нас хватит. Изготовим, испытаем и немедленно подадим заявку на привилегию, одновременно на патенты в Европе и Америке. А вот после этого, уважаемый профессор, публиковаться будем до одури. Более того, с этого момента будут жизненно необходимы публикации в солидных журналах с указанием авторства и поданных заявок. Такова наша принципиальная позиция. К Вам же мы обратились по двум причинам. Во-первых, у Вас есть имя. Во-вторых, мы хотим использовать в нашем аппарате Ваши кристаллические детекторы, тем самым включив Вас в число соавторов. Мы люди деловые и понимаем, начни Вы с нами серьезную работу, ваши доходы у Дюкрете и Сименса существенно снизятся. Это обстоятельство необходимо компенсировать. Таковы законы бизнеса, и кроме того, объять необъятное, еще ни кому не удавалось. Мы очень нуждаемся в Вашей помощи.
Сейчас Федотов не играл. Он давно решил для себя вернуть Попову славу первооткрывателя. Борис говорил, веря каждому своему слову. Точно так же ему верил Попов. Это было очевидно. Так случается, когда два человека начинают безоговорочно доверять друг-другу. В такие моменты расчетливость отступает. Между тем, для закрепления успеха Борис, не постеснялся посулить профессору классический «откат».
Федотову еще многое хотелось сказать профессору. Напомнить, как на благо Германии сейчас трудится главный инженер фирмы AEG Доливо-Добровольский, как мыкались со своими изобретениями Лодыгин и Яблочков, но все это было лишним. Вместо этого в повисшей тишине, он отчего-то опять вспомнил Славку Каца, который наотрез отказался уезжать на свою историческую Израиловку. На душе опять заскребли кошки.
Радовала только реакция Попова, у которого предательски увлажнились глаза.
- Но…Борис Степанович, … это так неожиданно. Мне надо подумать.
- Так, конечно же, Александр Степанович, Вы пока подумайте, а будут вопросы - так мы всегда к вашим услугам.
Федотов не стал напоминать профессору о том, что по существу тому доверено множество не закрытых патентами сведений, вместо этого он напомнил о другом:
- Александр Степанович, а мы ведь припозднились, - Борис глазами показал на настенные часы, что своим маятником отсчитывали восьмой час. - Вы не подскажете, где тут неподалеку можно остановиться?
Попов, с изумлением бросил взгляд на часы.
- Э нет, дорогие мои, никуда я вас не отпущу. Мои все уехали, так что никто Вас не потревожит, а завтра - как Вам покажется удобнее. Можете оставаться у меня, а можете в гостином доме, но сейчас будем ужинать.
- Мария Федоровна, - отворив дверь кабинета, кликнул он горничную, - когда гостей потчевать будем?
- Александр Степанович, я к вам уже три раза заглядывала. Все давно готово.
- Странно,- профессор как бы извиняясь, пожал плечами.
Переселенцам ничего не оставалось, кроме как согласиться. Таков был закон русского хлебосольства – приезжих следовало и накормить, и спать уложить. Что до привычек гостей, так о них в таких случаях не вспоминали.
***
Перед сном друзья отпросились у гостеприимного хозяина прогуляться.
Улица Песочная едва освещалась редко стоящими газовыми фонарями, а дневной ветер с залива сменился предвестником антициклона - легким ветром с Ледовитого океана. Заметно подморозило.
- Ты знаешь, мне так не по себе сегодня, - начал Мишенин.
Борис, помня, каким Ильич был во время переговоров, не торопил товарища.
- Я не знаю, как начать … тут две проблемы сразу, - сбиваясь, продолжил Мишенин. - Я сегодня на своей шкуре ощутил такое презрение, что мне стало страшно! И вот еще. Скажи, ты сегодня не ощущал себя клоуном, что перед умным человеком ломает комедию?
- О куда тебя потянуло! Ильич, ты помнишь наши баталии о вмешательстве в историю? Дима тогда сказал, что мы заурядности. Так это же во всем. Возьмем, к примеру, меня. Ну, руководил я кое-какими проектами, даже до миллиона долларов доходило. И что? А ничего! Деньги не мои, да и знания … чуть что, сразу бежал в Московский энергетический институт. Теперь ты, Ильич. Аналогия полная. Кандидат наук, а получал гроши. Я выезжал за счет организаторских, ты за счет чуть-чуть лучших знаний, а в целом мы – «так себе». Эх, Ильич. Разве не ясно, что родись мы в этом времени, так и была бы нам грош цена.
- Ясно-то, ясно, но так хотелось спасти Россию, стать сильным и дарить.
- Ну, в этом нет ничего нового. Это так легко. Вот только боятся люди данайцев. Не хотят они получать дары, хоть тресни. А что тебя так разволновала реакция Попова на полицаев?
- Тут такое дело…- Ильич на мгновенье примолк, сжался, как перед прыжком в ледяную воду.
- Я недавно Ивану Филипповичу обронил, что Николай второй воспитанный и незлобивый человек, а он на меня так странно глянул и ответил, что, мол, да, воспитанный и просвещенный монарх, сам же перестал на меня смотреть.
Мишенин замер, вспоминая, какую он ощутил к себе холодность со стороны Усагина.
Борис! – в голосе Мишенина прозвучали истеричные нотки. - Он, прощаясь, не подал мне руки! Я же видел, он специально взял промасленную деталь своего насоса и говорит: извините, руки грязные, а сам в сторону смотрит. А сегодня Попов нас открыто презирал.
Мишенин горестно взмахнул рукой, будто пытаясь защититься.
- Ты не думай, я все понимаю. Монархии себя изжили, они неповоротливы и потому уступают место буржуазным республикам, но дома я даже представить себе не мог, как здесь все это выглядит. В этом есть что-то противоестественное
Борис, вслушиваясь в интонации, догадался, что под «противоестественным» Ильич подразумевал реакцию общества. Федотову было любопытно наблюдать, как по мере вживания в этот мир меняются представления Ильича. Появились первые более-менее трезвые оценки, но и старые догмы сидели крепко.
- Владимир Ильич, а ты читал «Красное колесо»?
- Ну конечно, каждый интеллигентный человек читал Солженицына, - в голосе отчетливо прозвучала надменность.
- А ты попытайся восстановить в памяти написанное.
- Борис Степанович, но он же ненавидел коммунистов! – опешил Мишенин.
- Так и отлично! Тебе, возможно, покажется странным услышать от меня, но я действительно считаю, что Александр Исаевич ни полслова не солгал. Он с исключительной точностью описал реакцию российского общества на эту действительность и на батюшку-царя. Что касательно стенаний великого писателя земли русской, так это у него от гангрены ума.
- Не любишь ты его.
Было непонятно, кого Мишенин имеет в виду – царя или Солженицына.
- Так за что же любить дурашку? Ты скажи, кто теперь читает этого великого «пейсателя»? Вот то-то же. Пустышкой оказался.
- Так почему его читали раньше? – тут же взъершился Доцент.
- Почему, почему. Ты, Ильич, сам думай, только без дури. Заодно догадаешься, отчего такие великие плодились, как глисты у шелудивого пса.
Оба замочили, размышляя каждый о своем. Мишенин продолжал мысленно спорить с Борисом, а Федотов думал об удивительной схожести реакций здешнего общества и общества их века.
Борис, будто споткнувшись, замер.
- Ильич! Есть мысль! Настоящая! – воскликнул с подъемом Федотов.
Повернувшись к математику, повторяясь и в скороговорке путая слова, он продолжил:
– Ильич, ты же умный человек. Ты на бумаге отрази все, к чему призывала интеллигенция в СССР и здешняя? Вовка, это же уникальный шанс! Мы же знаем, что было у нас, а сейчас видим, что происходит здесь. Черт побери, ты представь себе! Мы запишем все, к чему призывали наши демократы и тутошние. Потом мы запишем, что произошло здесь и что происходило у нас. Вова, самое главное, в таком случае не останется тумана ангажированных историков. В итоге получим реальное исторические исследование. Вова, да ведь на этом основании можно будет выявить сходства и различия психотипа нашего и здешнего демократов!
Борис весь был в предвкушении предстоящего открытия. Никаких выводов еще не было и в помине, но Федотов в мгновение ока осознал всю схожесть демократов всех времен и народов. Безусловно, этому способствовали контакты с местной либерально настроенной интеллигенцией. Исподволь накапливающиеся наблюдения вдруг выплеснулись в простое и очевидное: местные социалисты тождественны тем, кто во времена Федотова гордо называл себя демократами.
Ему привиделось, как он срамит своих друзей, отстаивавших демократические идеалы. Он увидел, как подносит к носу своего старинного «заклятого» друга Лукича бумажки с выводами. Показывает, как тот похож на тех, кого только что поносил с яростной ненавистью. Ему привиделось, как его Лукич сдувается, опускает голову. Лукичу становится стыдно.
В сознании вихрем мелькнула набившая оскомину формула о единстве и борьбе противоположностей. Вспомнилось, что предают только свои.
На душе от этого стало кисло.
Борис точно так же мгновенно осознал, что ничего не переменится. Лукич так же будут тарахтеть о бесчеловечности коммунистического режима, лелея только свою жизнь неудачника.
Память услужливо выбросила на поверхность:

Спите себе, братцы, все вернется вновь,
Все должно в природе повториться.
И слова, и пули, и любовь, и кровь,
Времени не будет помириться.

От осознания бессмысленности всего сущего повеяло могильным холодком. Холодок тут же отступил, уступив место осознанию собственной правоты. Мелькнула мстительная мыслишка:
«А вот на тебе, Вова, сучара демократическая, я точно отыграюсь. Сам напишешь и сам увидишь себя в здешних либерастах».
Все эти мысли заняли в сознании Федотова не более секунды. Ильич даже не заметил паузы.
- Охренеть можно! – вновь с экспрессией продолжил Федотов. – Да ведь и касательно сторонников державы надо так же все описать. Державы здешней и нашей.
Федотов удивлялся, как же он раньше не допендрил до такой простой мысли.
От встречи с Питером, от того, как прошел сегодняшний день, от предстоящих эпохальных открытий настроение вновь поднялось.
- Ильич, есть еще одна шикарная мысль!
После этой фразы Доцент похолодел. Он давно заметил, что в таком состоянии Федотов буквально фонтанирует «гениальными» идеями, от которых нормальным людям лучше держаться подальше.
- Ильич. Мы встретимся с Колчаком! – сказал, как пригвоздил Федотов.
- … с Александром Васильевичем Колчаком?
Мишенин растерялся. Ему представился просторный зал. Светлые окна до половины закрыты ниспадающими волнами ламбрекена. Он сообщает верховному правителю множество идей. Тот их слушает, но отчего-то не понимает. Одновременно в памяти всплыло искаженное злобой лицо сутенера, волокущего за волосы проститутку. Эту картину тут же заслонил печальный взгляд Настасьи.
От такого сумбура у Ильича невольно вырвалось:
- Борис, но что мы ему скажем? Он же еще мальчишка.
Икоса поглядывая на Мишенина, Борис на всю улицу громко продекламировал:

Мы глазик выколем,
Другой останется,
Будет знать буржуй,
Кому кланяться.

- Во как!
Федотов от души хлопнул по плечу обалдевшего Доцента.
- Да ты, Доцент, не расстраивайся, мы ему жизнь сохраним. Одноглазых правителей современная история не знает!
- Да ну тебя. Старый, а все в игрушки играешь. Товарищ майор, – добавил в конце Мишенин, как бы отдавая должное розыгрышу.
- Эх, Вова, хорошо-то как!
Борис, раскинув руки, загляделся на Млечный путь. Ильич невольно поддался хлещущей из Федотова первобытной радости бытия.
- А знаешь, Ильич,- все еще глядя в небо, произнес Федотов, - давай, действительно, встретимся с Колчаком. Ему же сейчас, наверное, и тридцати нет. Действительно, мальчишка. Просто посмотрим, кто он на самом деле, да и все тут.
- А почему бы и нет? - еще больше заражаясь оптимизмом, откликнулся Мишенин.
***
За завтраком, Александр Степанович выглядел неважно. Припухлые веки и круги под глазами говорили о дурно проведенной ночи. Одновременно было очевидно, что многие проблемы он разрешил и тем получил душевное равновесие.
- Господа, после всего, что вы рассказали, я пришел к выводу: от своей затеи вы не откажетесь. Да и сама затея грандиозна. Мне очевидно, что если даже десятая часть задуманного получится, вас ждет потрясающий успех. Отсюда я посчитал своим долгом всячески вам благоприятствовать.
Попов порывисто встал, сделав несколько шагов, вновь остановился, массируя с левой стороны грудь.
- Господа, я полностью с вами согласен, в вопросе сохранения секретности работ. По этой причине я настоятельно прошу Вас аппараты изготовить в кронштадских мастерских. Если вы не против, то сейчас мы зайдем в институт, где через канцелярию я оформлю письмо на имя Главного Командира кронштадтского порта. В порту Вам надо будет встретиться с заведующим радиомастерской Леонидом Евгеньевичем Коринфским. Вот к нему рекомендательное письмо.
Передав письмо, профессор сделал паузу. Он явно хотел что-то добавить, но испытывал то ли неловкость, то ли сомнения. Переселенцы не торопили. Еще раз потерев грудь, где дано пошаливало сердце, наконец, решился:
- Господа, должен вам сообщить: мы с господином Коринфским имеем отношения к секретам державы. Поверьте, это никоим образом не относится к третьему отделению, но является гарантией сохранения ваших секретов.
Попову было не по себе от мысли, что его могут понять превратно. Переселенцам же эти рефлексии доставляли почти эстетическое наслаждение. Даже Ильич о хранении секретов знал не в пример больше профессора. Дело дошло до курьеза, как-то прочитав очередную статью о положении на фронте, Мишенин в сердцах выдал: «НКВД на вас нет. Журналяки болтливые». С этого момента фраза стала крылатой.
- Господин Попов, не стоит извиняться. Мы в курсе, как и зачем державы хранят свои тайны.
Фраза прозвучала уверенно, здесь так не говорили.
- Спасибо господа, но с вашего позволения я продолжу. В письме Леониду Евгеньевичу даны ясные рекомендации. Вы можете на него полностью полагаться. Таким образом, в существо технических особенностей более никого посвящать не придется.
В этот же день друзья переехали в приличную гостиницу, что была в получасе ходьбы от института.

все сообщения

Борис_Каминский

Дата: Суббота, 23.11.2013, 23:15 | Сообщение # 32

казак

Группа: Джигиты

Сообщений: 42

Награды: 2

Статус: Offline

Глава 17 Кронштадт.
17 апреля

В названии «Кронштадт» звучит особая гордость. Подростки представляют себе грозную крепость и стоящие на рейде боевые корабли. Иным слышится крик чаек и ощущается соленый запах моря.
Мало кто знает, что остров Котлин принадлежал Шведам и служил границей между Швецией и Новгородом. Шведам было в лом зимовать на острове. По их мнению, охрану границы зимой удобнее было вести из столицы. Когда в октябре тысяча семьсот третьего года Петр I обнаружил оставленные постройки, его посетила гениально-прохиндейская идея – поставить крепость в море на расстоянии сотни метров от южной кромки острова. Вроде как граница не нарушена, но … Сказано – сделано. Когда по весне шведская эскадра попыталась войти в устье Невы, их остановили пушки крепости Кроншлот, а в тысяча семьсот двадцать третьем Петр заложил город-крепость Кронштадт. Позднее в море были построены две цепочки фортов - северные и южные. Основными по праву считаются южные, перекрывающие подходы к устью Невы.
Сегодня сбывалась мечта Федотова: он направлялся в Кронштадт. Путь оказался неблизким. Извозчиком до Балтийского вокзала, затем поездом до Ораниенбаума, а дальше пароходом.
Привокзальная площадь запружена экипажами - сегодня все спешат в Ораниенбаум. Светопреставление.
Архитектура вокзала мало чем отличалась от привычной. По бокам двухэтажные флигели, на фасаде флегматично тикают помолодевшие на столетие часы Павла Буре. Вид же привокзального комплекса изменился разительно. Главным зданием площади стал вокзал. Исчезли уродливые буро-красные коробки справа. Вместо них раскинулись парки и редко стоящие особняки.
У касс так же, как в пору молодости Федотова, поругиваясь, толпится народ. Все едут встречать какого-то батюшку. Батюшка-то, батюшка, но билеты пришлось добывать с боем.
В разных концах вагона то вспыхивали, то угасали душеспасительные беседы.
- Дней через пять он приехал к нам, - доверительно звучал надтреснутый голос. - Прошел в спальню, взглянул на него и сказал: “Что ж вы мне раньше не сообщили, что он так серьезно болен?! Я бы привез Святые Дары, причастил бы его”. Мой отец с надеждой смотрел на батюшку и стонал…
- Вечером пришел Симановский, - вещали в другом углу, - а вместе с ним доктор Окунев, тоже специалист по горловым болезням. Мы им сказали: завтра повезем сына в Ораниенбаум, показать батюшке. Симановский возмутился, сказав, что это безумие и Петя может дорогой умереть...
«Жизнеутверждающая» тема слышалась отовсюду. Федотов оглянулся. Через проход сидит миниатюрная женщина. Ярко-красные губы и блестящие глаза чахоточной. Напротив две старушки «Изергиль», крючковатостью тянущие в сумме лет на двести с гаком. Рядом с ними одноногий.
- Ильич, куда прет вся эта инвалидная команда? Тут только матери Терезы не хватает.
Проходивший мимо седовласый проводник с сизым носом, неодобрительно бросил:
- У людей праздник. Едут встречать отца Иоанна. Говорят, он сегодня собирается в столицу.
- Господи, да как же я не догадался? Все едут к отцу Иоанну Кронштадскому – чудотворцу и совести земли русской!
Глядя на экзальтированного Мишенина, Федотов про себя чертыхнулся.
***
В Ораниенбаум прибыли в два часа пополудни. От вокзала к причалу двигался плотный людской поток. Заблудиться было трудно.
Причал оказался запружен встречающими. У дальнего края в два ряда стояли нищие. По всему чувствовалась чья-то организующая рука. Священник с небольшой свитой легко проходил сквозь толпу. Со стороны казалось - никто не остается без внимания. У группы нищих процессия задержалась, одаривая тех милостыней.
- Господи, это он! – всхлипнул Мишенин, спускаясь на причал.
При виде едва не бухнувшего на колени Мишенина Бориса передернуло. На душе стало тоскливо, с губ невольно сорвалось классическое:
- Ну, блин, продавец народного опиума. Ты глянь, шпарит, как парень по телеящику. Только бубенцов не хватает.
Мишенин ничего не слышал, а отовсюду раздавалось:
- Услыши многоболезненное воздыхание наше, призри на чад твоих.
- Умилосердися надо мною, услыши стенание и вопль мой.
Священник подходил к каждому и молча клал руку на голову.
– Боженька, помоги! – послышалось где-то совсем рядом.
Борис вздрогнул.
Семейная пара, с которой Мишенин общался в дороге, синхронно грохнулась на сырые доски причала.
– Я не Боженька, а простой человек,– раздался твердый и решительный голос. – Встаньте, дети мои. Выздоровеет ваш мальчик.
Федотов поднял глаза.
«Совесть нации» был худ лицом, с кротким по-детски взглядом, русой бородкой и некрасивой, чисто-дьячковской косичкой, выбившейся поверх рясы. Несмотря на преклонный возраст, взгляд был ясен.
Иоанн тоже взглянул на Федотова. Вздрогнул. В глазах мелькнуло недоумение, сменившееся растерянностью.
Федотову показалось, что что-то мягкое прикоснулось к его душе, не осуждая.
- Говоришь, поощрение слабых?
Федотову было странно слышать обращение на ты.
- Мы все должны быть милостивы к нищим, ибо сказано в Писании: «Блажени милостливии, яко тии помиловини будут. Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят».
Федотов покраснел, неужели священник прочитал его мысли?
- Тебе, не понять, - по-поморски окая, продолжал Иоанн. - Ты безбожник. Вижу, вижу - безбожник! А вроде святое дело затеял. Хорошо, что пока никого не убил.
В глазах мелькнула печаль, будто они увидели что-то скрытое за горизонтом.
- Путь твой не прост, смотри не ошибись. Сердце слушай, да пусти в него Господа нашего.
Сунул руку в карман старенькой рясы. Не глядя, достал пухлый конверт, протянул Федотову:
- На. Купи себе крестик, и Господь тебя не оставит.
Взгляд священника скользнул по Мишенину. Тот непроизвольно припал к руке владыки.
- Гордыня?! – отдергивая руку, вскричал священник. - Ох, бесы, бесы!
Положив руку на голову поникшего Мишенина, неожиданно щелкнул его по макушке.
- Слушай этого безбожника, он не обманет, в нем есть дух.
Друзьям показалось, что толпа встречающих, прошелестев, отхлынула. Образовался вакуум.
Легкой походкой священник направился на привокзальную площадь, казалось идет почти юноша. На мгновенье повернулся, бросил назад взгляд. Каждый почувствовал - прощаются только с ним. Все увидели на лице сияние духа, а во взгляде огонь благодати.
Толпа вновь беззвучно ахнула. Позже, переживая этот момент, оба вспомнили, как в сознании всплыли строки:

