Каури, как Вам удобнее. Можно 25 или 27, можно в начале августа. Я намерен убыть из Днепропетровска на Звёздный мост в середине сентября, а до того, ну как мультяшный герой, овершенно свободен. Вечером писать не могу, жара, а отвечать на вопросы вполне в силах. Сообщите заранее, буду готов.

Как показывает практика - - даже 27 - слишком рано после объявления даты.
Поэтому предложила бы после 5-го августа - 6, 7, 8
к тому же после похода, лично у меня появится к вам гораздо больше вопросов))))

но можно и 27. Поняла вас. И очень благодарна , что идете навстречу. Но увы, не могу решать я за вас. Простите, что так пристаю, слово за вами.
вот сейчас договоримся и дам объявление

однозначно начало августа
6 число - суббота

aspesivcev, согласны?

Согласен.

Вот и замечательно!!!

Видимо, посланец застал атамана в последний момент, при отъезде, потому что во дворе его дома было много лошадей и мающихся на жаре возле них казаков. Сам Михаил Кошель благоразумно пристроился в тенёчке. Его жеребец, вороной кабардинец Ворон (уже использованный по договору для оплодотворения кабардинских кобыл, принадлежавших попаданцу), осёдланный, нетерпеливо переступал ногами невдалеке.
Аркадий спрыгнул из седла, хотя обычно старался спускаться осторожнее, подошёл к атаману.
- Доброго здоровья, Михаил, потому как доброго дня желать поздно. Неудалый выдался денёк.
Кошель – весьма «говорящая» кличка – удивлённо приподнял правую бровь. Крепкий мужчина в возрасте Москаля-чародея, среднего роста, широкоплечий и резкий в движениях атаман, к числу друзей Аркадия не принадлежал, но и недоброжелательства между ними не было. Обычное знакомство.
- И чего ж у нас содеялось?
- Место, где можно поговорить без посторонних ушей, у тебя есть?
- Даже так… - зыркнул на собеседника Михаил, чуть склонив голову набок, чтоб не задирать её. – Ладно, найдём местечко. Как я разумею, мне нынешнюю поездку придётся отложить?
- Боюсь, да. Но казаков по домам не распускай, пригодятся, ещё и других собирать доведётся.
- Много?
- На три струга. Хотя… нет, на два, на один у меня своих людей хватит. Но… лучше таки на три.
Атаман кивнул, обернулся к превратившимся в слух казакам и гаркнул:
- Слыхали, добры молодцы?! Пока отдыхайте, а мы с Москалём-чародеем пойдем пошушукаемся. Уж потерпите, долго ждать не придётся.
Дом у Кошеля был в Азове также из трофеев, богато жили работорговцы, большие, добротные дома строили себе. Всем атаманам подобные достались. И в глубине, в отдалённых от входа помещениях здесь было прохладнее, чем на улице. Атаман привёл незваного гостя к запертой на висячий замок двери, открыл её и, кивнув, как бы приглашая, вошёл.
Аркадий в личном кабинете у Михаила не бывал и осмотрел его не без некоторого любопытства. Выяснилось, что не раз бывавший у попаданца Кошель многое для своего рабочего места скопировал у иновременника. Ряды полок вдоль одной из стен, рабочий стол с тумбами, работы столярной мастерской Москаля-чародея, обитый железными полосами сундук (о производстве сейфов на поток пока оставалось только мечтать), три стула и лавка…
«Да… прогресс на марше – ещё два года назад здесь ничего кроме лавок или ковров для сидения не знали, а хранили всё сугубо в схронах или сундуках. Интересно, а туалеты он у себя в доме устроил? Господи, куда меня в мыслях понесло, да ещё в такой ситуации? Какое мне дело…»
Атаман прошёл к окну, сел за стол и жестом пригласил сесть напротив гостя, что тот и сделал.
- Что случилось? По пустякам ты шум поднимать бы не стал.
- Жид сбежал, аптекарь.
- И всего-то? Из-за одного беглеца…
- Он, кажется, догадался, как можно капсюли делать, - невежливо прервал хозяина Аркадий.
- Чтоб тебя!.. Как же такое допустил?!
- Ааа… - раздосадовано махнул рукой характерник. – Моя вина, чего уж. Посчитаете нужным – отвечу. Только сейчас не об этом речь. Сбежал он вчера вечером, далеко уйти не мог, ловить срочно нужно беглеца. Поэтому и к тебе явился, думаю, сушей он убегать не стал, не сравниться в скачке старому толстому жиду, всю жизнь на заднице просидевшему, с казаками. Наверняка морем уходит.
- Думаешь, через пролив, к туркам бежит?
- Не уверен. У беглеца одна дорога, у преследователей тысяча. Уж очень напрашивается такой путь бегства… а он хитрый гад… боюсь… по-другому уходить будет. Поэтому-то и прошу тебя выделить несколько стругов, для гребли на каторгах слишком уж много народу требуется.
- Эко напасть какая!.. – Кошель открыл дверцу стола, достал оттуда две чарки, серебряные, кстати, и плеснул в них понемножку из небольшого тёмного стекла штофа. Они чокнулись, Аркадий произнёс: - За удачу! – и оба выпили налитое одним глотком. Закусывать сладкую, хоть и приличной крепости наливку атаман посчитал излишним.
- Струги, говоришь… это можно. Куда их направлять?
- Я хочу двинуть к Перекопу, там ведь легко перебраться и нанять другую лодку. Боюсь, сговорился с греками заранее, там его и спокойная лошадка уже ждёт, и та самая вторая лодка на другом берегу перешейка… остальные стоит направить в пролив, к месту напротив Кафы, там его тоже могут поджидать, ну и, на всякий случай, к устью Кубани.
- И всё?
- Если бы!.. – скривился, будто лимон надкусил, Аркадий. – На всякий случай надо и вверх по реке лодку с казаками послать. Струг необязательно, но и не каюк на двоих. Вдруг он таким путём сбежать решил?! Ну и по десятку всадников пусть осмотрят, не вышел ли вечером кто отсюда, но с ними обязательно должны быть хорошие следопыты, чтоб могли по следам копыт пол и возраст коня определить. Есть у тебя такие?
- Как не быть? Чай в степи живём. А уж если из татарвы, то они тебе не только возраст, масть и породу по одному следу назовут.
- Ну, тогда всё.
- Да и так немало. И правда, тысяча дорог. Что посланным-то говорить?
- Главными опытных, надёжных казаков ставь. С любого дела снимай, это всё равно важнее. Этим разъясни, что брать его живым не обязательно… даже не нужно. Увидят – пусть сразу и кончают, как опознают, но труп сюда должны привезти. Он ведь раб, прав у него никаких нет. Я в каждую группу выделю человека, который этого треклятого жида знает.
- Может, всё-таки, в полон опять взять?
- Нет! Вдруг со зла начнёт секреты какие выкрикивать, а кто запомнит… здесь нужна его голова. Лучше – отдельно от туловища. И сообщников, которые его вывозят, лучше там же кончить. За пособничество бегству раба всё равно смерть полагается. Ты имеешь право им это приказать.
- Имею. Однако ты… не жалко?
- Жалость в другом месте находится. Сейчас речь о нашем спасении от великой беды идёт. Не дай бог капсюли у врагов раньше появятся, чем наладим их делание в большом числе. Вот пока он здесь тихо сидел, делом занимался, мне его жалко было, а как в бега кинулся, так сразу лютым врагом стал.
- Добре. Так ты к Перекопу пойдёшь?
- Да.
- Тогда я сам на полдень двинусь, и правда, может он к Кафе хитрым Макаром бежать. И в остальные станицы* назначу хватких казаков атаманствовать.

* - Так тогда не поселения, а направленные куда-то группы казаков называли.