Сильному дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег,
И не забудь про меня.

Сейчас оба стояли растерянные. Каждый испытывал за себя неловкость.
***
Ледорезный пароход «Утро» одиноко стоял у причала. Два пеньковых каната держались за чугунные кнехты. На причале ни души, будто и не было толпы встречающих. Чуть позже портовый рабочий забросил канаты на борт.
Пароход, натужно пыхтя машиной, раздвигал редкие льдины. Стояло безветрие. С палубы открывался вид на Кронштадт. Остров в туманной дали почти сливался с поверхностью моря.
За кормой вездесущие чайки учиняли свои привычные разборки. Пахло морем. Впереди слева постепенно вырастал лес корабельных мачт, прямо по курсу к небу поднимались купала храмов.
Говорить о встрече со священником не хотелось. Время не пришло. Так часто случается после прикосновения к чему-то иррациональному, не мирскому.
- Ильич, ты случайно не помнишь дату смерти Попова, - невпопад спросил Федотов.
- Не помню, ни фига не помню.
В ответе прозвучала благодарность. Ильич хотел переключиться на что-то другое.
- Борис, наверное, он скоро умрет.
- Ох, мать твою!
Оба опять замолчали.
На кронштадском рейде стояло с десяток судов с парусным вооружением. Слегка дымил старичок-броненосец береговой охраны «Генерал-адмирал Апраксин». Рядом приютились две канонерские лодки.
- Невероятно, такой же Кореец вышел против японских бронированных гигантов.
- Смелые люди.
От причала отвалил паровой буксир. Выбрасывая клубы черного дыма, шустро проследовал в сторону «Генерала». В голове сложилось: «А это уже век пара. Как странно одновременно видеть век и парусных, и паровых кораблей.
Войдя на рейд Пассажирской гавани, пароход, утробно рявкнув, доложил о прибытии. Труба окуталась белым паром. Чайки, как по команде отвалили в сторону, точно исчезла надобность в эскорте.
У причалов вновь запахло промокшим деревом и запахом гниющей рыбы. Этот был обязательный атрибут и серьезного рыбного дела, и крохотного рыбного причала. Чуть в стороне команда обшарпанной фелюги с гордым названием «Диана», споро разгружала рыбу. Все выглядело патриархально. Вспомнился другой причал, к которому подходила шхуна с алыми парусами. От этого отчаянно захотелось, чтобы и через сто, и через двести лет рыбаки так же неторопливо выгружали свою рыбу.
Матрос ловко бросил на пирс швартовый конец. Сползая, заскрипел деревянный трап, а через пару минут пролетка несла двоих по улицам города.
Федотов ожидал увидеть скученно стоящие приземистые каменные здания, более всего напоминающие контрфорсы Петропавловской крепости. Ничего подобного! Вокруг был двух-трех этажный кирпичный город с улицами мощеными красной брусчаткой. По бульварам прогуливались дамы, а поголубевший небосвод подпирали многочисленные храмы. Крепостью же являлись стоящие в море краснокирпичные форты.
- Ильич, ты каким себе представлял Кронштадт?
Бровь Мишенина вопросительно изогнулась:
- Вот таким и представлял, а каким ему еще быть?
- Ну-у, все таки крепость, - неопределенно откликнулся Федотов.
- Книги читать надо, а не чепуху разную.
Еще немного прогрохотав по мостовой, экипаж доставил путешественников к выполненному в желтых тонах трехэтажному зданию Резиденции Главного командира Кронштадсткого военного порта.
Справа от входа стояли непрезентабельного вида пролетки. Кучера в бескозырках сгрудились в экипаже командующего. Столетием позже возле штабов так же будут стоять обшарпанные газики с военными номерами. По большому счету в этом мире ничего не меняется.
Из резиденции резво выскочили два штабс-капитана по Адмиралтейству. Из подкатившего тарантаса вышел капитан второго ранга в погонах корпуса морских штурманов.
Из холла первого этажа наверх вела широкая мраморная лестница. С нее на посетителей смотрел адмирал Нахимов. Справа располагался канцелярский стол. За ним, уткнувшись носом в бумаги, сидел белобрысый подпоручик. Слева стояла пара диванов. В холле было пустынно. Офицер слега скосил глаз. Оценил - шпаки.
- Вы к кому, господа? - не отрываясь спросил белобрысый.
Весь его вид говорил о собственной значимости и нежелательности присутствия посторонних.
- Нас направили к начальнику Кронштадской радиомастерской, вот документ на имя командира порта, - Борис протянул бумаги.
- Присаживайтесь, - подпоручик рукой показал на основательно протертый диван.
Пока офицер что-то писал, мимо продефилировали еще несколько чинов, от поручика до капитана второго ранга.
Наклонившись к математику, Федотов прокомментировал:
- Нет, ну ты глянь, черные полковники разбегались. Самое интересное, Ильич, что в двухтысячном сидел я на таком же протертом диване в штабе Северного флота. Ох и поморочили они мне тогда голову.
Сбегав наверх, поручик сообщил о назначенной на утро аудиенции у командира порта.
Бросив вещи в ближайшей гостинице, переселенцы отправились знакомиться с городом. Прошлись до памятника основателю крепости. Петр, как и положено, с гордостью смотрел на созданные им южные форты. Против Санкт-Петербурга людей и экипажей было заметно меньше, если не сказать, что совсем мало. Ничего удивительного – город, а точнее городок имел размеры полтора на два километра. Изредка парами прогуливались дамы, стайка подростков, галдя, спешила по своим подростковым делам. Часто встречались военные моряки.
К Северному бульвару решили пройти по Артиллерийской. Слева стояли казармы и давно утратившие значение крепостные стены. После часовни святого адмирала Федора Ушакова натолкнулись на увенчанное крестами здание. Надпись гласила «Дом Трудолюбия».
- Извините, не подскажете, что это за здание? – обратился Мишенин к прохожему с лицом коммивояжера
«Коммивояжер» не только не спешил, но к тому же оказался человеком словоохотливым. Широко разводя руки и делая театральные паузы, он пустился в историю «От Матфея».
Через десять минут переселенцы знали, что это заведение открыл Иоанн Кронштадский. Сам священник, человек достойный во всех смыслах, в миру звался Иваном Ильичом Сергиевым. Родился он в Архангельской глубинке, в тысяча восемьсот двадцать девятом году и сейчас имел преклонный возраст. В доме же располагались бесплатная начальная школа, мастерские для обучения ремеслам, детская библиотека и приют для сирот. Там же была богадельня для бедных женщин и ночлежный дом. Идея священника заключалась в том, чтобы нищие могли сами зарабатывали себе на ночлег и пропитание.
- Представляете! Канальи, что не хотят работать, сюда и носа не кажут. Тут ведь и безрукий может заработать на ночлег.
Словоохотливый вновь сделал паузу и поднял бровь. Лицо застыло в ожидании реакции.
- Хм, да ваш священник прогрессивная личность, - не удержался от подколки Федотов.
- Именно-с, прогрессивная, - «лектор» иронии не заметил. - Не случайно церковная власть его не особо привечает.
***
У флотского командования часто случаются обстоятельства, ломающие запланированные мероприятия. Вместо встречи с командиром порта, переселенцам было выдано разрешение на работы в мастерской. Что написал Попов в своем обращении к командиру, переселенцам было неведомо, но судя по результату, написал грамотно:
- Господа, вот ваше направление, - с почтением произнес новый дежурный.
Проводив посетителей до выхода, он дал ближайшему кучеру в бескозырке команду:
- Иван, доставишь господ инженеров к минным мастерским и сразу назад!
Такого комфорта и простоты проникновения на «режимный объект», переселенцы не ожидали. Неблагодарный Мишенин второй раз в жизни проскрежетал: «НКВД на вас нет». По всему выходило - соскучился по первому отделу, а Федотов вспомнил, как несколько раз проникал на секретные объекты. Первый раз это случилось на полигоне Морфизприбора. Уезжая в командировку, Борис забыл дома форму для работы с секретными документами. Пару раз он по-нахалке проскочил мимо «бдительной» охраны. На третий день не повезло– пришлось неделю лазить через дыру в «колючке».
Второй раз это случилось в двухтысячном году. Америкосы к тому времени внезапно «озаботились» охраной наших ядерно-опасных объектов, даже выделили на это дело некоторые средства. Деньги, как водится, разворовали, но кое-что пришлось воплотить «в металл». Тогда-то Борису и пришлось протирать штаны в приемной управления связи штаба Северного флота, а чуть позже аналогичным образом проникать на причалы у поселка «Заозерск», где у пирсов покоились атомные субмарины.
***
Кронштадскую радиомастерскую организовали с подачи профессора Попова. На волне эйфории от успехов радио, правительство сделало крохотный шажочек – профинансировало радиомастерские численностью в семь человек. Произошло это в тысяча девятисотом году. Поначалу мастерская монтировала и обслуживала радиостанции фирмы Дюкрете. С конца девятьсот первого года она стала выпускать собственные станции, но к пятому году эти аппараты заметно устарели. Мощностей предприятия явно не хватало, хотя к приезду наших героев в нем трудилось пятнадцать мастеровых. Благо с отбытием на восток эскадры работ стало заметно меньше. Начальником мастерской оказался университетский приятель Попова Коринфский Леонид Евгеньевич, он же единственный инженер. Сама же радиомастерская долго оставалась структурным подразделением минных мастерских.
В Коринфском все было крупным. Он сам. Крутолобая голова, покрытая черными вьющимися волосами с огромными залысинами. Такая же вьющаяся черная бородища. Более всего он напоминал кареглазого Карабаса Барабаса, что по любому поводу готов ринуться в бой.
Прочитав бумаги от Попова и предписание командира порта, Леонид Евгеньевич, разведя в стороны свои лапищи, довольно пророкотал:
- Господа, я, безусловно, окажу вам всяческое содействие, тем паче, что вы сами финансируете выделку новых аппаратов, но в чем существо работы?
«Карабас» оказался человеком покладистым.
Первый день был заполнен организационными вопросами, разъяснением существа работ и планированием. За переселенцами закрепили двух слесарей – Николая Поповкина и Степана Аполлинарьевича Веселова. Токарные и фрезерные работы было решено выполнять по отдельным заказам.
Как и предполагалось, нужных радиодеталей в тогдашних станциях почти не применялось. Бумажные конденсаторы изготовлялись кустарным методом, изредка попадались фирменные, французские. О блоках конденсаторов переменой емкости местные даже не слышали.
Разрабатывая чертежи, Борис заложил вместо переменных емкостей переменные индуктивности и не прогадал – с катушками индуктивности дело обстояло не в пример лучше. Их производство, или как здесь говорили выделка, было хорошо налажено. Не было ферритов, зато вспомнилось старинное решение с применением вариометров. Корпус станций выполнили из оцинкованного железа. После шпатлевки и покраски в светло-серый цвет, он выглядел не хуже изготовленного в ХХI веке.
- Так, граждане, все тщательно моют руки и осторожно снимают фольгу. Шоколад съедается, а обертку складываем сюда.
- Борис Степанович, да куда нам столько? Мы же не маленькие.
Изумлению Николая Поповкина не было предела, когда Федотов вывалил на верстак полсотни плиток шоколада.
- Детишкам отнесете, - произнес Борис, осторожно снимая обертку. - А фольга пойдет на изготовление супер-пупер конденсатора!
Станиоль или оловянная бумага пошла на эксперименты с электролитическим конденсатором. Изолятором послужила вощеная папиросная бумага, а щелочь нашлась у минеров. К огорчению мастеровых, сладких праздников больше не последовало – после ряда попыток конденсатор успешно заработал, а оловянную бумагу закупили на кондитерской фабрике.
Об электропаяльниках приходилось только мечтать. В начале века паяли так называемыми бензиновыми паяльниками, что на деле оказались классическими паяльными лампами. Размеры были разные, но для ламповой техники эти монстры категорически не подходили. Пришлось срочно «изобрести» электропаяльник. В этом существенно помог Коринфский, что по совместительству являлся заместителем начальника портовой электростанции.
Слухи о неких таинственных работах поползли сначала по минной мастерской, затем по гарнизону. Разглашения секретов переселенцы не опасались – о существе радиолампы не знал даже Коринфский, а слухи, как водится, то помогали, то вредили. Первыми пронюхали интенданты – эти упыри всегда чувствуют, когда к ним могут обратиться за «дефицитом». В плюсах оказалось внимание молодых морских офицеров, в основном, из минной мастерской. Самые изобретательные с удовольствием брались поломать голову над очередной проблемой, а таковых оказалось великое множество.
- Ильич, а что тебе в этих морских офицерах бросилось в глаза?
- Они не такие, - вердикт Мишенина был ясен, как решение Госдумы.
Вскоре после начала работ Борис стал ощущать какие-то отличия в менталитете здешних морских офицеров. Сначала подумалось – блажь, но особенности поведения все настойчивее давали о себе знать. Порою случается, что новое сразу не видится, но в один прекрасный момент все становится на свои места.
В то утро Федотов выразил сомнения в том, что капитану-лейтенанту Колбасьеву так уж необходимо мчаться за графитом под Питер.
- Борис Степанович, мое руководство всегда шло мне навстречу.
Эта хвастливая убежденность, на грани с легким куражом, оказалась той малостью, что все объяснила: этим людям присуща внутренняя, глубинная свобода, в основе которой не хамская воля, а врожденное право на поступок. Борис впервые осознал, как на мироощущении сказывается принадлежность к дворянскому роду. Позже он увидел и обратную сторону такого воспитания. Привыкших к «особой свободе» дворянских сынков система безжалостно обламывала. На выхлопе порою оказывались редкостные моральные уроды. По этому поводу Зверев выразился как всегда образно: «Их тут трамбуют по полной, крепче, чем в у нас учебке. Вот им мозги и плющит».
И все же, когда плененные морские офицеры давали слово не воевать против Японии - их отпускали. Этот поступок не находил осуждения ни в российском обществе, ни у власти. Какая колоссальная пропасть в представлении об офицерской чести начала и конца ХХ века!
Евгений Викторович Колбасьев явил собой удачным пример «правильного» воспитания, когда свобода гармонирует с долгом. Оказавшись изобретательным человеком, он организовал и стал владельцем телефонно-водолазной кронштадской мастерской, «грешил» изобретением плавающей мины оригинальной конструкции и проектированием подводной лодки.
Этот офицер вместе с лейтенантом Щастным, взялся решить проблему резисторов. В водолазном деле Колбасьева применялись керамические стержни. Покрыв их графитом, офицеры после ряда опытов получили вполне приличный результат. От предложения возглавить список изобретателей резистора Колбасьев не отказался.
Изобретения же сыпались, как горох: вариаторы, динамики, резисторы и паяльники. Мишенин заморился подавать заявки на привилегии. В департаменте торговли и мануфактур на него стали смотреть волком, но положительных решений так и не выдавали. Наверное, хотели кушать.

все сообщения

Борис_Каминский

Дата: Пятница, 29.11.2013, 22:31 | Сообщение # 33

казак

Группа: Джигиты

Сообщений: 42

Награды: 2

Статус: Offline

Глава 18 Первые успехи.
1 мая. Кронштадт.

К испытаниям готовились почти неделю, а до этого три недели клепали опытные образцы. Хотя какие это опытные образцы, скорее сляпанные на скорую руку макеты, благо, что вид имели приличный. Из лаборатории вынесли все лишнее. Тщательно выскоблили простой деревянный пол - от него все еще тянуло мокрым деревом. В центре установили большой стол с трансивером. Сбоку закрепили рубильник. Оператору поставили кресло начальника мастерской - все же событие!
Сегодня в лаборатории было многолюдно. Окна лаборатории были распахнуты, а полуденное солнце создавало подобающее событию настроение. Справа от лабораторного стола толпились приодевшиеся мастеровые. Им было явно неловко в присутствии представителей командира порта.
С другой стороны стояли профессор Попов и капитан первого ранга Николай Оттович фон Эссен, со свитой. Тронутая сединой аккуратная бородка и усы придавали лицу каперанга обманчиво простоватое выражение. Средний рост только подчеркивал это впечатление.
Федотов, наслаждаясь весенним солнцем, притулился задом к подоконнику. Сменивший Мишенина Зверев неспешно прохаживался по лаборатории. Может, чувствовал себя свободным человеком, а может, просто хотел размяться.
Колбасьев с Коринфским колдовали над трансивером. Последние проверки и подстройка антенны – это святое.
Коринфский вытер руки. Посмотрел на Федотова:
- Борис Степанович, все готово.
Разговоры разом стихли. Взгляды скрестились на аппарате. Такая тишина приходит от осознания, что твой труд сейчас навсегда уйдет к другим. В эти мгновенья на душе становится грустно, как бывает при спуске на воду корабля. Невольно возникает иррациональное желание задержать время.
Борис вышел к столу. Повернулся к публике. Надо всех видеть, особенно высокое руководство. Таков закон «жанра».
- Уважаемые представители Императорского военно-морского флота, уважаемые коллеги! Сегодня у нас торжественный день – мы приступаем к испытаниями нашего изделия. Все присутствующие так или иначе имеют отношение к радиосвязи на военно-морском флоте. Одни из вас эту связь обеспечивают, другие ею пользуются. Все вы прекрасно осведомлены о возможностях сегодняшних аппаратов эфирной связи. Все вы видели эти громоздкие и дорогие аппараты, как правило, иностранного производства. Прогресс не стоит на месте. Так, однажды на смену мушкетам пришло казенно-зарядное оружие. Господа, я позволю себе смелое утверждение – сегодня вы будете свидетелями аналогичного революционного прорыва в беспроводной связи. Вы убедитесь, сколь легко управлять соединениями флота с применением новейших технических решений. Эту научно-техническую революцию совершили наши российские рабочие, инженеры и ученые.
Речь Федотова звучала ровно. Заимствованные из другой эпохи термины использовались ровно в той мере, в какой придавали нужный настрой, подчеркивали таинство научной мысли. Присутствующие разделились, будто между ними пролег незримый барьер. На лицах одних читался скепсис, на лицах других - нетерпеливое ожидание.
- Господа, я надеюсь, все со мной согласятся, что право провести первую связь должно быть предоставлено первооткрывателю радио, профессору Императорского электротехнического института имени Александра III господину Попову.
- Александр Степанович! - повернувшись к Попову, Федотов рукой указал на кресло оператора. - Прошу Вас занять почетное место.
Раздались аплодисменты. По всему выходило – в этом оба лагеря едины.
Вокруг трансивера произошло стихийное движение. Всем захотелось увидеть торжественный момент. Лейтенант Щастный увидел предательски блеснувшие глаза профессора. Слесарь Коля Поповкин заметил, как дрогнула, тянущаяся к рубильнику рука.
Едва слышно загудели трансформаторы. Темно-бордовым сиянием отозвались радиолампы. В склепанном на скорую руку динамике послышались треск и шорох эфира. Словно в ожидании чуда, все смотрели на стрелку хронометра. Ровно полдень. Пора! В эфир полетела первая связь.
- Город, Город, даю счет для настройки, даю счет для настройки. Один, два, три… .
Позывные и порядок фраз были написаны на бумаге, но голос профессора предательски подрагивал. Окружающие верили и не верили, что в тридцати километрах на Аптекарском острове сейчас звучит этот же голос, что Петр Николаевич Рыбкин подстраивает второй трансивер.
- Город, Город, как слышишь меня? Прием.
Из динамика вновь раздался шум эфира. Все замерли. Шум не исчезал. Попов осторожно прикоснулся к варньеру. Слегка повернул влево – сигнала не было. Повернул вправо – никакого эффекта. Осторожно довернул еще на деление. Сквозь эфирный шум едва слышно пробилось:
- Пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три … .
Неужели прошла целая минута? Еще движение варньера и в динамике отчетливо зазвучало:
- Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят. Остров, Остров, я Город, как слышите меня? Прием.
Лихорадочным движением Попов переключив станцию на прием, поднес к губам микрофон:
- Город, Город, слышу вас! Слышу вас отлично!
В тот же миг все вокруг взорвалось восторгом:
- Господа, это успех, это потрясающий успех!
- Коля, ты глянь, ведь сработала, ядрена пала, точно тебе говорю, сработала.
- Николай Оттович, вы посмотрите, как удобно. Эх, чуть бы раньше такую связь.
- Господин Федотов, Александр Степанович, это победа!
Объятия, радостные пожатия рук, похлопывания по плечу. Всё смешалось. Забылись чины и различия. Тревожное ожидание уступило место восторгу свершившейся победы.
В этом времени радиосвязь стремительно развивалась. В печати уже мелькнуло сообщение о передаче короткого сообщения через Атлантику. Только неделю назад на востоке державы были развернуты станции «Симменс-Гальске», обеспечившие связь на триста пятьдесят километров. Между тем в боевых условиях командиры больше полагались на сигнальные флаги. Сказывалось и несовершенство аппаратуры, и недоверие, и медлительная громоздкость. Квалифицированных специалистов не хватало катастрофически.
Для большинства присутствующих все это было известно, тем более их поразили миниатюрные размеры, но, главное, возможность общаться по радио, словно по телефону. Последнее было только в стадии лабораторных экспериментов.
Дружное русское «ура!» совпало с внесением в лабораторию «напитков». Опыт не пропьешь - Федотов подготовился заранее.
- Господа, минуточку внимания, я предлагаю первый тост за … .
***
По причине отбытия Балтийского флота на восток, объем работ мастерской существенно снизился, чем и воспользовались «эмиссары» из будущего. Не все складывалось гладко. Кое-что делали в полулегальном режиме, и это при активной поддержке профессора Попова. Существенную роль сыграли навыки жителей XXI века, правда, печень Федотов подсадил изрядно. По первости ему помогал Мишенин, но не долго. Математик вскоре не выдержал алкогольного отравления и укатил к своей Настасье. Его сменил Зверев.
В рокировке были свои положительные стороны. Друзья сумели завести много полезных знакомств. Бориса больше интересовали интенданты - сказывалось природная склонность к «хомячеству». Зверев сумел втиснуться в офицерскую касту. Оставалось только гадать, отчего так случилось – то ли по причине военного поражения кастовая скорлупа истончилась, то ли жало Зверева было излишне ядовитым. Федотов предполагал последнее.
***
Борис любовался иррациональной картиной. В стенах Кронштадской мастерской, за декаду до известия о поражении под Цусимой, Зверев снимал на свой Panasonic импровизированный банкет. Камера скользила по «фигурантам этого громкого дела». Задержалась на Попове и Эссене. Замерла, снимая маракующего у станции Коринфского. Местным объяснили – снимается на новейшую американскую фотокамеру. О фильме, естественно, не заикнулись.
Если бы еще в феврале Федотову кто-то сказал, что он сам предложит воспользоваться камерой, он бы не поверил. Время, однако, обладает удивительными особенностями. То, что вчера казалось непреодолимым, сегодня становится обыденностью. Опасения о раскрытии инкогнито потихоньку отступили. Собственно, а что могли инкриминировать переселенцам местные? Ну, снимает себе «чилиец» на новейшую американскую технику, ну и пусть себе снимает. Камеру на местный манер прикрыли темной тканью, светодиоды заклеили. Дабы никого не смущать, съемки вели с большого расстояния – трансфокатор позволял. А вот «фотографий» не увидит никто: «Извиняйте граждане, сломалась заморская машинка». Фильма же пусть себе «пылится» в жесткой памяти до лучших времен, благо Димон имел склонность на флэшках не экономить.
Николая Оттовича «пригласил» Федотов. Почему именно Эссена? Да потому, что фамилия показалась знакомой. Сработало как упоминание из «добрых старых времен». О том, что Эссен командовал броненосцем «Севастополь», и ходил в героях, переселенцы узнали только здесь. О нем поговаривали как о человеке, рискнувшем ослушаться приказа. Перед сдачей Порт-Артура Эссен вывел свой броненосец на внешний рейд и утопил пару японских миноносцев.
Операция «Каперанг» потребовала изрядной изворотливости. Сначала был заход со стороны интендатуры – не проканало. Пришлось привлечь командира порта, параллельно решив две задачи – заполучить Эссена и придать испытаниям статус «государственных».
Командиром порта был вице-адмирал Алексей Алексеевич Бирилев, сменивший на это посту Степана Осиповича Макарова. По слухам адмирала вот-вот должны были отправить на восток державы. С ним поочередно общались, то Попов, то Федотов.
- Господин Федотов, нет и еще раз нет! Без высочайшего соизволения я никак не могу пойти вам навстречу, - голос адмирала был столь непреклонен и тверд, что Федотов ему не поверил.
- Господин адмирал, Вы ничем не рискуете. Во-первых, Вы не тратите ни копейки казенных денег. Во-вторых, Вы всего лишь фиксируете факт состоявшихся испытаний. Ну и самое главное - в случае успеха кому как не Вам одному достанется вся слава?
Подливая усатому крокодилу в эполетах дорогущий коньяк, Федотов вспоминал аналогичный эпизод из своей прежней жизни. В том мире, в точности как и здесь, его мучила здоровенная жаба, но «Хеннеси» выпивался в невероятных количествах. Как и в том мире, здесь все сложилось благополучно. Недешево, но оно того стоило – на этом этапе требовалась известность.
Кроме офицеров минной мастерской, в свиту Эссена вошел капитан инженерной службы Скворцов и два молодых штурманца. Последних отправили «прицепом». По меркам XXI века, капитан был представителем «местной госприемки», а поручиков послали для количества. Зато молодым Зверев навешал лапши, что впору было накормить всю БЧ-1.
Сегодняшние испытания были в значительной степени спектаклем – связь была установлена заранее. Об этом знали все, но по закону жанра – делали вид, что все происходит первый раз. Бумагами же переселенцы обставились знатно. Как и в истории с «террористом Тузиком», была написана программа и методика испытаний устройства беспроводной связи. Написана всерьез.
После нудных согласований документ удалось скрепить подписями директора ЭТИ и командира порта, хотя руководящего мозгоклюйства хватило с избытком.
Известная истина - большие руководители подписываются только после своих многочисленных замов, а вот последние могут вынести мозг даже гиппопотаму. Оказывается, и на них есть управа. Первый прием, это намеренное внесение в документ очевидной нелепости. За обнаруженную «ошибку» проверяющего следует долго и искренне благодарить. Если такую подставу не делать, «бедолаги» будут править то, что изменять категорически нельзя.
По этому поводу Федотов с наслаждением вспомнил, как он внаглую инструктировал долбоклюев из ОАО «АК «Транснефть», какие именно фразы и каким образом надо «исправить» в его документах, дабы перед начальством блистать преданностью и квалификацией. Справедливости ради он не забыл, что этому приему его обучил один из тех самых «долбоклюев». В реальности эти люди были отнюдь не глупыми. Истинная причина этих коллизий крылась в состоянии перманентного страха, испытываемого ворующим руководством.
Если и такой прием не помогал, то в бой пускалась «тяжелая артиллерия». В данном случае Борис использовал ссылки на руководящие документы несуществующей «Европейской комиссии волн Герца». Напечатанные на местной машинке выдержки из ГОСТ 2.106 «Текстовые документы» тутошние «таланты» посчитали истиной высшего порядка.
***
После первых совместных тостов публика разбилась по интересам. Мастеровые уединились в соседней комнате – там им водка казалась слаще. Никто не возражал.
Попов в компании с «госприемщиком» и Эссеном решали проблемы явно не ниже мирового уровня.
Молодежь, с подачи лейтенанта Щастного, терзала привезенную Зверевым гитару, а поручик Петровский приятным баритоном исполнял незнакомый романс. Второй штурманец ему аккомпанировал.
Федотов уединился. Наблюдать за торжеством было легко и приятно.
К нему подошли Попов с Эссеном. Подсели.
- Борис Степанович, господин Эссен интересуется перспективами вашего трансивера, но кому, как не Вам дать разъяснения?
В выделенном интонацией «Вам» прозвучало: «Вам надо поговорить, не забывайте, голубчик, о деле». В ином мире можно было услышать куда как жестче: «Ну что расселся? Балдеть будешь в бане с телками, здесь пахать надо!» В более жестком варианте в конце тирады прозвучало бы сакраментальное «Козел!»
Чтобы не мешать, профессор воспользовался возгласом Щастного: «Господа, давайте попросим владельца этого замечательного инструмента что-нибудь исполнить».
Под размышления о единстве времен и том, что он и вправду козел, Федотов прошелся по перспективам. Связь на тысячи миль собеседнику не показалось прожектерством, хотя сомнения прозвучали. В ответ были даны краткие пояснения касательно особенностей диапазонов. Вдобавок Борис достаточно внятно пояснил, что от макета аппарата до серийного образца дистанция отнюдь не месячная. Только эти испытания продлятся еще неделю. Под впечатлением сегодняшнего успеха собеседник проникся. А как было не проникнуться, коль скорого и быстрого успеха не обещали и денег не просили. Иной адмирал-генерал-президентикус жизнь проживет, а с таким не столкнется.
- Господин Федотов, извините меня за прямоту, но зачем вы так настойчиво искали со мной встречи? Я ведь не самый влиятельный на этом свете человек.
Взгляд внимательный. По всему выходило: «Ну-с, любезный, пора и о главном, а то вы все вокруг да около. Это вам не к лицу».
Ответный взгляд: «Мы тоже не пальцем деланы и в гляделки играть умеем».
- Все прозаично, Николай Оттович. Мне нужны консультации по боевому применению радиосвязи, а Вы имеете опыт практического управления броненосцем в боевых условиях. Это дорогого стоит.
Снова взгляд - лесть воспринята как должное, но удовлетворение не получено.
Борис примолк, краем уха слушая, разглагольствования Зверева об особенностях «чилийского городского романса» и влиянии на него музыкальной культуры северной Америки.
- Честно сказать, мне здесь просто не с кем пообщаться о геополитике. Появился в мире такой термин, а что вы не распоряжаетесь средствами … это и к лучшему.
На этот раз удовлетворение получено. «Ок! О серьезном поговорим позже. Слава богу, об откатах речи не будет».
Зверев заиграл что-то испанское, кажется, из репертуара «Armik». Щастный подыгрывал, заменив ударную установку. Спелись демоны. Спелись и явно подготовились. Сквозь «испанию» периодически пробивались джазовые ритмы. По всему выходило - в Зверева вселился бес просветительства, а чем еще можно объяснить извращенное желание познакомить местных с тенденциями в музыкальном искусстве почти столетнего будущего.
Запах дорогого табака каперанга.
Во взгляде Попова вопрос: «Ну как там?».
Такой же ответ Федотова: «Все нормально. Таможня дала добро».
Тост за успех и вкус «наполеона». Легкий хмель.
Вдохновенно звучит чилийская народная песня из кинофильма «Двенадцать стульев» - «Где среди пампасов бегают бизоны. Публике приглянулся героический пират, ухайдакавший неверную красотку вместе с хахалем. Одним выстрелом. Молодежь в восторге, старшее поколение снисходительно улыбается.
Отдохновение. Никуда не надо торопиться. «Госприемщик» похоже перебирает с напитками. Каперанг морщится – ему неловко.
Неспешная беседа течет под очередную «чилийскую» песню о далекой Амазонке, где автор никогда не бывал.
- Николай Оттович, я не питаю иллюзий относительно поставок на флот моих трансиверов. Придется организовать в Германии фирму, тогда и продажи пойдут. Такова, увы, наша российская реальность.
Федотову хотелось добавить: «Чудаки на букву М».
По-видимому, каперанг все понял, но виду не подал. Вместо этого последовало нейтральное:
- А занятное исполнение у вашего молодого друга. Я не знаток романсов, кстати, а чьи это стихи?
«Быть вам Николай Оттович адмиралом, точно быть. Хотели же яду подпустить, мол, что же вы в Германию-то заторопились. Очень хотели, но переключились на нашего музыканта. Выдержка, однако, имеет место быть. Достойно».
- Дмитрий Павлович, не столько друг, сколько компаньон.
Удивленный взгляд на Зверева, потом пытливый на Федотова. В глазах вопрос из тех, что умные люди вслух не произносят. Оба, не сговариваясь, решили послушать Зверева.
Дима попытался передать гитару поручикам – те дружно отказались, требуя продолжения.
- Борис Степанович, можно?
Просительные интонации Зверева вызвали недоуменные взгляды. Деваться было некуда:
- Ну-у-у… заунывно истаяло в тишине.
Пальцы музыканта наиграли первые ноты. Борис понял - «Угадай мелодию» Зверев предназначил персонально ему, чтобы, значит, не психовал попусту. Людям надо верить.
- Уважаемые господа, в Чили у меня был друг. Больше всего он мечтал, чтобы его песни когда-нибудь прозвучали на родине. Посвящается русским морякам.
Первый аккорд грянул торжественно:

Было время, я шел тридцать восемь узлов
И свинцовый вал резал форштевень,
Как героев встречали моих моряков
Петроград, Лиепая и Ревель.
А сейчас каждый кабельтов в скрипе зубов,
И хрипит во мне каждая миля.
А было время, я шел тридцать восемь узлов
И все сверкало от мачты до киля.

И мне верили все: и враги, и друзья,
От зеленых салаг до главкома.
И все знали одно: победить их нельзя,
Лееров их не видеть излома.
И эскадры, завидев мой вымпел вдали,
Самым главным гремели калибром.
И я несся вперед, уходя от земли,
До скулы оба якоря выбрав.