Струг Аркадия вышел в море уже после обеда, не так легко оказалось организовать погоню. Остальные три отстали минимум на час или два. И уж извёлся в нетерпении и переволновался попаданец за это время… надо быть Шекспиром или Пушкиным, чтоб адекватно отразить его состояние. А сколько раз он вспоминал бессмертные строки: «Чому я не сокіл, чому не літаю…»
Время тянулось, как перегруженный обоз на усталых волах в самую сильную жару. Ме-е-едле-е-енно-о-о… так что не только черепахи, улитки легко могли перегнать такое неспешное транспортное средство. Москаль-чародей ел себя поедом и, прекрасно понимая, что распорядитель из него в данный момент никакой, доверил организацию погони командиру собственной охраны и не прогадал, Василь всё сделал быстро и качественно.
Волнение не мешало Аркадию потеть, для восполнения влаги, теряемой организмом, пил, как верблюд после перехода через пустыню, и не мог напиться. Весьма отрицательно реагировала на жару и голова, не спасал мозги от перегрева и соломенный брыль.
«Ой, как мне хреново… сил нет, мозги, такое впечатление, вместе с потом испаряются. Дьявольщина, казалось бы, пожилой, умный человек и на такую авантюру пошёл. Ведь, даже если побег удастся, долго ему на новом месте спокойно не прожить. Да и платить ему западные лидеры не поспешат, потребуют доказательств… о Гирее или шахе и вспоминать нечего. И чего ему на месте не сиделось… как тянется время… а гад ведь плывёт себе и плывёт… а я всё сижу и сижу… у-у-у!»
Наконец, лёгкий, рассчитанный на пятьдесят гребцов струг тронулся в путь. Знаменитый колдун, несмотря на плохое самочувствие, сел за вёсло – за работой как-то меньше переживается, и тревога хоть немного отступает. Большинство гребцов не занимались такой работой давно, многие – вообще никогда не ходили в морские походы, так что рассчитывать на рекордные скорости не приходилось. Выйдя в море, обнаружили, что там стабильный норд-ост, удобный, разве что, для путешествия на Керченский полуостров.
«А если он туда подплывает?! Может… нет, как распределили маршруты, так и надо плыть. Попробую ещё раз посчитать, скорость у рыбацких лоханок… узлов десять, в лучшем случае, при хорошем ветре, которого, к счастью, не наблюдается. При… - Аркадий послюнил и поднял палец, пропустив один гребок, – хрен знает, сколько метров в секунду, но мало – совсем слабый ветерок – грекам до Крыма пилить и пилить… чтоб они совсем утонули! Чёрт, а сколько морских миль от устья Дона до Перекопа или Керченского пролива? Эээ… не помню, хоть расстреляй. Но, к сожалению, не очень много, по большому счёту, Азовское море не море, а так… лужа, греки его вообще болотом обзывали. Беотийским. Или это они Сиваш? Спешить нужно в любом случае. Эх, дубинушка, ухнем, эх, родимая, сама пойдёт, сама пойдёт…».
Ветер действительно был слабым, а к заходу солнца совсем утих. Это придало гребцам новые силы, на вёслах посудина, на которой находился беглец, шла заведомо очень медленно. А вскоре ветер подул более заметно, но не прежний норд-ост, а зюйд. Бриз – сразу вспомнилось попаданцу. Он даже смог вспомнить явление, из-за которого прибрежный ветер существует – неравномерный разогрев суши и моря. Соответственно, вечером и в начале ночи ветер будет южным, а утром сменится на северный.
Разделившись на две смены, гребли всю ночь. Многие посдирали кожу на ладонях, утром стали заметны кровавые пятна на вёслах, но умение преодолевать боль и усталость для казака обязательны, все терпели молча. Лёгкий, совершенно не нагруженный кораблик, такое впечатление, не плыл, летел по волнам.
Где-то после обеда остроглазый джура заметил впереди парус. Казаки невольно оживились и ускорили темп гребли. Всем хотелось побыстрее закончить погоню. Пусть опасностей в этом походе не предвиделось. Хотя мелкое и самое рыбное в мире море славилось коварством мелей и шквалов, очень неприятными, «острыми» волнами… да и вообще, море есть море, безопасным оно не может быть в принципе.
Струг – корабль небольшой, однако, конечно, куда больший, чем рыбацкая лодка, рассчитанная на несколько человек. Тем не менее, беглецы заметили погоню позже, чем были обнаружены сами. Сказались отсутствие мачты у казацкого судёнышка, раскрашенный под море корпус, менее заметный, чем мачта с парусом у греков. Днём опять дул слабый норд-ост, греки вынужденно лавировали, ловя ветер своим латинским парусом, так как цель-то путешествия у них находилась практически строго на западе. То, что это беглецы, стало ясно по их реакции на обнаружение погони. Лодка дёрнулась на зюйд-вест, потом переложила курс на норд-зюйд, потом попыталась плыть строго на зюйд… причём все манёвры делались на скорости как бы не втрое меньшей, чем у струга.
Видимо, рассмотрев преследователей и осознав, что уйти не удастся, беглецы спустили парус совсем. Обрадованные скорым прекращением погони казаки поднажали ещё, и вскоре на струге пришлось убирать передние вёсла, чтобы пришвартоваться к медленно дрейфующей лодке. Аркадий, на всякий случай – теперь от загнанного в угол, понимающего опасность, нависшую над ним, алхимика, можно было ожидать любой выходки – расстегнул кобуры пистоля и ТТ.
Пятеро греков выглядели, будто надувные изделия, из которых кто-то выпустил воздух. Встретившись взглядом с характерником, они немедленно опускали глаза, сутулились, и от них просто несло страхом. Попаданец невольно отметил, что старик, зрелый мужчина и молодой совсем паренёк очень похожи, наверняка близкие родственники, а двое парней лет двадцати пяти-тридцати, подумалось ему, вполне могут быть мужьями дочерей старика или племянниками. Паренёк так даже побледнел от ужаса, вот-вот упадёт в обморок.
Циммерман, переодетый в одежду греческого рыбака, на соседей в лодке походил разве что очень издали. Превосходил всех там ростом минимум на полголовы, а уж толще был, так больше чем вдвое. Да и кожа лица, бледная, с зеленоватым отливом, на продублённую солёными ветрами и прожаренную южным солнцем, на рыбацкую не походила никак. Соревнование в гляделки и беглец проиграл, но перед тем на Аркадия глянул с такой неприкрытой ненавистью, что у того дыхание перебило.
«За что?! Что я ему плохого сделал?! Можно сказать, от лютой смерти спас, селяне, объявившие себя казаками, жидов живыми не оставляли. И вот, на тебе, смотрит как на самого жестокого врага… в натуре нет в мире справедливости».
Поникший было аптекарь сунул руку за пазуху и попытался быстро выхватить оттуда что-то. У Аркадия сам собой вдруг образовался в руке тетешка, направленный в лоб Циммерману, но сдвоенный выстрел с кормы прозвучал раньше. Старый еврей улыбнулся победно и, выронив выхваченное, рухнул на дно лодки. К застарелой рыбной вони примешался свежий запах дерьма и мочи. Уже не раз сталкиваясь с тем, что сфинктер и мочевой пузырь при смерти опорожняются, попаданец поначалу подумал на покойника, как виновника, однако тут же заметил мокрые в соответственных местах штаны пацана-грека.
«Блин… а ведь и этих всех мочить придётся, и зассанца в том числе. В лодке или на берегу могут быть закладки для пересылки. Да и помощь рабу в побеге по здешним понятиям имеет только один вид наказания – утопление. Благо искать водоём не придётся, прямо со своей посудины в воду и пойдут».
Спрыгнувший в лодку Вертлявый поднял со дна уроненное евреем.
- От клятый жид! – в голосе начальника охраны прозвучало нескрываемые удивление и восхищение. – Так це зажигалка под пистоль роблена! Перехитрил, старый чёрт!
Зажигалки, сделанные в виде пистоля, здесь, на Дону не продавались. Во избежание несчастных случаев и неправильного понимания. Резких людей – сначала стреляющих, потом думающих – среди казаков хватало, поэтому такие изделия шли только как подарки за границу. Нетрудно догадаться, что, желая избежать пыток, которым его наверняка подвергли бы, Давид и пошёл на такой шаг, спровоцировал своё убийство.
Краткий допрос греков выявил, что побег задуман было давно, Циммерману заранее сшили рыбацкую одежду – не оказалось в Азове грека такой комплекции – подготовили коней невдалеке от Перекопского перешейка, договорились с другой греческой семьёй о лодке для бегства дальше. Куда – греки не знали. Плата за участие в помощи беглецам обещана была огромная, что и подвигло старого контрабандиста на риск. Старик пытался вымолить жизнь хоть для молодых, но на слёзные просьбы никто не отреагировал. Раньше надо было думать.
Подумав немного, Аркадий приказал Василю выбрать нескольких самых хватких хлопцев и, подплыв к ожидающим алхимика татарам, перебить их, поехать на конях к месту расположения другой лодки и наказать и тех. О судьбе пойманных уже рыбаков не упоминал, да Вертлявый и не спрашивал. Зачем?
Осмотрев обнаруженное в лодке и не найдя там ничего предосудительного, предложил разделить всё между участниками карательного рейда, казак, убивший аптекаря, в число его участников попал. Возражений не последовало, после чего лодка и струг разошлись. Назад попаданец не оглядывался и, теоретически, остался в неведении о судьбе греков.
А по прибытии в Азов его ждала новая напасть. Приплывший с верховьев Дона гонец привёз известие, что затея с мартеном закончилась крахом. О том, что в лодке таки была закладка, казаками не найденная, никто не узнал, в связи с утоплением лодки по возвращению из успешной карательной экспедиции.

не перемудрено?
закладки, евреи-герои, зажигалки и прочее
ГГ мог бы придумать например стрелять не пулей а пыжом одним или еще какой дрянью - раз уж живьем брать думал
и тд

Закладка - норма для контрабандиста, а греки были и рыбаками и контрабандистами.
Какой он герой - самоубийство грех, пыток боится, вот и выдумал как уйти с чужой помощью.

Гг вообще не собирался стрелять. Но уже убедился, что ствол в сомнительных ситуациях лучше иметь под рукой. Собственно живой беглец и не нуже особенно. Главное - не допустить утечки информации, что было сделано. Заодно наказаны все, кто помогал. Нормальная практика тех лет - за такое преступления только смерть.

Вот попытка переделки ранее размещённого кусочка, типа с претензией на художественность:



Несколько дней после битвы стали для Богдана самыми хлопотными и выматывающими за всю жизнь. С учётом тягостей предыдущего периода, он заметно похудел и обзавёлся новыми морщинами, заметней стала в волосах седина. Ближайшим соратникам приходилось не легче – Свитка совсем на деда стал походить, а на Кривоноса, потерявшего в весе ещё больше, с покрасневшими от постоянного недосыпа глазами, так смотреть страшно порой было. Вылитый упырь, ночью в тёмном переулке встретишь – от страха помереть можно.
Многие десятки тысяч убитых, причём не только своих, но и чужих, необходимо было срочно захоронить. Над полем битвы повисла удушающая вонь разлагающихся трупов. Попировать на них явились тысячи падальщиков, крылатых – от их карканья и клекота днём приходилось говорить погромче, прогнать воронов, грачей, коршунов и прочих любителей тухлятины оказалось невозможно. Ночью их сменяли псы, волки и лисы, обнаглевшие до того, что пытались разрыть уже захороненных покойников. Первые две ночи в бывшем польском лагере, где осталась часть победителей, спать пришлось под тявканье, вой и грызню трупоедов.
Для погребения пришлось несколько раз увеличивать число привлечённых к землеройным работам новых рабов – поляков. На это ушло более полутора суток. Хоронили погибших в братских могилах, вперемешку, поляков, казаков, немцев, калмыков и татар. Терявших сознание от тяжёлой и страшной работы поляков немедленно меняли на отдохнувших. Священнослужители вынуждены были смириться с необходимостью проводить обряды над одной могилой одновременно. Гетман очень хорошо помнил рассказ Аркадия о судьбе собственного тела там, откуда тот прибыл. Исходя из этого, понимая, что здесь казакам не удержаться, во избежание осквернения могил Хмельницкий запретил проводить захоронение по конфессиям.
Такое решение не понравилось многим, но всё сильнее давивший на обоняние запах разложения помог гетману протолкнуть именно этот способ упокоения мёртвых. Своим он объяснил, что при отходе войск из этой местности «цивилизованные поляки» немедленно кинутся гадить на останки погибших врагов, а пленникков никто и не спрашивал. Кинувшиеся было спорить, атаманы почесали затылки и согласились с его решением. Богдан даже заработал ещё толику уважения за такую предусмотрительность.
- Глянь, а я и не подумал об этом… - развёл руками Татаринов.
- От вумна голова! – привычно восхитился гетманом его подчинённый и друг Золотаренко.
Не обошлось без инцидента. На следующий после битвы день к Хмелю подскочил – бросив деревянную лопату, которой перед этим копал одну из могил – польский священник. Высокий, худощавый человек с всколоченными волосами, горящими глазами, в замаранной донельзя рясе.
- Неможна так! Бог усе видит! Не маешь права ги… ховать католиков с поганцами и схизматиками!
Продолжать нападки на гетмана потерявшему страх из-за возмущения поляку не дали. Мигом выскочившие из-за спины командира джуры, ксёндза сбили на землю, вразумили кулаками и каблуками сапог, выбив зубы, сломав челюсть и несколько ребёр. Хотевшего его зарубить Золотаренко Богдан остановил, избиение прекратил. Появление лишнего католического святого, погибшего от руки схизматика, ему совсем не улыбалось. Особенно перед грядущими переговорами с королём.
На почти начисто вытоптанном лугу, послужившем местом битвы, выросло несколько высоких курганов. Глубокие могилы невдалеке от Вислы не выроешь, пришлось озаботиться – в связи с активностью падальщиков и выражая уважение к павшим – насыпкой больших курганов. И число их всю неделю стояния на этом месте победителей постоянно росло. Очень многие раненые не выжили. За пленными, за исключением самых тяжёлых – тех «милосердно» добили сразу – ухаживали почти так же хорошо (или плохо, как посмотреть, уровень медицины тогда если и поражал, то невежеством), как за своими, но выживаемость у них была существенно ниже. Раны победителей действительно заживают лучше, чем побежденных.
Большое количество новичков расшатало дисциплину в войске. Сразу нескольких молодыков поймали на попытке утаить добычу. Уличённые, они жалко пытались оправдываться:
- Бис попутав.
- Сам не розумию (понимаю), як цей гаманець (кошелёк) у мене опынывся.
И морды у идиотов, не понимающих, что уже фактически мертвы, светились уверенностью в собственной невиновности. Это же попутавший бес виноват!
Их утопили, но тут же поймали на горячем ещё нескольких жлобов, потерявших от жадности осторожность. Пришлось в воспитательных целях на радость воронья срочно строить виселицы и развешивать воров. К которым скоро присоединились и убийцы – в войске произошло несколько выяснений отношений между своими. Хоронить их под гробом убитого в связи с общими трудностями захоронения не было возможности.
Серьёзной проблемой стала свара среди союзников. Точнее, несколько разновеликих конфликтов. Возглавлявшие калмыцкое войско сыновья Хо-Урлюка, испугавшись огромности собственных потерь и, соответственно, наказания от отца, устроили безобразный скандал гетману. Сюнке-батур, Лоузан и Санжин, хоть и не входили в число старших сыновей повелителя чуть ли не половины степей Евразии, все успели достигнуть возраста зрелости. И распоряжаться чужими жизнями, посылать подчинённых на смерть им тоже не впервой было. Но они прекрасно понимали, что дальнейшее их судьба полностью зависит от удачи этого похода, а большие потери в доверенных им войсках отцу не понравятся. Нервное напряжение и страх перед отцом и спровоцировали у обычно невозмутимых ойротских аристократов нервный срыв.
Подскочив на конях к гетману, проводившему осмотр работ по захоронению павших, братья наперебой приняли громко, порой срываясь в крик обвинять гетмана в коварстве, нарушении обязательств и даже в предательстве. В связи с плохим знанием языка союзника, разговор – если это можно так назвать – шёл на ногайском, прекрасно известном обоим сторонам возникшего конфликта. Свита калмыцких лидеров поддерживала их возмущёнными возгласами.
Бог знает, до чего дошло бы дело, но казаков на поле было намного больше и поорав, братья начали успокаиваться. Отсутствие возможности угрожать силой скоро вынудило их пойти на компромисс. Получив для разграбления самый большой кусок вражеской территории, они отправили часть кочевников с полоном из польского лагеря и начали переправу через Вислу. Сандомирскому воеводству предстояло ещё раз пережить монгольское нашествие. Хмель обещал привлечь калмыков и к разграблению городов, а не только сельской местности, как в прошлый раз.
Кавказских союзников во избежание усобицы расселили в два лагеря, казацкий отдалённый и захваченный польский. Прежних обитателей польского укрепления под надёжным конвоем погнали на восток, уже не как вольных людей, которыми, собственно, хлопы никогда и не были – следовательно в их судьбе изменилось только место проживания – а остальным предстояло хлебнуть неволи впервые. Как раз богатая добыча и примирила верхушку победителей. Добычи взяли невероятно много, а неразграбленные города и замки обещали ещё больше.
Расселение не помогло. Именно в отдалённом казацком таборе, где на тот момент распоряжался Кривонос, возник конфликт – произошло вооружённое выяснение отношений между двумя родами натухаевцев, вылившееся в мини-сражение, привёдшее к гибели нескольких десятков человек. Услышав стрельбу (за два года многие уорки успели обзавестись огнестрельным оружием, ранее бывшим в Черкессии большой редкостью) и шум сражения, Кривонос приказал пушкарям развернуть на побоище перевезённые туда две трофейные пушки и зарядить их картечью.
Даже в момент увлеченного занятия любимым делом – резнёй с соседями, черкесские уорки остались воинами. Опасность заметили и правильно оценили. Ожесточённая резня быстро сошла на нет, бойцы сами прекратили схватку. В способности Максима расстрелять ослушников никто не усомнился, а воздействие картечи на толпу они все наблюдали совсем недавно. Сабли были вложены в ножны, прихватив раненых и убитых, враги разошлись. На грани подобного были и два балкарских рода, их удалось развести в последний момент.
С предъявой к своему кошевому атаману явилось несколько влиятельных сечевиков, запорожцы требовали большей доли в добыче. Эти за оружие не хватались, но орать во всю глотку не стеснялись. Их успокоила перспектива разграбления Люблина и Сандомира, других городков и замков этих воеводств.
К названным городам, Холму, ещё к нескольким поселениям отправились сначала конники, для полной блокады и пресечения возможного бегства добычи, потом отряды пехоты и артиллеристы с обозами. Богдан знал, что на востоке и юге Польши после прошлогоднего разорения запасы продовольствия в городах истощились до предела, а урожай этого года ещё не собран. Осада – без малейшего шанса на скорый приход помощи – обрекала их на быструю сдачу. Ранее планировался ещё и поход к Кракову, находившемуся в подобном положении, но подсчёт собственных потерь поставил на этих планах крест. По крайней мере, в этом году.
Страшная весть о полном уничтожении королевского войска надломила дух засевших за вроде бы ещё вчера такими надёжными стенами людей. Уныние, понимание бессмысленности сопротивления, упадок сил и воли охватило подавляющее большинство жителей востока Польши. Нигде победителям не пришлось вести по настоящему серьёзных осадных работ. Некоторые сдавались сразу по появлению врагов у ворот, другие – через несколько дней после полного окружения местечка или замка. По югу Польши прокатилась волна самоубийств, для истово католической страны совершенно не характерная.
Священники, не покинувшие паству, а не все пастыри нашли в себе силу для этого, принялись энергично бороться с распространением такого страшного греха и достаточно быстро сбили суицидную волну.
Нашлось, конечно, и какое-то количество гордецов, ставивших честь выше жизни, и жлобов, не пожелавших расставаться с добром. Вне зависимости от причины сопротивления, подавлялось оно без сантиментов и попыток уговоров. Такие укрепления легко брались штурмом, с предельной жестокостью, чтобы другие узнали и не пытались последовать дурному примеру.
Уже на следующий день после победы, пришлось выслать большие отряды конницы для предотвращения бегства потенциальных пленников. Отлавливались, конечно, не все. Самым везучим или предусмотрительным из не слишком частого бредня удалось выскочить. Однако и без них добычей этих загрядотрядов стали тысячи поляков, пытавшихся избежать рабства. Их обыскивали, отнимали всё ценное, а потом делили. Молодых или, по крайней мере, не старых, гнали под конвоем обратно, на восток. Пожилых же или явно больных, оставив им даже немного продовольствия, пропускали. С напутствием, что идите, мол, милостью гетмана Хмельницкого.
Свитке за зиму удалось подготовить несколько сот агентов для засылки в тыл к полякам. Теперь, пользуясь тем, что на запад и север бежали сотни тысяч, казацкие подсылы легко растворились среди беженцев. Их снабдили большим количеством фальшивых монет и объяснили, какие слухи надо распространять. Какая-то часть засланных предпочла воспользоваться попавшим в руки «богатством» и раствориться на просторах взбаламученной страны. Другие, очень немного, попались на распространении фальшивок – они были очень качественными, да и распространение «самодельных» монет приобрело к тому времени в Речи Посполитой катастрофические масштабы. Часто можно было отвертеться от наказания, утверждая, что сам стал жертвой. Но большинство честно выполняло поручения, внося дополнительный раздрай в и без того взбаламученное общество.
И, вместе с беженцами, а потом и опережая их, по Польше покатился слух, что доблестные польские воины почти совсем было разбили врага, да ударили им в спину проклятые предатели-протестанты, жаждущие переметнутся под крыло своих единоверцев из Швеции. Значит, если эту вредоносную заразу – протестантизм – ликвидировать, то станет Речь Посполита опять непобедимой, легко разнесёт в пух и прах любых врагов. Подобная молва играла сразу на нескольких струнках польской души, была ей полностью созвучна и, можно сказать, попала в яблочко. Быстро обрастая подробностями и именами, в разных воеводствах и городах разными, она вскоре выплеснулась даже за пределы Польши, доставив немало трудностей Радзивиллам в Литве. Там немалая часть магнатов оставалась кальвинистами, им пришлось серьёзно потрудиться, чтоб сбить вспыхивавшие в Великом княжестве погромы. Сотрудничество руководителей разных конфессий и отсутствие у католиков большинства позволило это сделать без больших потрясений.
В польском государстве существовала структура, способная достаточно эффективно бороться с подобными вражескими, распущенными казацкими агентами слухами. Иезуиты. Однако как раз они наоборот способствовали распространению выдумки о предательстве протестантов. В то время орден Иисуса Сладчайшего был заточен именно на борьбу с ертиками и их влиянием в Европе, на полную ликвидацию протестантизма. Именно иезуиты подтолкнули покойного Фердинанда II на разжигание тридцатилетней войны, всячески вредили всем противникам Габсбургов. А тут такой подарок! Поэтому уже к осени все простые поляки и большинство шляхтичей-католиков считали предательство на поле боя непреложной истиной. Что привело к расколу ранее почти единого шляхетского сословия.
Не стал бороться с этим слухом и король. Для него он был просто спасительным – не он, оказывается, виноват в поражении, а предатели, отколовшиеся от Святой матери католической церкви. Тем более к тому времени Владислав имел большой зуб на опороченных еретиков – именно магнаты-протестанты заблокировали его планы в тридцать пятом году по возобновлению войны со шведами, заставили короля сократить войско.
Ату их! Сплотимся вокруг законного короля! Да здравствует Святая дева, еретиками не почитаемая! – такие и подобные лозунги пошли гулять по стране. И слова быстро становились делами. То в одном, то в другом городе происходили погромы немецких кварталов, домов знатных шляхтичей перешедших в кальвинизм или лютеранство. Здорово досталось и арианам-социанам.
Запылали мирные дома, стали пропадать, иногда со своего двора люди, не принадлежавшие к доминирующей в стране конфессии. Посчитав патриотическим карт-бланшем молву о предательстве в битве при Висле, негодяи пользовались ею для удовлетворения собственных низменных чувств. Грабили, убивали, насиловали, унижали. Польские дороги стали совсем непроходимы для одиноких путников или небольших групп путешественников – разбойников вера вообще не интересовала, они обычно грабили и жестоко убивали всех, кого могли.
У всех некатоликов на территории ранее самой терпимой к иноверцам Польши появились проблемы. Теперь им та было неуютно, а то и смертельно опасно находиться. Резко ухудшилось отношение даже к совсем уж непричастным к происшествию евреям. О православных с униатами и говорить нечего, их уничтожали при первой возможности, для католика отличить схизматика от униата дело нелёгкое и невыгодное в придачу. Проще просто убить и ограбить. Многим шляхтичам-православным пришлось делать выбор: возвращаться с повинной на родину, чтоб уцелеть или срочно переходить в католицизм. Ни для кого не было секретом, что в войске гетмана, большей частью на руководящих постах, сотни представителей благородного сословия. Таких перебежчиков он охотно принимал, в нарождавшемся государстве катастрофически не хватало образованных людей. Однако большинство для спасения предпочло сменить веру.
Одновременно казачьи агенты разносили слухи и о милосердии Хмельницкого, отпустившего множество поляков. Однако эта молва такого распространения не получила, хотя выпустили из Люблинского и Сандомирского воеводств десятки тысяч людей. Но угонялось-то в неволю, погибало на дорогах несравненно больше, да и здесь-то иезуиты не прозевали, успешно распространение вражеской пропагандой пресекли. Да и уж очень зрима, неоспорима для поляков была причина их бед – проклятые схизматики. Именно явность вины иноверцев – схизматиков и добавившихся к ним протестантов – стала фатальной для атмосферы терпимости в государстве. Простой народ, немалая часть элиты Польши настроились на искоренение всех еретических гнёзд в своих городах и сёлах. Естественно, евреям, имеющим имущество соблазнительное для соседей, всё чаще стали вспоминать, что они «предали Христа». О том, что он сам был евреем, в подобных случаях почему-то вспоминать не хочет.
«Получали – веселились, подсчитали – прослезились». Это – тютелька в тютельку – о Хмеле после битвы. Когда покойников, наконец, захоронили, а добычу с поля боя поделили, пришло время для подведения первых итогов битвы. И здесь впору было плакать, а не радоваться.
Выяснилось, что казаки потеряли почти половину артиллеристов, а это были ценнейшие специалисты войны. У пиратов Карибского моря хороший канонир получал порой долю большую, чем капитан. У гетмана чуть сердечный приступ не случился, когда он ознакомился со списком выбывших из строя, столько там было знакомых, а то и дорогих для него имён. Слёзы сами собой на глаза наворачивались у совсем не склонного к сентиментальности человека, ведь столько походов с этими людьми проделано, в стольких опасностях вместе побывали… В другой момент он может и сам бы их на смерть послал, но сказалось предельное напряжение предыдущей недели – пришлось на вечер выпасть из руководства и нажраться до потери сознания в кругу доверенных атаманов. И у самых великих людей есть нервы.
Заменить погибших пушкарей в ближайшее время было нереально, да и к уцелевшим стоило отнестись с бережением. Гетман немедленно дал указание атаманам беречь оставшихся пуще глаза. В передней линии табора, пусть смертью героев, но погибло около половины лучших стрелков запорожского и донского войск. Также больше половины своей численности потеряла гетманская пехота. Это связывало руки Хмельницкому в отношениях со старшиной Сечи, от опеки которой он надеялся вскоре освободиться. Гетманскую армию предстояло восстанавливать.
Наконец, вопреки расчетам, пороха у поляков захватили немного – те его успели выстрелять – а свой тоже был использован сверхлимитно. Это очень ограничило планы на разграбление больших территорий. Многие города и замки успеют запасти продовольствие благодаря новому урожаю, а на разрушение укреплений необходимо очень много пороха. Отсутствие больших пороховых заводов на Малой Руси показало старшине необходимость срочного их строительства.
С ведома атаманов и союзников, Хмельницкий написал предложение о перемирии и переговорах о прочном мире королю Владиславу IV. Зная о высокой вероятности вторжения в Польшу шведов, он хотел перенаправить ненависть поляков на других врагов. Тесный союз поляков и шведов для Малой Руси был чрезвычайно опасен и слухи о предательстве протестантов появились именно для его предотвращения.
Ещё раньше были отправлены послания о великой победе над польским войском и его полном уничтожении всем соседним государям, дожу Венеции, императору, персидскому шаху. Получили такое известие и в Стокгольме. Гетман спешил заявить о появлении новой силы на мировой арене.