Паузы акцентировали внимание на главном - на трагедии. Будь исполнитель чуть моложе, в голосе бы звучала незрелость. После сорока потерялось бы что-то главное. Сейчас голос завораживал, не отпуская, держал в напряжении. Зверев это почувствовал, оттого эффект только усилился. Ему удалось сделать мелодию мягче, нежели в авторском исполнении.

Было все это так. Мы не ждали наград.
И под килем лежало семь футов.
Ждали дома невесты, и ждал нас Кронштадт,
Как фатою, туманом окутан.
Было все это так, только время не ждет,
Вот сейчас бы и дать самый полный!
Я в машины кричу: "Самый полный вперед!",
Да не тянут винты, вязнут в волнах.

У многих блеснула непрошенная слеза. Федотов закрыл глаза, скрывая нахлынувшие чувства. Неожиданно защемило в груди. В отличие от местных он знал будущее.

Не могу, стану в док, отдохну до поры,
Не пристало Балтфлоту быть слабым.
Лучше флаг в небо взмыть и, кингстоны открыв,
Затопить свой усталый корабль.
Но разве выскажешь все это в несколько слов,
Когда снятся в кильватере чайки,
На компасе норд-вест, тридцать восемь узлов,
И все сверкает от пушки до гайки!

Проигрыш известил слушателей об окончании. Мгновенная тишина. Никого вокруг не видя, Федотов верблюдом мотал головой. В этот момент ему было плевать, что о нем подумают. Дома он не был поклонником Розенбаума, но услышать ТАКОЕ перед «Цусимой» … Захотелось спрятаться в полутьме заполненного до отказа зала.
Положение спасли мальчишки. Разразившийся гвалт: «Что это? Ох, господи, откуда? Почему мы не слышали. Как тридцать восемь узлов….», и пространные объяснения Зверева, что, мол, это авторский произвол, но из песни слова не выкинешь, позволил старичкам прийти в себя. Вновь стать несгибаемыми, бесчувственными.
Федотову, наконец, удалось про себя произнести: «Что б ты ср…л колючей проволокой. Так же убить можно».
Димон все понял, но не раскаялся.
- Господа, пора и честь знать, – голос капернга известил об окончании первого дня испытаний.
***
- По последней?
- Давай.
В гостиничные окна вливался призрачный свет белых ночей. Спать не хотелось.
- Дим, как тебе Эссен?
- Твердый мужик, только слух слабоват.
- ???
- Таких со сцены всегда видно. Не ошибешься.
Помолчали.
- А вообще?
- Дык, люди, как люди. Штурманцы еще пацаны, вроде не отморозки. Капитана мы поленом в пролетку загрузили. Поначалу показывал высокий штиль, а потом мордой в салат… .
Димон вздохнул, будто лишившаяся девственности портовая шлюха.
- Есть всякое на свете, что кажется новым, а все было в веках. Куприна читал?
- Это сказал Куприн?
- Это математик Экклезиаста цитировал.
На лице Зверева отразилось несуществующее раскаяние.
- А причем тогда Куприн?
- Он писал о здешних офицерах. Вместо утонченности, все больше думают, где бы до получки перехватить, и дуреют. Еще наивняк, конечно, редкостный.
- Дык .. . Одно мне не понятно, что дома-то все с придыханием: «Ах, русское офицерство, ах поручик Голицын».
- Это, брат Зверев, проявление не выявленного пока закона природы. Ты вот об Иосифе Виссарионовиче как?
- Трезво. Виссарионович спас Россию!
Склонив голову набок, Зверев, словно петух, одним глазом разглядывал Федотова.
- А авторскую песню откуда знаешь?
- Батя был любитель, для него пел.
- Ну, тогда еще раз по последней.
***
На последующих испытаниях Эссен не присутствовал. По утрам приходили штурманцы и, выяснив программу дня, вскорости отбывали в неизвестном направлении. На вопрос, чем занимается фон Эссен, только пожимали плечами. Все это не мешало «молодым комиссарам» с чистой совестью подписываться под протоколами испытаний, из чего переселенцы сделали вывод – «главный» бдит, но издалека.
По правде сказать отсутствие высокой комиссии нисколько не мешало, т.к, испытания по существу свелись к доработке макетов. Проверяли работу станций в телеграфном режиме, пытались термостабилизировать частоту и сузить полосу пропускания приемника. Толком не получалось – сказывалось отсутствие специфической элементной базы. У местных эти работы вызывали недоумение. Первым не выдержал Коринфский:
- Борис Степанович, я совсем не против ваших исследований, но вы же получили блестящий результат?
В вопросе слышалось знакомое – надо ковать железо пока горячо.
- Хе-хе, Евгений Львович, а если нам удастся сузить полосу пропускания в десять раз, то шумы упадут в корень из десяти, считай в три раза, а это о-го-го как здорово!
Поймав недоуменный взгляд, Федотов был вынужден прочитать краткую лекцию о связи между излучаемой мощностью, дальностью связи и шумами.
- Лишняя неделя, сами понимаете, принципиального значения не имеет, но цель того стоит, - закончил Федотов.
Неделей дело не обошлось, но через пять дней был получен более-менее приемлемый результат. На том решили остановиться.
Борис заканчивал отчет, когда в лабораторию заскочил запыхавшийся Коля Поповкин:
- Борис Степанович – их высокоблагородие господин Эссен пожаловали.
Все подтвердилось - за ходом испытаний контроль не снимался. После обмена приветствиями и получения информации из первых рук Эссен для проформы немного покопался в документах.
- Господин Федотов, я не могу считать ваши испытания достаточными, в них нет практической части с выходом в море.
Капитан первого ранга Императорского флота стоял, заложив руки за спину. Поза и выражение лица являли собой непреклонность, достойную Державы.
В категоричности фразы угадывалось надменная нарочитость. Если бы не высокое офицерское звание и приличный возраст каперанга, Борис бы сказал, что его разыгрывают. От непонимания происходящего он начал внутренне закипать: «Ни хрена себе, он не может, а нам нужны твои ценные указания? Встал, как хрен моржовый на мостике. О средствах ты, интересно, подумал? Аренда корабля, оборудованного электропитанием, нам обойдется дороже, чем все сегодняшние работы».
- Господин Эссен, - голос Федотова был подчеркнуто сух, - мы не Ротшильды, чтобы нести такие затраты.
- Борис Степанович, Императорский флот заинтересовался вашими аппаратами, но требуются морские испытания. Выход клипера «Крейсер» назначен на среду. Приказ приступить к монтажу станции господин Коринфский только что получил.
Эссен пожевал губами, будто пробуя на вкус салфетку.
- А с вас, батенька, снижение цены на станции.
Федотов был готов поклясться, что в последней фразе прозвучало ехидство. В мире переселенцев госзаказчик частенько пользовался подобным приемом, втюхивая «гнилой товар» при отсутствии статьи в бюджете. Здесь Федотов ожидал чего угодно, но только не такого предложения. У Зверева, впервые в жизни столкнувшегося с таким изощренным «облагодетельствованием», едва не отпала челюсть.
«Ни фига себе! Ну Эссен, ну Россия матушка. Сильна же ты традициями. Не ожидал», - пронеслось в сознании Федотова.
Переселенцы понимали, что проблемами испытания Эссен был озабочен по стольку - поскольку и много времени на «пробивание» испытательного рейса не тратил. Не сговариваясь, оба пришли к выводу: каперанг гораздо влиятельнее, нежели им показалось изначально. К сожалению, на этом этапе испытания в море не давали ничего принципиально важного, но коль родина потребовала, оставалось расслабиться и получить удовольствие.
- Ну, что я могу вам сказать, уважаемый Николай Оттович, - голос Федотова выражал все, что он думал на самом деле. - Наш аппарат пока не морского исполнения, но за пяток дней с ним ничего не сделается. Справимся. Но, условие – в море мы идем со Зверевым.

все сообщения

Борис_Каминский

Дата: Вторник, 03.12.2013, 22:36 | Сообщение # 34

казак

Группа: Джигиты

Сообщений: 42

Награды: 2

Статус: Offline

Глава 19 Море и события на востоке державы.
6 мая. Балтийское море.

Клипер был красив. Низкий силуэт и три скошенные назад мачты, создавали ощущение изящной легкости. Даже короткая труба паровой машины не смотрелась уродливой. Под стать оказалось и имя: «Крейсер».
Зверев влюбился в корабль, едва завидев его с разъездного катера.
- Это же настоящий парусник! – полушепотом горячился Димон, – Какие мачты, а пушки! Борис Степанович, это же настоящий раритет!
Корабль оказался из первых стальных клиперов, имеющих парусное вооружение и паровую машину. Спущенный на воду в восемьсот семьдесят шестом году, он долго трудился на востоке империи. Машина в сочетании с хорошей мореходностью обеспечивала ход до одиннадцати узлов. Клипер побывал в Атлантике и на Тихом океане, ходил в Америку и совершил кругосветное путешествие. Но время неумолимо. Совсем недавно два орудия по 152 мм и четыре по 107 мм, были грозной силой, а сейчас «старичка» переводили в разряд учебных судов.
Когда катер подошел к борту Крейсера, Эссен легко взбежал по трапу. За ним последовали Зверев и Федотов. Прозвучал доклад и представление пассажиров командиру. Спустя минуту переселенцы «выпали в осадок» - на борту корабля их приветствовал бывший командир канонерской лодки «Кореец», капитан второго ранга Беляев Григорий Павлович!
***
В Финском заливе встречный ветер нагнал крутую балтийскую волну. Неприятно болтало. Моряки знают, как выматывает такая качка в сравнение с океанской. Преодолевая ветер, старенькая машина едва давала ход в шесть узлов. В каюте все поскрипывало – сказывался преклонный возраст корабля. На подходе к Гогланду ветер усилился до штормового. Вдобавок на самом верху оборвался канатик волновода.
Командир решил, переждать непогоду на рейде бухты Сюркуля, после чего возвратиться в Кронштадт. Тогда-то произошла стычка с Беляевым.
- Господа, не стоит горячиться. Вопрос решен – рисковать жизнью пассажиров не в моих правилах. Если мои матросы не смогут отремонтировать вашу антенну, мы возвратимся в Кронштадт, но на ванты я вас не пущу, - голос командира был сух и непреклонен.
Зная дату Цусимского сражения, Федотов понимал – возврат в лучшем случае грозит серьезной задержкой испытаниям, в худшем - отменой. Ни то, ни другое его не устраивало. Пришлось взять грех на душу:
- Григорий Павлович, у вас найдется место, где мы могли бы без помех пообщаться?
Место нашлось в командирской каюте.
Упрашивать больших начальников, тем более командиров, - занятие бесперспективное, этот народец уперт еще до рождения. Не случайно товарищ Воланд поучал обывателя: «Никогда ни о чем не просите, особенно тех, кто сильнее вас, сами придут и предложат». Привирал хвостатый. Ожидать, что предложат и отдадут – не смешите мои тапочки, господа. Переселенцам было ведомо, как стырившие общенародную, не поделились и крохой. С другой стороны забота о пассажирах и воровство категории не сопоставимые, поэтому стоило попытаться повлиять на решение Беляева. Брать в заложники кока и орать: «Следующая станция Копенгаген», смысла не было, оставалось воздействовать словом.
Примерно таким образом размышлял Федотов, соображая, послать ли Беляева с его пассажиролюбием или на минуту превратиться в Остапа, на худой конец - в Абрамовича. Пересилило второе.
- Господин Беляев, я не могу раскрывать вам всей информации, но коль скоро возникла такая коллизия, мне придется немного приподнять завесу секретности. Дело в том, что параллельно с вопросами связи, ставится некий уникальный физический эксперимент.
Борис нахмурился, пытаясь найти «правдоподобное» объяснение. Со стороны казалось - он раздумывает, что еще можно сообщить непосвященному. Наконец «решение» было найдено:
- Речь идет об исследовании взаимодействия электромагнитных полей с солнечным ветром в пиках солнечной активности. По расчетам максимум наступит через три-четыре дня, поэтому задержка испытаний, равносильна их провалу. В заключение могу лишь добавить: об этом эксперименте не знает даже командующий Балтфлотом. Надеюсь, вы понимаете, на каком уровне принималось решение?
Прозвучало весомо.
В реальности Федотов рассчитывал «поймать» дальнее прохождение, правда, солнечная активность тому только мешала. Если не гнать пургу, то Беляев услышал бы следующее: «В период солнечной активности возможна дальняя связь на волне, отраженной от ионосферного слоя Е. Зона падения этой волны …» и так далее. Естественно, командующий Балтфлотом о строении ионосферы не ведал ни ухом, ни носом. Борис понимал, сказанного пока недостаточно. Нужна ссылка на некоторые грандиозные преференции. Например, наплести о возможности вызвать невиданный ураган, естественно, с утоплением флота всех макак мира. Прикидывая, как бы не перегнуть палку, Федотов выглядел озабоченным. По крайней мере, ему так казалось. С другой стороны, без веры не удается ни один блеф - если ты сам не ощущаешь себя уверенным, так и другие увидят тебя таким же.
Как всякий командир Беляев не был человеком наивным. Прозвучавшие научные сущности его не слишком смутили, хотя успехи радиосвязи он оценил по достоинству. Настораживало упоминание о роли комфлота, но главное, поведение Эссена, что лично представил ему этих гражданских. Такое положение дел было много серьезнее слов о каких-то экспериментах.
Неизвестно, как бы развернулись дальнейшие события, если бы Звереву не взбрело в голову посчитать дату следующего максимума. Прибавив к текущему году одиннадцать лет, он получил … дату следующей революции! Осознание сего факта было столь велико, что обычно сдержанный Димон непроизвольно воскликнул:
- Борис Степанович, в семнадцатом следующая револю-ция?
Возглас прозвучал. Реакция Федотова оказалась под стать зверевской:
- Ну ты, блин, даешь, геноссе Зверев, ты бы еще тридцать седьмой предсказал.
Реакция имела место быть - лицо Беляева закаменело. Зверев про себя воскликнул: «В яблочко!», после чего отметил, что отгребет от Старого по полной. Федотов, мысленно матюгнувшись, глубоко задумался, отчего это он, прибавив к семнадцатому года одиннадцать, получил тридцать седьмой. Подсознание порою выбрасывает странные фортеля. Между тем Зверев оказался прав - упоминание о революции сделало командира сговорчивым.
***
Приятно сидеть в тепле капитанской каюты после пары часов не вантах. На правах хозяина Беляев подливал всем «Наполеон».
- Господин Федотов, признаться, вы меня изрядно удивили. По-моему, так изъясняться могут только служившие на русских парусниках, но никак не ученые.
- Вы о нашей светской беседе со Зверевым?
Обрыв провода был в двух метрах от вант. Повиснув вниз спиной и перебирая руками, Федотов легко добрался по оттяжке до места повреждения. Труднее было висеть на левом локте, правой рукой скрепляя оборванный провод. В этот-то момент Зверев и упустил пассатижи, что вызвало к жизни доброе пожелание: «Димон! Что б ты всю жизнь ср…л колючей проволокой!».
- Хо-хо, беседовали. Знаете, прослужив всю жизнь на парусниках, я могу сказать, что Дмитрий Павлович ходил в море, но по вантам не бегал, вы же … Такому на палубе не научишься, но давненько вы на реи не поднимались, давненько. Это заметно.
Кроме переселенцев и командира, в каюте присутствовали артиллеристский лейтенант Павел Гаврилович Степанов и старший офицер корабля Владимир Аполинариевич Морозов. Оба выразили полную солидарность со своим командиром, Морозов - мимикой, а младший из присутствующих вслух:
- Поверьте, господа, упоминание о колючей проволоке, непременно войдет в лексикон нашего боцмана.
После приоткрытия завесы «гостайны», Федотов продемонстрировал Беляеву эффективность альпинистской страховки. Боцман долго рассматривал подвесную систему. Морщился, будто его просили одолжить собственную жену. Покусывая седой ус, испытал систему на здоровенном матросе, поле чего хмыкнув, выдал вердикт:
- Ваше высокобродь, да ну их, этих ученых немцев. В нашей беседке привычней, хотя конечно …
Это «хотя конечно» прозвучало, как признание некоторой полезности, но столь мизерной, что на нее не следовало обращать внимания.
В итоге таможня таки дала добро. Был проведен инструктаж. Инструктируемые подписи не ставили, зато перед их носами маячил боцманский кулачище. Судя по выражению лиц марсовых матросов, этот "рабочий инструмент" боцмана очень способствовал хорошей работе памяти.
Чуть позже пара дюжих марсовых страховала наших героев сверху, еще двое стояли на подстраховке ярусом ниже. Сам же боцман расположился выше всех, матерящимся орлом управляя этим шоу. Поглазеть выползла даже машинная команда.
Сейчас собравшиеся ждали очередных откровений. Увы, бегать по вантам Федотову не доводилось, но чувство восторга после прохождения километровой скальной стены он запомнил навсегда.
- Господа, вы что-нибудь слышали об альпинизме?
Господа офицеры о новомодном спорте слышали, но толком ничего не знали. Вспоминая горы, Борис оказался в родной стихии. Рассказы о технике прохождения скальных и ледовых стен сменялись живописаниями горных красот. Лавины сносили все на своем пути.
Улучив момент, идиллию нарушил Зверев:
- Господин Беляев, а можно посидеть в кресле наводчика главного калибра?
Беляев посмотрел на Зверева, перевел взгляд на Федотова, будто пытаясь тому что-то высказать, но неожиданно закончил в адрес главного артиллериста:
- Павел Гаврилович, а покажите-ка гостю наши орудия.
Выражение лиц офицеров однозначно говорило о необычности подобной благосклонности. Федотов обратил внимание на ключевое «Гостю». По всему выходило - его подвергнут допросу без свидетелей.
На палубе было свежо, хотя ветер понемногу стихал. Дав Борису прослушать вводную лекцию, командир предложил:
- Господин Федотов, думаю, молодежь обойдется без нас, вы не против пообщаться в тепле?
Дельное предложение было принято с энтузиазмом.
- Уфф, - войдя в теплую каюту, Борис зябко передернул плечами. - Ветер вроде как стихает, но, мне показалось, похолодало.
- Северо-западный циклон на Балтике всегда приносит похолодание. Так и наша Россия, как потянет ветерком, так и … .
Беляев неопределенно махнул рукой. На его лице вновь обозначилось то выражение, что мелькнуло при упоминании о революции.
- Григорий Павлович, молодым людям свойственно преувеличивать.
Ответом на фразу был вопрошающий взгляд Беляева.
- Мне представляется, нет нужды плодить сущности там, где их нет. Посудите сами. Если бы связь, на которую указал господин Зверев, существовала, то разве человечество не использовало бы ее в своей практике?
- Вы хотите сказать… - Беляев замялся, подбирая слова.
- Да, именно так. Может, моя фраза вас покоробит, но выскажусь предельно прямо. Человечество, это такая сволочь, что всякие мизерные преференции тут же использует к свой пользе. Иными словами, если бы указанная связь имела место быть, то мы бы давным-давно об этом знали.
Наблюдая, как разглаживается лицо Григория Павловича, Федотов осознал, в каком напряжении пребывал его визави после «гениального прозрения» Зверева. Одновременно Борис сделал вывод, что если бы не злосчастное «озарение», не факт, что клипер сейчас не несся бы под парусами в Кронштадт. Экзекуция Психолога, похоже, отменяется – такова была третья мысль.
- Слава тебе Господи! – Беляев перекрестился. – Я грешным делом начал думать черт знает что.
- Открою вам маленький секрет, - решил добить капитана Борис. - Цикл солнечной активности длится от девяти до четырнадцати лет. Сам пик можно вычислить за неделю, но когда наступит следующий, одному богу известно. Полагаю, есть смысл отметить факт отсутствия чертовщины. Мне так кажется.
- Присоединяюсь, но все же вы меня удивили. Я ожидал увидеть субтильных старичков, а передо мной… .
В начале века образ ученого непременно сопровождался большими диоптриями и козлиной бородкой. Глубокий склероз такого «выпускника коррекционной школы» застенчиво именовался рассеянностью. Пассажиры на Паганелей явно не тянули, поэтому Федотов с удовольствием взялся развеивать очередной миф.
Когда изрядно продрогшие «баталисты» вернулись в каюту, то застали ожидаемую картину – продолжая малопонятный разговор, двое усиленно старались выглядеть трезвыми. Степанову с Морозовым показалось, что речь шла о собирательном образе предводителя лесных татей. Звереву же давно наскучили эти разглагольствования, поэтому он счел нужным внести свежую струю:
- Господин капитан второго ранга, господа офицеры, позвольте произнести тост, что в Чили частенько говаривал мой приятель.
Увидев в глазах собравшихся согласие, Димон выдал свой любимый тост:
- Господа вольнонаемные моряки, забудем эту грязную историю. Трупы за борт, барахло поровну, полный вперед!
***
Дальнейшие испытания проходили без каких-либо отклонений от ожидаемого. После Гогланда связь пропала, мощности передатчиков для работы на поверхностной волне уже не хватало. Судно продолжало свой бег на запад - Борис не оставлял надежды получить связь через ионосферу.
Пользуясь свободным временем, Федотов продолжил править сюжет «своего» романа «Аэлита». Поначалу он придерживался авторского варианта. По мере погружения в изломы судеб героев, Борис все больше ощущал какую-то неправильность. Это ощущение было под стать занозе, засевшей в известном месте. Понимание пришло неожиданно. В то утро на полубаке было ветрено, но сухо. Теплая одежда рождала ощущение защищенности и гармонии. На контрасте пришло понимание – неприкаянность и безысходность, вот что возникало в душе при прочтении Аэлиты Толстого. Это складывалось из множества незначительных штришков. Вот граф упомянул «пыльный двор и некрашеный сарай». Сознание дорисовывало давно неметеные дворы. Суховей перекатывал пыль и семечную шелуху. Под стать суховею оказались прохожие – люди без цели и заработка. Аналогичное ощущение имело место на умирающем Марсе.
Проявилась ли в том личность писателя или сказалась послереволюционная разруха, доподлинно сказать было трудно. Наверняка имело место и одно, и второе. Борис был уверен - напиши Алексей Николаевич свой роман до революции, звучало бы оптимистичнее, но Федотову никак не удавалось воспроизвести такое настроение, поэтому писанина застопорилась.
Поделившись с Психологом, он получил полную поддержку:
- Старый, на хрена это нытье. Давай жестче, а то эти дикие обороты меня задолбали.
Так предельно четко высказался бывший морпех по поводу настроения авторского варианта романа. Наверное, на него повлияла качающаяся под ногами палуба.
- Ну-у-у, в принципе, я не против, только непонятно, что тебя задолбало?
- Дык, что тут непонятного, это самое, из школьного курса – Подошед к медведю и приставив револьвер к груди, Дубровский выстрелил.
От услышанного в голове у Федотова что-то сдвинулось. Он не был знатоком Пушкина, но сообразил, что револьверов в те времена не существовало. Еще он смутно помнил, что пистолет был вложен в ухо офицеру, хотя за последнее он так же не ручался.
- А нечего на меня так смотреть, я не папа римский. Но так писать нельзя! «Подошед и приставив», да тебя за это время сто раз ухайдакают!
В итоге роман приобрел нужную динамику и оптимизм. Тому в немалой степени способствовал Зверев. Гусев теперь стал бывшим морпехом. На чужой планете он в совершенстве овладел лучевым бластером и лихо водил в атаки фалангера. Федотов же перенес события на планету Славия, входившую в Третью Звездную Империю.
Чем дальше Федотов следовал эпопее Ливадного (был в его времени такой писатель фантаст), тем больше его охватывали сомнения, что такую галиматью, местный читатель не только не переварит, он ее и пробовать не станет.
Мысль эта, наконец, возымела некоторое целебное действие. Во-первых, Федотов послал подальше бывшего морпеха. Во-вторых, задумался, на этот раз более-менее глубоко: а что, собственно говоря, он хотел бы сообщить местному читателю? К сожалению, ничего заслуживающего внимания в голову не пришло, но появилась очередная здравая мысль – попытаться найти Алексея Николаевича и свалить на него эту проблему, естественно, дав писателю его собственный, но немного модернизированный сюжет.
На закате четвертых суток, на траверзе Рюген - Копенгаген, пошла отличная связь. Для местных это было сенсацией. В то время «тупые» приемники не принимали слабую отраженную волну, поэтому связывались только на одну-две сотни миль. Прохождение продержалось около двух часов. За это время удалось узнать все кронштадские новости, передать родным приветы, а командованию результаты испытаний. После полуночи связь пропала. На том цель морских испытаний была выполнена – получена беспрецедентная по дальности связь. Рулевой получил команду разворачивать на шестнадцать румбов.
По мере приближения роковой даты 14 мая переселенцы все больше замыкались. Писанина не клеилась. Зверев все чаще отвечал невпопад, Федотов, погруженный в свои думы, по преимуществу бродил по палубе. Командир, заметивший смурное состояние пассажиров, с расспросами не приставал, а замполита в лице судового священника на борту не водилось.
За полтора суток до возвращения в порт повторилось дальнее прохождение. После общения с берегом не спалось. Беляев вполголоса беседовал в ходовой рубке со старшим офицером. Через приоткрытую дверь доносились обрывки фраз. Зверев рассеянно крутил ручку настройки. Внимание привлекла полившаяся из наушников морзянка.
Молоденький матрос-радист долго ничего не мог понять. Буквы складывались в абракадабру. Рука, записывающая знаки, неожиданно вывела: «Suvorov», спустя минуту – «Orol», «Borodino», «Оslabia».
- Ваше благородие, это же….
Миша Тульский вскочил и, сорвав наушники с головы, с ужасом тыкал ими в приемник. На верхней губе радиста отчетливо проступили капельки пота.
- Это же наша вторая тихоокеанская эскадра, как же так? Это же японцы!
В возгласе прозвучало неподдельное отчаяние. Ворвавшийся в штурманскую Беляев увидел всю картину разом: растерянные лица пассажиров, все еще тыкающего в станцию радиста и обрывок текста, на котором отчетливо читались имена российских кораблей.
Переселенцы вновь увидели закаменевшее лицо командира. На этот раз озлобленное и … было в лице Беляева что-то еще, непонятное и пугающее, отвратительное в своей животной ярости. В помещении на долю секунды возникло предощущение беды, нависшей над своим, сокровенным, что каждый готов оберегать.
- Это японцы сообщают о наших кораблях, – непонятно зачем произнес Федотов.
Получилось глупо и не к месту.
– Выйдем на палубу, - Зверев шагнул в полумрак мостика.
Было почти темно. Насыщенный моросью ветер тяжело надувал паруса. Тянуло сырой парусиной. Медленно переваливаясь на попутных волнах, судно, казалось, стояло на месте. Бег в никуда.
Уткнувшись лбом в основание грот-мачты, Зверев покачивался из стороны в сторону. Такого Диму Борис видел впервые.
- Ох и херово мне, Борис Степанович!
В интонации отчетливо звучала боль и едва сдерживаемый упрек.
- Вот что! - Зверев круто повернулся к Борису. - А никуда не еду! Хочешь, рви когти со своим придурком, но я остаюсь!
Прозвучало истерично. Зверев, несмотря на внешнюю открытость, не был, что называется, рубахой парнем. Такие, однажды что-то для себя решив, редко отступают. Сейчас его слова прозвучали неправдоподобно. В то же время основной посыл слышался явственно – здешний мир для Зверева стал его домом. Последние дни его все чаще одолевали сомнения по поводу невмешательства в историю. Провоцировали эти мысли и его прошлое, и палуба под ногами, и окружающие военные моряки. В этот вечер наступил кризис.
- Почему мы все время проигрываем. Ты пойми, у меня батя был офицером, я ему верю. Сталин спас Россию, но почему мы развалились. Почему здесь все повторяется, кто за этим стоит?
Мысли сумбурно сыпались одна за другой. Наивные штампы и наивные легенды. Обвинения и оправдания. Искреннее желание понять и яростное растерзать. Все смешалось в этом возгласе.
- Деньги нужны.
-??? – Зверев изумленно повернулся к Федотову.
- Для того, чтобы понять, нужны настоящие деньги. У нас их нет. Мы не заработали, а уже маемся.
Борис перевалился через планшир, будто желая что-то разглядеть впереди. Там был мрак. Это натолкнуло на мысль.
- Глянь - впереди темень. В открытом море идти можно, а среди островов? Так и мы, как слепые котята. Пока слепые.
Борис замолчал.
- Зверев, дома наши демократы взялись за грязное дело - создают общество рабов и господ. Кто будет против - тех уничтожат. Здешние всех толкают из рабства. И опять, кто будет против, тех уничтожат. Парадокс? Может быть, и парадокс. Так что давай-ка мы сами во всем разберемся, а потом будем решать.
Борис говорил явно для себя. Зверев, переваривая, мочал.
- Кстати, интересная мысль, - коль скоро дома тамошние демократы создают рабство, значит его там не было?
***
Якорь был брошен утром четырнадцатого. Морское сражение к этому времени уже заканчивалось, но местные об этом не знали. Вчера по радио удалось сообщить о японской радиограмме, поэтому разъездной катер без промедления забрал старших офицеров. Пассажиров забрали попутно.
Площадь у резиденции напоминала растревоженный муравейник. К коляске Беляева тут же подскочили два капитана первого ранга. Слышались обрывки восклицаний: «Григорий Павлович, еще что-нибудь удалось …? Идемте, командующий ждет только Вас». Переселенцы оказались никому не нужны.
- Пойдем, Зверев, помянем наших. Сегодня уже можно, один хрен завтра ничего не получится. Как дойдет весть о Цусиме, так и … - Борис на секунду примолк. – Ох, не завидую я этим мужикам.
***
На четвертый день полегчало. Зверев открыл глаза. Отчего-то показалось, что чертовщина продолжается. От греха подальше решил вспоминать с закрытыми глазами. Они молча выпили по первой, затем так же молча по второй и по третьей. Это помнилось хорошо. Далее неясными образами всплывали обрывки сцен. Вот они молятся в Крепостном соборе, где Зверев чувствует на себе укоризненный взгляд пожилого священника. Снова питейное заведение. На Морском бульваре Федотов втолковывает двум молоденьким офицерам, что с помощью радио можно в точности сказать, в какой точке мирового океана находится судно. Ему явно не верят, на что он возражает, мол, слову старшего лейтенанта мурманской береговой флотилии не верить нельзя. Зверев сочувствует. До зуда в руках ему хочется вступиться за честь Степаныча. Наверное, это же почувствовали салаги, иначе зачем бы им было исчезать.
Дальше начиналась фантасмагория. В памяти всплыла загадочная сцена: перед строем краснофлотцев прохаживается Мишенин. Лекция о методах обработки гидроакустических сигналов сопровождалась категорическим требованием поддержать корниловский мятеж. Угрожающе звучала кара развальцевать отступникам задницы. Шеренга, сверкая на солнце трехгранными штыками, идею мятежа поддержала с энтузиазмом. Особенно краснофлотцам понравился пассаж с задницей. Сменивший математика Федотов неожиданно оказался стоящим за кафедрой. Он беззастенчиво врал слушателям о каком-то геоиде Красовского.
Откуда взялись кафедра и Мишенин, а также, что такое геоид, Зверев никак не мог взять в толк, но появлению Ильича обрадовались оба. Это он помнил отлично.
Скорее всего, перед краснофлотцами Мишенин не стоял. Они бы его подняли на штыки. К этому выводу двое пришли после осмотра математика на предмет наличия лишних дыр. Таковых не оказалось. Тревога за Мишенина отступила.
Вновь открыв глаза, Дима увидел посапывающего на его груди Мишенина. Это навело на мысль – кошмар продолжается. Плевать привидению в ухо он не рискнул, а просто дунул. Ухо шевельнулось, одновременно изменился посвист. Родилось понимание – чертовщина отступила.
Чуть позже выяснилось. В преддверии трагедии Ильич вернулся в Питер и к вечеру оказался в компании своих единовременщиков.
Попивая чай, Зверев поинтересовался:
- Ильич, ты дома по три дня кряду пьянствовал?
- С ума сошел, я вообще не пил. Это все с вами … .
Виновниками, как всегда, оказались самые близкие и верные.
- И я дома так не бухал. В этом плане у меня здоровая наследственность, - отмел наезд математика Зверев.
- Может, нам подмешали ген удовольствия?
- Ты опять о новохудоносрах? Тогда зачем краснофлотцев материл?
- Я?
Ильич смешался, он помнил что-то постыдное, но без детализации. Это было мучительно.
Друзья еще долго пытались выяснить, что же с ними случилось в реальности, а что являлось плодом больного воображения.
«Краснофлотцев» помнил, только Зверев, да и откуда им было взяться в реальности девятьсот пятого года? Тем более невозможным представлялся Мишенин, вышагивающий на манер командира атомной субмарины и выдающий жутковатые военно-морские афоризмы.
Мишенин что-то помнил о лекции. В прошлой жизни он действительно занимался мат. обработкой гидроакустических сигналов. Порою приходилось защищать очередной проект, но проистекала ли лекция-защита в эти дни, или было навеяно памятью, так и осталось загадкой.
Неясным осталась непонятка с упоминанием Зверевым о геоиде Красовского, тем более, что Федотов ранее о таком не рассказывал. А вот сценку на бульваре помнили все трое.
В итоге все дружно решили, что ни чего страшного они не натворили. Это произошло после того, как Зверев твердо уверил всех, что они не отморозки. Ссылаясь на авторитет науки, Психолог обрушил на больные головы прорву специальных терминов. Сутью же пространной речи Зверева явилось утверждение, что у здоровой личности якобы есть некоторый защитный механизм, препятствующий совершению принципиальных ошибок. Не то, что бы с ним все согласились, но как-то надо же было заткнуть этот фонтан?
Под конец Мишенин попытался протянуть «законопроект» о вечной трезвости, но тут его не поддержали. Все должно быть в меру - Психолог оказался прав по поводу наличия у здоровой личности защитного механизма.

все сообщения

Борис_Каминский

Дата: Пятница, 06.12.2013, 22:51 | Сообщение # 35

казак

Группа: Джигиты

Сообщений: 42

Награды: 2

Статус: Offline

Уважаемые коллеги!
Выкладываю последнюю заготовленную главу, после чего ухожу "в подполье".
Очень хочется после нового года выложить пару новых глав.

Глава 20 Дача и дела наши тяжкие.
30 мая 1905 года.