Дни после битвы на Висле король позже вспоминать не любил. Не без причины. Получив, наконец, под своё начало желанную армию, он в преддверии битвы уже видел себя полновластным государем, знаменитым полководцем-победителем, великим человеком, вошедшим в историю… Стал же жалким беглецом, вынужденным бросить для спасения жизни и свободы всё захваченное имущество. Разве что шкатулку с драгоценностями его пахолок успел из королевского шатра прихватить и как человек чести отдал государю.
Лихорадочная попытка немедленно начать организацию новой армии не встретила понимания у окружающих. Наглец Любомирский, и ранее не раз его оскорблявший, потребовал отречения Владислава – мотивируя это его неспособностью к управлению государством и недоверием ему большинства шляхтичей. Друг Адам откровенно струсил и, бросив короля, позабыв о своей должности коронного гетмана, бежал прочь.
И уже на галере король запил, а по прибытии в Варшаву продолжил заливать горе и разочарование, тоску и безнадёжность спиртным. Государственные дела свалил на канцлера Оссолинского, а военные пустил на самотёк. Не будучи дураком, Владислав прекрасно понимал, что второй такой армии ему не собрать. Жизнь прожита, друзья предали, всё плохо… естественным образом он пришёл к поиску истины, которая, как известно, в вине. Никто из окружающих его людей запою помешать не смог, да и не многие-то старались оторвать короля от бутылки.
Спас королевскую печень от опасных перегрузок злейший враг польского народа и государства, Хмельницкий. Он прислал с несколькими влиятельными пленниками (оставив у себя их родственников) предложение о перемирии. Правда, оговорив при этом, что на два пограничных воеводства, Люблинское и Сандомирское, оно распространится только зимой из-за обязательств казаков перед союзниками. Мол, дикари должны вволю пограбить и ничего с этим сам Хмельницкий поделать не может. То, что сами казаки грабят как бы, не активнее калмыков и черкесов… в приличном обществе о таком не говорят.
Сразу принять предложение Владислав не мог, но пить бросил. Среди первых его указов были баниции на обнаглевшего Станислава Любомирского. Оказавшиеся в столице сенаторы, после долгих споров и прихода в Варшаву известия о вторжении в государство шведских войск склонились к заключению с Хмельницким временного перемирия. Воевать сразу на два фронта против таких сильных врагов было слишком опасно, а сдаваться шведам – при распространении слухов о предательстве протестантов – неразумно.
Куцые полномочия польского государя не позволяли ему самостоятельно или только с сенатом совершать такие действия, шляхта ОЧЕНЬ боялась его усиления, но в связи с гибелью или пленением большинства депутатов сейма Владислав рискнул опереться на магнатский сенат и принять предложение Богдана. Не признавая пока независимости Малой Руси, но обязуясь не вести в ближайший год против неё военных действий. Сенаторы единодушно решили, что отвоевать имения в русских землях конечно надо, но сначала необходимо защитить свои вольности на польской земле.
К этому времени страдавших от недостатка продовольствия шведов, ещё быстрее, чем в нашей истории, вытеснила из Чехии имперская армия Галласа. Собственно, у них не существовало другой возможности прокормить свои войска. Швеция, даже с колониями, на это не способна в принципе, а Германию уже к тому времени разорили дочиста. Выискивать там территории ещё способные дать что-то Оксеншерне показалось менее перспективным, чем вторжение в богатую хлебом и беззащитную Польшу. А тут и легитимный повод подвернулся. По призыву магнатов-протестантов для спасения от дикарских орд две шведских армии вошли в Польшу. Бреннер с сорокатысячной армией вломился в западное Познаньское воеводство, а двадцатитысячная армия маршала Швеции графа Горна атаковала польское Поморье из шведского.
Один бог знает, как бы всё повернулось при жизни Густава Адольфа, однако в тридцать девятом году, через семь лет после его гибели, шведская армия даже не пыталась притворяться рыцарским войском. Везде, куда вступала нога шведского солдата, царили страх, убийства, грабежи и насилие. И на этой земле они вели себя так же, как в соседней Германии, не видя не малейшего основания для изменения поведения.
Попав в неразграбленные районы Польши, исстрадавшиеся от голода и лишений солдаты, большинство которых к шведской нации не принадлежали, отрывались по полной программе, вымещали на мирных жителях и гордых шляхтичах обиду за их сытый вид. Горожанам поначалу было легче, с них просто брали налог на войну, а вот в сельской местности солдаты армии вторжения инстинктов не сдерживали. Грабили не только безответных хлопов, но и гордых шляхтичей, да юбки задирали у женщин, не спрашивая их согласия или сословной принадлежности. Возможно, именно многочисленные изнасилования шляхтянок и окончательно склонили благородное сословие Польши к упору на борьбу именно со шведами, благо на юге враги остановились.
Ставшее обычным для Германии, такое поведение быстро настроило большинство поляков против «спасителей». Огромную роль в неприятии шведов сыграла религиозная вражда. Хотя в армии Кристины Вазы имелось немало католиков, а в срочно формируемом заново польском войске поначалу встречались протестанты, война – не без активнейшего участия иезуитов – быстро превратилась именно в религиозную и гражданскую. С вытекающими из этого жестокостью и безжалостностью, неразборчивостью в средствах, фанатичностью и беспощадностью. Но и нередкими примерами героизма.
В это же время Станислав Любомирский, вырвавшийся среди немногих из битвы на Висле, поднял в Кракове знамя восстания против короля, объявив рокош. К нему сразу же стали стекаться шляхтичи, по каким-то причинам не попавшие в армию или проигнорировавшие призыв короля. Сначала из Малой Польши, а потом и из Мазовии и Подляшья. Уж чего-чего, а покушения на свои «законные» права благородное сословие Польши никому не прощало.
Он обратился с воззванием ко всем полякам: «...Весь мир прошу о сочувствии и о признании, что совершена несправедливость. Прошу и собственных братьев, особенно из шляхетского сословия, поскольку паны сенаторы были, видно, плохо осведомлены, или запуганы... или одурманены милостями и… а вернее - отчизне, лишаемой опоры и идущей в рабство. Речь идет не о чем ином, как о свободе, о шляхетском сословии, чей свободный глас и чьи прерогативы задавлены... Чего же это сословие может еще ждать, когда король пренебрег просьбами в инструкциях, сеймовых послов просьбами и возражениями, касающимися меня и отчизны? При предшественниках [короля] бывало не так: ежели они собирались предпринять что-либо в ущерб отчизне или в нарушение [прав] ее обывателя, а подданные вступались, то государи охотно отказывались от своих предприятий или предложений. Даже явные обиды и тяжко оскорбляющие величество проступки они прощали по заступничеству Речи Посполитой, а иной раз по своему милосердию (чему примером служит рокош при Сигизмунде III)...»*

Хорошо начав, Любомирский – втайне мечтавший о короне – шведское нашествие поддерживать не стал. Впрочем, беспроблемным его руководство пробыло недолго. Беженцы с тотально разоряемого востока требовали помощи, а оказать её с собранными силами было нереально. Несколько тысяч конников при попытке прогнать настолько многочисленного врага рассчитывать на победу не могли. Краковское воеводство, где Любомирскому удалось полностью захватить власть, входило в число наиболее пострадавших от прошлогоднего нашествия, во многих местах там царил голод, кормить беженцев оказалось совершенно нечем. Местное население – из-за провоцируемого приезжими роста цен – встречало их откровенно враждебно, а затеявшие рокош магнаты меньше всего думали о народных нуждах.
А здесь и Владислав разослал по всей Польше послания о заключении им перемирия с казаками и их обязательстве не разорять в этом году польские земли, кроме двух приграничных воеводств. Мол, Хмельницкий признался, что не может остановить в этом своих союзников. Это известие весьма отрицательно сказалось на рокоше Любомирского. Шляхта Мазовии и Подляшья валом повалила домой, ведь, участвуя в восстании, они рисковали навлечь на себя не только королевскую немилость, но и атаку казаков с союзниками.
Не встречавшие поначалу сопротивления совсем, шведы очень скоро столкнулись с первыми «цветочками» партизанской войны. Вскоре обе их армии застряли под отказавшимися подчиниться и открыть ворота городами. Бреннер под Калишем, Горн под Торунем. Узнав о продвижении шведов на «его» владения, пан Станислав послал на север половину сил под командой сына, Ежи Любомирского. Не пытаясь завязать правильное сражение, поляки принялись уничтожать фуражиров противника, нанесли немалые потери им и коннице, посланной обозы с продовольствие прикрывать.
Не зевал и Владислав, уступать корону родственнице ему категорически не хотелось, на юге установился шаткий мир – это позволило бросить всё собранное войско на армию Горна под Торунем. Людей у короля оказалась куда больше, чем у Любомирского, а противник наоборот – имел меньше солдат. Дважды отбив попытки поляков деблокировать город, граф благоразумно решил прекратить осаду из-за слухов об идущей к врагу помощи.
Король раструбил на весь свет о великой победе, что обеспечило значительный приток к нему добровольцев. Причём не только благородных, но и хлопов и ремесленников. Война в Польше набирала обороты, захватывала всё большие территории.