Все империи отличаются неторопливостью, а российская в особенности, по крайней мере так считает большинство ее подданных. На этот раз случилось Нечто – протоколы испытаний с выводами и рекомендациями были подписаны в течение недели! Была ли в том замешана чья-то заботливая рука или проявилась флуктуация системы, переселенцам осталось неведомо. По этому поводу Мишенин было возгордился монархическими порядками, за что тут же отгреб от Зверева:
- Доцент, ты сколько еще будешь жевать сопли с привилегиями?
Вопрос был, что называется и в лоб, и в глаз. Вова начал занудливо оправдываться в том смысле, что заявку на изоленту он подал еще в Москве, но ее куда-то потеряли, а как ее восстановить, никто не знает. Заявки на радиолампы и прочие «железяки» были поданы уже в Питере. Прошло полтора месяца, но движения отчего-то не наблюдается. Рассказывая, Мишенин будто постарел. Его голос стал плаксивым, неуверенным. Поначалу чиновники требовали с него новые и новые заключения. Позже стали находить «ошибки» в тексте, мол, это прилагательное надо заменить на другое, точнее определяющее некую таинственную сущность. Следующий по иерархии чиновник требовал все с точностью до наоборот. При этом все покрикивали на Мишенина. В контексте торжественно звучала мысль чиновников всего мире: «Как Вам такое может быть непонятно еще до вашего рождения!»
Одним словом, проистекал обычный чиновничий мозговорот. Обо всем этом друзья слышали не по одному разу, но не вмешивались. К подобным фортелям воровато-трусливой системы Федотову было не привыкать. Такие же фокусы выкидывало его родное российское патентное бюро. Федотов неоднократно подавал заявки на изобретения от лица своей конторы. Когда изобретение было стоящее, сразу приходил мутный ответ, по типу: «Ваше изобретение таковым не является…», а спустя пару недель, контора получала предложение продать изобретение на запад. Все было прозрачней некуда. Приходилось жестко отписывать «предельно честному» эксперту, в чем тот нагло покривил душой. По существу, эксперта всякий раз уличали в грязном дельце. Через год контора таки получала патент. Интересно, что пустяшные изобретения из категории «для количества» проскакивали без задержки. Видимо в РФ еще оставались специалисты, способные мгновенно оценить перспективы изобретений. Оценить и … тут же протолкнуть его на запад. А что, неплохой бизнес.
- Вот что Ильич, вопрос надо решать! Заверь копии последних документов с подписью Бирилева и дуй в департамент. Если опять будут кочевряжиться, поставь этих козлов на место. Сроку тебе три дня. Не справишься, Зверев в Берлин поедет без тебя. Точка!
- Как поставить? Как Зверев?
- Молча и матом. Можешь припугнуть, мол, в военное время этот саботаж на руку японцам. Да рявкни ты, наконец! Сколько можно коту шары драить? Кстати, нам с Димоном в ту же сторону. Поехали, подбросим.
В Европу наладились Мишенин со Зверевым. С ними ехал юрист солидной юридической конторы. Как выяснилось, все можно было поручить фирмачам, но рисковать не стали. Мишенина отправили, на случай, если придется грамотно откорректировать заявки, Зверева для «стажировки» и контроля. Одним словом, наступил этап знакомства с забугорной жизнью. Билеты до Берлина были куплены загодя.
На самом деле никто не собирался лишать Мишенина поездки – проблемы с местным «патентным бюро» решались откатом или волосатой лапой. Ни того, ни другого у Ильича не имелось. Вмешиваться же в процесс Федотов пока не планировал – надо было сдернуть с глаз Доцента «розовые очки», заодно помочь найти где-то утерянный им здравый смысл. Сейчас представился случай придать Ильичу легкое ускорение.
У непримечательного ресторанчика «Слава Петрограда» коляску тормознул Зверев:
- Мужики, особо сытного обеда не обещаю, но посетить сие заведение стоит.
За секунду перед переселенцами в ресторан вошел аккуратно одетый господин. Был он среднего роста, русоволос, с правильными, слегка округлыми чертами лица. На взгляд ему было около тридцати пяти лет.
По тому, как почтительно всколыхнулись бакенбарды швейцара, можно было сделать вывод: господина тут почитают. Это же подтвердили слова:
- Пожалуйте, Александр Иванович. Все в сборе-с. В большом кабинете у Прохора.
Зверев уверенно повел товарищей вслед за господином. На втором этаже всех встретил толстый, низко стриженный рыжеусый Прохор. Фамильярно-ласково улыбаясь, он затараторил:
- Давненько не изволили бывать, Александр Иванович. Пожалуйте-с. Все свои-с,
При этом глядел он не в глаза, а поверх лба почетного посетителя.
- И вы проходите, Дмитрий Павлович, вот ваше местечко, - добавил Прохор в адрес Зверева, и так же странно на него глядя.
Из противоположенного угла зала тут же раздалось:
- Дима! Какими ветрами в наших столицах? Как я рад, а ты с Гиляровским? Как он там? - «знакомец» почти в тут же секунду оказался рядом.
- А ты с гостями? - не слушая ответов, продолжил тараторить «знакомец», - Вот представь себе, нас посетил сам, Александр Иванович. Читал, конечно?
«Знакомца», как оказалось, звали Матяня. Зверев познакомился с ним в Москве, куда этого баламута однажды направила редакция.
Спустя минуту Димон раскололся. Здесь он уже третий раз, а посетить это заведение ему настоятельно советовал Гиляровский. Зверев поведал, что здесь собирается, веселая, циничная, всезнающая и вечно голодная компания газетных репортеров. Переселенцы с удивлением наблюдали, как братья писатели сидели вокруг длинного стола. Они торопливо макали в одну чернильницу перья. Быстро строчили на длинных полосах бумаги. Не прекращая этого занятия, умудрялись поглощать расстегаи и жареную колбасу с картофельным пюре. Не забывали пить водку и пиво, обмениваться свежими городскими новостями, ругаться и мириться. Здесь был мир газетчиков Санкт-Петербурга.
Кто-то длинноволосый камнем спал на диване, подстелив под голову носовой платок. Воздух в кабинете был синий, густой и слоистый от табачного дыма.
Мишенину бросился в глаза штабс-капитан в общеармейском мундире. Он сидел, расставив врозь ноги, опираясь руками и подбородком на эфес огромной шашки. Интерес незамеченным не остался. Слегка покачиваясь, военный представился Владимиру Ильичу:
- Хемм!.. Штабс-капитан Рыбников. Очень приятно.
Голос капитана, как и подобает настоящему армейскому пропойце, звучал хрипло, а приподнятые плечи и оттопырившиеся локти, только подчеркивали это обстоятельство.
- Вы тоже писатель? Очень, очень приятно. Уважаю пишущую братию. Печать - шестая великая держава. Что? Неправда?
При этом он щелкал каблуками, потряс руку Мишенину и как-то по-особому кланялся, быстро сгибая и выпрямляя верхнюю часть тела.
"Неужели я его видел? - мелькнула у Мишенина беспокойная мысль. –Удивительно, кого он мне напоминает?"
Матяня с нарочитым почтением представил вояку:
- Штабс-капитан Рыбников только что вернулся с Дальнего Востока, где, можно сказать, разбивал в пух и прах желтолицего, косоглазого и коварного врага. Ну-с, генерал, валяйте дальше.
Офицер прокашлялся и сплюнул вбок на пол.
"Хам!" – поморщился Мишенин.
- Русский солдат - это, брат, не фунт изюму! - хрипло воскликнул Рыбников, громыхая шашкой. - Чудо-богатыри, как говорил бессмертный Суворов. Что? Неправду я говорю? Одним словом... Но скажу вам откровенно: начальство наше на Востоке не годится ни к черту! Знаете известную нашу поговорку: каков поп, таков приход. Что? Не верно? Воруют, играют в карты, завели любовниц... А ведь известно: где черт не поможет, бабу пошлет.
Лицо штабс-капитана со слегка раскосыми калмыцкими глазами, выражало подлинный патриотизм, а речь, как и полагается любителю поддать, звучала искренне.
Первым нашелся Зверев:
- Давай, Фудзияма твою мать, опрокинь за славу русского оружия.
- Как? Почему Фудзияма, это же штабс-капитан Рыбников? – растерянно забормотал Мишенин, пока вояка профессиональным движением опрокидывал в рот содержимое рюмки. - Неужели Александр Иванович!?
Возглас повис в воздухе, а Александр Иванович Куприн повернулся к Ильичу.
- Разве мы знакомы?
- Нет, нет, что Вы, просто так получилось, извините.
От этого «нет, нет» Мишенин растерялся еще больше.
- Эт точно, незнакомы, - бросился спасать товарища Зверев, - но штабс-капитан вылитый шпион японского генштаба.
Гогот пишущей братии разбудил даже спавшего на диване поэта Пеструхина. Длинноволосый стихоплет поддерживал свое пьяное существование, воспевая в лирических стихах царские дни и двунадесятые праздники:
- Прохор, запиши на меня, отдам, с первого гонорара. Христа ради, налей ты нашему японцу. Господа, «Фудзияма твою мать», это звучит по-нашему! За новый рассказ господина Куприна!
По дороге к юридической конторе помалкивали. Первым не выдержал Мишенин:
- Мне казалось, что Рыбников аристократ. Борис, ты дома Куприна читал?
- В пределах программы, мне не пошло. Димона спрашивай, он его читает, а я себе открыл Арцыбашнева.
- Дима?
В возгласе Ильича сквозило неподдельное изумление.
- Дык, Старый же навязал. Наверное, правильно. Куприн, это, - Зверев замялся, - Скулит он не по-детски. Нормальных пацанов у него нет, а народ в книжном спрашивает. Странные люди.
-???
- Да, ну его, Ильич, если хочешь сам перечитай. Томик в номере на секретере.
Литературная тема оборвалась у конторы. Отсюда пути переселенцев разошлись. Федотов направился на встречу с Эссеном. Зверев укатил в Москву, а самый разобиженный поехал отвоевывать привилегии.

***
Открытая веранда. Солнечное, не по-весеннему теплое утро, почти день. Круглый стол и модные здесь плетеные кресла, что поскрипывают при всяком движении. Если закрыть глаза, то привидится дача под Лугой. От Питера, далековато, зато недорого, опять же вокруг целебные сосновые леса. В такие минуты можно бездумно наслаждаться покоем. Можно расписать пульку или тихонечко тянуть с приятелем пиво.
По сути, усадьба генерал-майора по Адмиралтейству Евгения Павловича Тверитинова и была дачей. Он ее приобрел, при выходе в отставку. Это случилось полгода назад. Подновленный барский дом, чем-то напоминал усадьбу Пушкина в миниатюре. Полтора гектара земли. Рядом озерко и деревенька. Можно сказать, новосел. Федотов про себя добавил: «Болотный латифундист».
Бориса привез сюда Эссен. Познакомиться, поговорить о том о сем. Одним словом скрасить новоселу жизнь. Сейчас отставник заметно горячился. Быстрая речь холерика пестрела яркими выражениями, а живые серые глаза, казалось, готовы были прожечь собеседника. Федотов поразился сходству Тверитинова с его другом. Такой же невысокий и по-юношески стройный. Открытое лицо и красивый лоб, светлые волосы и темные брови. Во всем чувствовалась порода. С первого мгновения Федотов готов был простить хозяину усадьбы все что угодно, чем тот беззастенчиво пользовался. Даже всегда выдержанный Эссен (водилось за ним такое свойство), неловко покряхтывал, после очередного перла отставника, но макать усы в бокал не забывал.
- Ваш переменный ток, что отставной козы барабанщик и сапоги всмятку, - скороговоркой выпалил отставник. - Будущее за постоянным током! Укажите мне механизм, что работает на переменном токе?
Как ни странно, спор о превосходстве судового привода постоянного тока над переменным, докатился почти до конца ХХ столетия. Правда, посвящать Тверитинова в такие тонкости Федотов не собирался. Пора было менять тему, тем паче, что Эссен явно извелся, слушая высокомудрый треп двух технарей.
- Господа, меня давно мучает вопрос, а мог ли Рожественский избежать встречи с японцами, контролируй он положение их кораблей?
- Вот те клюква! Что значит контролируй? – опять первым отреагировал Тверитинов.
Понять молодого отставника было можно. За три месяца затворничества, Тверитинов по уши наелся сельской идиллии. Бывший Главный минер кронштадтского порта, в подчинении которого находились минный офицерский класс, портовая электростанция, радиомастерская, к тому же редактировавший «Кронштадтский вестник», набросился на очередного изобретателя радио, почище, чем голодный кот на сметану.
Эссен, откинувшись в кресле, удивленно приподнял брови.
- Представьте себе волну, что бьется о причальную стенку. Вы, конечно, помните, как она отражается и бежит назад. Похоже, что такое же наблюдается и с радиополем. Если на его пути встанет стальной борт, то поле отразится в точности, как волна от причальной стенки. В итоге я не вижу принципиальных препятствий вычислить азимут и расстояние до судна. Думаю, можно говорить о наблюдении радиусом до сотни миль, - прибавил в конце Федотов.
- Вы хотите сказать, что ваше радиополе, - Тверитинов, подбирая слова, замялся, - оно является, как бы волной?
- Об этом говорит многое.
Любой человек во всех ситуациях замечает только «свое», так и Тверитинов выхватил техническую сторону дела. Эссена же интересовало иное, при том весьма серьезно.
- Ваше превосходительство, может быть, мы оставим в покое природу явления и уточним, что нам предлагают? – в голосе каперанга отчетливо прорезались командирские нотки.
Тверитинов будто стал ниже ростом – чины чинами, но «действующий» каперанг, «весил» явно больше отставного генерал-майора. Оба моряка уставились на Федотова. Тверитинов с любопытством, Эссен требовательно.
Обратив внимание на «нам предлагают», Борис поначалу просто офигел.
«Нам предлагают, - привычно забубнил он про себя. – Да ничего вам не предлагают. Привыкли, что приносят и в клюв кладут. Седоки верхней полочки социума, мать вашу. Вы бы, любезные, сами предложили, да много, в противном случае предложат другие. Кстати, как всегда. Ишь, как встрепенулись. Меня-то интересует возможность разминки с япошками, а эти …»
Федотов мысленно почесал затылок, очень уж резво повели себя хозяева.
«С другой стороны, дома о локации не знает только младенец, а здесь это круто. Вот и приплыли, придется отрабатывать!»
- Господа, господа, вы меня не так поняли. Нет никаких предложений. Это чистая фантазия, даже не думайте.
В голосе гостя прозвучало едва ли не отчаяние. Увы, не думать господа офицеры не только не могли, но, главное, не желали. Соблазн получить контроль за противником превышал любые довода разума. К тому же «разум» только что на пальцах пояснил природу явления. Судя по реакции, пояснил излишне убедительно.
- Ну что же, - обреченно начал Федотов, с интонацией, мол, сами напросились.
Отставной технарь был определен в судьи. Перед ним раскрылись секреты учебника физики Перышкина. Для убедительности пришлось чуток привлечь радиотехнику, но самую малость, на уровне чуть выше курса средней школы. Минут через пятнадцать, Тверитинов удрученно поник плечами - Борису удалось донести мысль, отчего для локации нужны волны не длиннее первых метров и отчего их так трудно сгенерировать.
- Господа, но и это еще не все. Допустим, лет через десять-пятнадцать, нам удастся излучить и принять короткий импульс.
Иллюстрируя, Борис «метнул» в стену веранды воображаемый теннисный мяч и так же изящно его «поймал».
- Но вы мне скажите, чем измерить время между излучением и приемом? Вы можете, хотя бы гипотетически, - разошедшийся Федотов потрясал в воздухе руками, - предложить часики, что измеряют время с дискретом в одну микросекунду?
«Рефери» предложить было нечего, каперангу тем более. В наступившей тишине назойливо зазудел первый комар. Сделав боевой разворот, кровосос с яростью вонзил хоботок в картофелеобразный нос каперанга. Позднее Федотов не раз клял и насекомое, и судьбу, и собственную болтливость. После основательного хлопка по собственному носу, Эссен, со свойственной военным морякам решительностью заявил:
- Вы, батенька, назвались старшим лейтенантом береговой флотилии, так извольте дать Императорскому флоту такой прибор. Сроку вам десять лет!
О том, что весь Кронштадт покатывался с хохоту по поводу нелепости «старший лейтенант мурманской береговой флотилии», сомнений у переселенцев не возникало. И таких званий, и такой флотилии в российском флоте не существовало. Между тем во всяком гарнизоне достаточно вечером в одном углу чихнуть, что бы утром с другого края услышать: «Приятного аппетита». Тем более самозванцем оказался один из ученых, по слухам проводивший опыты, почище господина Попова.
Сейчас Федотов расплачивался. Момент и форма наезда были выбраны идеально. От неожиданности Федотов поперхнулся, а оппоненты засчитали себе один балл.
По-всему следовало, что знакомство с отставником явилось следствием того пьяного трепа. Эссену требовался доверенный технический консультант. Надо отдать каперангу должное - удачнее фигуру подобрать было трудно. С одной стороны превосходный специалист (только Тверитинов и Попов были удостоены звания «Почетный инженер-электрик»), с другой стороны человек системы. В-третьих, об этой встрече не знает ни одна душа. Все обставлено на манер отдыха на дачке. Такого фон Эссена Федотов увидел впервые.
Вчера оба с пристрастием пытали изобретателя на предмет радионавигации. От «сыворотки правды» Федотов отказался, предпочтя домашнее вино – утаивать он ничего не собирался. Как на духу выложил все, что знал о принципах радиопеленгации. Посетовал на точность и на отсутствие мощных станций. О импульсно-фазовых навигационных системах благоразумно умолчал.
- Полагаю, постройка большой станции обойдется не дешевле броненосца. Так что торопиться не надо, восток дело тонкое!
Для убедительности Федотов хмыкнул на манер товарища Сухова.
Первым, как всегда, отреагировал отставник:
- Как это, не надо торопиться? Причем здесь восток? – зачастил генерал- майор.
Привскочив, он едва не опрокинул тарелку.
- Дык, выход же есть, - Борис на манер Зверева исковеркал родную речь, - Как построят в столицах мира вещательные станции, так и радионавигация тут, как тут. Поверьте, и десятка лет не пройдет. Тогда-то недорогие радиокомпасы мы вам обеспечим и шпарьте себе в море-океане хоть с завязанными глазами.
Вчера разговор окончился на вполне оптимистической ноте, но сегодня вояк зацепило не по-детски. Им не давала покоя возможность рассеять «туман войны». Федотова же зацепило иное: «Интересно девки пляшут. Наши «фон Эссены», это понятно, они наши, но «фонов» здесь, как в местном бомжатнике вшей, и не факт, что информация не улетела к товарищу Кайзеру». Попытка думать над двумя проблемами оказалась непосильной, к тому же сторонники Кайзера были далеко, а свои «супостаты» наступали. Надо было отбиваться:
- Господа, возможности надо оценивать трезво! Давайте признаем, что промышленность пока не готова решать такие задачи, а, главное, никто не даст нужных средств. Так что давайте временно поставим крест на этом замечательном начинании. Для начала лет на десять-пятнадцать.
Увы, попытка соскочить с темы успеха не возымела.
- Зачем же так пессимистично, Борис Степанович. Напрасно Вы упрекаете Флот его Императорского Величества в недальновидности. Согласитесь, повода для этого мы Вам не давали.
Взгляд Николая Оттовича стал колючим, даже злым, а в словах прозвучала почти искренняя обида. Настоящие руководители подобным образом возмущаются весьма часто. Таковы правила игры. Назначенный виновным должен оправдываться, мол, был не прав, обмишулился. В этой позиции бедолагу можно клевать долго и со вкусом. Такое Федотова категорически не устраивало.
- Николай Оттович, к лешему эти игры, я сюда отдохнуть приехал, - нахально произнес гость. - Лучше я выложу парочку идей, а потом на столе появится сладенькое - выкладки по затратам. Тут-то мы и повеселимся. От души и до слез.
Не дожидаясь согласия, Федотов выкатил идею управляемой торпеды.
- Обратите внимание, после выхода из торпедного аппарата, мы может корректировать курс снаряда по проводам толщиной немногим больше моего волоса. На подходе к цели, управление переключается на гидрофоны. Отсюда получается эффективная стрельба вдогон по кильватерной струе. Взрыв под днищем полутоны динамита гарантированно выведет из строя любой броненосец.
Еще не окончив, Федотов увидел, что Тверитинов «принял стойку»! Надо отдать холерику должное - в атаку он бросился только по окончании тирады Бориса.
- Чтоб вас морские черти съели, дорогой мой! Как это вы собираетесь управлять миной по своим волоскам? Может вы по ним и мотор запитаете?
В интонациях генерал-майора яда было минимум на полмира.
- Смею заметить, подобную чепуху мне приносили, считай в каждый номер «Кронштадского вестника». В «Военном обозрении», помнится, предлагали подавать по каучуковым трубам сжатый воздух. Да, да, да именно сжатый воздух для привода винтов мины. К слову сказать, управляемые мины Бреннана стоят на вооружении Великобритании, только пользы от них … .
О минах Бреннана просвещенный обыватель из будущего ничего не знал, но надо было держать марку:
- Евгений Павлович, все верно, но вы не учли, что в мире появилась радиолампа.
Несколькими фразами Федотову удалось просветить отставника о возможностях электроники. Тверитинову открылись усилители, перемножители, интеграторы и прочие элементы аналоговых вычислителей. На паре примеров Федотов показал, как в электронике можно выполнить то, что в механике сделать почти невозможно.
- Таким образом, если по проводам мы даем низкий тон, то наш снаряд поворачивает вправо. Даем высокий - торпеда берет влево. Длительностью импульсов можно регулировать угол отклонения руля.
Принцип управления тональными посылками был очевиден. Так же логично выглядело наведение снаряда по шумам винтов корабля. Итогом разговора был возглас Тверитинова:
- Господин Федотов, а зачем тогда провода? Коль скоро у нас есть ваши гидрофоны, так отчего же не пустить управляющий звук по воде?
- Можно и по воде. Проверять надо. Кстати, вот еще одна мысль, по поводу, гидрофонов. Скажите, а отчего вы не прослушиваете звуки винтов вражеских кораблей? Звук в воде распространяются много дальше, нежели в воздухе. Даже без усилителей цель можно засечь за несколько миль, а ночью или в тумане это согласитесь… .
- Борис Степанович, не стоит отвлекаться. Надо закончить с вашими торпедами.
Голос каперанга был сух и подчеркнуто официален.
- Что скажете, Евгений Павлович?
Тверитинова можно было не спрашивать. Перед взором матерого технаря проносились идеи одна грандиознее другой. Ни о чем ином думать он был не в состоянии.
Эссен только вздохнул. На помощь Тверитинова рассчитывать более не приходилось, тот весь был во власти открывшихся перспектив. Одновременно подтвердилась догадка Федотова – Эссену был нужен беспристрастный эксперт.
- Ну, хорошо, предположим, что с управлением у вас получится, но как быть с двигателем? Торпеду может сбить кильватерная струя, а иной не хватит запаса хода.
В начале века торпеды (или, как их чаще называли «самодвижущиеся мины») имели привод от сжатого воздуха. Федотов едва удержался от трепа о турбинах на перекиси водорода или о реактивной тяге в комплексе с управляемой кавитацией. Это был бы явный перебор. Особенно последнее.
- Уважаемые коллеги, я не господь бог, чтобы решать все проблемы. Давайте поговорим о кинетическом оружии, а потом прикинем стоимости этих проектов.
Коллеги не то чтобы не возражали, но согласились, что привод и гидродинамика относятся к иной области знаний.
Судя по скептическому выражению лица, Эссен явно настроился слушать типичную байку. Что его на это толкнуло, одному богу известно. Может мечтательное выражение лица Федотова, может заковыристость названия.
- И чем хорош ваш кинетический зверь?
- Хм, если в электромагнитном поле разогнать килограммовую болванку до скорости две-три мили в секунду, то при столкновении с броней болванка мгновенно испарится. Разрушения будут, как при взрыве тонны пироксилина. Опять же, при таких скоростях дальность прямого выстрела исчисляется несколькими милями.
Рассказывая о перспективах электромагнитной пушки, Федотов готов был поклясться, что Эссен и Тверитинов едва сдерживаются. В своих предположениях он оказался прав.
- Борис Степанович, последний раз такое изобретение нам приносили полгода назад, как раз перед выходом Тверитинова в отставку. Я, однако, даже начал сомневаться. Очень уж у вас гладко звучало с управлением миной.
Увидев, непонимание в глазах Федотова, каперанг пояснил:
- Когда вы говорили об управляемой мине, все было кратко и понятно. Хоть сейчас могу подписаться под прошением о выделении средств. Другое дело ваше кинетическое оружие. Перед нами появился настоящий изобретатель. Тут только название чего стоит, не говоря об эффективности – всех врагов пустим на дно одним залпом! А я так думаю, коль в ином человеке нет такой фантазии, так ни чего у него не получится, - промочив горло, Николай Оттович одобрительно крякнул. - Но давайте перейдем к вашим выкладкам. Как вы изволили выразиться, на внедрение.
Эссен заерзал, удобнее устраиваясь в кресле, как бы давая понять, что с удовольствием готов послушать. Так слушают любимую арию.
Подивившись про себя на такой пассаж и последующие телодвижения, Борис решил, что скорее всего ему сделали комплимент.
- Собственно, говорить надо не о внедрении, а подходе к науке и технике. Ели же говорить шире, то о будущем России.
Федотов высказался в том смысле, что время изобретателей-одиночек миновало и на пороге маячит задача создания мощных коллективов ученых и инженеров. Показал цепочку: наука – техника – производство. Все это функционировало в едином цикле. С такой системой, Федотову довелось познакомится до демократической революции. Он знал, как при минимуме средств, порою, достигался поразительный эффект. Мимоходом лягнул здешнее «народное образование», что существенно сократив часы на естественные науки, напрочь забило головы подростков знаниями мертвых языков. Тем самым лишив страну множества толковых ученых и инженеров.
- Что касается локатора. Мне сдается надо бы нанять десять-пятнадцать толковых инженеров. К ним вдвое мастеровых и управленцев. Смотришь, лет через десять и получится стоящий аппарат. Денег на это потребуется, как на пару новейших броненосцев, но затраты отобьются. Примерно, как с железнодорожным делом - начали в России делать свои паровозы, так и сто раз окупили затраты.
Тверитинов смотрел заворожено. Инженер сразу увидел всю цепочку от задумки до первоклассного оружия. Термин «отобьются» прозвучал вульгарно, но в контексте с очевидной гармонией был воспринят едва ли не с радостью. Эссен увидел то же самое, но одновременно засомневался в психическом здоровье изобретателя – у того прозвучала слишком революционная мысль.
- Эк вы, батенька, хватили. Миллиарды!
Федотов предполагал именно такой ответ. Предполагал, но услышав, опечалился. Налил себе легкого винца. Внимательно посмотрел в глаза каперенга. Вздохнул. На языке вертелось ядовитое: «Потому-то Россию и имеют все кому не лень». Вспомнил, как перед переносом в этот мир с экранов полились песни о необходимости прироста ВВП, и как через полгода было объявлено – прирост составил шесть процентов! Федотов иногда навещал своего учителя теоретической механики. Так получилось, что тот остался совсем один и всегда был рад общению. В тот раз Рудольф высказался с сарказмом: «Борис, поверь, пройдет года три и наш новый всенародно избранный запоет о развитии прорывных технологий. На это даже выделят денежки, да только все уйдет в песок. А почему? – пенсионер поднял свой жирный еврейский палец, - Потому, что либералы по своей природе не в состоянии созидать. На задачи, что американцы тратят миллиарды зелени, наши станут швырять по миллиону деревянных. Можешь мне поверить, распилят и глазом не моргнут, а на выходе будут пыль. Неумехи».
Сейчас Федотов наблюдал воплощение пророчества. Хотя время было обернуто вспять, но существо дела не изменялось. Эссен, вполне себе неглупый человек и помыслить не мог, что надо выделять такие средства. Локатор поиметь хотел, но… получалось «на халяву».
- А что вы хотите, господа? С грошовыми затратами получить конфетку в миллиард? Не-а, не получится. Чудес не бывает. Англия выделит миллионы и получит миллиарды отдачи, мы же … . - Федотов горестно вздохнул. – Мы же будем в глухой заднице, извините за такую прозу. Зато балы и рауты …
Не окончив фразы, Борис замолчал. Чуть позже, будто вспомнив, добавил:
- Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую. Мне сдается, родись товарищ Наполеон сегодня, мы бы услышали: «Кто не хочет кормить свою науку, будет кормит чужую».
- Товарищ Наполеон, НИИ и КБ, - проскрипел Эссен. - Да вы батенька социалист, а мы, по-вашему, бессердечные сатрапы.
- Из вас сатрапы, как из меня рогатый римский папа, но Ваш царизм еще то … .
Словечко «угробище» с губ не сорвалось. Все было гораздо хуже. Было произнесено: «Ваш царизм». Пропасть была показана. На душе стало пакостно.
***
К вечеру с Балтики нагнало облаков. Потянуло сыростью. Под стать погоде оказалась дорога в Питер. С грязью из под копыт. Посматривая по сторонам, Николай Оттович временами морщился. Было то состояние, когда мужчинам неловко смотреть друг другу в глаза. Борис вдруг увидел, что Эссен уже старик. Захотелось как-то приободрить, вселить в него толику оптимизма.
- Николай Оттович, не переживайте. Как сделаю локатор, так первым делом к вам пожалую. Даже в ущерб своим миллионам.
Эссен повернулся к Федотову. Смерил его взглядом.
- Песни ваш друг поет красивые - «Тридцать восемь узлов», а как до дела, так мы вспоминаем о своих миллионах. М-да. Наш царизм, не ваш, а наш!
Моряк плотнее вжался в спинку пролетки.
- С другой стороны, наверное, так и надо. История не терпит слабых. В прошлую нашу встречу, вы говорили, нам не избежать войны на западе. Я бы на вашем месте проштудировал подшивку «Военного обозрения». Все ваши геополитические расклады там давным-давно расписаны. Так, через десять лет успеете? – прозвучало примиряюще.
- Трудно сказать. Если денег и таланта хватит, то успеем, но уверенности нет. Слишком все зыбко.

все сообщения

Борис_Каминский

Дата: Суббота, 04.01.2014, 23:21 | Сообщение # 36

казак

Группа: Джигиты

Сообщений: 42

Награды: 2

Статус: Offline

Глава 21 Арестант Вова и лирический вечер.
Начало июня.

До гостиницы Федотов добрался к десяти утра. Мишенина в номере не оказалось. Подивившись, куда могло занести этого ипохондрика, Борис обнаружил кадку с пальмой. Житель субтропиков до сего момента оставался незамеченным. Спустился вниз. Портье сообщил, что господин Мишенин не показывался несколько дней. От этого известия на душе тревожно тренькнуло. На Вову такое было не похоже. Увести, как теленка, его, конечно, могли, но кому сдалось такое сокровище? Вернувшись в номер, Борис тщетно пытался найти записку. Тревога за Мишенина стала перерастать в панику и куда только подевались коварные замыслы относительно его жизни. Отчаянно захотелось, чтобы рядом оказался Зверев, одновременно удивило подспудное желание спрятаться за чужую спину. Прежде всего, надо было срочно найти хоть какую-то зацепку, хоть намек на причину исчезновения Ильича. После этого можно телеграфировать Звереву или начинать самостоятельные поиски.
От «разумных» мыслей сумбур немного отступил, уступив место трезвым размышлениям. До стоящего посреди номера Бориса наконец дошло – начинать надо с технического комитета, куда Ильич направился «качать права». Вот она отправная точка поисков. Но куда его понесло дальше и как именно искать человека в незнакомом городе, представлялось с трудом. Мысль привлечь полицию возникла и тут же растворилась – сказался стереотип жителя «просвещенного» века.
Технический комитет находился в здании департамента торговли и мануфактур. Пока извозчик гнал к этому зданию, в голове крутился вопрос – к кому из местных обратиться. К Эссену, Попову? Но стоит ли их привлекать? Нет, конечно. Впутывать потенциального заказчика в собственные проблемы - последнее дело, а на профессора надежды мало. Справа проплыла вывеска «Слава Петрограда» - мелькнула спасительная мысль посоветоваться с писаками.
- Тормози!
Одиннадцать утра для журналистской братии рановато. Обычно здесь собирались к двум часам, но чем черт не шутит. На месте оказался Свищев, про которого коллеги по цеху дружески говорили: "Свищев крупный шантажист, он меньше трех рублин не берет". Виктор Сергеевич был довольно мрачной внешности тип, писавший фельетоны: "По камерам мировых судей".
Сомнения репортера были развеяны пятидесятирублевой купюрой задатка. Выслушав Федотова, он пояснил диспозицию:
- У нас, репортеров, негласно разделены округа, и вам, можно сказать, повезло: это моя вотчина. Касаемо вашего приятеля, знаю доподлинно - по уголовным делам он не проходил. Вчера последний раз справлялся. Мне бы такое сообщили. Другое дело, если труп обнаружили без паспорта, - обрадовал Федотова Свищев, - тогда надо объезжать городские морги. Хуже если камень к ногам и в Мойку. Такое случается. Да что греха таить – частенько случается. Всплывёт, конечно, но к концу лета. Никак не раньше.
Свищев безмятежно пялился на Федотова своими карими глазами. По лицу репортера было трудно понять, шутил он или нет. Скорее всего, и шутил, и готовил к худшему. Предложение заехать в комитет департамента Свищев отмел сразу:
- Господин Федотов, давайте потолкаемся в околотке, там у меня все прикормлены. Да не волнуйтесь вы! Если в полиции о вашем приятеле не знают, так сей же час поедем в департамент, но сначала я пройдусь по околотку, а вы будьте рядом.
Когда-то Борис заглядывал к своему приятелю в райотдел милиции. Околоток пахнул привычными запахами и звуками. Сейчас Федотов готов был поклясться, что окажись он в древнем Риме, подобное заведение встретило бы его такими же «ароматами и мелодиями». От этого он почувствовал себя увереннее. Вот что делает с человеком «знакомая» среда.
- Гриша, а скажи-ка мне, не поступал ли в околоток математик? – по-свойски продолжал пытать околоточного надзирателя репортер.
Григория Ивановича Топоркова нашли в крохотном кабинете. Был он упитанным мужчиной несколько выше среднего роста. На мясистом лице умещались такой же мясистый нос, губы и щеки. Места едва оставалось для маленьких зорких глазок, что мгновенно занесли приметы Федотова в «картотеку». С юмором у Топоркова оказалось все в порядке:
- Это что за новости? Ширмачей знаю, майданщиков и медвежатников знаю, а от математиков бог миловал, эта братия по какому делу будет?
Борис выпал в осадок: Топорков перекрестился на манер Чавеса, издевающегося над Бушем младшим. Не хватило только трибуны ООН.
Наблюдая дружеский треп, Борис с изумление осознал, что присутствует при циничной торговле живым товаром. Газетчик мастерски выведывал у полицая о Мишенине, а Топорков столь же мастерски оценивал каждый бит информации. Ни тот, ни другой не произносили ни имен, ни сумм. Почти с первых же слов стало ясно, что о Мишенине здесь знают и он здоров или почти здоров. Это была как бы бесплатная информация «для родственников». Сказать, что Федотов почувствовал облегчение, значило бы промолчать. С сердца будто камень свалился, что не укрылось от маленьких зорких глаз. Может быть, поэтому дальнейшие переговоры пошли туго, а может, Григорий Иванович был не в духе. Разобрать Борис не сумел, но вмешался:
- Хм, скажете тоже, неблагонадежен. Наш Вова, считай лучший царский опричник, почище вашего будет.
- Вашего, не вашего, а людям мешал да дворнику конституцией угрожал. По матушке прошелся.
- По матушке, это враки! - твердо заявил Федотов. - Не умеет, а вот конституцией мог и отхреначить. Запросто мог. Он же у нас ученый. В Берлине преподавал, - для пущей убедительности приврал Борис.
Прозвучало главное: «Людям в комитете мешал, дворнику угрожал». Ни названия комитета, ни фамилии заявителя. Оставалось выяснить, была ли в таком ответе изощренность матерого сыскаря, или Ильича действительно сдал дворник, без всякого заявления от «потерпевшей» стороны?
Ответ полицая подтолкнул к анализу: «Собственно, а почему обязательно должно быть заявление? Разве чиновник получит барыш, если надолго упечет изобретателя за решетку? Нет, не получит. Зато после пары дней отсидки слупит с сидельца вдвойне. Кстати, а ведь скорее всего это отработанный прием. Спровоцировать придирками и на том заработать. Надо бы проверить. Другое дело, если Ильич разошелся всерьез, тут оплеухой от дворника чиновник не удовлетворится. Остается уточнить, есть ли заява».
- Григорий Иванович, просветите меня грешного: часто вам подкидывают таких полоумных? В комитете изобретателю по зубам, а вам возись с этими психами.
- Хватает, - с затаенной тоской процедил Топороков.- Правильно вы изволили выразиться. Психи они и есть психи. Лезут со своими прожектами, людям мешают. Намедни один такой все орал, мол, найдет управу. Пришлось отписать судье, да все без толку.
Судя по реакции Топоркова, психов хватало, но письменного заявления скорее всего не было. Не прозвучало и неприязни к Мишенину.
По-видимому, накрученный друзьями, Ильич начал требовать в комитете «справедливости». В результате «обиженные» чиновники вызвали дворника. Тот, как водится, зарядил математику оплеуху и доставил безобразника в ближайший околоток. Дальше Ильич присмирел –наука пошла впрок.
- Григорий Иванович, а не можете ли вы подержать у себя этого буяна еще три дня? Припугнуть, но без членовредительства. А я такого не забуду, вот господин Свищев подтвердит.
Сквозь невозмутимость мелькнула настороженность. Пришлось пояснять.
- Понимаете, ученые, они, как дети малые. Их розгами воспитывать надо, чтобы впредь не срывались. Нашего Ильича третьего дня ждет к себе сам контр-адмирал Бирилев, так вы постарайтесь, очень уж он высокого о себе мнения. Верно, я говорю, господин Свищев?
Призывая в свидетели репортера, Борис изобразил искреннюю тоску.
- И нашего «японца» презрением обидел, а человек к нему со всей душой, - поддержал Бориса Свищев. - Да вы завтра подходите в «Славу Петрограда», а мы пока с Григорием Ивановичем потолкуем.
Все было обозначено. Оставалось надеяться, что сумма окажется не слишком солидной.
Сумма неподъемной не оказалась. Более того, если бы не визит Федотова в околоток, Ильича в тот же день выпроводили бы на волю со штрафом в пятьдесят рублей. Благодаря хлопотам Федотова штраф уменьшился до десятки, но сами хлопоты обошлись в сотню.
Сказано было буднично. Карие глаза Свищева при этом задумчиво смотрели вдаль, как бы давая понять, что и ему не помешал бы некоторый гешефт. О полтиннике репортер «забыл». Борис ничего не имел против поощрения взяточников. Не то, чтобы это было очень приятно, но открывало некоторые перспективы.
Есть разные способы узнать особенности системы защиты правопорядка. Можно пройти через ее жернова в качестве пострадавшего или, как Ильич, оказаться нарушителем спокойствия. Гораздо полезнее посидеть в компании «блюстителей». Предложение было высказано и принято.
В ресторации Борис познакомился с двоюродным братом Топоркова. Виктор Михайлович сумел получить образование и дорос до мирового судьи. Получился идеальный тандем: старший хватает - младший судит. У Федотова, правда, по ассоциации из памяти всплыли несколько другие строки: «Отец, слышь, ворует, а я отвожу», но знакомить местных с таким «Некрасовым» Борис благоразумно воздержался.
После пары «мыслей за знакомство» началось взаимное прощупывание. Вспомнились комичные и не очень эпизоды, после чего блюстители стали просвещать Федотова.
- Борис Степанович, да за что же вашего математика в кутузку-то определять? Он же ничего не натворил. А что его отвели в околоток, так господин столоначальник частенько доводит до скандала и все об этом знают. Пытался он одного очкарика засудить, да не получилось. Судья так и сказал - нет достаточных оснований.
- А если бы столоначальник написал, что Мишенин царя поносит?
- Если бы, да кабы. Да если бы и написал напраслину, вы думаете так легко в суде лжесвидетельствовать? Нет, дорогой мой, не всякий возьмет на себя такой грех, а что ваш Мишенин социалист?
От такого подхода Борис слегка сбледнул с лица. Пришлось объяснять, что друг его не только не социалист, но даже наоборот. В ответ на что он услышал насмешливое:
- Да неужто мы не видим, что за человек ваш математик?
Постепенно перед Федотовым раскрывались особенности местной системы защиты порядка и судопроизводства. Околоточные надзиратели следили за положением дел в своих округах. Возможностей у них было одновременно и больше, и меньше, чем у коллег из ХХI века. Формально околоточный мог любого человека привести в околоток. С уголовниками так и поступали, но хватить даже мещанина, без особых на то оснований, было не принято. Тем более, когда дело касалось служивого или дворянского сословия. Да и судейская система без доказательств не выносила обвинительных решений.
- Так-таки и нельзя засадить безвинного человека? – зацепил младшего Борис.
- Отчего же нельзя, можно, - спокойно поглаживая бородку, растолковывал Федотову правила игры мировой судья.– Взять, к примеру, случай, если у кого-то можно отсудить имущество. Если куш большой, то и свидетелей найдут и обвинят во всех смертных грехах. Не обвиняют только в измене.
- Интересно, почему же, - с недоверием протянул Борис
- А потому, уважаемый, что в таком случае все имущество осужденного отписывается в казну. Невыгодно-с так обвинять.
- Как же тогда борются с инакомыслием?
Со слов Виктора Михайловича сохранение политического статус-кво державы выглядело своеобразно. С одной стороны, об изменении строя нельзя было даже думать. Под запретом были любые формы обсуждения этой проблемы. С другой стороны, даже высшая знать регулярно устраивала посиделки, изучая последние европейские политмоды. Политическим сыском занималось третье отделение жандармерии, но особой эффективностью эта деятельность не отличалась. Марксизм победно шествовал по просторам России.
- Похоже, что строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения? – бросил пробный шар Федотов.
- Мне ближе цитата Вяземского: «В России суровость законов умеряется их неисполнением», - выкатил помалкивавший до того Топорков.- А что это вы, Борис Степанович, все о политике и о политике, я вам расскажу случай из нашей грешной жизни.
Под байку, о молодом околоточном, стырившим вещдок ценой в десть копеек, Борису оставалось только удивляться, как в первые месяцы переселенцы опасались разоблачений. В те дни они всерьез поговаривали о словаре запрещенных терминов. Теперь эти опасения вспоминались со стыдом. Никакому жандарму и голову не могло прийти потребовать объясниться по поводу технических знаний переселенцев. Сейчас Борис был уверен, что проболтайся он даже о грядущей мировой войне и революции над ним просто посмеются.
Местные менты оказались пунктуальны. Третьего дня, почти ровно в девять утра дверь околотка отворилась. Щурясь от утреннего солнца, на пороге появился Мишенин. Под его левым глазом светился пожелтевший фонарь. У обоих встречающих мелькнула одинаковая мысль: «Умеют тут дворники работать», а вечером поезд «Санкт-Петербург – Варшава» понес двоих переселенцев к новой жизни. Так казалось тому из них, кто стыдливо прикрывал лицо поднятым воротником.