* - Отрывок из подлинного воззвания сына пана Станислава, Ежи, сделанного во время рокоша в 1665-1666 годах.

с чего бы это? у шведов как раз наоборот армия была этнической

нуну а черкесы и калмыки с казаками конечно никого не насилуют и в рабство не угоняют ни разу
вот уж аргумент...
и еще - выше по тексту рассуждения идут про лагерь казаков
а чего они сидят?
чего не рванули грабить то?
на костях должны остаться часть войск для прикрытия - пехота в основном, как базовый лагерь для сгона полона и добычи (скота и тд) - раненых надо по мере возможности вывозить на восток.
и еще - почему армия хотя бы не сдвинулась с места битвы к какому то крупному городу - вынудив город и продуктами и тд обеспечивать + контрибуцию взять?
не понятно.

тут вопрос
почему горн не смог разбить наспех собранное ополчение ляхов?
с регулярной армией и артиллерией (у ляхов ни того ни другого просто нет) это просо неизбежно.
чего Горн так облажался то?
или он из трусов?

Вот уж нет. Даже у Г.-А. было полно финов, эстов, ливов... а уж в 39 - чистый интернационал.

куда в большем количестве, но если люди говорят... Сам не раз наблюдал распространение самых диких слухов. А учитывая, что слух был выгоден иезуитам...

Рванули, значит невнятно написал. Большая часть конницы ушла в первые же дни. Только ведь надо было и распределить объекты грабежа, снабдить продовольствием отряды...

Вы невнимательно читали. Нет серьёзных запасов продовольствия в этих местах. На этом и расчёт - не смогут долго сидеть в осаде.

Он их два раза разбил, но находиться в пироге между осаждёнными и осаждающими тебя - удовольствие сомнительное. Отбился, понял, что не хватает конницы разогнать - и отошёл. Жратвы-то и у него не то что бы избыток, награбить много не успел, Торунь не так уж далёк от границы. Пехоте гоняться за конницей... глупо. Подойдёт Бреннер, зажмут короля...

Переделанная концовка отрывка:

Было ли вторжение шведских войск в Польшу авантюрой? Ведь война с империей и Католической лигой, другими союзниками Фердинанда, продолжалась. Воюющих с ними врагов у воинтвенных скандинавов хватало и без поляков. Да, наверное. Вот только у Оксеншерны, желавшего сохранить свою армию, порой достигавшую ста пятидесяти тысяч человек – при восьмисоттысячном населении – выбор возможностей не поражал разнообразием. Либо доразорить не до конца разграбленные территории в Германии, частично принадлежавшие союзникам, частично попавшие в сферу интересов главного спонсора – Франции, что обещало больше проблем, чем доходов. Либо срочно, ещё вчера найти новые земли, способные содержать шведское войско. Вариант сокращения армии и урезания осетра – отказа от новых захватов, даже не рассматривался.
Состоящая в основном из наемников или рекрутированных насильно немцев армия требовала денег, а их не было. Швеция давно была истощена непомерными военными расходами, крестьянские бунты учащались, вынуждая власти держать часть войск дома. Прибалтийские и германские провинции не пощадила война, закупки хлеба в Польше, из-за прошлогоднего нашествия резко сократились. Ко всем неприятностям добавилась задержка очередной дотации из Франции, там положение также осложнилось.
Поэтому призыв о помощи от протестантов Польши и Литвы стал для шведской армии спасательным кругом в бурном море проблем и трудностей – легитимным поводом нарушить соглашение от тридцать пятого года. Канцлер Швеции связался с опасавшимися нашествия с востока магнатами и заверил их в сохранении их привилегий.
К этому времени страдавших от недостатка продовольствия шведов, ещё быстрее, чем в нашей истории, вытеснила из Чехии имперская армия Галласа. Вчистую уступая шведским генералам в таланте, имперский командующий, опираясь на мощные крепости юга Чехии, имея возможность закупать продовольствие в Сербии, буквально выдавил армию Бренера на север. Несмотря на регулярные насильственные рекрутские наборы в контролируемых районах Германии, число шведских солдат уменьшалось. Дезертирство приобрело массовый характер, да и болезни среди изнурённых людей порой выкашивали подразделения не хуже картечи. Особенно пострадала конница, требовавшая куда больше средств для содержания.
Две шведских армии вошли в Польшу. Бреннер с сорокатысячной армией вломился в западное Познаньское воеводство, а двадцатитысячная армия срочно вызванного из отставки маршала Швеции графа Горна атаковала польское Поморье из шведского.
Один бог знает, как бы всё повернулось при жизни Густава Адольфа, однако в тридцать девятом году, через семь лет после его гибели, шведская армия даже не пыталась притворяться рыцарским войском. Да и затруднительно ей это было делать. Шведские солдаты и выглядели, и вели себя как огромная банда разбойников. Везде, куда вступала нога шведского солдата, царили страх, убийства, грабежи и насилие. И на этой земле они поступали так же, как в соседней Германии, не видя не малейшего основания для изменения поведения.
Попав в неразграбленные районы Польши, исстрадавшиеся от голода и лишений солдаты, большинство которых к шведской нации не принадлежали, отрывались по полной программе, вымещали на мирных жителях и гордых шляхтичах обиду за их сытый вид. Горожанам поначалу было легче, с них просто брали налог на войну, а вот в сельской местности солдаты армии вторжения инстинктов не сдерживали. Грабили не только безответных хлопов, но и гордых шляхтичей, да юбки задирали у женщин, не спрашивая их согласия или сословной принадлежности. Возможно, именно многочисленные изнасилования шляхтянок окончательно и склонили благородное сословие Польши к упору на борьбу именно со шведами, благо на юге враги остановились.
Ставшее обычным для Германии, такое поведение быстро настроило большинство поляков против «спасителей». Огромную роль в неприятии шведов сыграла религиозная вражда. Хотя в армии Кристины Вазы имелось немало католиков, а в срочно формируемом заново польском войске поначалу встречались протестанты, война – не без активнейшего участия иезуитов – быстро превратилась именно в религиозную и гражданскую. С вытекающими из этого жестокостью и безжалостностью, неразборчивостью в средствах, фанатичностью и беспощадностью. Но и нередкими примерами героизма.
Учитывая, что потери польского народа на юге были больше, чем на севере, можно сказать – пропагандистская кампания, разработанная в Чигирине и поддержанная – в собственных интересах – иезуитами, дала блестящие результаты. Внимание польского общества, всех его слоёв, удалось сконцентрировать на событиях вокруг шведского нашествия. Очень удачной оказалась идея распространять молву, что казаки пограбят и уйдут, а шведы останутся, и будут перекрещивать всех в лютеранство. Сколь бы Оксеншерна, Бренер, Горн или другие представители руководства Швеции не заявляли об отсутствии планов преследований за веру, большинство поляков им не верило. Особенно после осуществлённых неизвестными в зоне действия шведской армии поджогов и ограблений костёлов.

В это же время Станислав Любомирский, вырвавшийся среди немногих из битвы на Висле, поднял в Кракове знамя восстания против короля, объявив рокош. К нему сразу же стали стекаться шляхтичи, по каким-то причинам не попавшие в армию или проигнорировавшие призыв короля. Сначала из Малой Польши, а потом и из Мазовии и Подляшья. Уж чего-чего, а покушения на свои «законные» права благородное сословие Польши никому не прощало.
Он обратился с воззванием ко всем полякам: «...Весь мир прошу о сочувствии и о признании, что совершена несправедливость. Прошу и собственных братьев, особенно из шляхетского сословия, поскольку паны сенаторы были, видно, плохо осведомлены, или запуганы... или одурманены милостями и… а вернее - отчизне, лишаемой опоры и идущей в рабство. Речь идет не о чем ином, как о свободе, о шляхетском сословии, чей свободный глас и чьи прерогативы задавлены... Чего же это сословие может еще ждать, когда король пренебрег просьбами в инструкциях, сеймовых послов просьбами и возражениями, касающимися меня и отчизны? При предшественниках [короля] бывало не так: ежели они собирались предпринять что-либо в ущерб отчизне или в нарушение [прав] ее обывателя, а подданные вступались, то государи охотно отказывались от своих предприятий или предложений. Даже явные обиды и тяжко оскорбляющие величество проступки они прощали по заступничеству Речи Посполитой, а иной раз по своему милосердию (чему примером служит рокош при Сигизмунде III)...»*

Хорошо начав, Любомирский – втайне мечтавший о короне – шведское нашествие поддерживать не стал. Впрочем, беспроблемным его руководство пробыло недолго. Беженцы с тотально разоряемого востока требовали помощи, а оказать её с собранными силами было нереально. Несколько тысяч конников при попытке прогнать настолько многочисленного врага рассчитывать на победу не могли. Краковское воеводство, где Любомирскому удалось полностью захватить власть, входило в число наиболее пострадавших от прошлогоднего нашествия, во многих местах там царил голод, кормить беженцев оказалось совершенно нечем. Местное население – из-за провоцируемого приезжими роста цен – встречало их откровенно враждебно, а затеявшие рокош магнаты меньше всего думали о народных нуждах.
А здесь и Владислав разослал по всей Польше послания о заключении им перемирия с казаками и их обязательстве не разорять в этом году польские земли, кроме двух приграничных воеводств. Мол, Хмельницкий признался, что не может остановить в этом своих союзников. Это известие весьма отрицательно сказалось на рокоше Любомирского. Шляхта Мазовии и Подляшья валом повалила домой, ведь, участвуя в восстании, они рисковали навлечь на себя не только королевскую немилость, но и атаку казаков с союзниками. Проявилась и другая тенденция – вскоре к рокошу стали присоединятся многие из проигнорировавших защиту родины шляхтичей. Причём, к радости командования повстанцев, из всех районов Речи Посполитой, включая Литву и Русские воеводства. Шкурные интересы для них имели значение несравненно большее, чем безопасность Родины. Уровень моральной деградации польского благородного сословия уже к тому времени достиг значимой величины.