***
Полумрак гостиной. Волнующий аромат женских духов. Стоящий на полу подсвечник едва освещал лица посетителей литературного салона Сологуба. Откликом на религиозно-философский доклад о свободе личности (примерно так понял Федотов тему малопонятного ему выступления) прозвучал взволнованный женский шепоток:
- Ну что там, ну ведь не могу же я думать, нельзя же думать, что Христос был просто человек...
Как от быстрого бега голос прервался. Под стать был ответ, такой же непонятный и с придыханием:
- Конечно, Он... Господи, прости!- говорившая перекрестилась. - Он, может быть, Денница... Спавший с неба, как молния.
«Ну, тетки шпарят! - Федотов восхищенно мотнул головой, как бы отдавая дань степени очумелости. – А, хорошо-то как! Если бы не клуши слева, подумал бы, что в студенческом общежитии».
Гости сидели, кто на полу, кто в креслах. Бориса выбрал место на ворсистом ковре в углу. От экзальтированных девиц его прикрывал фикус, а справа пристроился молодой человек по имени Корней. Откинув голову, Борис с удовольствием расслабился.
На следующий день после отъезда друзей в Германию вышел номер «Кронштадского вестника». В нем была пространная статья о феноменальном успехе российских ученых. Радиостанция была обозвана приемо-передатчиком. В статье писалось о возможности ведения переговоров в телефонном режиме. Приводились размеры, делался акцент на ничтожном электропотреблении и феноменальной дальности связи. О схемотехнике было сообщено предельно точно, но кратко: «В аппарате используются революционные принципы генерации высокочастотной энергии». Статью подписали А. Попов, фон Эссен и Б. Федотов. Приятно было увидеть опубликованный текст. Представилось, как после статьи засуетятся «супостаты».
С этого момента пришло время поисков финансов. Борис четыре дня ошивался по юридическим конторам, якобы пытаясь выяснить, как заключаются договоры и на какой процент в товариществе может рассчитывать изобретатель. В действительности распространял о себе информацию. Каждому приходилось нудно объяснять перспективы радиодела. Давать понять, что менее чем на девяносто процентов изобретатель не согласится. В ответ везде видел выпученные глаза, мол, своими деньгами рискует миллионщик, поэтому изобретателю и десяти процентов много. Это ни в коей мере не устраивало.
Откуда-то справа доносился мужской баритон:

В темном пламени свечи
Зароившись как живые,
Мигом гибнут огневые
Брызги в трепетной ночи.

«Брызги в трепетной ночи» задвинули финансовые проблемы на второй план, их место заняло «писательское ремесло». В конце недели Борис пытался подвигнуть на литературный подвиг двадцатидвухлетнего балбеса. Балбес только что окончил четвертый курс технологического института. Был он высок и худощав. Открытый лоб, зачесанные назад темные вьющиеся волосы. Ничто не говорило, что перед Федотовым будущий автор «Аэлиты».
На «советского» графа Борис вышел через Сологуба. Узнав, что «путешественник из Чили» направлен к нему самим Гиляровским, Федор Кузьмич проникся, пригласил на заседание своего литературного салона. Вопрос о Толстом восторга не вызвал, но адресок дал.
Борис полдня мелким бесом убеждал Толстого взяться за «Аэлиту».
- Алексей, почему бы вам не попробовать себя в приключенческом жанре?
- Борис Степанович, я же никогда не писал прозу. Боюсь, у меня ничего не получится, - обескуражено отнекивался будущий писатель.
К этой встрече сюжет с крутыми морпехами был вновь переработан. На этот раз в сторону канонического варианта. Звездная империя осталась, но все остальное было приближено к существующей реальности. Вместо ополоумевших ходяче-бродячих фалангеров, появились бронированные авто. Солнечная система оказалась давно покинутой и забытой. Вместо Марса перед читателем предстали покрытая дикой природой Земля и остатки человеческой цивилизации.
В солнечную систему космопластун Гусев попал в результате флуктуации подпространства. Приземлившись в районе комплекса Гизы, он с недоумением взирал на развалины египетских пирамид. Красавица Аэлита оказалась дочерью верховного жреца, исповедующего странную смесь христианства и культа бога Ра, а вместо восстаний угнетенных рабочих сюжет изобиловал военными приключениями.
После знакомства с сюжетом, предложение прошло «на ура», но с подпространствами, биолокаторами и прочей фантастической требухой, произошел полный облом. Студент технологического института буквально захлебнулся от шквала обрушившихся на его бедную голову физических сущностей, а до Федотова, наконец, дошло, какая гигантская пропасть разделяет подростков начала и конца ХХ века. Зато стала вытанцовываться реалистичная концепция многотомной космооперы.
- Алексей, давайте сделаем так. Вы для пробы пишете главу с высадкой Гусева на планету, - Борис передал Толстому тщательно расписанную сцену высадки, - а я немного доработаю сценарий. Только не увлекайтесь разъяснением физики. Это мы сделаем позже.
Увы, из затеи ничего толком не вышло. Молодой Алексей Николаевич просто не умел писать. Текст изобиловал длинными предложениями «ни о чем». Против ожидания заторможенность и инфантилизм только усилились.
Вполуха слушая очередного стихоплета, Федотов крыл себя последними словами – отказывать людям всегда не очень приятно, особенно если ты сам их убеждал взяться за дело. С другой стороны не факт, что стиль изложения, свойственный концу ХХ века, здесь «прокатит». Отсюда напрашивался естественный вывод – надо попытаться поработать с графом.
Сегодня предстояла поездка в Москву. Поезд отправлялся поздно. Чтобы скоротать время, Борис решил заглянуть к Сологубу, заодно узнать, что такое поэтический символизм. Борис ожидал услышать призывы буревестника и революционное кипение.
Реальность сразила наповал! Вместо призывов к бунту здесь чтили чистую поэзию и говорили о новом религиозном сознании. К знатокам поэзии Федотов себя не относил. Прочно забытый школьный курс, да пара случайно выученных стихотворений современников. Из этого ряда выбивалась песенная поэзия «у костра». Здесь Федотов был почти корифеем, но кому в этом мире такое интересно? Тем более он был далек от темы: «Интеграция индивидов, "мы" как субстанциональная основа» - таково было название сегодняшнего обсуждения.
Под нытье очередного прыщавого поэта в сознании всплыли издевательские строки Дольского:

И как всегда индифферентны, многозначительно бедны.
Российские интеллигенты, цвет умирающей страны.
Умом Россию не охватишь, у ней особенная стать.
Она глупа и не умыта, но есть чего поворовать.

(Что бы понять Федотова, читателю достаточно прослушать «Господин президент» А.Дольского: http://muzofon.com/search/господин%20президент%20президент )
По ассоциации выстроилось: «Саша Дольский пел такие же сладенькие песенки, а новое время воспринял в штыки. Так же мурлычут здешние, а потом будут проклинать большевиков». Сделав столь неожиданное сравнение, Федотов почувствовал себя личностью неординарной. Почти знаковой фигурой. Это толкнуло по-новому посмотреть на собравшихся, благо народ все прибывал.
У противоположенной стены в кресле сидел устроитель салона Сологуб. Высокий, лысый, в роговых очках строгого школьного учителя, он таковым и являлся.
Рядом устроилась эпатажная молодая женщина. Черный жакет и ослепительно белая кофта с пышным жабо. Тонкая талия и длинные вызывающе открытые ноги фотомодели. Роскошная грива рыжих волос, живые глаза и ироническая улыбка подчеркивали – у стены сидит мурлыкающая пантера. От такой лучше держаться подальше.
- Корней, а кто эта дама в колготках? – Борис в очередной раз обратился к приставленному к нему молодому Корнею Чуковскому.
Термин колготки вызвал живейший мужской интерес. Пришлось объяснить, что в полумраке гостю привиделась «национальная чилийская одежда» – мини-юбка и колготки. Описывая эту прелесть, Борис очертил очаровательный женский зад. На самом деле эта часть незнакомки была украшена бриджами в обтяжку, но такие подробности Борис разглядел не сразу. Незнакомка носила звучное имя - Зинаида Гиппиус.
По тому, как на его жесты блеснули разъяренные глаза, Федотов понял, что пора сваливать, иначе есть риск отгрести по полной. Валить, правда, не хотелось - когда еще придется увидеть столько легендарных личностей.
- Господа, предлагаю устроить перекличку, - голос пантеры дал всем понять, что возражения не принимаются.
Первым откликнулся хозяин:

Родился сын у бедняка.
В избу вошла старуха злая.
Тряслась костлявая рука,
Седые космы разбирая.

За повитухиной спиной
Старуха к мальчику тянулась
И вдруг уродливой рукой
Слегка щеки его коснулась.

Шепча невнятные слова,
Она ушла, стуча клюкою.
Никто не понял колдовства.
Прошли года своей чредою.

Сбылось веленье тайных слов:
На свете встретил он печали,
А счастье, радость и любовь
От знака темного бежали.

Услышанная мистическая хрень вызвала из глубин памяти детский ужас. Борис вспомнил, как в страхе забивался под одеяло после бабушкиной колыбельной: «Тятя, тятя наши сети притащили мертвеца».
«Да они что тут все на голову трахнутые? Моей бабушке тогда было далеко за восемьдесят, но эти-то вроде еще в своем уме или …».
Додумать Борис не успел - эстафету подхватил Бальмонт. Выйдя в центр гостиной, он с чувством продекламировал:

Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.

Едва отзвучала последняя строка, как раздался голос пантеры:

Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею,
С вечернею зарею.

И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.

Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю...

В перекличке наметилась гармония. Вселившийся в Федотова бес был против. Ему захотелось показать местным «гениальные рифмы» о некурящей девочке Элис и плохих мальчиках. Видимо бес прозвучал не только в голове Федотова, иначе, чем еще можно объяснить призыв местной Элис:
- А что нам прочтет иностранец из Чили?
Голос фотомодели был полон жгучего любопытства. Меж присутствующих прошелестела волна предвкушения. Деваться было некуда. В голове родилась мстительная мыслишка: «Ну, щас я вам выкачу …».
Федотов слитным движением поднялся. Демонстративно сунул руки в карманы. Вычурно мягко сделал три шага к центру гостиной. Не закончив движения замер. В груди стала разливаться раскованность. Разворот «кругом». Два шага назад и вновь разворот. Зафиксировал взгляды - скепсис у мужчин, удивление у женщин, прикушенная губа у пантеры. Все, он готов.
- Господа, - взмах правой руки на манер «Ленин на броневике», - представьте себе крохотную колонию русских людей на краю света. Вокруг полудикие метисы. Во дворцах надменные идальго. Цена человеческой жизни не превышает стоимости патрона к винчестеру. Почта раз в полгода. Все книги перечитаны, темы переговорены. Какое будущее у такой колонии кроме деградации?
Борис замер. Взгляд на присутствующих - теперь даже скептики ждут продолжения.
- Не так все однозначно. В природе много непознанного. Вспомните пенящееся море. Вот он, грозный девятый вал, - указательный палец правой руки опять уперся куда-то вправо. - Так и в человеческой культуре обычная череда спадов и подъемов рождают, порою, фантастический взлет. Сейчас мы это наблюдаем в России и в ее осколках. Заранее приношу извинения - оторванность от родины не могла не сказаться на строках написанных моими друзьями.
Всё! Теперь даже скептики готовы слушать. Секундная пауза … и с губ сорвалось то, что Федотов, казалось, напрочь забыл. Это было в одиннадцатом классе. Тогда он поспорил с Томкой Котиной - если он получит пятерку по литературе, то эта вертихвостка весь вечер будет танцевать только с ним.

Тишины хочу, тишины...
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...
чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины...

звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание -
молчаливо.
Тишины.

Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее - неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха - поет соловей.

Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины...
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.

Наступила тишина. Удивленное лицо Сологуба, радостная полуулыбка Бальмонта. Даже пантера готова укусить почти любя. Сидящий внутри Федотова бес напомнил, как подло Котина переметнулась к Шавыкину. Душа потребовала отмщения:

Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.

Ритм. Рубленые фразы. Гордыня, даже спесь. Все было против прекраснодушия, против выставленных на показ чувств.
В сознании пронеслось: «Если Вознесенский продолжатель этих символистов, то Высоцкий последователь Маяковского? Охренеть можно, какой я, оказывается, умный. Кто бы мог подумать. Точно валить надо». Последняя мысль запоздала. Посыпались возгласы:
- Ну, знаете это так не эстетично.
- Кто это написал?
- Прочтите что-нибудь еще.
- Похоже на Хлебникова …
Федотов бросил демонстративный взгляд на наручные часы:
- Извините, господа, но я едва успеваю к поезду. В следующий раз непременно. Все потом, позже.
Сидя в пролетке, Борис вспоминал лежащие на его плечах руки, поддразнивающую улыбку и … ироничный взгляд сверху. На смену отчаянному желанию прижать к себе рыжеволосую красавицу, пришла трезвая мысль: «На фиг, на фиг. Знаем мы таких дразнилок. Проходили, - Федотов горестно вздохнул. – Лучше мы зарулим к б… мадам Жу-Жу». Судя по изменившемуся взгляду, местная Элис читать мысли умела.

все сообщения