Не встречавшие поначалу сопротивления совсем, шведы очень скоро столкнулись с первыми «цветочками» партизанской войны. Вскоре обе их армии застряли под отказавшимися подчиниться и открыть ворота городами. Бреннер под Калишем, Горн под Торунем. Узнав о продвижении шведов на «его» владения, пан Станислав послал на север половину сил под командой сына, Ежи Любомирского. Не пытаясь завязать правильное сражение, поляки принялись уничтожать фуражиров противника, нанесли немалые потери им и коннице, посланной обозы с продовольствие прикрывать. Главными их врагами стали отряды магнатов-протестантов, собственной кавалерии Бренеру не хватало.
Не зевал и Владислав, уступать корону ему категорически не хотелось, на юге установился шаткий мир – это позволило бросить всё собранное войско на армию Горна под Торунем. Не имевший в своём скудном обозе тяжёлой артиллерии граф ограничился осадными работами, ожидая подвоза стенобитных орудий с побережья. В общем-то, не ожидая нападения извне – польская армия-то уничтожена – он, тем не менее, хорошо укрепил свой лагерь. Это и не позволило врагам застать шведов врасплох.
Польский Ваза атаковал лагерь армии своей шведской родственницы несколько раз. Людей у короля оказалась куда больше, чем у Любомирского, а его противник наоборот – имел меньше солдат, чем Бреннер. Дисциплина регулярной армии не позволила всадникам ополчения, несмотря на проявленные ими ярость, напор, бесстрашие и самоотверженность, разгромить осаждающих. Отбив попытки деблокировать город, граф благоразумно решил прекратить осаду из-за слухов об идущей к врагу помощи. Поляки кружили вокруг и жалили, фактически осадив самих осаждающих, не имея известий от своих (гонцов перехватывали поляки), оставаться у этого паршивого городишки было слишком рискованно.
Король раструбил на весь свет о великой победе, что обеспечило значительный приток к нему добровольцев. Причём не только благородных, но и хлопов и ремесленников. Война в Польше набирала обороты, захватывая всё большие территории. Лучшая в мире шведская армия не собиралась отказываться от завоеваний, поляки были полны решимости изгнать захватчиков со своей земли.

* - Отрывок из подлинного воззвания сына пана Станислава, Ежи, сделанного во время рокоша в 1665-1666 годах.

честно скзазать, вероятность победы в полевом сражении между поляками и шведами (при том что ЭТИ шведы - из прибалтики и никак не могут быть ни отупевшими ни еще чего) с большой вероятностью при отсутствии массы гусарии окончилось бы победой шведов
тем более при опоре на мощный хорошо укрепленный лагерь.
фраза про осадные оружия не подтянутые - сомнительна, зачем тогда было лезть к городу вообще?
и еще - поляки почти полностью потеряли артиллерию и пушкарей - а у шведов пушек вообще много (ист факт)
вывод напрашивается сам - поляки в атаках на укрепления лагеря истекут кровью и будут либо разгромлены либо как миниум вынуждены отступить.
и еще - как этот Горн будет оправдываться перед королевой? ему нужна победа какая-то. а то деньги потрачены, потери есть - а итог?

Так они и победили, отбились. Но разгромить поляков они никак не могут, кавалерии мало.

Поначалу города сдавались без попыток защиты. Но вот лафа закончилась и - это традиция для ВСЕХ армий - командование к этому оказалось не готово. Спасибо за вопрос, внесу пару предложений, я, как видите, продолжаю попытки углубления текста.

У меня король не решился всерьёз навалиться на лагерь. Уж очень свежо воспоминание о разгроме от казаков.

Не-е... там шведы перешли на подножное питание - за счёт поляков. Контрибуции, конфискации, принуждение к дешёвой продаже... вот, наслышавшись об этом, о грабежах, Калиш и Торунь и не стали открывать ворота. Да и иезуиты, очень влиятельные в Польше, наверняка будут за борьбу со шведами. Поэтому ничего Горн не опасается, Оксешерна попусту накладывать опалу не будет, а вот преследовать пехотой кавалерию чревато, он это понимает. Тактическое отступление.
Планирую войну по типу Северной - шведы гоняются за поляками и не могут их догнать, в схватках отрядов побеждают то те, то другие - собрать хорошую кавалерию поляки могли за полгода.

стоп. давайте четче - шведы берут основные города, ставят там гарнизоны и потом последовательно выдавливают шляхту несогласную с их властью с периферии.
в северную войну во многом стоял вопрос личного между августом и карлом, тут карла нет - гоняться особо не за кем.
да и эпоха другая совсем.
давайте лучше реальнее - ближе к потопу.
только с учетом привнесенных факторов.

Кержак, ну не удержать шведам много городов, если большая часть людей на них поднимется. Да и взять город тогда не так легко было, иногда годами торчали под стенами. Но... Вы правы, Потоп более подходит. Но это уже в эпилоге.

Прочитал монографию, несколько статей, документы времён Потопа и понял, что 5 книгу надо в политической части переделывать. Наверное, завтра начну. Господи, опять переписывать!..

aspesivcev, очень сочувствую!!!!

aspesivcev, вот именно поэтому я и спрашивал про то сколько занимает время проработка материалов....

Ничего, не первый раз страдаю за собственные торопливость и лень. Самое тяжёлое - текст о герое - переписывать не надо.

Уже больше двух с половиной лет. Первоначальный тайм-лайн пошёл кобыле Срачкороба под хвост, сейчас приходится то и дело всё перестраивать. Перед 6 книгой сделаю большой перерыв, попишу фэнтази. Фэнтази - отдых, по сравнению с альтернативкой.

абсолютно с Вами согласен... Типовое фентези могу клепать по паре тысяч слов в день... а с АИ уже не выйдет. Дай Бог, если в удачный день 500 получается...

Вот начало пролога к 5 книге, решил его добавить:



Выходец из ХХI века назвал бы это помещение без окон кладовкой, причём, кладовкой запущенной и дурно обставленной. Побелка на стенах давно скрылась под толстым слоем пыли, вдоль них стояли, кое-где в два ряда, большие сундуки. Впрочем, на полу и сундуках пыли не наблюдалось, как и были видны мазки метлой – для снятия паутины – на стенах и потолке. И не очень внимательный человек заметил бы следы спешной приборки.
Диссонансным пятном выглядело в этой обстановке украшенное резьбой кресло, с оббитыми дорогим фламандским сукном сиденьем и спинкой. Его явно недавно всунули между рядами сундуков. И уж совсем не место здесь было в этом кресле сидевшему. С резко очерченным лицом, властным взглядом, в расстёгнутой соболиной шубе, алом атласном кафтане, коричневых шароварах из иноземного сукна и красных сапожках. Его высокая боярская шапка лежала на одном из сундуков. В такой одежде ходят в царский дворец, а не в приказ. Собственно, именно к государю и направлялся боярин, князь, глава Посольского приказа и прочая, прочая, прочая Иван Борисович Черкасский. В один из подведомственных ему приказов вельможа заглянул по пути, выкроив в своём напряжённом графике для этого время.
В непривычно ярком свете керосиновой лампы (хоть и освятил удивительный осветительный прибор священник, а не в одну голову закрадывалась мысль, что не от бога она, а от Врага рода человеческого) можно было хорошо рассмотреть и седину в ухоженной бороде и морщины на высоком челе. Так же, как и его собеседника, немолодого, полного, одетого далеко не бедно, но, конечно, куда скромнее.
В комнате оставалось место поставить табурет или скамеечку, но думный дьяк Василий Ртищев, естественно, стоял, показывая этим уважение вельможному начальнику. К приходу главы приказа, заранее предупредившему об этом нечастом событии, все отведённые иноземным делам помещения привели в приличный вид, особо тщательно убрав кладовку, где был намечен разговор один на один. В большом П-образном здании приказов сновали сотни, если не тысячи подьячих, выгонишь их на время из помещения, где работают – половина разбежится по кабакам. Совсем не случайно дьяки некоторых нерадивых подьячих к столам иногда привязывали, рабочий день в приказах был ненормированным, часто приходилось писать до глубокой ночи. Англичанин, попав в это здание и увидев тогдашнее делопроизводство, пришёл в восторг пополам с ужасом, решив, что бумагой там использованной можно накрыть пол-России. Наивный бритт – размеров нашего отечества он не учёл.
Увидев, куда его привёл дьяк, боярин поморщился, однако вслух неудовольствия не выказал. Провёл пальцем по сундуку – убедился, что грязи и пыли нет – положил на него шапку и, сев по-хозяйски в кресло, обратился к Ртищеву:
- Что-то мне начинает казаться, что ты, Васька, должного усердия не проявляешь. Ин когда я тебе поручил разнюхать всё о колдунах черкасских?
Грозное начало насторожило, но не испугало одного из высших представителей крапивного семени.
- В октябре-месяце, батюшка боярин-князь. Почитай, в первый же день, как в приказ возвернулись.
- А ныне какой месяц на дворе?
- Генварь, батюшка боярин-князь.
- Ну?! Где твой доклад, почему не вижу? Неужто, совсем страх божий потерял?
Василий Ртищев показательно зажмурился, услышав такое предположение из уст своего непосредственного начальника. Даже для такого важного чиновника – именно Ртищев фактически руководил ведомством внешних сношений государства - гнев лучшего друга царя мог обернуться очень крупными, если не фатальными неприятностями. Черкасский возглавлял сразу несколько приказов, заседал в боярской думе, имел, и другие важные обязанности и посему уделять должное внимание мелочам в сношениях с иноземными государствами не мог.
Боярин же, уставившись на подчинённого, молчал. И безмолвие это ничего хорошего Ртищеву не обещало, что дьяк немедленно понял.
- Как можно, милостивый боярин-князь, Иван Борисович?! Как можно?! Как услыхал приказ, так сразу и кинулся исполнять!
- И где же он? Почему не вижу?! – грозно насупил чёрные, несмотря на возраст, брови князь Черкасский.
- Не извольте беспокоиться, вчерне давно готов.
- Почему – вчерне? Неужто лень одолела переписать набело?
- Никак нет, не лень. Доносов про колдунов уж очень много собралось. Да и… - Василий замялся, - не могу разобраться, где там правда, а где брехня.
- Ну, давай вместе разбираться. Где у тебя черновик?
- Сей момент представлю! – дьяк вскочил, подбежал – на ходу снимая с пояса связку ключей – к обитому железными полосами сундуку, сноровисто открыл большой амбарный замок, висевший на толстых петлях, и достал одну за другой две перевязанных толстыми шнурами кипы разновеликих и разноцветных листов бумаги. Одну ладони в полторы толщиной, другую в пальца четыре. Осторожно прихлопнув крышку сундука, Ртищев подошёл к боярину и с заметным удовлетворением в голосе произнёс: - Вот! – протягивая ему обе кипы.
Грозный воевода невольно показал растерянность, объём собранного по его же поручению материала поражал. К тому же, не было у боярина времени и условий на усвоение. Сидел он в удобном высоком кресле, вольготно в нём расположившись, разведя пошире полы соболиной шубы с царского плеча. Работать с документами, да ещё в таком количестве он не был готов ни морально, ни физически – стола рядом, для их раскладывания не наблюдалось, лампа стояла в стороне и невысоко.
- Что, вот?
- Скаска о казацких колдунах именуемых характерниками.
Боярин перевёл несколько ошарашенный взгляд с кипы на кипу, потом обратно и, уже взьяриваясь, на дьяка.
- Шутить удумал?! Это ж, сколько мне всё читать придётся? Неделю?! Да ещё начерно, будто куриной лапой накарябанные.
- Не извольте беспокоиться! Могу и сам пересказать, своими словами, главное.
Черкасский ещё раз сверкнул глазами и, успокаиваясь, кивнул.
- Говори.
Ртищев пристроил документы на лавку у стены, и почтительно склонившись, начал доклад.
- Все дознатчики согласны, что характерники эти на Руси издревле известны и от других колдунов отличие имеют.
- С нечистью дело они имеют? Душу бесам, - оба собеседника перекрестились, при этом на руке боярина блеснул алым светом отполированный лал, - продают?
Василий замялся, выпрямился во весь рост и полез чесать затылок. Затем, спохватившись, опять склонился перед вельможей.
- Здесь, боярин-князь Иван Борисович, кратко и не ответишь…
- Почему?
- Дык, кто ж их знает, колдунов проклятых, как они с чертями, - собеседники опять синхронно, будто тренировались, перекрестились, - дела ведут?! Это ж не на людях деется!
- Значит, ведут они дела с нечистой силой? А раз ведут, то и душу…
- Вот насчёт души-то… есть сомнения. Однако… скорее всего, не продают.
- Как это?! С нечистой силой знаются, а душу чистой сохраняют? Да не может этого быть!
- Прости, боярин-князь, за что купил, за то и продаю. Если верить вот этим скаскам, то именно так – с нечистью знаются, однако душу врагу рода человеческого не продают. Даже наоборот…
- Чего наоборот? – явно поражённый последней фразой Черкасский вздел вверх брови и вытаращил глаза. – Сами, что ли, у сатанинских слуг души покупают? Так нету у них душ!
На этот раз перекрестились вразнобой, сначала дьяк, потом, с секундной задержкой, поражённый боярин.
- Нет, Иван Борисович, - аж замотал головой Ртищев. – Они, колдуны, якобы, нечистых в ловушки ловят и заставляют силой свою волю выполнять. Кто что измыслит.
- Господи, да они что, почти всемогущи?!
- Нет, боярин-князь, никак не всемогущи. Видно Господь ограничение какое-то наложил. Судя по рассказам, чёрт, - синхронное наложение на себя крестного знамения, - может выполнить одно какое-то желание.
- Хм… А почему считаешь, что не продают? За то самое желание.
- Кто из них до старости доживает, тот по обычаю в монастырь уходит. А с проданной душой… что толку грехи замаливать?
- Это да… хотя… милосердие Господне…
- Неисповедимы пути Господни! Только у них же и без продажи души грехов, как блох на цепном кобеле. Жисть ведут ох, какую неправедную, разбоем и душегубством занимаются…
- Ладно, оставим их грехи на их совести. А чего ты сии доносы в две кипы завязал? Одну, что ли, лжой набитую, другую скасками более похожими на правду?
- Нет, боярин-князь Иван Борисович. Вот эта, потолще, скаски о колдунах вообще, колдунах прежних лет и сомнительных колдунах…
- Постой, каких таких сомнительных?
- Да с этими характерниками!.. – дьяк махнул в сторону рукой. – Непонятно, даже, сколько их и кто колдун настоящий, а про кого просто дурные бабы слухи распустили.
- Погоди, как это, непонятно? Неужто ни про кого точно неизвестно, что он колдун?
- Как не быть, есть такие. С десяток, может, с дюжину. Ещё про стольких же молва идёт, только, кажется мне, напрасная. Да… а во вторую кипу я связал доносы о трёх характерниках, которые, как мне показалось, и заварили нынешние дела. Так круто, что уж и некоторым природным государям тошно стало…
- А противу нашего государя, царя и великого князя Михайла Фёдоровича, всея великия и малыя и белыя России самодержца, они не злоумышляют? Козни против него не строят? Извести его злым колдовством не желают?
- Супротив нашего государя, царя и великого князя Михайла Фёдоровича, всея великия и малыя и белыя России самодержца, насколько мне ведомо, характерники не злоумышляют. А наоборот, ему всяческого здоровья и великих побед желают, дорогие подарки шлют. Иконы древние, мощи святых, почитаемых во всём христианском мире из Царьграда, от богопротивных агарян спасённые, книги церковные, старинные. Есть у меня донос, что по указке некого Аркашки, Москалём-чародеем именуемого, в Москву их прислали. Ежели он Врагу рода человеческого служил бы, разве тако могло случиться?
- Да к святым мощам слуги нечистого и приблизиться не могут, не то, что их в руки взять, я так думаю. Так говоришь, Аркашка? Слыхал про такого, о нём вор-атаман Степашка Остранин чего-то совсем несуразного набуравил. Из каких он будет?
- Не извольте гневаться, однако разузнать происхождение сего колдуна мне не удалось, хоть приложил всё усердие.
- Себя бежавшим царевичем не прозывает? – в голосе вельможи прозвучала заметная озабоченность. Россия очень сильно пострадала от самозванцев в Смутное время, теперь власти остро реагировали на любой признак подобного действа.
- Нет, боярин-князь, наоборот, везде говорит, что родители его самых худых кровей, из работников и землепашцев. Только…
- Что только?
- Не похож он на худородного, ну никак не похож! Ведёт себя гордо и с большими людьми, низко никому не кланяется, с князьями как с равными ведёт беседы. Вот, атаман с Верховьев Дона, верный слуга государя…
- Чего буровишь? Какие там среди этого ворья верные слуги? Разбойник на разбойнике и разбойником погоняет! В Великую смуту они свою «верность» показали… впрочем, продолжай.
Защищать своего конфидента от облыжных обвинений дьяк и не пытался, продолжил рассказ с прерванного места.
- Так слыхал тот атаман, что он, Аркашка, себя через вич называл*...
- В-и-и-ч… ишь ты! И каковское имечко у его батюшки?
- Николай.
- И правда, не самозванец, иначе так не назвался бы. Не царское имя Николай. И какого рода никак не узнать?
- Се разведать не удалось. Однако… господи прости, ни за что не поверю, что сей Николай землю пахал или сапоги тачал!
- Да сему никто не поверит, - ухмыльнулся в бороду Иван Борисович. – Откель на Дон колдун прибыл, разузнал?
- Доподлинно, прости боярин-князь, не разведал. Однако мысль, где жил этот Николай Батькович и вырос Аркашка, имею.
- Ну?..
- Из всех языков, когда он в позапрошлом годе объявился, кроме русского, знал Аркашка токмо аглицкий. А ведь сиё наречие вне аглицкой державы нигде не надобно. Значит…
Князь помолчал, теребя бороду, потом поднял глаза.
- Ничего это не значит! Может, для купецких дел выучил? Сия держава знатную торговлю ведёт со многими странами.
- Не купецкие у него повадки. Руки, опять-таки, с воинскими мозолями, не работными. Знает уж очень много, правда, это-то скаски объясняют.
- Как?
- Говорят, что и он, и его друг Ивашка Васюринский, каждый, сумели себе бесёнка, - оба дружно перекрестились, - выловить и к услугам примучить. Но если Ивашка по-простецки его заставил себе жеребцом служить…
- Постой-ка, потом про Ивашку. Сначала про Аркаш… Москаля-чародея давай договорим.
- Как прикажете.
- Атаман-то на дыбе много чего про него понарассказовал. Вот и невольно подумаешь, а может, правду он говорил?
Ртищев замялся, не решаясь напрямую возражать вельможе.
- Эээ… боярин-князь, у меня в скасках есть пересказы других казаков его речений о Москале-чародее. Да только… - дьяк тяжело вздохнул и развёл руками. – Как можно верить тронувшемуся рассудком? Ладно бы он юродивым стал, Господа славил, а то ведь сплошные богохульства и хулу на государя, царя и великого князя Михайла Фёдоровича, всея великия и малыя и белыя России самодержца, изрыгал нечистыми устами.
Черкасский поморщился. Часть допросов Степашки – ввиду возможной их важности – он проводил лично и наслушался проклятий от висевшего на дыбе атамана. Боярину и самому показалось, будто Острянин умом тронулся и несёт, что чёрт на душу положит, потому как Бог к таким словесам причастным быть не может.
- А ещё осмелюсь напомнить, что Острянин – вот уж истинно разбойник – учинил здесь, в Посольском приказе нашего государя, царя и великого князя Михайла Фёдоровича, всея великия и малыя и белыя России самодержца, великое безобразие. С саблей бегал, ругался… непотребно, нескольких подьячих посёк, слава Богу! – дьяк перекрестился, - не до смерти. Свои же казаки его скрутили и стрельцам на руки сдали.
- Да помню! – князь махнул рукой. – И несуразность его доноса… чего он там только не набрехал. Люди на железных птицах, ружья, стреляющие по тысяче пуль, самодвижущиеся кареты, полёты людей на Луну, бомбы, изничтожающие одним взрывом сразу целую страну…
- Вот-вот, боярин-князь Иван Борисович, разве в здравом уме в такое поверить можно? А уж чтоб измыслить, так уж… видно, Господь его, Степашку Острянина, наказал. За богопротивную жизнь, за несоблюдение заповедей…
- Бог с ним. Татарву казаки шуганули, это конечно, хорошо, но на их место ведь куда более опасные калмыки явились.
- И, не обращая внимания на наши просьбы, в Кабарде они правителю помогают, он уж присягнувших нам князей совсем затюкал. Воевода князь Хилков, Иван Меньшой Андреевич доносит, что они боятся из Терского городка нос высунуть.
- Об этом тож помню. И как те узкоглазые наших ногайцев под себя подмяли… говорят, не без наущений колдовских. Ещё раз Москаля-чародея сюда, в Москву звали?
- Как не звать? Только не хотит он. С уважением, но отказывает.
- Надавить пробовали?
- Лыбится. Грит: «На колдуна где залезешь, там и слезешь. И великим счастьем будет, если целый».
- А говоришь, с уважением.
- Каков вопрос, таков ответ, - пожал плечами дьяк.
- Ладно, - после короткой паузы, как бы подвёл итог этой части разговора боярин. – Что там у тебя о его друзьях-товарищах?
- Се Ивашко Васюринский и, Господи прости, Срачкороб.
- О Васюринском ты, вроде, начинал сказывать?
- Да, боярин-князь Иван Борисович, есть у него огромный, черный как смоль и быстрый как ветер, злобный яко ехидна и умный не по лошадиному, жеребец. Редкостной красоты аргамак. Говорят, не простой это конь, а, Господи прости за осквернение уст и слуха боярского, чёрт в конском облике.
В те времена поминать вслух чертей и бесов считалось опасным и богопротивным делом, обычно их называли иносказательно, однако говоря о характерниках, дьяк вынужден был от иносказаний отказаться, из-за чего его доклад со стороны мог показаться совместной молитвой. Налагая на себя крестное знамя, собеседники как бы защищались от происков слуг Сатаны. Боярину ещё пару раз и полу шубы при этом пришлось откидывать, от резких движений правой руки они запахивались, на лбу у него появились капли пота.
- Господи ты Боже мой!.. Чего только людишки не измыслят. Оседлать нечистую силу… скажешь, и он молельник и постник?
- Насчёт постник… не знаю, а что молельник, так точно. Там, на юге, чуть не все монастыри объездил, каждый раз с богатыми дарами.
- И слуга Врага рода человеческого под седлом ему Господу поклоняться не мешает? Он, Ивашка этот, из каких?
- Мелкопоместный шляхтич. Смолоду в черкасы ушёл, до куренного быстро дослужился, это…
- Знаю.
- Недавно, правда, дали ему под начало с два десятка каторг, однако он с начальствованием над ними не справился, гетман его оттудова изгнал, хорошо не повесил за урон. Сейчас опять куренной, черкасы Ивашку любят, в его честь курень в Васюринский переименовали.
- Что истинно православный и за веру кровь проливает, хорошо. А что с нечистой силой водится… так с него за это бог спросит. Вот мы о Москале-чародее говорили. А он к чему чёрта приставил? Тоже под седло определил?
- Нет, боярин-князь. Он куда большую пользу, как говорят, от нечистой силы получил. Знания.
Черкасский откинулся на высокую спинку и внимательно посмотрел на дьяка, машинально теребя свою роскошную чёрную, с проседью бороду.
- Хм… знания, говоришь? И какие? Неужто он может предсказать, что завтра или потом случится?
- Не гневайся боярин-князь, не ведаю сего. Однако большая часть скасок говорит, что прорицать он не могёт, зато ведает как разное оружье можно улучшить.
- Оружье?.. Хм… думаешь, это он измыслил новые пушки, что нам гетман прислал, виду неказистого, однако на удивление лёгкие, для стрельбы удобные? И пули мы теперь льём не старого образца, а новые, куда дальше летящие. Стрельцы не нахвалятся.
- Да, боярин-князь Иван Борисович, говорят, он их измыслил. И многое другое, зажигалки, например, лампу эту, - Василий кивнул в сторону керосиновой лампы, - зеркала на ранее сугубо разбойном Дону начали лить, большие стёкла оконные…
- Я ж и говорю, ПОЛЕЗНЫМ ЗДЕСЬ, В МОСКВЕ, может быть. А там, среди разбойников-казаков, от него ВРЕДА БОЛЬШЕ, чем пользы. Вот и подумай, как дело поправить.
- Слушаюсь, боярин-князь! Только… нелёгкое это дело… и от спешки, скорее ещё больше вреда будет… - дьяк, хоть и стоял перед сидящим вельможей, умудрился посмотреть на него снизу вверх.
- А тебя никто и не гонит. Пока. Но и не тяни. Когда надумаешь, мне скажешь, сам ничего не предпринимай. Прав ты… сомнительное дело, нелегкое.
Ртищев, молча, склонился в поясном поклоне.
- Что о третьем колдуне собрал? Приличное имя у него есть?
- Как не быть? При крещении наречен Ефимием. Происхождения знатного, из Кантемиров…
- Что, из тех самых?
- Да, боярин-князь, внук казнённого султаном в позапрошлом годе силистрийского паши, лютого ворога христианской веры.
- Да… не в деда внук пошёл. А с чего имя такое, что и выговорить-то противно?
- Осмелюсь возразить. Хоть внук и христианство принял, пошёл он не в никому не ведомого отца, а именно в деда. Его и прозвали так срамно за любовь к шуткам, от которых на людей медвежья болезнь нападает.
- Неужто, прям-таки…
- Да, боярин-князь. Именно в свои шаровары и обделываются. И не детишки малые. Казаки, татарва, турки… в том числе и знаменитые разбышаки. А их испугать – нелегкое дело. Сами кого хочешь до родимчика доведут.
- Как же его за такое насмерть не убили? – не смог скрыть удивления Черкасский.
- Били, боярин-князь, били смертным боем, и не раз или два. Только он поваляется немного, отойдёт от побоев и опять за старое принимается.
- С нечистой силой тоже знается?
- Хм… эээ… и не знаю, как сказать.
- Вот что знаешь, то и говори.
- Хм… сказывают, что она с ним не желает теперь знаться. Совсем.
Боярин помолчал, переваривая услышанное, однако, хоть был недюжинного ума, с этой задачей не справился.
- А ну-ка подобнее, почему это слуги врага рода человеческого не хотят знаться с грешником? Он ведь грешник?
- Ясно дело, грешник. А знать его не хотят, потому что боятся. Он, якобы, и над одним из помощников Врага рода человеческого успел пошутить. Да так, что они теперь его и на сковородке или в котле видеть не желают. Опасаются, что он и оттуда что-нибудь отчебучит.
Князь широко улыбнулся и помотал головой.
- Господи ты, Боже мой! И чего только люди не напридумывают. Это что же, он теперь в рай пойдёт, когда преставится?
- Кх… сказывают, что и апостол Пётр на него сильно обиделся.
Боярин коротко хохотнул.
- Насмешил. Значит, пребывать ему теперь в земной юдоли до самого Страшного суда, как вечному жиду?
Ртищев пожал плечами.
- Се мне не ведомо. На всё Божья воля.
- Это точно, всё в руках Его. Ещё чем-то кроме шуток сей Ефимий отличается?
- Проведал я, ракеты те страшные, что казакам не одну победу уже принесли, делает именно Ефим Кантемиров. Да… много ещё чего про него рассказывают, и не разберёшь, где – правда, а где – лжа. Здесь во многих донесениях… правду от лжи отличить нелегко, а уж в скасках о нём…
- Считаешь, и он ЗДЕСЬ пригодился бы?
- Ох, не знаю. Ежели уж Враг рода человеческого его вблизи видеть не хочет…
В помещении на некоторое время воцарилось молчание. Черкасский обдумывал услышанное, Ртищев ждал приказаний или дополнительных вопросов. Однако ни того, ни другого не последовало. Вельможа молча встал, надел на голову шапку и, глянув на дьяка, молвил:
- Хорошо поработал. Мне ещё обмыслить всё надобно. Разведование о колдунах продолжай, но осторожно. Ничего супротив них делать не нужно. Пока.

* - Через «вич», то есть, Иванович или Степанович, тогда именовали себя только знатные люди, остальных называли по-другому: Михайло, Иванов сын…

Не был И.Б.Черкасский главой Посольского приказа.



Никак нет. После смерти в 1638 году Ивана Тарасьевича Грамотина делами ведал думный дьяк, печатник Федор Федорович Лихачев. отсюда



"Титул царя Михаила Федоровича Романова:
Божиею милостию, Великий Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович, всея Руси Самодержец Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондийский, и всея Сибирския земли и Северныя страны Повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных многих государств Государь и Обладатель."


Даже дворянам это право именоваться "вичем" даровалось царским указом.

Был. В сентябре 38 приказ отдали Шереметьеву, но уже в октябре переиграли и вернули Черкасскому.

Разрядная книга за тот год утверждает, что именно Ртищев был дьяком посольского приказа. Предпочитаю верить документам тех лет.

Знаю. Но имею копию письма гонца АМ царю.Там именно такой титул, сокращённый. Гонец наверняка не был самоубийцей, ведь за самовольное умаление титула царя казнили.
Добавил в эпизод концовку.

Он не был главой приказа. Он ведал - то есть "курировал" его.



Согласно С.Б.Веселовскому в Посольском Приказе в 1630-40 гг числилось 18 дьяков. И всего два думных - Грамотин и Лихачев, снова ставший главой Приказа в 1641 году. Поэтому говорить, что именно Ртищев был фактическим главой внешнеполитического ведомства - ошибка.
Собствнно я не вижу особенной проблемы - чуть-чуть исправить текст - типа Черкасский ведал делами Посольского Приказа, но недолюбливал его фактического главу Лихачева, а потому все важнейшие дела предпочитал решать с его помощником Ртищевым. надеявшемся с помощью князя занять кресло главы Приказа.
Вот примерно в таком духе.



Слова "и малыя и белыя" добавились только при Алексее Михайловиче. При его отце их не было и быть не могло.

Простите, крайне сомнительное утверждение. Именно он возглавлял приказ, грубо говоря - был министром. Уж никак не дьяк, даже думный, это в сословном обществе невозможно в принципе. Другое дело, что реально возглавлял работу дьяк, или думный дьяк. Здесь Вы грубо ошибаетесь.
Опять-таки, если разрядная книга на этот год Лихачёва не упоминает вообще, то его там и не было. Все высшие чиновники там перечислены скурпулёзно. Помимо боярина или окольничьего обязательно указаны дьяки. Был ли он в опале, болел, выполнял поручение в другом месте, не знаю. Дьяков тоже регулярно перекидывали из города в город, насчёт приказов не уверен. Но был там думный дьяк - указали бы обязательно, это же разрядная книга.

Спасибо, не знал. Буду искать подходящие документы его царствования, но то, что существовал сокращённый титл и при нём, более чем вероятно.

Вот только на официальном сайте российского МИДа он таковым не значится - странно правда?



Невозможно? Да еще в принципе?

(с того же официального сайта МИДа)

Имя главы ведомства Период пребывания на посту
1. Висковатый Иван Михайлович 1549 - 1562
2. Братья Щелкаловы, Андрей и Василий 1570 - 1594; 1594 - 1601
3. Грамотин Иван Тарасьевич 1605 - 1606; 1610 - 1612; 1618 - 1626; 1634 - 1635
4. Третьяков Петр Алексеевич 1608 - 1610; 1613 - 1618
5. Иванов Алмаз 1653 - 1667

Где тут хоть один боярин?

А из дворян по происхождению - один Висковатый.



Вместе со всем российским МИДом.



Ну, давайте посмотрим как они там перечислены. Берем наугад первую попавшуюся запись :

"Тово же лета пришол к Москве к государю ис Кизылбаш от персицково и шировансково от Абас шаха посол именем имам Кулубек. И встречали тово кизылбашсково посла на Москве / за посадом, и в приставех у него были, и к государю с ним ездили князь Михайло Самсонович Туренин да Тимофей Васильев сын Грязной.

А дорогою были до Москвы у посла приставы (далее в рукописи оставлена одна строка чистой; так же в У, Э).

А как тот кизылбашской посол имам Кулюбек (Кулобак Э) был у государя на приезде и на отпуске, и были ему от государя две встречи:

первая ему встреча была на Красном крыльце: князь Михайло Федорович Кашин да дьяк Посник Дмитреев;

другая ему встреча была большая у Грановитые полаты перед дверьми в передней полате: князь Федор Ондреевич Ноготков да дьяк Иван Олексеев сын Нармацкого.

А рынды были у государя при том после с топоры в белом платье: князь Ондрей Ондреевич Телятевской, да князь Федор Иванович Лыков, да князь (написано над строкой) Борис Михайлович * Лыков, да (- написано по стертому) Борис Михайлович (Иванович У) Вельяминов.

А (нет Э) объявлял посла государю окольничей Семен Федорович Сабуров;

а с (нет У) столом к послу ездил от государя стольник князь Ондрей Данилович Сицкой."

Где тут хоть какие должности?

И вот еще статья с того же мидовского сайта -

Чиновный состав, структура и функции Посольского приказа в XVII в.